Текст книги "Богдан Хмельницкий"
Автор книги: Владимир Замлинский
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
Боплан знал, что нужен Хмельницкому, нужны его знания в военном деле, опыт фортификации, и старался передать их ему во время долгих бесед в Чигирине или в Субботове.
Затея с Кодакской крепостью с самого начала насторожила Хмельницкого, и он старался отговорить от нее Боплана. Но тот, заключив договор с правительством, получив наперед немалые деньги, не мог отказаться от строительства.
Однако в августе 1635 года, собрав за порогами войско, гетман нереестрового казачества Иван Сулима, подойдя темным вечером к Кодакской крепости, захватил ее и разрушил.
В битве с казаками погибли комендант Кодакской крепости капитан Мариан и весь гарнизон. Боплана же, привязав к столбу, собирались сжечь, но передумали, уважив просьбу Хмельницкого. Потом, когда Боплан уже уедет во Францию и на полученные деньги отстроит свой родовой замок, в котором создаст «Описание Украины»…, он всегда будет помнить об этом случае и считать его своим вторым рождением.
Среди польской шляхты поднялась тревога. В это время вместо Конецпольского, который с коронным войском находился на шведской границе, на Украине за старшего был поставлен украинский магнат, ярый сторонник шляхетской Польши, киевский каштелян [29]29
Каштелян– управитель замка или округа.
[Закрыть]и брацлавский воевода, сенатор Адам Кисель. Он уже не раз предавал интересы украинского народа. Предал и на этот раз. Подкупом и обещаниями ему удалось добиться, что реестровая старшина двинула войско к Кодаку на восставших. Хмельницкий сумел предупредить об этом Сулиму. Оценив обстановку, Сулима послал за помощью на Дон к бывшему гетману Тарасу Федоровичу и донским казакам, чтобы «Тараско с товарищами шли к нему в сход», а сам старался уклониться от битвы, поднимая все новых и новых людей. Однако реестровая старшина схватила Сулиму и пятерых других предводителей и передала королевскому правительству. После жестоких издевательств они были казнены. Лишь одному удалось избежать смерти – соратнику Сулимы Павлюку, возглавившему позднее под именем Павла Бута крестьянско-казацкое восстание. Казакам, разрушившим Кодак, отрезали уши и отправили в Гадяч строить крепостные валы.
Богдан Хмельницкий, чтобы не испытывать судьбу, подался на казацкое низовье. В это время туда же возвратился и Павлюк, где застал посланца крымского хана Ислам-Гирея. Стремясь избавиться от турецкой зависимости, тот вел борьбу против ее ставленника хана Кантемира и просил у казаков помощи. Согласившись, Павлюк начал готовиться к походу, в котором собирался принять участие и Богдан Хмельницкий.
ПИСАРЬ ВОССТАВШЕГО КАЗАЧЕСТВА
В наиболее тяжелое для запорожского казачества время Богдан-Зиновий Хмельницкий был избран на важную и ответственную должность писаря Запорожского Войска, а это говорило уже об особом доверии к нему казаков. Писарь осуществлял учет войска, вел всю канцелярию, оформлял документы, выполнял важные дипломатические поручения при переговорах, выступая при этом как представитель Запорожского Войска.
В отличие от большей части казацкой верхушки, почти всегда стоявшей на стороне польской шляхты, Богдан Хмельницкий с самого начала стал на сторону масс. Особенно это проявилось в 1637 году, когда Чигирин оказался центром нового крестьянско-казацкого восстания.
Тогда же он написал письмо королю, в котором изложил свою боль о народе, о преступлениях, чинимых шляхтой на Украине. Он писал, что казаки не раз старались решить дело миром. «Но ничего это нам не помогло, – писал Хмельницкий, – при сухом дереве и мокрому досталось, – или виноват, или не виноват, мечом и огнем все равно уничтожено, что, сколько на свете жили, и на чужих сторонах не видели такого пролития крови бусурманской, как теперь нашей христианской, и уничтожения невинных детей. Самому богу жаль, наверное, этого, и не знать, сколько этот плач невинных душ будет длиться! Кто и живой остался, не жить ему, такие побитые, оголенные, – другой не имеет, чем грешное тело прикрыть…»
…Восстание началось в мае. Нереестровое казачество Запорожья избрало тогда своим гетманом друга казненного в Варшаве Сулимы Павлюка (Павла Бута). Отсюда, из Запорожья, Павлюк обратился к украинскому народу с универсалом, в котором призывал всех идти к нему и вступать в казачье войско, а панам грозил жестокой расправой.
Подняв нереестровых казаков, Павлюк двинулся из Запорожья на Переяслав, где находилась и главная квартира реестрового казачества, и гетман реестровых казаков Василий Томиленко. Павлюк потребовал уступить ему гетманство. Томиленко вначале согласился, но против Павлюка выступила реестровая верхушка. Тогда она низложила нерешительного Томиленко, упрекая в потворстве Павлюку, и избрала гетманом переяславского полковника Савву Кононовича.
В июле 1637 года восставшие во главе с Павлюком уже вступили в Боровицу, почти все жители которой присоединились к ним. А 2 августа 1637 года двухтысячный отряд во главе с соратниками Павлюка нереестровыми полковниками Карпом Скиданом и Семеном Биховцем напал на главную квартиру реестрового казачества Переяслав и, захватив Савву Кононовича, войскового писаря Федора Онушкевича и многих других старшин, вернулся в Чигирин. Здесь и состоялась казацкая рада. Суровым был ее приговор. Кононович, Онушкевич и старшины, которые шли за поляками, были преданы смерти.
Войсковой писарь Богдан Хмельницкий во всем поддерживает Павлюка, и прежде всего в его намерении соединиться с донскими казаками и признать власть московского царя. Вместе с Павлюком составляет и рассылает по всей Украине универсалы, призывая бороться за свой край, за православную веру, за права, за поруганных жен и детей.
Восстание все более разгоралось.
Против повстанцев собиралось большое польско-шляхетское войско во главе с польским гетманом Николаем Потоцким.
Коронный гетман Станислав Конецпольский в изданном 24 августа 1637 года универсале требовал, чтобы урядники, старосты и прочие государственные чиновники на Украине «тех, которые присоединились уже к своевольной массе народа и в течение двух недель не покаялись и не возвратились оттуда, не считали казаками и, лишив их всех вольностей, предоставленных реестровым казакам, исполняющим свои обязанности, старались арестовать… Если бы ваши милости не могли задержать их, то вы должны карать их жен и детей и дома их уничтожать, ибо лучше, чтобы на тех местах росла крапива, нежели размножались изменники его королевской милости Речи Посполитой».
В соответствии с этим документом и действовало войско Потоцкого, сжигая, разрушая и уничтожая все на своем пути.
6 декабря 1637 года войска сошлись под Кумейками около города Мошны. Несмотря на невиданную храбрость повстанцев, бой сложился не в их пользу. Двинулись на позиции польско-шляхетских войск, около вражеского лагеря они попали в непроходимое болото. С трудом выбрались, и тут на них внезапно налетела польская конница. По старой казацкой тактике, повстанцы начали быстро строить укрепленный лагерь, окружая себя в шесть рядов возами. Но под напором польской конницы сделать им это не удалось. Ее наскоки, поддерживаемые вражеской пехотой и артиллерией, повстанцы отбивали трижды. Одному из польских отрядов все же удалось пробиться в повстанческий лагерь и поджечь возы с сеном и порохом. Это и решило исход боя.
Лишь ночь спасла повстанцев от полного разгрома. Собрав оставшиеся силы, Павлюк и Скидан отступили в сторону Чигирина, где надеялись собрать подкрепление. Часть повстанцев под руководством талантливого вожака Дмитрия Гуни осталась в лагере прикрывать отход основных сил. Завязался новый бой с поляками, который продолжался до поздней ночи. Наутро Гуня сумел вывести повстанцев из окружения и отойти к Боровице за Черкассами, где и соединился с Павлюком.
18 декабря 1637 года жолнеры также подошли к Боровице и начали ее осаду. Узнав, что в Боровице находится Павлюк, сюда с основными силами польско-шляхетского войска направился сам гетман Потоцкий. День и ночь польская артиллерия вела обстрел города. Подожженный, он весь был в огне, не хватало еды. Но окруженные продолжали оказывать упорное сопротивление. Тогда Потоцкий предложил переговоры, прислав в казацкий лагерь универсал. Письмо казацкой реестровой старшине прислал и Кисель.
Первым эти послания прочел Богдан Хмельницкий. Особенно его возмутило послание Киселя, предлагавшего повстанческой старшине сдаться на милость Потоцкому, обещая им помилование. Многие из старшины были товарищами Киселя, и Хмельницкий был уверен, что, прочитав это письмо, они согласятся на сдачу. «Как спасти Павлюка?» – думал Богдан.
Однако сделать это уже было невозможно.
Прочитав оба послания, реестровые согласились на сдачу и начали обвинять во всех грехах Павлюка, предлагая выдать его полякам и тем загладить свою вину.
Против этого решения выступили Хмельницкий и Гуня, но на них уже никто не обращал внимания.
В тот же день в лагерь повстанцев прибыли Кисель, которого послал вместо себя Потоцкий, и польские комиссары. Старшине и казакам было приказано явиться на раду, и в присутствии всех казацкая старшина по приказу комиссаров положила перед ними знаки казацкой власти: бунчук, булаву, печать Войска Запорожского. Хмельницкому пришлось сделать то же. Он переживал о случившемся, но пока ничего не мог сделать. Решил сразу – еще не пришел его час, а поэтому надо терпеть и постараться не показывать своей ненависти к польским комиссарам.
Хитрость удалась – Богдан Хмельницкий остался войсковым писарем, а новым старшим реестра был назначен Ильяш Караимович, который, «не участвуя в бунтах, верно оставался при коронном войске». Это был маневр Потоцкого и Киселя: они хотели показать, что придерживаются условий капитуляции и ценят старшину, дабы другие не боялись сдаваться и знали, что их также помилуют. Так и получилось. Когда велено было всем повстанцам присягнуть на верность королю, старшина показала пример. «Раскаяние» было засвидетельствовано письмом казаков коронному гетману Конецпольскому. Его подписал и Богдан Хмельницкий: «Писано в полной раде под Боровицею, в канун Рождества Христова, року божьего 1637, Богдан Хмельницкий именем всего войска его королевской милости запорожского как войсковой писарь при печати рукою власною».
А восстание продолжало разгораться.
Настал 1638 год. В феврале в Варшаве собрался сейм. Шумными и крикливыми были выступления на нем сенаторов, бесчеловечными были его решения для казаков. Почти все требовали стереть их с лица земли, уничтожить до десятого колена. А когда разговор зашел о плененном Павлюке и его побратимах, то ненависть и злоба переполнили зал.
– Этот мятежный Павлюк покушался оторвать Украину от польской короны. Посадить его на кол! – кричали одни.
– Он хотел сам сделаться королем! – вопили другие. Предлагали надеть ему на голову раскаленную железную корону, а в руки дать раскаленную железную палку вместо царского скипетра.
Когда утихли распаленные гневом страсти, король повелел отрубить Павлюку и его сообщникам головы и затем насадить их на колья. Приговор был исполнен.
Сейм утвердил документ, который в истории казачества считается одной из наиболее черных ее страниц. Это так называемая «Ординация Войска Запорожского реестрового, состоящего на службе Речи Посполитой».
«Хотя единственное наше желание в деле управления государством состоит в том, – провозглашал Владислав IV в «Ординации», – чтобы оказывать постоянно наше королевское благоволение верным нашим подданным, но казацкое своеволие оказалось столь разнузданным, что для его усмирения пришлось двинуть войска Речи Посполитой и вести с ними войну. По воле господа, владыки всех войск и ополчений, разгромив и победив казаков, отвратив от Речи Посполитой опасность, мы отнимаем на вечные времена все их древние юрисдикции, прерогативы, доходы и прочие блага, которыми они пользовались в награду за услуги, оказанные нашим предкам, и которых ныне лишаются вследствие своего бунта.
Мы постановляем, чтобы все те, которым судьба сохранила жизнь, были обращены в хлопов [30]30
Xлоп– крепостной крестьянин.
[Закрыть]. Но так как многие реестровые, которых Речь Посполитая признает на своей службе только в количестве 6000, оказались покорными нам и Речи Посполитой, то мы, по воле нынешнего сейма, постановляем следующую ординацию этого войска».
Далее говорилось о том, что должность старшего, теперь не гетмана, а комиссара, впредь будет назначаться из шляхетской среды. Из шляхтичей будут назначаться также полковники и даже есаулы. «Сотники и атаманы будут избираться из казаков за заслуги перед нами и Речью Посполитой…»
Полковники вместе с полками должны были по очереди нести сторожевую службу на Запорожье против татар и препятствовать сходкам нереестровых казаков на островах и речках, не допускать организации ими морских походов. Ни один казак под угрозой смертной казни не должен был уходить на Запорожье без паспорта, выданного комиссаром. «Мещане городов наших в силу давних прав и запретов не должны записываться в казаки, ни сами, ни их сыновья не должны даже выдавать дочерей замуж за казаков под страхом конфискации имущества. Постановляем также, чтобы казаки не селились в отдаленных украинских городах, не приобретали в них собственности, ограничились Черкассами, Чигирином, Корсунем и другими пограничными городами…»
Для подавления же казацких «бунтов» решено было при комиссаре и полковниках создать наемную гвардию с бóльшим, чем у реестровых казаков, жалованьем, а также отстроить и укрепить крепость на Кодаке с гарнизоном в 700 человек. Нереестрового казачества «Ординация» вообще не признавала.
То был приговор казацкому сословию, приговор вольности, приговор человеческому достоинству.
Весть об этом позорном документе облетела всю Украину. Необходимо было сохранить казацкое войско от уничтожения и добиться хотя бы какого-то облегчения жестоких решений польского правительства.
В начале февраля 1638 года в Чигирине собралась реестровая казацкая старшина. Решался вопрос: что делать, как жить дальше? Боялись и гнева короля, и нового казацкого бунта. Ведь где-то там, в низовьях, Острянин, провозглашенный нереестровыми казаками своим гетманом, и Гуня, военный талант которого был хорошо известен, снова поднимают народ. За ними пойдет все казачество, только кликни. А тут Потоцкий свирепствует.
Был на собрании и Хмельницкий. Он сидел в углу большого зала и молча курил трубку. Старые друзья Острянин и Гуня сообщили, что собирают казачество и люд посполитый для нового выступления против шляхты. Просили поддержки. Хмельницкий знал, помощи здесь не добиться. Гуня предложил Хмельницкому присоединиться к ним, но Острянин запротестовал. Для пользы дела лучше, чтобы он оставался на месте, тогда хоть им будет известно, что задумали против них старшина и ляхи.
Когда все выговорились, он встал и попросил слова, все уважительно притихли. Знали, что войсковой писарь глупости не скажет.
– Думаю, панове, что нужно послать на сейм наших послов с письмом, в котором изложить наши просьбы. Это оградит нас от своеволия Потоцкого, и, даст бог, сейм выслушает нас и оставит при нас наши привилегии и вольности.
С предложением все согласились. Тут же, не откладывая, решили послать в Варшаву Романа Половца, Иосифа Пашкевича и Данилу Пуловича, а Хмельницкому поручили составить письмо и в нем просить высокий сейм возвратить казацкой старшине прежние права.
Казацкое посольство не добилось успеха, и на все нижайшие просьбы был получен категоричный ответ: «Казаки своими последними поступками заслужили, чтоб их совершенно уничтожить, но король, по своему благоволению, оставляет им существование. Но чтоб не возникли впредь своевольства и бунты и чтоб злые люди не находили способов вовлекать их в дурные предприятия, необходимо дать Войску Запорожскому другую «Ординацию», еще более жестокую и устрашающую».
С тем и вернулись послы на Украину, а за ними комиссары, готовые «огнем и мечом укрощать своеволие хлопов, когда только потребуется». Ротмистр Мелецкий, которого поставили комиссаром над казаками, со своим войском прибыл на Запорожье и потребовал выдачи Острянина, Скидана и других зачинщиков восстания. В ответ казаки прислали ему, как он потом сам выразился, «письмо очень неутешительного содержания». К тому же часть реестровых казаков, которая была в его войске, начала переходить к запорожцам. Вот тогда и написал Мелецкий в своем рапорте полковнику Станиславу Потоцкому (брату польского гетмана) слова, вошедшие в историю: «Казаков трудно использовать против их народа – это все равно, что волком пахать землю».
Хмельницкий с грустью смотрел, как наводняют Украину польские жолнеры, как они бесчинствуют. Всюду, куда ни поедешь, виселицы с трупами и колья с насаженными на них головами. Православные церкви подвергаются поруганию. Единственное спасение – это бегство казаков на Запорожье и в Российское государство. Спасибо московскому царю, что понял их горе.
С наступлением весны, когда очистились от льда широкие воды Днепра, с Запорожья на лодках и сухим путем выступили отряды Остряница и Скидана.
Хмельницкий и его единомышленники, несмотря на неусыпный надзор польской стражи, пристально следили за развитием событий.
Вскоре Острянину удалось взять Кременчуг, Хорол и Омельник, а затем Голтву, где он укрепился. К нему присоединилось много крестьян и мещан.
К Голтве против Острянина двинулся Станислав Потоцкий, в войске которого были реестровые казаки во главе с полковником Ильяшем Караимовичем. 1 мая 1638 года здесь произошла жестокая битва. Коронное войско потерпело поражение. Однако вскоре военное счастье изменило казакам. После боя у Голтвы Потоцкий отступил к Лубнам, и Острянин двинулся за ним. Бой под Лубнами сложился неудачно для Острянина, и он вынужден был отступить на Миргород и Лукомль. Во время этих походов войско пополнилось новыми людьми. Но и поляки получили подкрепление. Хмельницкий сумел сообщить Острянину, что на помощь коронному войску идут армии под командой польского гетмана Николая Потоцкого и Иеремии Вишневецкого. Иеремия, выходец из крупного украинского магнатского рода, принявший в 1631 году католичество, хвастался, что вырубит казаков под корень.
Острянин отступил из-под Лукомля вниз по Суле под Жолпин и начал укреплять лагерь. Здесь его атаковало коронное войско. Не надеясь на успешный исход битвы, Острянин с частью казаков ушел в пределы Российского государства, где с разрешения правительства они поселились в Чугуевском городке.
Оставшиеся казаки избрали гетманом Гуню. Они отошли к устью реки Сулы, где построили лагерь и укрепили его таким образом, что, как свидетельствует один из очевидцев, Симеон Окольский, «не один инженер дивился изобретательности грубого хлопа и его искусству в такого рода сооружениях».
Осада лагеря польским войском продолжалась до конца июля. Лишь когда кончился провиант и боеприпасы, восставшие вынуждены были капитулировать. Гуня с частью казаков прорвался в пределы России. Над сдавшимися в плен Потоцкий учинил кровавую расправу.
Так закончилось и это восстание, в котором Хмельницкий хотя и не принимал прямого участия, но всеми помыслами был с ним. Отмечая это, один из польских авторов Васпасьян Коховский, пылавший злобой и презрением к Хмельницкому, записал в своих «Ежегодниках»: «Он был пособником Тараса, потом пошел следами бунтовщиков Острянина и Гуни, был участником жуткого дела, за которое сами зачинщики поплатились смертью, а он избежал заслуженного наказания».
Расправившись с восставшими, Потоцкий назначил казацкую раду в Киеве. Был на ней и Богдан Хмельницкий. На раде Потоцкий поучал казаков: «В нашем шляхетском состоянии к вольностям и прерогативам шляхетским доходит только тот, кто их кровью своей обольет и имуществом своим служит долго королю и отчизне. Так и вы подумайте, разве это справедливо, чтобы вы допускали каких-нибудь пастухов к своему состоянию и к вольностям рыцарским, которые предки наши и вы жизнью своей добывали?»
Польский гетман знал, что говорил. Ему и здесь важно было внести раскол в казацкую старшину. Он знал, что многие вышли именно из пастухов. Вот и нужно поднять урожденную украинскую шляхту над ними, приблизив к себе с помощью лести и подачек. Тогда с выскочками из простолюдинов легче будет расправиться. А дабы они почувствовали его силу, приказал сжечь все казацкие чайки, чтобы все посполитые из Запорожья вернулись к своим панам, а что до реестровых казаков, то их будет, сколько сочтут нужным королевские комиссары.
Возмущенное казачество в сентябре 1638 года посылает своих депутатов к королю. Это были Роман Половец, не раз уже ходивший послом казаков в Варшаву, Иван Боярин, Яцко Волченко и Богдан Хмельницкий. Они должны были передать очередную петицию. Ее вновь составлял Богдан. Он опять настойчиво выдвинул ряд важнейших требований: оставить казаков при давних вольностях и землях, сохранить им военное жалованье, обеспечить вдов погибших в боях казаков, возвратить отнятые шляхтой села казацкому госпиталю в Трахтемирове.
Встретили казацких послов в Варшаве неприветливо. Король сам нуждался в помощи. Шляхта творила что хотела, никаким королевским указам не подчинялась. Это, как говорил один из польских летописцев, был ее «золотой час». От нее зависели казна и сила короля, и она использовала его в своих целях.
Король принял казацких послов в своих покоях, и едва они, передав ему петицию, начали излагать свои просьбы, как сам начал жаловаться, что двор его терпит нужду и унижения. Королевская казна пуста, ему не на что содержать войско, и он сам готов просить казаков о помощи против своеволия магнатов. А посему король но может пойти против решения сейма и отменить «Ординацию». Казакам нужно подчиниться – убеждал король послов, – а со временем все может измениться, и он, король, не забудет оказанных ими услуг.
Выслушав королевские жалобы и наставления, казацкие послы так ни с чем и вышли от него.
Не помог им ни в чем и канцлер Оссолинский, хотя казаки знали о его доброжелательном к ним отношении. И казаки с печалью вернулись обратно.
Потоцкий не стал узнавать о поездке в Варшаву. Ее итоги ему были хорошо известны, и 4 декабря он назначил новый сход казаков в традиционном месте – урочище Маслов Став. Место это он избрал с умыслом. Именно здесь казаки принимали на своих радах важнейшие решения, направленные против иноземных угнетателей, сама земля была пропитана духом свободы. Казаки должны были теперь выслушать решение короля Речи Посполитой об уничтожении кровью завоеванных прав, выслушать приговор о вечной неволе.
Хмельницкий, тревожный и грустный, ехал к Маслову Ставу. Вновь и вновь, в который уже раз, он ставил себе вопросы. Почему так безжалостна судьба? Почему заставляет его переживать самые горькие и тяжкие для его народа времена? Ведь он уже не молод. Так зачем ему этот позор? Отчего он и сегодня вынужден пережить очередное унижение народа, который и так уже ограблен и низведен до уровня рабов? Наверное, для того, чтобы еще более ожесточилось его сердце, чтобы суровее и безжалостней стал ум и тверже рука, когда потом придет его время, решающее время для него, Богдана Хмельницкого, и для его народа.
Войско казацкое уже стояло на Масловом Ставу в полном снаряжении, с полковыми знаками и отличиями, словно готовое выступить в поход. Только вместо боевого задора на лицах у всех, от полковника до рядового, суровость и горечь. Хоругви и бунчуки наклонены к земле, словно при войсковом трауре. А перед строем гарцевал окруженный свитой польский гетман Потоцкий. Он наслаждался своей властью над этим побежденным воинством, которое не мог укротить до него ни один польский военачальник, и демонстрировал перед ним свою власть и шляхетский гонор. Вот он взмахнул рукой, и из свиты выехал вояка, в котором Хмельницкий узнал комиссара Шемберка, недавно купившего, как говорили, у короля свое комиссарство за тридцать тысяч злотых и уже сейчас стремившегося возвратить их себе, грабя казаков и арендаторов. Он развернул свиток и стал громко выкрикивать уже известную Хмельницкому «Ординацию».
«Ординация» коснулась и самого Богдана. Должность войскового писаря была ликвидирована, и он, таким образом, лишался влиятельного места в войске. Не получил он взамен никакой другой из высших должностей, доступных казакам, – ни войскового, ни полкового есаула. Потоцкий соизволил назначить его лишь одним из десяти Чигиринских сотников, и в этой должности он и будет состоять почти десять последующих лет.
Но польское руководство по оставляет его в покое и в должности сотника, часто вызывая то в Киев, то в другие города. Видимо, боялись, поэтому и вызывали, чтобы был часто на виду. В обоснованности такого опасения вскоре шляхтичей убедил один случай.
По «Ординации» сейм выделил деньги для восстановления крепости на Кодаке. И вскоре крепость была восстановлена тем же Бопланом. Теперь это было сооружение, еще более укрепленное и пушками, и валом, высота которого, как писал в своем дневнике очевидец Богуслав Казимир Машкевич, «была такова, что из-за него едва виднелся верх замковых построек». В крепости постоянно находился гарнизон в 600 человек «доброго войска». Машкевич далее писал, что «перед заходом солнца всегда били зорю и запирали ворота. После чего никого уже не пропускали ни в замок, ни из замка, хотя бы и в случае крайней необходимости; люди, находившиеся в замке, разумеется, все вооруженные мушкетами, неусыпно оставались на страже».
Ночью крепость обходила дозором стража и сам комендант. Часовые никого близко к крепости не подпускали. На расстоянии трех километров от Кодака построили сторожевую башню, «с вершины которой открывался горизонт на восемь миль вокруг».
Чтобы придать крепости как опоре польского правительства против народа еще больший вес, губернатором ее коронный гетман назначил известного своей расторопностью шляхтича Яна Жолтовского, а комендантом – своего племянника Адама Конецпольского, вернувшегося недавно из-за границы. Крепость, по мнению знатоков военного дела, была «твердыней неприступной». Когда она была готова, осмотреть ее приехал сам коронный гетман Конецпольский.
Чтобы устрашить казаков и показать им силу крепости, на осмотр пригласили также казацкую старшину, среди которой был Богдан Хмельницкий. Конецпольский давно относился к нему с недоверием и искал только случая, чтобы разоблачить его и уничтожить.
При осмотре крепости он злорадно спросил Хмельницкого: «Ну, каков кажет вам Кодак? Угоден вам, казакам?» Тот ответил ему по-латыни: «Manus tacta – manus destruo!» (Что человеческими руками создается, то человеческими руками разрушается.)
В дерзком ответе Чигиринского сотника коронный гетман усмотрел намек на нечто большее и решил расправиться с ним. Предчувствуя это, Хмельницкий незаметно бежал из крепости. Конецпольский потом не раз сожалел, что упустил случай покончить со своевольным «казацким выкормышем». И даже перед смертью, призвав сына, он сказал ему, что «боится, чтобы Речь Посполитая не испытала от Хмельницкого много беды, потому что никогда еще не было среди казаков человека таких способностей и разума».
Конецпольский просил сына «найти против него какое-либо обвинение, чтобы сжить его со света».
Да, уже тогда шляхта ненавидела и боялась Хмельницкого, хотя еще и не взялся он за святое дело освобождения народа. Но, судя по всему, уже серьезно помышлял о нем.
