Текст книги "Богдан Хмельницкий"

Автор книги: Владимир Замлинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Начиная с июня 1648 года силы восставшего народа стали слабеть. По распоряжению царя стрельцам было выдано все удержанное у них жалованье, их угощали в Кремле вином и медом. Стрельцы перешли на сторону правительства. В то же время восставшие москвичи, расправившись с ненавистными им людьми и не имея ясной цели, не знали, что делать дальше. Постепенно их единодушие в выступлениях стало уменьшаться. К тому же многие наиболее активные из них были казнены.

В дни восстания проявилась воля дворянства с его ополчением, состоявшим в Москве. Стремясь использовать народное восстание в своих целях, оно вновь обратилось к царю, требуя наведения порядка в судах и приказах, защиты от бояр, которые нередко отнимали у них землю и вывозили крестьян. Дворяне уже много лет добивались полного закрепощения крестьян.

Напуганное правительство стремилось к сплочению сил господствующего класса и 1 сентября 1648 года новое Уложение полностью закрепощало крестьян. Были изменены суд и управление. Стремясь еще более укрепить свое положение, правительство в январе 1649 года приняло новый свод закопов «Соборное уложение», которое было от начала до конца проникнуто крепостническим духом.

Это вызвало еще большее недовольство и без того нещадно эксплуатируемых народных масс. Крестьянские волнения в стране не прекращались ни на один день.

В сложившейся обстановке царское правительство было склонно примирить Польшу с Украиной, видя в этом для себя наибольшую выгоду. Еще в конце декабря 1648 года оно предложило Речи Посполитой прекратить военное наступление на Украину и установить мир с украинскими казаками. Грамоты повез в Варшаву царский гонец дипломат Григорий Кунаков. Письмо с предложением установить мир с польской королевской властью, «чтобы больше кровь христианская не разливалась», было направлено и гетману Богдану Хмельницкому.

В Москву дошли также вести, что к Хмельницкому едет польское полномочное посольство во главе с Адамом Киселем. Что решит Хмельницкий? И в Переяслав был срочно отправлен гонец подьячий приказа Большого дворца Василий Михайлов. Без точных сведений о том, что делается на Украине, русское правительство не могло принять какое-либо решение. Но главное, Михайлов должен был получить подтверждение сообщений патриарха Паисия и Силуяна Мужиловского о желании украинского народа воссоединиться с русскими братьями.

Пока Михайлов выполнял поручение государя, Мужиловский оставался в Москве. Он ходил по городу, встречался с простым людом, бывал у бояр, думных и приказных дьяков, и все они говорили о своем добром отношении к украинскому народу, сочувствовали его борьбе с шляхтой. Но в то же время из разговоров с государственными людьми ему становилось все более ясно, что русское правительство сейчас не готово идти на военные действия против Речи Посполитой, и это заставляло его искать новые решения, приемлемые для русского правительства, в осуществление предложенного Богданом Хмельницким плана.

ШЛЯХЕТСКИЕ КОМИССАРЫ

Проводив за Днепр патриарха и Мужиловского, Хмельницкий направился в Чигирин, желая отдохнуть в кругу семьи. Не доезжая до Чигирина, его встретил со своей сотней Тимош, теперь Чигиринский сотник. Богдан прижал сына к груди, расцеловал, но заметив, как тот отвел глаза, насторожился.

– Все в порядке, сыну, дома? Здоровы все?

Сын бросил в ответ холодноватый взгляд и глухо ответил:

– Все добре, батьку. Тебя ждут там. Приготовились.

И Хмельницкий сразу понял, кого имел в виду сын и почему недоволен.

Елена, став гетманшей, показала, кем была на самом деле. Не помогли ей ни красота, ни то, что хотела задобрить, приблизить к себе отдельных военачальников из окружения гетмана. Все это было неискренне, и все это видели. Видели скрываемое его презрение к казакам, жестокость и надменность в обращении не только с прислугой, но и со своими соотечественниками. Надолго запомнилось ее жесткое поведение с поляками из гарнизона крепости Кодак, сдавшимися в плен на милость победителя. Полковник Максим Нестеренко, которому было поручено летом 1648 года овладеть крепостью Кодак, по велению Хмельницкого обязался сохранить всем жизнь, если гарнизон сдастся добровольно. В ордонансе, направленном в крепость губернатору Криштофу Гродзицкому и коменданту майору Юзефу Лончинскому, Нестеренко дал слово их и всех остальных «поручиков, хорунжих, офицеров и всех солдат до последнего человека довести в безопасности на место в полном здоровье со всем их имуществом».

И он старательно выполнял обещание, пока не привел пленников в Чигирин. Тут их встретила гетманша. Пьяная, еще не пришедшая в себя после ночного кутежа с местным попом, она осыпала соотечественников отборной бранью и насмешками.

– Ну что, довоевались, – кричала она на Лончинского и Чарнецкого. – Раньше вы презирали меня, бедную шляхтянку, а теперь я что хочу с вами сделаю! Потому что я гетманша, а вы ничто теперь!

Когда Лончинский презрительно ответил ей, что кем была она, тем и осталась, хоть и надела на себя королевские одежды и изумруды, та дико взвизгнула и закричала окружающим чигиринцам:

– Бейте их, бейте, пусть знают свое место!

Из сообщения А. Бужинского и Л. Вышинского:«…Там же сама пани гетманша, напившись с попом, подарила ему капеллана казацкого монастыря, чтобы тот выменял на него своего сына в орде. Возы с постельной утварью, возы панов капитанов и других офицеров, а также губернаторские возы, развязав, передали гетманше. Туда же и одного ксендза, раздев, взяли».

До Хмельницкого доходили слухи о Елене, но это были слухи, а он сам хотел уяснить правду. Когда же при въезде в Чигирин она бросилась к нему в объятия разодетая, радостная, сияющая красотой и стала при всех целовать его страстно, «размякло», видно, казацкое сердце…

Отдохнув несколько дней, Хмельницкий засел в канцелярии, устраивая дела, принимая посольства, готовя письма и универсалы.

Но главное, нужно было использовать перемирие, чтобы установить новый административный порядок на Украине. В первую очередь здесь была создана центральная власть – гетманское управление, которое возглавил гетман Богдан Хмельницкий. Восточную Украину разделили на 16 полков, разных как по числу жителей, так и по величине территории. Во главе полка были поставлены полковник, полковой судья, обозный, писарь, есаулы, являющиеся членами полковой канцелярии.

Из летописи Григория Грабянки:«Тем временем Хмельницкий полковников по всей Украине поставил: Чигиринскому сам Хмельницкий полковником стал, в Черкасском – Воронченко, Переяславском – Лобода, Каневском – Кутак, Брасловском – Нечай, Белоцерковском – Гира, Уманском – Степка, Корсунском – Мороз, Калницком – Остап, Гадяцком – Бурлай; также и в прочих городах».

Полк делился на несколько сотен, каждая из которых охватывала несколько местечек. Сотни возглавляли сотники и соответствующая сотенная администрация. В то тяжелое время неоконченной войны Хмельницкий только таким и видел управление на Украине – с полками и сотнями, которые представляли собой одновременно как административно-территориальную, так и военную единицу, готовую в случае необходимости сразу же подняться на войну. Правда, в городах и местечках еще продолжали действовать старые органы управления – магистраты и т. д., но они были полностью подчинены казацкой администрации.

Военно-административный аппарат управления, который складывался на Украине в ходе освободительной войны и был началом украинской государственности, сыграл огромную роль в организации сил украинского народа на борьбу против шляхетских оккупантов, в ускорении воссоединения Украины с Россией. Вместе с тем в классовом отношении он представлял собой орудие господства казацкой старшины и украинского шляхетства, захвативших руководство освободительным движением и использовавших его в своих классовых целях и интересах. Они стремились расширить привилегии и владения, превратить крестьян и казаков в своих подданных, распространить и укрепить крепостнические отношения на Украине.

Но руководство освободительной войной не могло не считаться и с настроениями народных масс, стремившихся полностью уничтожить крепостническое ярмо, и всячески заигрывало с ним, вплоть до того, что даже иногда «бедным людям… и наделок давали». Хмельницкий всегда помнил, что именно крестьянство составляло основную часть восставшего войска и снабжало армию продовольствием, и старался во многом держать его сторону.

Большое внимание уделял Хмельницкий и укреплению армии. Было налажено производство пушек, огнестрельного и холодного оружия, селитры, пороха.

В Чигирине учредили войсковое казначейство, или скарб, ведавшее поступлением в казну установленных налогов, завели даже монетный двор, чеканивший собственную украинскую монету. Григорий Кунаков сообщал по этому поводу весной 1649 года русскому правительству: «А в Чигирине-де чинил Богдан Хмельницкий мызну и деньги делают; а на тех новых деньгах на одной стороне меч, а на другой стороне его, Богданово, имя».

Здесь, в Чигирине, была главная резиденция Хмельницкого, здесь он принимал послов, сюда шла и вся корреспонденция. И все время рядом с ним был теперь его сын Тимош. Хмельницкий старался ввести его в курс сложных отношений между Украиной и другими государствами, делился замыслами, которые хотел осуществить.

Вот и сейчас они сидели в канцелярии, из окон которой были видны далекие разливы лугов, заросшие кустарниками овраги, и Хмельницкий говорил сыну, как он хочет устроить правление на Украине, какой виделась она ему в будущем: вольной и равноправной со всеми державами, свободной от всякого гнета.

Тимофей молча слушал отца, он уже сумел разобраться в обстоятельствах, в которых жил и делал свое великое дело отец. Видел, как нелегко ему. Далеко не все, даже соратники, понимают его, разделяют его планы. А многие выступали и против них. Может, потому он сейчас все меньше и меньше советуется с ними, а все больше с Виговским да другими несколькими своими старшинами. Не нравилось Тимофею, что так приблизил к себе отец Виговского. А войско не любит этого писаря да и не верит ему. Слишком заметны его симпатии к шляхте. А шляхта все больше голову поднимает. Несмотря на то, что король обещал мир и даже послал к нему послов, собирают магнаты войско на новую войну.

…Тихо приоткрылась дверь канцелярии, и в проеме показалась стройная, облаченная в роскошное французское платье, вся в золоте и бриллиантах Елена. Теперь это была кроткая, предупредительная к своему мужу хозяйка дома. На свежем, нарумяненном красивом лице и следа не осталось от попоек. Все, кто напоминал ей об этом, были изгнаны со двора. Выдавал ее злую и лицемерную душу лишь змеиный взгляд, которого она так и не сумела спрятать.

Елена хотела обратиться с чем-то к гетману, но, увидев Тимоша, промолчала.

За ней в комнату вошел генеральный писарь Иван Виговский. Острые, торчащие в разные стороны усики, настороженные, все сразу охватывающие и моментально оценивающие глаза, готовность выслушать и в то же время затаенная жестокость, выдаваемая тонкими полосками губ, кривой усмешкой.

Увидев Елену и Виговского, Хмельницкий остановился на полуслове и вопросительно посмотрел на писаря.

– Что, Иване? Срочное что-то?

– Срочное, пане гетмане, – и тоже, как Елена, посмотрел на Тимоша, словно не хотел при нем говорить.

Хмельницкий перехватил этот взгляд писаря и недовольно нахмурился.

– Говори, от Тимофея у меня тайн нет.

Тот слегка смутился и, согласно кивнув головой, проговорил:

– Пробыли представители польских комиссаров, которые едут к нам на переговоры. Новогрудский хорунжий и старый знакомый пан Смяровский. Жалуются слезно на лишения и издевательства, которые терпят от посполитых в пути. Пан Кисель просит позволить им прибыть в Киев и чтобы его милость гетман туда прибыл.

Хмельницкий недобро нахмурился. И тогда вмешалась Елена.

– Надо бы уважить их просьбу, Богдане, негоже королевским посланцам терпеть издевательства.

– Негоже, говоришь? А то, что шляхта целые города вырезала, что снова Бар захватили, что готовят, прикрываясь миром, новое войско, гоже?

Хмельницкий напрягся весь, жилы вздулись, и лицо от гнева налилось кровью. Такому ему перечить нельзя. Нужно ждать, пока сам остынет.

– Негоже! А то что к воеводе Киселю в Белгородку уже два раза для тайных переговоров против меня приезжали из Киева митрополит с архимандритом – гоже?

Он обернулся к Тимофею.

– Скачи сейчас же, сыну, к полковнику Донцу и сотнику Тише, которые со своими казаками сопровождают посольство, и пусть, не мешкая, проводят комиссаров в Переяслав, там будут переговоры.

Когда Тимош вышел, Хмельницкий, охладев немного, подошел к молчавшей Елене и, обняв ее, проговорил:

– Иди, собирайся, поедешь с нами в Переяслав.

Переяслав, как и Чигирин, Белая Церковь, Киев, были во времена освободительной войны ее важнейшими центрами и опорными пунктами. А Переяславский полк по праву считался одним из самых больших на Украине. Здесь располагался и главный центр артиллерии. Действовали крупные мастерские, в которых пушкари делали и ремонтировали пушки и другое оружие. В пригороде производили селитру, нужную для изготовления пороха. Хмельницкий любил Переяслав, который многим связывал его с прошлым, и, как и своей резиденцией Чигирином, дорожил им. Дом брата его умершей жены Анны Якима Сомка был и его домом. Здесь он и намерен был принимать посольство. Сюда же съехались его старшины, с которыми Хмельницкий должен был держать совет по ходу переговоров.

Когда все вместе собрались под оборонным валом детинца в доме Сомка, сразу стало ясно, что переговоры будут безрезультатными: поляки просто хотели прикрыть ими свою подготовку к новой войне.

В начале февраля 1649 года приехал царский посланец подьячий Василий Михайлов. Он привез письмо царя и подарки – «40 соболей в двести рублей и два сорока по 150 рублей, всего на 500 рублей». Подарки приняли с благодарностью и почтением, а письмо прочли на старшинской раде. Не принесло оно большой радости Хмельницкому и его сподвижникам. Царь хотел мира с поляками, а решение главного вопроса – о воссоединении – снова откладывалось.

Ответ писали сообща «во всей думе полной». Напоминали царю, что уже дважды просили его быть над ними государем, но ответа так и не получили. «Аж ныне отдана нам грамота твоего царского величества через гонца Василия Михайлова, в которой желаешь, чтоб есмы к покое жили с ляхами и с княжеством Литовским, и чтоб больше кровь християнская не разливалась. Мы со всем Войском Запорожским желали того, чтоб есмы в покое пребывали, но ляхи, те хитрые и несправедливые в слове, до нас с миром ныне присылают, а там войско собирают на нас, несколько городов християн высекли, попов и чернцов рубят и разные муки, яко Ирод, чинят… А мы, как прежде, также и ныне желаем того, чтоб ваше царское величество нам, наинижайшим слугам и подданным своим, государем и царем, а когда войну с нами зачнут, на них от Смоленска войском своим благословил наступити… А когда не будет милости твоего царского величества и не восхощешь нам выручки и помощи давать и против неприятелей наших и своих наступать, тогда мы, вземши бога на помочь, потуду с ними станем биться, докуду нас станет, православных…»

Одарив подьячего Василия Михайлова и его сопровождающих и передав подарок царю, решили на следующий день отпустить его, но утром прискакал гонец и сообщил, что польские комиссары уже подъезжают к Переяславу. Тогда, собравшись на раду, порешили, что присутствие царского посла придаст весу гетманской стороне на переговорах, и просили его остаться на несколько дней. А польскому посольству договорились выразить необходимое почтение, но никаких уступок не делать.

Направляя комиссаров на переговоры с Хмельницким, польский король и его канцлер думали, что известными посулами удастся отвернуть гетмана и его старшину от народа и использовать для восстановления «покоя» на Украине, для борьбы с восточноукраинскими магнатами. Королю нужна была сила, чтобы укрепить свою власть как в Польше, так и на Украине. Об этом знали и говорили в Варшаве. Бывший там царский гонец дьяк Григорий Кунаков сообщал: «Сказывали в разговорах многие люди, что Казимира короля хотение есть и того желает, чтоб Богдан Хмельницкий панов-рад (магнатов) сломил и ему послушных учинил».

Такая политика короля была неновой: он продолжал линию своего предшественника. Но тогда, в начале борьбы, Хмельницкий мог соглашаться с ней, потому что это было необходимо для восстания, а сейчас поддержка короля, к тому же готового в подходящий момент всадить нож в спину, только во вред задуманному. Да и кто бы его ни толкал против своего народа, на это Богдан никогда не пойдет. Только с народом, только опираясь на его готовность продолжать борьбу до полного освобождения от польско-шляхетского гнета, он сможет довести до конца начатое святое дело.

Перед самым приездом послов сошлись еще раз на совет. Старшины явились почти все хмурые, с тяжелыми головами после ночной попойки по случаю предстоящей встречи.

– Не злись, батьку! Братья душу отвели. Все думали-гадали, какие ты решения примешь по посольскому делу. Не обманули бы ляхи да тот Кисель-ублюдок, – усмехаясь, проговорил еле стоящий на ногах Чарнота.

Хмельницкий бросил на него пронизывающий взгляд, увидел его нескладную сжатую фигуру и весело рассмеялся:

– А мое решение будет такое: с чем приехали, с тем и уедут. Не пожалеем только послам казацкой горилки! Королевское посольство – его принять пышно следует.

Переправившись через Днепр около Триполья, польское посольство 19 февраля 1649 года подходило к Переяславу. Стоял жестокий трескучий мороз, какого давно не было в это время на Украине. Хмельницкий с полковниками, есаулами, сотниками, военной музыкой, с бунчуком и красной хоругвью выехал навстречу посольству в поле. Встретились вблизи Переяслава. Прибыли брацлавский воевода Адам Кисель, киевский каштелян Максимилиан Бржозовский, новгородсеверский хорунжий Николай Кисель, брат Адама Киселя, львовский подкоморий Войцех Мясковский, брацлавский подчаший Якуб Зелинский, два королевских секретаря – Яков Смяровский и князь Захар Четвертинский и др. Поздоровавшись со всеми учтиво, Хмельницкий спрыгнул с коня и сел в сани воеводы Киселя. При въезде в город их приветствовали орудийными залпами из двадцати пушек.

Хмельницкий пригласил всех к себе на обед. Здесь уже были послы других правительств и среди них Василий Михайлов, которого гетман представил с особой учтивостью. Это сразу насторожило польских комиссаров. Но еще больше смутило их то, что Хмельницкий тут же за обедом начал зло подшучивать над коронным хорунжим Александром Конецпольским, князем Вишневецким, высмеивая их «и всех ляхов». И хотя гетманша Елена, которая радушно угощала своих соотечественников, как могла, старалась увести разговор, но ей это не удавалось.

После обеда растерянных таким приемом комиссаров распределили по квартирам в разных домах, чтобы они не могли без ведома гетмана сходиться и устраивать совещания. Это еще больше насторожило Киселя и все посольство.

На второй день комиссарский совет, чтобы задобрить Хмельницкого и его старшин, а также показать себя выше их, еще до начала переговоров решил вручить гетману булаву и знамя – знаки королевской милости. Когда спросили Хмельницкого, где будет происходить церемония, тот улыбнулся и сказал, что это можно сделать перед его домом на Шевской улице.

Поляки обиделись такому к себе неуважению, но старый Адам Кисель уговорил их не обращать на это внимания, «чтобы всего дела нам не испортить».

На площадь вышли около двенадцати часов утра. Впереди всех торжественно выступал с булавою, осыпанной сапфирами, ловчий Кшетовский, за ним Кульчинский с королевским знаменем – красным с белым орлом и надписью латынью «Иоганнес Казимирус Рекс», потом Кисель с королевской грамотой и другие члены посольства.

Хмельницкий ожидал их в кругу своих полковников, стоя под бунчуком. Вся площадь была полна народу. Были тут и послы других государств.

Когда Кисель подошел к Хмельницкому и начал проникновенно произносить приготовленную речь, его тут же перебил полковник Джеджелий, стоявший около Хмельницкого.

– Король как король, но вы, кролевята, князья, пакостите много. И ты, Кисель, кость от кости нашей, откололся, связываешься с ляхами!

Он хотел продолжать, однако Хмельницкий и другие начали его унимать, и Джеджелий, страшно недовольный, что ему не дали выговориться, махнул с досадой рукой и отошел за спины старшин.

Кисель после минутного замешательства, вызванного выходкой Джеджелия, вручил Хмельницкому королевскую грамоту, а другие – булаву и хоругвь, но гетман вместо благодарности резко произнес: «Зачем вы, ляхи, принесли эти цацки? Чтобы хитростью опять нас в неволю втянуть?»

Из дневника львовского подкомория Войцеха Мясковского с описанием поездки комиссаров польского правительства к Богдану Хмельницкому для переговоров:«Приняв то и другое (королевские знаки уважения. – В. З.) довольно небрежно, Хмельницкий пригласил нас к себе в дом. Перед обедом е. м. произнес в приятных и отборных выражениях речь, изображая гетману, сколь велики дары, которых он желал и которые сегодня получил от короля: прежде всего – прощение всех его прежних дел и поступков, затем – свобода древней греческой религии, увеличение реестрового войска, восстановление прежних прав и свобод запорожских, наконец – командование войском. Будет справедливо, чтобы он, как верноподданный и слуга е. к. м., проявил благодарность за такие королевские милости, постарался предотвратить дальнейшие смуты и кровопролития, не принимал бы простых крестьян под свое покровительство, а внушал им послушание господам; а сам приступил бы к заключению с комиссарами договора. На эту речь е. м. воеводы Хмельницкий дал следующий ответ: «За столь великую милость, которой я удостоился через вас от его милости короля, за власть над всем войском и за прощение моих прежних проступков покорнейше благодарю. Что же касается комиссии, то она в настоящее время начаться и производить дел не может: войска не собраны в одно место, полковники и старшины далеко, а без них я ничего не могу решить и не смею…»

С этого времени дела королевской комиссии шли все хуже. Уже за обеденным столом, когда польские комиссары попытались представить события в Мозыре и Турове как ничего не значащие, Хмельницкий с гневом перебил их:

– Как ничего не значат? Разве ничего не значит, что льется кровь христианская, что войско литовское вырезало Мозырь и Туров, что Януш Радзивилл сажает русских на кол. А когда я послал туда несколько полков, он заявил, что за убитых христиан я будто бы угрожал уничтожить польских пленников, которых у меня много.

В разговор вмешался ксендз Лентовский, сказав, что все это быть может просто слухи. Федор Вишняк, полковник Чигиринский, крикнул к бешенстве:

– Молчи, ксендз! Все вы одним миром мазаны, и ваши ксендзы и наши попы. Думаешь, как вы всю жизнь народ дурите, так и другие неправду говорят? Выходи-ка во двор, я тебя научу уважать запорожских полковников!

Вишняка еле успокоили.

На следующий день, 11 февраля, было первое воскресенье великого поста, и все пошли в соборную церковь. Праздновали, и было не до переговоров.

12 февраля Кисель послал к Хмельницкому своего родного брата хорунжего Николая и ксендза Четвертинского, чтобы выяснить, когда будут переговоры.

– Завтра, завтра будет справа [80]80
  Справа– дело.


[Закрыть]и расправа, – нетерпеливо отмахнулся от них гетман. – Видите, с венгерским послом кончаю беседу. Но скажу вот что: из вашей комиссии ничего не выйдет, через три-четыре недели быть войне. Одолею вас, ляхов. И не стращайте меня шведами – хоть бы их было пятьсот, шестьсот тысяч, не осилят они русской и запорожской силы. С этим и идите.

После такого унижения комиссары поняли, что ни о каком заключении мира и думать нечего. Теперь бы только возвратиться назад в целости. Но что их ожидает в Варшаве после провала миссии? И 13 февраля с утра опять отправляются Кисель с комиссарами к Хмельницкому.

В этот день воевода пустил в ход все свое красноречие, чтобы уговорить гетмана принять предложения короля. Он заверял Хмельницкого, что если ему нанесена обида, то польская сторона готова дать удовлетворение. Если Войско Запорожское обижено в своем числе и землях, то король обещает увеличить то и другое. Кисель убеждал Хмельницкого «оставить чернь, чтобы крестьяне пахали, а козаки воевали, чтобы реестрового войска было 12 тысяч или хоть 15, чтобы гетман лучше уничтожил неверных, чем христиан, а для этого пошел бы за границу».

По окончании речи Киселя гетман встал, расправил широкие плечи и так глянул на низенького, щуплого воеводу с реденькой рыжей бородкой, что тот, казалось, стал еще меньше.

– Пустые разговоры, – проговорил резко. – Было время обсуждать эти вопросы со мной, когда меня Потоцкие искали, гоняли за Днепром; после желтоводской и корсунской игры, когда был под Константиновом, под Замостьем и когда от Замостья шел шесть недель до Киева. Теперь уже времени нет. Вызволю из лядской неволи весь народ русский до Люблина и Кракова. Да поможет мне чернь вся, от которой я не отступлюсь, потому что рукой нашей движет правда.

Комиссары слушали гетмана растерянные и все больше падали духом, а голос Хмельницкого все крепчал и крепчал.

– А за границу на войну не пойду, сабли на турок и татар не подниму. Хватит нам своих дел на Украине, Подолии и Волыни по Львов, Холм и Галич. А, став на Висле, скажу: сидите, молчите, ляхи, а если будете за Вислой брыкаться, найду и там!

Находившиеся здесь же старшины дружно поддержали своего гетмана:

– Прошли те времена, когда нас седлали ляхи нашими же людьми христианами-реестровцами, когда мы боялись их драгун. Теперь их не боимся. Узнали мы под Пилявицами, что это не те ляхи, которые прежде били турок, немцев, татар… Как только увидели нас, умерли со страху, разбежались.

Хмельницкий подождал, пока выговорятся полковники, и уже более спокойно, обращаясь к одному Киселю, продолжал:

– Святой патриарх в Киеве благословил меня на эту войну. Как же мне не повиноваться великому владыке, главе нашей церкви и любезному гостю. Поэтому я послал во все полки приказ, чтобы кормили лошадей и были готовы к походу – без возов, без волов, без пушек; все это я найду у ляхов. Я сам, кроме сумки, ничего с собой не возьму.

Польские комиссары угнетенно молчали, бледные, сосредоточенные. Какой-то хлоп, отступник, смеет им, шляхтичам, выговаривать такое, а они вынуждены терпеть! Но решили вынести все хлопские издевки, лишь бы довести до конца дело, выиграть время и собрать достаточно войска. А там будет видно, чья возьмет.

Хмельницкий хитро подмигнул старшинам и как ни в чем не бывало окончил свою речь:

– Относительно же числа реестровых казаков – двенадцати или пятнадцати тысячам быть, то не вам эту цифру устанавливать, их может быть и сто тысяч. Столько будет, сколько захочу!

Гетман поднялся, и все поднялись вместе с ним. Каждый из комиссаров понимал, что это могло означать только конец переговоров. Больше делать здесь им было нечего. Единственное, что осталось, – это убраться отсюда подобру-поздорову.

14 февраля 1649 года Хмельницкий отправлял в Москву царского посланника Василия Михайлова, и ему было не до поляков. А на следующий день гетман вручил им свои условия перемирия из одиннадцати пунктов и письмо королю с требованиями восставших – ликвидировать унию, предоставить православному митрополиту место в сенате, изгнать с Украины иезуитов, определить границы казацкой территории и др.

С такими результатами и уехали 16 февраля 1649 года польские комиссары из Переяслава. Глава же комиссии воевода Адам Кисель, в связи с провалом миссии, не решился ехать в Варшаву, а остался в своем имении Гоще под Киевом и отсюда послал отчет королю.

По-разному встретили в Варшаве весть о провале переговоров в Переяславе. Магнатская группировка в польском правительстве хотела воспользоваться этим, чтобы немедленно возобновить военные действия против казацких войск. Король же, канцлер Ю. Оссолинский и их приверженцы считали, что время для выступления еще не настало. Они решили согласиться для вида со всеми требованиями, выдвинутыми Хмельницким, и усилить подготовку к войне.

К Хмельницкому для новых переговоров тут же направили уже известного ему шляхтича Смяровского, которому было наказано сойтись со старшиной и уговорить ее распустить повстанческое войско под тем предлогом, что Польша будто бы тоже ликвидировала свое. Если же чернь на это не пойдет, то король поможет старшине, двинув свои полки в Паволочь под Киев, или же в какое-либо другое место.

В том случае, если не удастся найти общий язык с Хмельницким, Смяровскому поручалось организовать заговор и убить гетмана, поставить на его место такого, который был бы во всем угоден Польше. Смяровского снабдили несколькими привилеями с пропусками для вписаний фамилий. Эти привилеи на имения он должен был раздать тем из старшин, кто согласится принять участие в осуществлении коварного плана.

Хмельницкий через своего осведомителя, находившегося в королевском окружении, был предупрежден о заговоре и об усиленной подготовке поляков к войне. Когда 15 апреля 1649 года Смяровский прибыл, гетман принял его холодно. Пренебрежительно взяв в руки королевское письмо, он, едва взглянув на него, бросил через стол писарю. Но письмо перелетело стол и упало на пол…

За Смяровским был установлен надзор, и вскоре он был уличен в подстрекательстве и раздаче привилеев, которые успел передать четырем старшинам. По указанию Хмельницкого Смяровский был арестован и 11 мая казнен как шпион.

Так закончилась эта миссия королевского посольства, а вернее королевская акция для прикрытия подготовки нового наступления на Украину.