Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Владимир Замлинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

КИЕВ ВСТРЕЧАЕТ ПОБЕДИТЕЛЕЙ

Конец ноября и почти весь декабрь 1648 года заняло возвращение казацкого войска в Киев. Золотые ворота, построенные еще Ярославом Мудрым в 1037 году, встречали многих победителей. Сейчас через эти ворота въезжал Богдан Хмельницкий. Он мог гордиться свершенным. Земля его родины была очищена от иноземных захватчиков. Наступал новый период истории Украины.

Однако он прекрасно понимал – это не конец борьбы. Никто, начиная от короля и кончая последним шляхтичем, имевшим на Украине свой хутор, не смирится с этим. В пути ему доносили, что отдельные отряды польских войск уже нападают на оставленные им гарнизоны казаков, снова издеваются над населением. 2 декабря 1648 года в Остроге, куда к нему прибыл королевский посол Чижовский с письмом, содержащим просьбу прекратить войну, он вынужден был издать специальный универсал к польской шляхте, чтобы не угнетали крестьян и не душили православную веру. «Желаем, – писал он, – чтобы вы не имели никакой злобы ни к своим подданным, ни к русской религии, а наоборот, сохранили к нам свое благоволение и оставили нас в покое, чтобы уже больше не тешился враг. Не приведи господи, чтобы до нас дошла весть о том, что некто упрямый и злой снова начал проливать крестьянскую кровь и убивать бедных людей, чем нарушил бы покой и мир, установленный его королевским величеством и, очевидно, привел бы к еще большему разорению Речи Посполитой».

Да, войне нет конца, как нет конца вероломству шляхты. И снова мысль его обращалась к союзникам, на которых можно было бы опереться в этой войне.

Он знал, что не все ему рады и в Киеве. И первым, кто не желал этой встречи, был преемник доброй памяти митрополита Петра Могилы нынешний митрополит киевский Сильвестр Косов. Ведь, казалось бы, должен он поддерживать Хмельницкого, ибо борьба против польского магнатства – это и борьба против унии за веру православную. Но, видно, митрополиту личное благо ближе и дороже народного дела. А это благо в привилеях, данных митрополиту королем и делающих его независимым.

Вот только что посланец от полковника Нечая рассказал ему, что когда в июле из Киева ушел отряд казаков, польская и часть украинской шляхты, воспользовавшись этим, с помощью митрополита восстановила в городе власть польского государства. А когда неделю тому назад Нечай поднял в Киеве восстание мещан и казаков против шляхты и повстанцами были захвачены киевский замок с пушками и боевыми припасами, а также городская ратуша, Косов отнесся к этому враждебно.

В Киеве находился иерусалимский патриарх Паисий, который неоднократно высказывал через Мужиловского свое доброе отношение к Хмельницкому и освободительному движению. Было бы хорошо с его помощью договориться с Косовым, слово которого имело большой вес.

Перед въездом в Киев остановились в Житомире. Тут распределили, каким полкам где стоять, кому надлежит войти в Киев вместе с гетманом, приняли киевских гонцов, которые сообщили о готовящейся торжественной встрече. Войско привело себя в порядок и двинулось дальше.

Было 17 декабря 1648 года. С утра из-за лесов, застывших в немом ожидании дня, среди чистого неба взошло алое солнце, и день обещал быть таким же светлым и ясным. Хмельницкий увидел в этом хорошее предзнаменование, и настроение стало еще более радостным. Волнение от предстоящего въезда в город и встречи с ним еще больше усилилось, когда за верхушками сосен показались золоченые с крестами башни Софийского храма и других церквей, и потом, когда еще за городом за речкой Лыбедь надвинулась огромная толпа киевлян с радостными возгласами:

– Слава Хмелю, слава гетману! Слава нашему спасителю и освободителю!

В чистый, морозный воздух полетели шапки. Его серебристо-белый чистокровный конь, убранный в дорогую украшенную каменьями сбрую, шарахнулся в сторону, но, зажатый с обеих сторон толпами людей, попятился назад и, почувствовав сильную руку седока, раздвинул толпу грудью и пошел вперед. За ним – остальные. А толпа все увеличивалась, и гул ее нарастал с каждой минутой.

Статная фигура гетмана, облаченная в расшитый золотом малиновый венецианского бархата кунтуш, из-под которого был виден дорогой жупан и широкий турецкий шелковый пояс с заткнутой за него булавой, гордо возвышалась над толпой.

Рядом с гетманом на поджаром жеребце ехал юный розовощекий удалец – сын Тимош. Он был в роскошном казацком наряде. Слева свисала сверкающая золотым убором турецкая сабля, подарок отца.

За ними ехали генеральные хорунжие, каждый из которых держал распущенное кармазино-белое знамя. Рядом с ними – бунчужные с серебряными гривами бунчуков. А далее – генеральный писарь Выговский, старшина и есаулы. За ними стройные массы полков.

Хмельницкий, улыбаясь, смотрел на толпу, и законная гордость переполняла его. Сквозь сплошной гул и возгласы ему что-то радостно прокричал Тимош, он хотел обернуться, но в это время из-за руин Золотых ворот, где толпилась самая густая масса людей, выехали широкие сани, за которыми спешили вооруженные всадники. Когда сани подъехали ближе, он увидел в них Сильвестра Косова. Суровые глаза его были устремлены на Хмельницкого, а губы зло произносили какие-то слова, стараясь, чтобы они доходили до ушей сидевшего рядом старика, среднего роста, широкого в плечах, с длинной черной без проседи бородой, бодро улыбающегося.

«Это же патриарх Паисий! – пронеслась радостная мысль, и Хмельницкий пришпорил лошадь. – Какая великая честь! Это много значит для нашего дела. Об этом еще долго будет говорить вся Украина!»

Хмельницкий подъехал к саням и, спешившись, приложился к протянутой патриархом крепкой жилистой руке. Потом поцеловал протянутую руку Косова, который указал ему на место в санях по правую от себя руку. Когда он садился в патриаршие сани, в Киеве зазвенели все колокола, и радостный звон их разнесся далеко в окрестностях. Громче всех звучал большой колокол Софийской звонницы. За колоколами загремели пушки.

Развернувшись, сани медленно двигались к руинам Золотых ворот, густо облепленным людьми, а со всех сторон неслись, перекрывая все другие выкрики, возгласы:

– Слава Хмелю!

– Слава гетману Богдану Хмельницкому!

Около Золотых ворот их встретили войт – глава городского магистрата, райцы [76]76
  Райцы– советники, члены магистрата.


[Закрыть]и речники [77]77
  Речники– представители.


[Закрыть]киевских цехов с хлебом-солью. Бурмистр под бессвязную речь, в которой только и можно было разобрать «вождь из вождей» да «благовестник свободы», на драгоценном блюде поднес гетману ключи от города. Хмельницкий принял их и передал обозному. Потом горячо обнял и расцеловал городских представителей.

И снова отовсюду неслось нескончаемое: «Слава! Слава!»

Под эти возгласы, гром пушек и звон колоколов сани с патриархом, митрополитом и гетманом, сопровождаемые старшиной и казаками, проехали Золотые ворота и приблизились к храму Софии.

Когда вышли из саней и направились к храму, их приветствовало все киевское духовенство, желая гетману и его войску многие лета.

Хмельницкий еле сдерживал волнение. Сквозь возгласы народа до него доносился густой бас патриарха, что-то не переставая говорившего ему, но он не слышал ни слова. Однако знал, всем сердцем чувствовал, что тот говорит что-то доброе, во славу его и всего дела, и согласно кивал головой. А вокруг неслось: «Батько наш! Визволитель!»

Вперед вышли воспитанники Киевской академии в черных долгополых свитках. Ректор взмахнул рукой, и они хором начали декламировать латинский вирш, сложенный в честь Хмельницкого. Вирш был витиеватый и длинный. В нем он сравнивался с Македонским и назывался храбрейшим в мире. Хмельницкий молча почтительно выслушал его и сдавленным от волнения голосом искренне поблагодарил студиев и их наставников. Торжественно отслужили молебен в стенах древней Софии, на котором патриарх благословил Хмельницкого на брань с неверными, на защиту греческой церкви от папизма.

Звонили в честь гетмана-освободителя колокола, и хор пел: «В сей день, его же сотвори господь, возрадуемся и возвеселимся!»

Из дневника львовского подкомория В. Мясковского:«Сам патриарх с тысячью всадников выезжал к нему навстречу из города, и местный митрополит дал ему около себя место в санях с правой стороны. Весь народ, выйдя из города, вся чернь приветствовала его. Академия приветствовала его речами и выкриками, как Моисея, спасителя и освободителя народа от польского рабства, видя в имени Богдан добрый знак и называя его: богом данный. Патриарх дал ему титул светлейшего князя. Изо всех пушек и другого оружия в замке и в городе гремела стрельба…»

После встречи, обеден, пиров Хмельницкий уединился с патриархом в его покоях. Ровно горели свечи, освещая тусклым светом большой зал. Патриарх Паисий сидел в резном кресле в просторном облачении, слегка наклонившись к собеседнику. Видно было, что в молодости это был статный широкоплечий мужчина с красивым волевым лицом, наделенный глубоким умом и рассудительностью. Но годы сделали свое: ссутулили стройную когда-то фигуру и широкие плечи, высушили и покрыли глубокими морщинами лицо. Но этим и кончилась власть лет. В каждом движении патриарха чувствовалась сила и воля, в голосе – уверенность. Он не сводил пристального взгляда с Хмельницкого, оценивая кивком головы все сказанное им, словно утверждая этим его, Богдана, правоту.

– Отче мой, говорю так, ибо чувствую, что разделяешь и одобряешь содеянное мною во имя веры и народа нашего православного. Знаю, скажешь, что много христианской крови пролито, но в том не мы виноваты. Ляхи и сегодня умышляют новые злодейства против нас, и мы вынуждены будем бороться.

– Знаю, сын мой, – патриарх зябко поежился всем телом, словно в зале стоял холод, и продолжил: – Но христианской крови не было бы так много пролито, если бы ты не соединился с бусурманами, а обратился к царскому величеству.

Хмельницкий на это горько усмехнулся:

– Не раз государю о помощи писал, чтобы он помощь против поляков велел учинить и войною на них пошел, и свои города, которые от Московского государства к полякам отошли, у них отнял. А я со своей стороны с войском на поляков пошел бы и ему, государю, везде помогать стал бы. Если бы государь на то изволил, я бы все города со Смоленском под государеву руку отдал. Но он, великий государь, помощи нам учинить и городов у ляхов взять не изволил.

Говорили на латыни, без переводчика, откровенно и свободно. Как писал очевидец, «на протяжении нескольких дней патриарх вел с Хмельницким тайные переговоры». Больше о самом главном, о том, что не вечной быть этой борьбе, устанет народ, утратит силу и тогда станет вечным рабом завоевателя. И Хмельницкий просил Паисия, путь которого пролегал в Москву, к русскому царю, использовать весь свой авторитет, все свое влияние, чтобы добиться от царя, чтобы принял народ украинский под свою высокую руку. Жить им тогда довеку «вольно и едино». Если разорвет он, русский царь, договор с Польшей, тогда не страшны им ни хан, ни король, ни султан турецкий. Нужно, чтобы царь сделал все, дабы «поляки не наступали на казаков и в православной христианской вере им насилования не чинили», так как «ему, государю, за единоверных не вступиться нельзя». Паисий уверил Хмельницкого, что сделает все, что в его силах.

Восточные православные патриархи, в том числе и иерусалимский патриарх Паисий, всегда с сочувствием относились к борьбе украинского народа против шляхетской Польши. Эта борьба ослабляла позиции Ватикана, католицизма, орудием которого выступала Польша. Паисий надеялся, кроме того, что его помощь в воссоединении Украины с Россией укрепит силы братских народов, ускорит освобождение православных от тяжкого владычества Оттоманской империи и укрепит его, Паисия, авторитет, что немаловажно для его борьбы с врагами христианства. Поэтому он старался приблизить к себе Хмельницкого, уверить в добром к нему отношении. Поэтому патриарх пошел на отдельные отступления от церковных порядков, отпустив прилюдно все совершенные и будущие грехи Хмельницкого без исповеди и обвенчав его с женой Чаплинского Еленой, хотя она в это время проживала в Чигирине.

В Киеве Хмельницкий жил в замке, помещавшемся за оградой над Подольским обрывом. Здесь и принимал он всех, кто приезжал к нему с посольством. Сюда прибывали посланцы и от польского короля, и от Великого княжества Литовского, и из других государств, которые стремились заключить с Хмельницким союз. Во всех этих делах лучшим советчиком ему был Паисий. Вдвоем они и решили, что вместе с патриархом в Москву должен поехать человек Хмельницкого, который бы доложил царю все просьбы, а его святейшество патриарх Паисий всемерно поддержит их перед царем. Хмельницкий сказал, что хотел бы послать своего сына Тимофея, но, к сожалению, он еще мал. Тогда решили, что первое казацкое посольство к русскому царю для переговоров о помощи и воссоединении Украины с Россией возглавит полковник Силуян Мужиловский.

Патриарх поддержал это предложение. Он уже хорошо узнал этого умного, рассудительного и грамотного человека, искренне преданного освободительному делу. Они с ним о многом переговорили, когда ехали из Молдавии в Киев, и сейчас Паисию лучшего спутника по дороге в Москву нечего было и желать. К тому же был уверен, что именно Мужиловский отлично справится с возложенной на него миссией.

2 января 1649 года патриарх Паисий с большой свитой и посольство Силуяна Мужиловского выехали из Киева в Москву и 5 января уже были в Путивле.

Из отписки путивльского воеводы Никифора Плещеева царю Алексею Михайловичу не ранее 14 декабря 1649 года:«И генваря, государь, в 5 день приехал в Путивль иерусалимский патриарх Паисий, а с ним, патриархом, архимандрит его Филимон, да келарь старец Афанасий, да черный поп казначей Иоасаф, архидьякон Парфений, да черный поп головщик Даниил, да уставщик старец Арсений, да два дьякона черных Максим да Парфений, да два старца келейники Мелентий, Иоаким, да его патриарший племянник белец Харитон Иванов, да прежнего иерусалимского патриарха Феофана племянник же белец Павел Иванов, да ево патриарших детей боярских и слуг 25 человек… Да с ним же, государь, патриархом, приехал вместе запорожских черкас гетмана Богдана Хмельницкого полковник Силуян Андреев сын Мужиловский, а с ним 5 человек казаков, да людей его 5 же человек… А как-де, государь, он, полковник, поехал из Киева в Путивль с патриархом, и их-де, государь, гетман Хмельницкий провожал до реки Днепра. И как они переехали Днепр-реку, и к гетману Хмельницкому пришли от короля и от разных панов посланцы, а с каким делом пришли, тово он, полковник, не ведает. А, проводя патриарха, гетман Хмельницкий пошел в город Чигирин…»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«ЧТОБ ЕСМИ ВО ВЕКИ ВСИ ЕДИНО БЫЛИ…»

МИССИЯ ПОЛКОВНИКА МУЖИЛОВСКОГО

Полковник Силуян Андреевич Мужиловский сидел в жарко натопленной избе, куда его поселил путивльский стрелецкий голова Сергей Яцын, и ждал решения воеводы о том, дозволено ли ему будет ехать по велению гетмана Богдана Хмельницкого дальше с патриархом Паисием в Москву, или же возвращаться назад на Украину.

Еще 6 ноября 1648 года в Путивль прибыл из Царь-города грек Феодосий Протопопов, который с товарищами следовал «на Русию». Он и сообщил впервые воеводе, что «в Литовской земле в Киеве объехали они иеросалимского патриарха Паисею, а едет он к великому князю Алексею Михайловичу всеа Русии к Москве челом ударити его царскому величеству. И в Путивле-де будет он вскоре…».

Воевода Никифор Плещеев отписал об этом в Москву, прося указаний, как ему поступать, когда патриарх прибудет в Путивль, «и как его принять…» и из Путивля его к Москве отпускать ли, и сколько подвод в дорогу, корму давать». Когда посланец Плещеева прискакал в Москву, там уже знали о том, что к русскому царю едет патриарх Паисий. Об этом в Посольском приказе поведали греческие старцы, монахи Зугравского Георгиевского монастыря Петроний и Палладий, которые прибыли в Москву.

Известие о том, что в Москву направляется иерусалимский патриарх, вызвало живой интерес у Алексея Михайловича. Приезд такого гостя льстил молодому царю, и он распорядился принять его надлежащим образом. В Путивль была послана государева грамота, в которой Никифору Плещееву предписывалось достойно встретить патриарха, «поставить на добром дворе», обеспечить «кормом и подводы дать». Гонец с соответствующими указаниями был послан и в Калугу, через которую пролегал путь Паисия. А чтобы не заморозить старца, царь велел срочным образом пошить патриарху две шубы, «в чем ему, патриарху, ехать до Москвы, – одну соболью под камкою, а другую песцовую под тафтою…».

Когда с патриархом «приехал вместе запорожских черкас гетмана Богдана Хмельницкого полковник Силуян Андреев сын Мужиловский, а с ним 5 человек казаков, да людей его 5 же человек», Плещеев сообщил об этом царю. И тогда срочнейшим образом полетело повеление расспросить, «для чего с ним, Паисием, едет к государю от запорожского гетмана Хмельницкого полковник его Силуян».

Получив царское предписание, воевода Плещеев обратился за разъяснением к самому Паисию, и после разговора с ним посылает царю отписку: «А сказал государь про него, полковника, иеросалимский патриарх Паисея, что-де он, полковник, по Хмельницкому велению взял его, патриарха, в Валашской [78]78
  Валашский– молдавский.


[Закрыть]земле у Ясех, у молдавского владетеля и воеводы Василия и проводил-де, государь, его, патриарха, он, полковник, до Киева, а из Киева послал его, полковника, гетман Хмельницкий с ним, патриархом, вместе к тебе, государю царю к великому князю Алексею Михайловичу всеа Русии, к Москве о твоем государеве великом деле заодно».

После этого царь велел отправить в Москву полковника Мужиловского вместе с патриархом. И 21 января 1649 года они выехали в Калугу, куда по царскому указу с Федором Михайловичем Мякининым с государевой конюшни были отосланы «сани… с полстью суконною, да 4 санника с стряпчими конюхи с Иваном Филиповым, да Дорофеем Блиновским, да с Михайлом Толмачевым», и две шубы «патриарху Паисию, в чем ему ехать до Москвы», «да с дворца посланы разные меды и рыба вялая».

Мякинину была выдана строжайшая инструкция, как вести себя с патриархом, о чем с ним говорить, что выведать и, в частности, выяснить, «для чего едет к государю от запорожского гетмана от Хмельницкого полковник его Селуян…»

О многом Федору Мякинину удалось узнать, но почему едет к царю Мужиловский, так и осталось для него тайной. На все его вопросы тот учтиво, но твердо ответствовал, что это дело государево и ему велено сказать о нем лишь государю.

Наконец 28 января 1649 года патриарх со своей свитой прибыл в Москву. Царь приказал ого «почитать, как и российского государя его первосвятейшего патриарха московского…», а также оказать честь Мужиловскому. В соответствии с этим их встретили и разместили в Москве, определили государево жалованье и кушанье с царского стола.

На другой день 29 января Алексей Михайлович повелел думному дьяку Волошенинову проведать Паисия и спросить его о здоровье и благополучно ли доехал. Патриарх просил передать царю благодарность за заботу и изложить его просьбу: «Приехал-де он к великому государю для того, что во Иеросалиме гроб господен в великом долгу, а оплатитца нечем, и он-де для искупления гроба господня для милостыни приехал бить челом государю царю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Руси».

Паисий рассказал также Волошенинову о событиях на Украине, о том тяжелом положении, в котором находится народ под властью шляхетской Польши.

– А ныне, – говорил он своим зычным, хорошо поставленным голосом, морща крутой лоб и пристально изучая Волошенинова, – они, гетман и все войско Запорожское, велели ему, патриарху, бить челом царскому величеству, чтоб он, великий государь, изволил войско Запорожское взять под свою государеву руку, и они, черкасы, ему, государю, будут как есть каменная стена.

Патриарх остановился, разгладил пышную черную бороду, потом, чуть помедлив, продолжил:

– Гетман говорил, что он весь в государевой воле. Как государь велит, так он и делать рад. И я их все мысли видел, что они под государевою рукою быть желают.

Лицо Волошенинова не выражало ничего, кроме глубокого внимания. Одобряет ли он сказанное патриархом или нет, было неизвестно. Но когда патриарх снова на минуту замолчал, он промолвил:

– Нынешний полковник, который с вами, владыка, приехал, сказывает, что прислан к царскому величеству от гетмана, от Богдана Хмельницкого и от всего Войска Запорожского с большим делом, и есть-де с ним тайный приказ. Ведомо ль вам, какой с ним, полковником, тайный приказ?

Патриарх ответил, что о тайном приказе ему неведомо, и разговор пошел о крымских, валашских и других делах.

В этот же день по государеву слову в Посольском приказе был принят Силуян Мужиловский. Статный, с широким открытым лицом и умным честным взглядом полковник сразу же расположил к себе беседовавших с ним дьяков Михаила Волошенинова и Алмаза Иванова.

Из дела о пребывании в Москве иерусалимского патриарха Паисия и переговорах, которые он вел 1 декабря 1648 г. – 28 июля 1649 г.:«И полковник Селуян Мужиловский говорил: послал-де его с еросалимским патриархом Паисием гетман Запорожского войска Богдан Хмельницкий для сопровождения, потому что у них сейчас с поляками война, то чтобы они чего-нибудь плохого не учинили патриарху».

А поведать дьякам, с каким долом к великому государю прислан, полковник вежливо, но твердо отказался, сославшись на то, что таков приказ Хмельницкого.

Интересовались дьяки в разговоре с полковником также тем, как обстоят дела с поляками.

И полковник говорил: «…Взяли-де они, черкасы, у поляков воеводства Киевское, Брацлавское, Подольское. Черниговское со всеми уездами и поляков в тех местах всех побили, а смирил-де их бог за их гордость. А побито их столько, что не поспели трупы их и звери поедать. А к Литве гетман Богдан Хмельницкий посылал от себя нарочно, чтобы они с ними, черкасами, были в миру и ни в чем с ними не задирались, а они-де, черкасы, их, Литву, ничем теснить не станут».

4 февраля 1649 года, через шесть дней после приезда в Москву, в сыропостную неделю патриарх Паисий и с ним полковник Силуян Мужиловский со всей их свитой были приняты царем. Прием состоялся в Золотой палате и был обставлен с большой торжественностью. То, что царь не оттягивал встречу на долгое время, как часто бывало в других случаях, и то, что происходила она в праздничной обстановке, говорило о большом значении, которое ей придавалось. Еще утром из царского дворца были присланы за Паисием и Мужиловский сани, крытые вишневого цвета сукном для Паисия и черным – для Мужиловского. Усевшись со всей своей свитой в первые сани, Паисий дал знак трогать. За ним следовал государев пристав князь Ефим Мышецкий, которому было поручено опекать патриарха, «а архимандриты и келарь [79]79
  Келарь– чернец, который заведовал монастырским хозяйством.


[Закрыть], и казначей, и архидьякон, и черные попы, и дьякон, и простые старцы, и патриарши племянники и служебники, которые с ним были, шли за патриархом пеши, а запорожских черкас полковник ехал за патриархом в санях…». Чести подъезжать к царскому дворцу удостаивались лишь государевы гости, иноземные послы и знатные иностранцы.

Ехали морозной Москвой, в приподнятом настроении, возбужденные. И по всей дороге их радостно приветствовало, казалось, все население Москвы. У царского дворца патриарх, чтя обычай, сошел с саней и направился к крыльцу пешком. Как только он взошел на крыльцо, его встретили появившиеся из проходной палаты окольничий князь Василий Петрович Ахамашуков-Черкасский и дьяк Миня Грязев, которые обратились к Паисию со словами приветствия и после его благословения пригласили в Золотую палату, где на царском месте восседал Алексей Михайлович. По такому торжественному случаю он был облачен в царское платье, с диадемой, скипетром и в царском венце. В праздничном одеянии были и бояре, окольничие, думные люди и дворяне, находящиеся при царе.

Когда Паисий, шедший за ним Мужиловский и вся их многочисленная свита переступили порог Золотой палаты, патриарх, окинув своим проницательным взглядом присутствующих, приблизился к царю и низко склонил перед ним голову. К царю обратился окольничий князь Федор Федорович Волконский.

– Великий государь, благочестивый царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Руси, самодержец и многих государств государь и обладатель! Святейший Паисий, патриарх святого града Иерусалима и всеа Палестины вам, великому государю, челом ударил…

Из дела о пребывании в Москве иерусалимского патриарха Паисия и переговорах, которые он вел 1 декабря 1648 г. – 28 июля 1649 г.:«И государь, встав, патриарха встретил от места с полсажени. И патриарх государя благословил, благославя государя, целовал руку, а государь патриарха целовал в правое плечо, а принимав государь благословение от патриарха, сняв с себя свой царский венец…

И патриарх подносил государю святыню – образы и мощи – и государя благословлял.

А после того как дары явлены, сел государь в своем царском месте, и патриарха пожаловал, велел ему сесть в другоряд. А как патриарх сел, и государь пожаловал велел думному дьяку Михайлу Волошенинову позвать к руке архимандрита, и келаря, и казначея, и архидьякона, и черных попов, и дьяконов, и старцов, и патриарших племянников, и служебников.

А после того явил государю челом ударить запорожского полковника Силуяна Мужиловского и запорожских казаков думной дьяк Михайло Волошенинов… и молвил: великий государь благочестивый царь и великий князь Алексей Михайлович, всеа Руси самодержец и многих государств государь и обладатель, Запорожского войска полковник Силуян Мужиловский и запорожские казаки вам, великому государю, челом ударили.

И государь пожаловал полковника и казаков к руке. И полковник, быв у государя у руки, от гетмана от Богдана Хмельницкого и ото всего войска Запорожского поздравлял великого государя на его великих и преславних государствах, и государь велел думному дьяку Михаилу Волошенинову спросить о здоровье гетмана Богдана Хмельницкого.

И полковник говорил, что «…гетман Богдан Хмельницкий и все войско Запорожское, дал бог, здоровы».

После торжественной церемонии представления Паисий и Мужиловский поведали царю о том, что привело их в Москву. Потом возвратились в отведенные квартиры ожидать царского ответа на поставленные ими вопросы.

Сразу же после окончания приема у государя Мужиловскому была высказана просьба – составить записку с изложением событий, связанных с восстанием на Украине против польской шляхты с указанием причин восстания и приезда в Москву. Эта записка – первый исторический документ, в котором глазами очевидца излагаются события начавшейся освободительной войны.

Составляя записку, Мужиловский снова видел перед глазами все пережитое за последнее время, гетмана, своих побратимов. Раньше, сам участвуя в борьбе, он не думал о том, почему и в связи с чем началось восстание, не думал о его конечной цели. Сейчас эти вопросы встали перед ним и требовали ответа. Он хотел сказать обо всем этом как можно подробнее, но время торопило. Записка завтра же должна быть передана царю. Он понимал, что она нужна для принятия царем какого-то решения, и старался скорее закончить работу.

Мужиловский обмакнул в чернила гусиное перо, и бумагу начали заполнять ровные четкие строки: «Та война между казаками войска Запорожского и ляхами оттого учинилась, что казаки войска Запорожского от ляхов бед и притеснений вражеских не могли терпеть. И на Запорожье его милость пан Богдан Хмельницкий с некоторым своим товариществом ушел потому, что и ему и товариществу его ляхи разные пакости чинили: в домах их имущество все забрали, жен и детей мучили, и наконец, веру христианскую православную мечом искореняли…»

Он писал о первых битвах с шляхетским войском, состоявшихся под Желтыми Водами и Корсунем, разъяснял, почему Хмельницкому пришлось обратиться за помощью к татарам, отметив незначительную роль, которую они играли, подчеркнул, что и Хмельницкий, и его соратники с самого начала заключения с ними союза хорошо знали настоящую цену военной помощи крымского хана.

Мужиловский понимал, что союз Запорожского войска с Крымским ханством особенно интересовал русское правительство, для которого уже сам факт участия татарской орды в военных действиях восставших крестьян и казаков вызывал настороженность.

Снова и снова возвращаясь к тому, что творили Потоцкий, Вишневецкий и их подручные на украинской земле, он писал, что Потоцкий после битвы под Желтыми Водами приказал своим войскам «самые тяжелые жестокости народу украинскому причинять: жены и дети казацкие уничтожались, имущество их под разбой отдано. Напоследок украинский город Корсунь с церквями сожгли, церковную утварь, серебро забрали… священников поубивали, говоря при этом, что от вашей Руси предательство осуществляется, что это Русь якобы Хмельницкого на восстание подстрекла».

Мужиловский старался дать сжатую характеристику борьбы украинского народа против шляхты и магнатов до похода народно-освободительной армии под Замостье и временного перемирия с поляками.

В записке он сообщал, какую территорию уже освободила казацко-крестьянская армия – Киевское, Черниговское, Брацлавское, Подольское, Волынское воеводства и Мозырьский уезд Белоруссии, что на Украине восстало все «посольство» и что казацкого войска «до 300 тысячен есть».

Заканчивая записку, Мужиловский от имени Богдана Хмельницкого обращался к русскому царю с просьбой, чтобы Россия оказала украинскому народу помощь в его вооруженной борьбе против польской шляхты. А за такую помощь войско Запорожское торжественно обещало вечное «верное услужение». Он, Мужиловский, по велению Хмельницкого и должен был «о том деле челом бити».

Записка была сразу же доставлена Алексею Михайловичу. Однако, выслушав ее, царь не дал ответа. Он хотел иметь более точные данные о событиях в Польше и других странах, об их намерениях. Русскому правительству приходилось учитывать и покровительство Франции Польше, и то, что разногласиями между Россией и Польшей могла воспользоваться Швеция, давний враг Польши и России.

Сложным оставалось и положение в Москве, да и во всем государстве. Не прекращалась борьба между различными группировками бояр. Так, на второй день после прибытия Паисия и Мужиловского в Москву здесь состоялась казнь Савинка Корепина доверенного боярина Николая Романова. По наущению своего боярина, отстраненного от власти группой вернувшегося из ссылки любимца царя Б. И. Морозова, вновь ставшего фактическим главой правительства и ближайшим помощником царя, Савинок Корепин говорил в Москве публично «речи», компрометирующие правителей и раздувающие недовольство в народе. «Государь-де молодой, глуп, в рот заглядывает боярам Морозову и Милославскому, они всем владеют, и сам он, государь, это видит, да молчит; черт-де у него ум отнял». Незадолго до того много народу подверглось жестоким пыткам за участие в событии, происшедшем, когда государь шел в сопровождении Морозова на московскую иордань. Стрельцы хотели убить Морозова, и толпа выразила готовность участвовать в этом.