Текст книги "Британский лев на Босфоре"

Автор книги: Владилен Виноградов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Annotation

Британская политика на Балканах в XIX в. показана в книге через призму деятельности ведущих политиков этой страны – Дж. Каннинга, Г. Дж. Пальмерстона, королевы Виктории, Б. Дизраэли, каждый из которых был личностью своеобразной и незаурядной. Проанализированы установка британской дипломатии на сохранение статус-кво в регионе, ее противодействие освободительному движению балканских народов, англо-русские противоречия. С новых позиций, с использованием новых материалов рассматривается роль русских царей и государственных деятелей: Николая I, Ф. И. Бруннова, К. В. Нессельроде и др.

Для широкого круга читателей.

Дуэль двух министров

Джордж Каннинг

На небосклоне внешней политики

Русский флот —

«Воевода Пальмерстон»

Канцлер А. М. Горчаков берет реванш

Диззи и Шу,

ИЛЛЮСТРАЦИИ

INFO

notes

1

2

3

4

В. Н. Виноградов

БРИТАНСКИЙ ЛЕВ

НА БОСФОРЕ

*

Ответственный редактор

доктор исторических наук

И. С. ДОСТЯН

Рецензент:

доктор исторических наук

Т. М. ИСЛАМОВ

© Издательство «Наука», 1991

* * *

Осью международной жизни на протяжении большей части XIX столетия являлось англо-русское соперничество, а центром, где она проходила – древний Константинополь, превратившийся под османским владычеством в Стамбул. И проявлялись эти противоречия прежде и больше всего на Балканах и Ближнем Востоке. Со стороны Великобритании в противоборстве участвовали руководители ее внешней политики – тяжелодум Роберт Каслри, блистательный Джордж Каннинг, напористый, волевой Джон Пальмерстон и самая колоритная фигура на политическом небосклоне страны – Бенджамин Дизраэли, превратившийся под конец жизни в графа Биконсфилда. Последние двое действовали под бдительным надзором и при постоянном вмешательстве королевы Виктории.

Им противостояли три царя – два Александра и Николай I; долгожитель ведомства иностранных дел Карл Васильевич Нессельроде, чей несомненный опыт, компетентность и преданность делу не подкреплялись влиянием и волей, из-за чего он служил чем-то вроде верховного письмо-водителя по министерству; прирожденный дипломат Алексей Федорович Орлов; несравненный составитель нот и меморандумов Филипп Иванович Бруннов и, наконец, князь Александр Михайлович Горчаков, однокашник Пушкина в Царскосельском лицее, в один день с поэтом переступивший порог здания на Певческом мосту, где располагалось тогда Министерство иностранных дел. Горчаков был единственным российским министром, прокладывавшим внешнеполитический курс страны.

Но обо всем этом – ниже.

Дуэль двух министров

На рассвете 21 сентября 1809 г. на лондонской окраине Путни Хит сошлись со своими секундантами два джентльмена. Дуэль была в те времена явлением обыденным, почти что заурядным; стрелялись часто и не особенно выбирая причину. И тем не менее на другой день газеты вышли под кричащими заголовками, – уж больно высокие посты занимали соперники: члены тайного совета короны, члены кабинета, Джордж Каннинг, главный государственный секретарь по иностранным делам, и лорд Роберт Каслри, военный министр. Регент Георг (король находился в состоянии невменяемости) прислал главе правительства лорду Ливерпулу резкое письмо: как так, два министра, не сдав печатей своих ведомств, лица, долженствующие показывать пример соблюдения закона, вопиющим образом его нарушили…

Причиной ссоры послужили из ряда вон выходившие злоупотребления в военном ведомстве и неудачи в боевых действиях против Наполеона Бонапарта, в причастности к которым Каннинг обвинял своего соперника. В январе 1809 г. в Палате общин было выдвинуто обвинение против герцога Йоркского, главнокомандующего британской армией, в торговле офицерскими должностями. Корона оказалась причастной к коррупции. Королевский брат подал в отставку. В апреле того же года, в немалой степени усилиями Каннинга, была создана пятая антифранцузская коалиция. Австрия вступила в войну. В июле под Ваграмом армия эрцгерцога Карла уступила поле боя Наполеону. Чтобы предотвратить крах союза, англичане в августе высадились на острове Вальхарен с намерением захватить Антверпен. Провал операции, ввиду наличия на месте многочисленных французских войск, обрисовался сразу. Командовавший десантом лорд Чатам иными достоинствами, кроме аристократического имени, не обладал. Санитарное дело было поставлено из рук вон плохо, раненые умирали тысячами.

Каннинг, сторонник развертывания военных действий не на побережье Северного моря, а в Испании, не щадил своего коллегу по кабинету ни в речах, ни в письмах. Итог – дуэль. Каннинг отделался легким ранением; гораздо серьезнее оказались нанесенные ему политические раны; на целых тринадцать лет он лишился поста министра иностранных дел. Так мелкий инцидент, личная ссора повлекли за собой последствия международного значения, ибо Каннинг был звездой первой величины на европейском политическом небосклоне. На смену ему пришел маркиз В. Уэлсли, старший брат герцога Веллингтона, не блиставший никакими талантами; с 1812 по 1822 г. внешней политикой ведал виконт Роберт Каслри. Но затем настала «эра Каннинга», и потому позволим себе обратиться к его биографии уже в начале нашего повествования.

Джордж Каннинг не был баловнем судьбы, хотя и принадлежал к дворянскому роду. Предки его прибыльно торговали в Бристоле. Затем некий Джордж Каннйнг в 1618 г. получил от короля Якова I поместье в графстве Лондондерри в Ирландии. Эта вполне респектабельная родословная была подпорчена отцом знаменитого политика. Последний был изгнан из дома за непокорство, – правда с содержанием в 150 фунтов стерлингов в год. Джордж Каннинг-старший занялся было адвокатской практикой, но потерпел фиаско на этом поприще; принялся торговать вином, но разорился и стал подрабатывать журналистикой. Женился он на Мэри-Энн Костелло, восемнадцатилетней красавице-бесприданнице. В 1770 г. в семье появился первенец, будущий премьер-министр. Отец отошел в мир иной, когда малютке исполнился год. А еще через два года миссис Каннинг появилась на сцене Друри – Лейнского театра в Лондоне. Особым дарованием она, видимо, не отличалась, и вскоре сменила столичную сцену на провинциальную. Не забывала она и о личной жизни. Длительная связь с актером Реддишем принесла ей пять детей. Но Реддиш умер от белой горячки. Позднее Мэри-Энн вступила в брак с торговцем тканями Ханна. От этого союза родилось еще пять детей, затем Ханна разорился и умер.

Заботой о воспитании первенца Мэри-Энн себя не утруждала. Но маленькому Джео повезло – его взял в свою семью дядя, Стрэтфорд Каннинг, да и дед развязал кошелек. Мальчик закончил привилегированную Итонскую школу. Семнадцати лет Джордж поступил в Оксфордский университет и в колледже Крайст Черч принялся усердно изучать право. На пустые забавы, столь присущие тогдашнему английскому студенчеству, он времени не тратил, зато заводил полезные знакомства, в том числе с Робертом Бэнксом Дженкинсоном, будущим лордом Ливерпулом и премьер-министром.

Тогда же оформились его умеренно-консервативные взгляды: «Что касается нашей страны, то, хотя я не питаю особого энтузиазма к красотам ее конституции и не слеп в отношении ее дефектов…. я все же полагаю, что на практике это лучшее правление, когда-либо существовавшее в мире».

В августе 1792 г. Каннинг выхлопотал аудиенцию у главы кабинета, Вильяма Питта-младшего, которому поведал о своем желании вступить на стезю политики. Юноша произвел на премьер-министра благоприятное впечатление. Наступали тяжелые времена, назревала открытая схватка с революционной Францией. В этих условиях правящая элита нуждалась в энергичных, волевых и, – парламент есть парламент, – красноречивых молодых людях. 22-летний Джордж обладал всеми этими качествами. Питт обещал ему первое же «дешевое» место в палате общин.

Избирательная система Великобритании была тогда чрезвычайно архаична. Округа не менялись со времен средневековья; во многих так называемых гнилых местечках не насчитывалось и десятка избирателей, их голоса легко покупались. Хороший, недорогой округ «стоил» 300–400 фунтов стерлингов, что составляло годовой доход честолюбивого юноши, поэтому на большую сумму он раскошелиться не мог.

Питт сдержал обещание. Освободился округ Ньютаун на острове Уайт. Местный землевладелец, сэр Ричард Чарсли пригласил горстку избирателей к себе домой, – и, по словам самого Каннинга, появился новый «достойный и независимый член парламента».

25 лет от роду Каннинг стал заместителем государственного секретаря по иностранным делам и под руководством Питта прошел школу Форин оффис. Все силы своего ума, незаурядное красноречие, немалый организаторский талант он посвятил войне с Францией.

Женитьба на Джоан Скотт (счастливая) принесла ему состояние. Но карьера (а тридцати лет от роду Каннинг стал членом Тайного совета) оборвалась в связи с приходом к власти правительства Г. Аддингтона и наметившимися тенденциями к миру. К подписанному в 1802 г. в Амьене договору Каннинг отнесся резко враждебно, и благодарил Бога за то, что не участвовал в подготовке этой «унизительной и позорной сделки».

Мир обернулся кратким перемирием, война вспыхнула вновь, и услуги Каннинга понадобились правительству. В 1807 г. он, уже после смерти В. Питта, занял в кабинете В. Кавендиша ключевой пост руководителя внешней политики. Вскоре Каннинг доказал, что девиз «цель оправдывает средства» для него вполне приемлем. По его настоянию кабинет принял решение о захвате датского флота.

Дания была тогда нейтральной страной и, к несчастью для себя, обладала значительными морскими силами. Каннинга крайне беспокоило то, что достаточно бесцеремонный Наполеон может захватить эту страну, а заодно и ее корабли, и тогда положение «владычицы морей» пошатнется. Решено было упредить эту гипотетическую перспективу. Британская эскадра с сильным армейским десантом под командованием ген. Артура Уэлсли, будущего герцога Веллингтона, и единственным пассажиром на борту, неким Джексоном, уполномоченным предложить Датскому королевству наступательный союз с Великобританией, в начале сентября появилась на рейде Копенгагена. Предложение было отклонено, в чем никто не сомневался, ибо его принятие немедленно повлекло бы за собой оккупацию страны французами, – и тогда пушки с английских судов открыли огонь по городу, сметая дома, убивая мирных жителей, учиняя пожары. Копенгагенский гарнизон капитулировал, датский флот был уведен в британские гавани. Немногие европейские государства, еще сохранявшие нейтралитет, содрогнулись от страха при виде столь вопиющего попрания международного права. Петербург негодовал, Наполеон метал громы и молнии. Но операция была осуществлена. Конфискация португальского флота (или, как было угодно называть эту акцию англичанам, его временная передача) обошлась без бомбардировки Лиссабона. Заодно был занят стратегически важный остров Мадейра в Атлантике. Положение на морских коммуникациях было упрочено. В Сити оценили усердие министра по охране имперских интересов, а торговый город Ливерпуль выразил желание видеть его своим представителем в парламенте.

Сконцентрировав усилия в западной части Европы, Каннинг не упускал из виду и восточные дела, унаследовав и здесь традиции и политику своего учителя, Вильяма Питта-младшего.

Долгие годы, даже века Османская империя находилась на периферии британской внешней политики, Балканы – тем более. Известный историк Гарольд Темперлей описывал создавшееся положение в тонах почти лирических: «…Британский посол спал в своем дворце на берегу Босфора. Великий турок^[1] не снисходил до посылки своего представителя на берег Темзы». Действительно, Высокая Порта не проявляла интереса к посылке своих дипломатов (таковых, в европейском понимании, в Турции не существовало) с постоянными миссиями в христианскую Европу: с «неверными» полагалось говорить языком ятагана, пребывание среди них считалось для османского сановника тягостным и даже позорным. Торговля Англии с Ближним Востоком велась, но не процветала, и со всем товарооборотом вполне справлялась Левантийская компания. Что касается Балкан – то образованный европеец помнил, конечно, прекрасную Элладу, озарившую светом своей цивилизации античный мир, но погибшую. Дальше же все кануло в средневековую мглу; было известно, что на окраине континента прозябали какие-то неведомые племена, из которых лучше всего помнили греков, попавших под османское иго.

Россия пробила окно в Европу через Балтику. Но она же, придя (точнее – вернувшись) на черноморское побережье открыла не только для себя, но и для Запада обширный регион Балканского полуострова.

Эта немаловажная услуга вызвала в Лондоне не благодарность, а озабоченность, правда, не сразу. В 70-е гг. XVIII в. внимание и силы британского кабинета поглощала война с восставшими американскими колонистами. С Россией велась выгодная торговля. Из русского леса сооружались корабли его величества, пенька и холст шли на канаты и паруса. Горизонт англо-русских отношений представлялся тогда безоблачным. Выход из Средиземного моря на просторы Атлантики запирала скала-крепость Гибралтар, захваченная англичанами еще в начале столетия.

Но стоило русским войскам прорваться к Черному морю, стоило появиться на карте крошечным точкам, обозначавшим будущие Севастополь и Одессу и другие порты, как в Лондоне ощутили беспокойство: а что дальше? Не выйдут ли русские на просторы Средиземноморья? Не стоит ли, пока не поздно, подпереть Османскую державу для предотвращения подобного развития событий?

Первые признаки тревоги проявились в Великобритании в конце 80-х годов. Поскольку ими был охвачен не кто иной как Вильям Питт, тогдашний премьер-министр, последствия оказались тяжелыми для России, а могло быть еще хуже. Питт способствовал тому, что по ходу войны с Турцией от России откололся союзник – Австрийская монархия, и над Петербургом нависла угроза шведского нашествия – в Стокгольме не оставили мысли о реванше за поражение, понесенное от Петра I, и вступили в войну. Питт даже решил преступить вековую британскую традицию, предписывавшую воевать руками союзников, и принялся снаряжать могучую, в тридцать линейных судов, эскадру. Парламенту опасения премьера показались преувеличенными. Экспедиция сорвалась. Затем на первый план выдвинулась грозная опасность французской революции, что побуждало сотрудничать с Екатериной II. Но семя статус-кво – защиты целостности и неприкосновенности Османской империи для противопоставления ее России – было брошено в политическую почву.

Долгие двадцать лет принцип статус-кво вызревал, можно сказать, без огласки: в Европе бушевали войны, сперва против революционной Франции, затем несколько коалиций держав сражались с Наполеоном Бонапартом. Россия и Великобритания оказались союзниками на главном театре. Стоило ли в таких условиях поднимать вопрос о судьбах Османской державы, чреватый осложнениями, а то и открытым столкновением? О Юго-Восточной Европе в Лондоне не то что забыли, но старались не упоминать о ней всуе. Но не успел рассеяться над континентом пороховой дым, как глава британского внешнеполитического ведомства Роберт Каслри заметил в узком кругу: «Сколь бы варварской ни была Турция, она в системе Европы составляет необходимое зло». О необходимости сохранения Османской империи, а стало быть, и ее балканских владений, в Лондоне помнили крепко. Но провозглашать свои намерения было не ко времени, когда на счету был каждый русский солдат, сражавшийся с Наполеоном. И в 1804–1806 гг. кабинет, в ответ на осторожный русский зондаж относительно судеб Балкан, отделался неопределенными и ни к чему не обязывавшими рассуждениями.

В 1807 г. на Россию обрушилось поражение под Фридляндом и несчастный Тильзитский мир. Она оказалась формальным союзником Бонапарта и противником Великобритании. Редко когда форма и содержание так не соответствовали друг другу. В этой «странной войне» стороны тщательно избегали военных действий, – даже тогда, когда столкновение представлялось неизбежным. Так, средиземноморская эскадра адмирала Сенявина оказалась запертой в устье реки Тахо (Португалия) превосходящими силами британского флота. Командовавший им адмирал обратился к Сенявину с предложением произвести «передачу» (а не сдачу) кораблей так, «чтобы менее всего были задеты чувства вашего превосходительства». Суда были сохранены и в дальнейшем препровождены в Россию, а стоимость пришедших в негодность была возмещена. Джордж Каннинг, возглавлявший тогда Форин оффис, не упускал случая выразить сожаление по поводу создавшейся трагической ситуации, когда естественные союзники, Великобритания и Россия, очутились в состоянии разрыва и войны.

В том же 1807 г., когда Великобритания осталась один на один с Наполеоном, французская дипломатия спровоцировала Турцию на войну с ней. Англичане решили нанести удар по сердцу Османской империи. Эскадра адмирала Дакуорта прорвалась через Дарданеллы в Мраморное море. Но тут судьба повернулась к дерзкому адмиралу спиной: утих ветер, наступил штиль, обвисли паруса на реях; корабли его величества недвижно замерли под жерлами пушек османских батарей по побережью. И по сию пору историки строят догадки, почему турки не сожгли и не потопили всю эскадру. Когда ветер подул вновь, адмирал был рад поскорее убраться на более безопасную позицию у входа в пролив.

Вставал вопрос – а какова же цель боевых действий войск и судов британской короны? Они невольно оттягивали часть турецких сил с фронта против России и облегчали операции этого соперника, а с 1807 г. – и официального неприятеля. В Лондоне проведали, конечно, содержание секретной седьмой статьи русско-турецкого договора 1805 г. Последняя объявляла Черное море «как бы закрытым» со стороны Дарданелл; иными словами, оно превращалось в русско-турецкий водный бассейн, недоступный для военных кораблей Великобритании. Но Босфор и выход в Средиземное море открывался для российского военного флота.

Правда, в 1806, г. ситуация изменилась, и разразилась русско-турецкая война. Однако замыслы Петербурга были очевидны и прецедент в виде международного акта создан.

Крайнее беспокойство внушала активность России на Балканах, эффективная поддержка сербского восстания. Наконец, в подписанном с Францией в Тильзите договоре черным по белому значилось: «Стороны вступят в соглашение о том, чтобы освободить из-под ига и мучений турецких» значительную часть европейских владений Турции. Получалось, что, продолжая войну с султаном, Англия лила воду на мельницу державы, которую рассматривала как основного соперника в Проливах и на Юго-Востоке Европы, а именно, России.

Каннинг убедился, что учитель был прав, противясь продвижению России на Балканы. Именно во время своего первого пребывания в Форин оффис в 1807–1809 гг., писал маститый британский ученый Гарольд Темперлей, Каннинг в ряде своих депеш сформулировал доктрину неприкосновенности Османской империи как основу английской политики в громадном регионе Ближнего Востока и Юго-Восточной Европы.

В таком случае, зачем же было воевать против потенциального клиента? Следовало возможно быстрее завершить конфликт выгодным миром. С точки зрения тактической, время было наиболее подходящим для того, чтобы подставить ножку России: как никак, Британия с нею «воевала»; отпали, стало быть, соображения, сдерживавшие английскую дипломатию в годы союза с Петербургом.

В октябре 1808 г. в Турцию прибыло мирное посольство во главе с Робертом Адэром. В устье Дарданелл корабль, на котором плыли дипломаты, застрял на несколько недель. И не ветры, сыгравшие злую шутку с парусными судами адмирала Дакуорта, были тому причиной, а события житейского свойства. Местный паша Халики разболелся и решил воспользоваться услугами сопровождавшего миссию врача. «Простой» дипломатов продолжался, пока доктор не исцелил сановника.

Порой в мелком эпизоде как в капле воды отражается общее состояние дел. Достаточно бесцеремонное обращение представителя местной власти с официальной миссией зарубежного государства показывало, как независимо и заносчиво вели себя сановники Порты и как, по вековой привычке, пренебрежительно относились к «гяурам». В составе посольства находился 22-летний Чарлз Стрэтфорд-Каннинг, двоюродный брат министра, сын того Стрэтфорда, у которого Джордж Каннинг воспитывался в тяжелые для него годы. Так, с вынужденного выжидания у стамбульского порога, началась карьера человека, которого турки в дальнейшем нарекут «великим элчи» (послом) и которого в дипломатической переписке станут именовать вторым султаном.

Посольство увенчалось успехом: в 1809 г. был подписан договор о мире, торговле и секретном союзе. Порта обязывалась закрыть в мирное время проливы для военных кораблей всех стран. Русский флот был заперт в Черном морс.

Это была последняя точка в деятельности Джорджа Каннинга на посту главы Форин оффис. После дуэли он на долгие годы сошел с активной политической арены. И, пожалуй, это больше и острее всего ощущалось на балканском театре дипломатической борьбы, где резко снизилась британская активность.

Вскоре после подписания договора юный Стрэтфорд остался в посольском дворце в Терапии под Константинополем, можно сказать, в одиночестве, если не считать драгомана (переводчика). Начальство не баловало его своим вниманием, оно было приковано к Франции и России. В апреле 1812 г. Стрэтфорд писал в Лондон, вымаливая указания: «Я крайне нуждаюсь в инструкциях. Даже самое маленькое сообщение непосредственно от правительства его величества, если что-либо более существенное выходит за пределы возможностей, окажет большую помощь». Между тем на Балканах и в Средиземноморье происходили события отнюдь не рядового свойства. С 1804 г. не затихало восстание в сербских землях, и отважные крестьяне под водительством Георгия Петровича, прозванного Карагеоргием, успешно отражали попытки турецких войск овладеть их твердынями. На Балканах зарождался очаг сербской государственности. С 1806 по май 1812 года шла война между Османской империей и Россией. Русское командование оказывало сербам помощь снаряжением и отправкой воинских частей, а министерство иностранных дел, по просьбе Карагеоргия, командировало в их лагерь высокого чиновника К. К. Родофиникина – «помочь в устройстве государства».

Но пока что важно было прекратить конфликт, отвлекавший, перед схваткой с Наполеоном, силы России на юг. Стрэтфорд оказывал мелкие услуги по заключению русско-турецкого мира. Он изыскал пути пересылки в Петербург сведений о настроениях в османских политических кругах. В беседах с турками он советовал им идти на мировую, пуская при этом в ход своеобразную логику: победоносный Наполеон с ними церемониться не станет; победоносную же Россию будет сдерживать Великобритания. Бухарестский мирный договор, по которому в состав России вошла Бессарабия, не вызвал в Лондоне возражений. Но дальше британский кабинет отступать не собирался.

Весной 1814 г., еще до окончания военных действий, виконт Роберт Каслри прибыл на континент. Его программу Р. Ситон-Уотсон излагает следующим образом: «…Его основная идея состояла в том, чтобы удерживать Россию как можно дальше от Европы, воспрепятствовать ее связям с Францией и, в качестве перестраховки, усилить Центральную Европу и сохранить в неприкосновенности Турцию». Это была 100-процентно антирусская программа. Основополагающим принципом владычицы морей на континенте традиционно оставалось натравливание соперников на сильнейшую державу, – а таковой стала Россия. На дипломатическом языке это именовалось сохранением равновесия сил.

Каслри попытался ввести Порту в «европейский концерт», сделать ее участницей Венского конгресса, решавшего судьбы Европы после падения Наполеона, включить ее в систему договоров и придать тем самым Османской империи большую устойчивость. Но турки заломили такую цену, потребовав, по сути дела, пересмотра Бухарестского договора, что обращаться с подобным предложением к победоносной России было и бесполезно, и попросту неприлично.

Порта была настроена в высшей степени строптиво. Условия Бухарестского трактата она систематически саботировала, торговые интересы России нарушала, автономные права Сербии, в нем оговоренные, не признавала, а на престолы Дунайских княжеств, Молдавии и Валахии, посадила своих ставленников, обиравших порученные их попечению страны.

В 1816 г. в Стамбул прибыл новый российский посланник, барон Г. А. Строганов. Обширные инструкции, ему данные, свидетельствовали о желании царизма уладить дела с Турцией на основе договоренности, подписанной в Бухаресте: «Россия так же, как и все европейские государства, нуждается в отдыхе», – говорилось в них. «Мои намерения в отношении Порты истинно миролюбивы, – разъяснял Строганову Александр I, – и они останутся таковыми, пока у нее будет желание или возможность по собственной воле поддерживать добрососедские и истинно дружеские отношения с Россией».

Страна наша залечивала глубокие раны, причиненные наполеоновским нашествием. Финансы находились в расстройстве, армия еще только восстанавливала силы, в недрах ее зрело революционное движение, которое впоследствии было названо декабристским.

Строганову предписывалось: в отношении сербов – «добиться для этого народа всех возможных выгод»; подразумевалось утверждение его автономии в рамках Османской империи, возрождение сербской государственности с правом распоряжаться внутренними делами. Что касается Дунайских княжеств, – Строганов должен был позаботиться о соблюдении их автономных прав и о возвращении в молдавскую и валашскую казну 30 млн. пиастров, незаконно собранных с населения турецкими властями. Особо в инструкциях говорилось об обеспечении торговых интересов российских подданных, – о беспрепятственном пропуске судов через Проливы и защите их от берберийских пиратов, лютовавших в Средиземном море.

Пять лет бился Строганов в попытке воплотить в жизнь то, что было записано на бумаге еще в 1812 году. Дело не продвинулось вперед и на вершок. Турки даже выдвинули претензию на пересмотр границы в Закавказье.

На Уайт-холл с, как тогда именовали порой британский кабинет, не без удовольствия наблюдали за топтанием русской дипломатии у османского порога; на балканском фланге, казалось, все было спокойно. Турки не отступали ни на шаг; официальные российские круги, хоть и ворчали, но переходить от слов к делу не решались.

Ситуация круто изменилась в начале 1821 г., и возмутителями спокойствия стали балканские народы.

На полуострове назревали крутые перемены. Кризис османской военно-феодальной системы, опережающее хозяйственное развитие Балкан по сравнению с чисто турецкими землями, уже далеко зашедший процесс культурного возрождения у южных славян, греков, молдаван и валахов способствовали расширению и укреплению их освободительного движения, переходу его на высшую стадию открытого вооруженного восстания против власти Порты.

Зимой и весной 1821 г. оно вспыхнуло, почти одновременно, в Дунайских княжествах и в Греции. В Валахии повстанцами руководил Тудор Владимиреску; во главе греческих отрядов, сформированных в России и перешедших пограничную реку Прут с намерением пробиться из Дунайских княжеств на родину, стоял Александр Ипсиланти.

Александр I сообщение об этих событиях получил в Лайбахе (Любляне), где происходил конгресс Священного союза. Царь был напуган и смущен: пожар вспыхнул поблизости от «собственных владений». К тому же Владимиреску командовал отрядом валашских добровольцев в русско-турецкую войну 1806–1812 гг., имел чин поручика русской армии и был награжден боевым орденом. Еще хуже обстояло дело с греками: оказывается, в недрах царских владений, в Одессе, еще в 1814 г. образовалось общество «Филики этерия»; возглавил его генерал-майор русской службы и царский адъютант князь Александр Ипсиланти, дерзнувший даже направить императору в Лайбах прошение о помощи и покровительстве!!

Александр немедленно осудил «мятеж» греков, – «так как было бы недостойно подрывать устои Турецкой империи позорной и преступной акцией тайного общества». Собравшиеся в Лайбахе коронованные и некоронованные реакционеры во главе со знаменосцем Священного союза, австрийским канцлером К. Меттернихом рукоплескали самодержцу: как-никак, он, во имя принципов легитимизма, бестрепетно попрал государственные интересы России. Чувство удовлетворения испытывали и в Лондоне. Опытные британские политики опасались, однако, что в Лайбахе царь сказал не последнее слово и, по возвращению в Россию его гнев, под влиянием общественности, поостынет. Вспомним строки Пушкина: «Я твердо уверен, что Греция восторжествует, и 25 000 000 турков оставят цветущую страну Эллады законным наследникам Гомера и Фемистокла»… Сам Каслри признавал: «Хотя привязанность императора к своим союзникам хорошо известна, и нескрываемое желание е. в. сохранить мир внушает доверие….в России существует могущественная партия, придерживающаяся иной точки зрения, и она пользуется большим весом в государственном совете, широко распространена в церкви и армии».

Возмущение в России в связи с вестями о зверских расправах над восставшими греками росло, требования активного вмешательства во имя их спасения звучали все громче, а вместе с ними росла и тревога в Британии, как бы традиционные настроения в душе царя не возобладали над верностью догмам легитимизма. В пространной депеше послу в Петербурге от 17 июля 1821 г. Роберт Каслри писал (явно для передачи Александру I): греческое восстание «составляет разновидность того… духа мятежа, который систематически проявляет себя в Европе и приводит к взрыву там, где по какой-либо причине рука правительства ослабела. Его симптомы наиболее разрушительны в Турции, ибо в этой несчастной стране налицо все те страсти и предрассудки, и в первую очередь религиозная вражда, которые придают общественным потрясениям гнусный и огорчительный оттенок».

Дело греков всколыхнуло лучшие умы и сердца на Британском острове. В парламенте правительству пришлось выслушать много неприятного. Все, что предпринимал кабинет, говорил в июле 1822 г. в Палате общин Хатчинсон, «делалось исключительно во имя того, чтобы создать для Турции лучшие условия истребления ее греческих подданных, линия поведения правительства навлечет на него презрение и проклятие потомков». Не менее резко выражались и другие.

Кабинет не обращал внимания на подобные булавочные уколы. Отвечая критикам, Каслри заявил, что было бы безумием браться «за оружие ради установления более эффективного и беспристрастного отправления правосудия в турецких владениях». На деле же Лондон не прибегал даже к бескровному дипломатическому вмешательству в пользу греков. В завязавшейся на Балканах борьбе не на жизнь, а на смерть, все симпатии английского посла в Стамбуле лорда Перси Стрэнгфорда принадлежали Порте. В сентябре 1821 г. он вместе со своими западными коллегами обратился к руководителям повстанцев с напоминанием, что Евангелие требует повиноваться власть предержащим и с осуждением «бунта» против законного государя, в данном случае – султана. Дипломаты как бы «забыли» о повешенных и замученных иереях православной церкви.