Текст книги "Гость из будущего. Том 3 (СИ)"

Автор книги: Влад Порошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Не понятно как, но дядя Йося моментально просчитал ситуацию и мой серьёзный тон воспринял ещё более серьезно, поэтому с жаром добавил:

– Как справедливо заметил товарищ Хрущёв: «Нашему народу нужно боевое революционное искусство». Так не пожалеем своих творческих сил в деле построения коммунизма! Мы и в Петрозаводск полетим и в Нарьян-Мар, если это конечно нужно партии и правительству.

После слов о партии и правительстве в гостиной повисла гнетущая тишина. Видов, Прыгунов, Миронов, Фатеева, Крамаров, сёстры Вертинские и моя Нонна Новосядлова вдруг усиленно принялись пить кофе, заедая его свежими баранками. А Высоцкий, перестав перебирать струны на любимой семиструнной гитаре, стал всматриваться на то, как по стеклу окна расползаются дождевые капли.

– Ладно, не буду вам мешать, – пробормотал Казаков, – у нашего «Современника» завтра в Ленинграде спектакль, поэтому вынужден откланяться.

Затем он что-то прошептал на ухо Насте Вертинской, и они вместе вышли на улицу.

– Это что сейчас была за хреновина? – пролепетал Василий Шукшин, который единственный ничего не понял.

– Это, Василий Макарович, была техника безопасности, – ответила Наталья Фатеева.

– Когда малознакомые люди задают странные вопросы, то лучше перебдеть, чем недобдеть, – поддакнул я.

– Тут я с тобой, Феллини, не согласна, – возразила мне Марианна, – Миша Казаков снимался с Настей в одном фильме и ни в чём таком замечен не был.

– Профессионал, – усмехнулся Прыгунов. – Что мы имеем?

– Мы имеем театр «Современник», – высказался Видов, – модный, популярный и прогрессивный.

– Точно так, Олежка, – кивнул Лев. – Поэтому в «Современник» часто заглядывают иностранные гости. А коли там бывают иностранцы, то делайте выводы.

– Ну, почему именно Миша? – упёрлась Марианна.

– Потому что у него склад характера соответствующий, – ответил я. – Умный, расчётливый и хладнокровный. Вон как легко Михалкова отвадил.

– Да чёрт с ним, с этим Казаковым! – подпрыгнул со стула Василий Шукшин. – У меня сценарий в тупике! Пошли, Феллини, поговорим тет-а-тет.

– А у меня тоже в тупике, – проворчал я, не двинувшись с места.

– Ну, ладно-ладно, я ведь соавторство предлагаю, – потупился Шукшин.

– Хорошо, пошли на веранду, – кивнул я и поднялся со стула.

А когда мы закрыли за собой дверь гостиной, Высоцкий громко запел «Коней привередливых», а остальные дачники тут же рассмеялись.

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!

Вы тугую не слушайте плеть! – раздалось из-за тонкой деревянной стены.

– Чего это они? – удивился Василий Шукшин.

– Сниматься хотят, – буркнул я, усевшись за маленький круглый стол. – Для актёров съёмки как наркотик. Давай свои бумаги, посмотрим, где тут собака зарыта.

Василий Макарович вынул из-за пазухи два помятых листа и выложил их передо мной. Название «Один в поле» мне сразу не понравилось. Начало тоже выходило медленным и нудным. Бандиты очень долго переговаривались и решали, как будут грабить машину инкассаторов: где устроят засаду, кто за что отвечает. Далее одной строчкой было написано слово: «перестрелка». И заканчивался сценарий на том месте, когда злоумышленники делили награбленное, вспоминая какие-то свои истории из детства. Создавалось такое ощущение, что Шукшин всю свою писательскую энергию потратил на эти короткие истории. «Выходите с поднятыми руками», – прочитал я последнее предложение.

– Ерунда какая-то выходит, – тяжело вздохнул он.

«Полная мура», – подумал я, и тут же укорил себя за снобизм, так как сам ничего путёвого за сегодня не написал. Зато вычислил своего врага. К сожалению, экзекуцию пришлось отложить до лучших дней, ибо этот молодой и начинающий режиссёр, сказавшись больным, срочно умчался в Ленинград. Задницей, наверное, почувствовал неприятности.

– Чего молчишь? – пихнул меня в плечо Шукшин.

– Давай поменяем название, – сказал я, уставившись в окно, за которым было темно холодно и сыро. – Предлагаю назвать сию картину – «Варрава». Варрава – это библейский разбойник, которого помиловал Понтий Пилат.

– Знаю, – проскрежетал Василий Маркович.

– А начало будет таким, – пробормотал я и, встав из-за стола, взял в руки карандаш, словно он был дулом пистолета. – Первый план: наш Варрава стоит в полный рост, поднимет пистолет и стреляет прямо в экран, в зрителей. Бах! После чего все трое разбойников начинают палить без разбору из своих пистолетов. Бах! Бах! Бах! – закричал я, прыгая на месте, и тут же на веранду ворвались актёры из гостиной комнаты.

Однако это меня не остановило, мысленные образы так чётко разворачивались перед моим внутренним взором, что я продолжил громко комментировать первые кадры будущего боевика:

– Камера не показывает, по какой цели идёт стрельба. Зрители видят только довольные хари разбойников и непрекращающуюся пальбу. И создаётся полное ощущение, что в этих бандитов вселились самые настоящие бесы. Бах! Бах! Бах! Наконец, камера показывает заваленную в кювет инкассаторскую машину и на крупном плане из дверцы автомобиля капает жирная маслянистая кровь. Далее разбойники с гиканьем перекидывают пачки денег в коляску мотоцикла. Мотоцикл мчится по широкому полю, и на экране появляются начальные титры. И всё это время звучит мощная динамичная музыка. Потом мы видим: красное зарево на фоне, которого стоит мотоцикл, большое лысое без листьев дерево с ветвями как у креста и проявляется белая надпись: «Варрава». Потом в просторном старом деревянном сарае горит костёр и подельники, рассказывая истории из голоного детства, делят добычу. И вдруг наш главный герой, выпив стопку водки, падает плашмя на землю. Два его, так называемых, друга быстро несколько купюр кидают в костёр, подбрасывают в огонь газеты, вставляют в руку Варравы пистолет и оставляют его одного. А утром наш герой слышит в мегафон требование: «Выходите с поднятыми руками». Первым делом разбойник бросается к двери и сквозь щели между досок видит: их воровской мотоцикл, рядом милицейскую машину и то, как доблестная милиция окружает его последнее пристанище. И Варрава моментально всё понимает. Далее начинается перестрелка, и разбойник каким-то чудом уходит от погони. И самый смак!

На этих словах я рванул в гостиную, схватил свою шестиструнную гитару и сказал:

– Итак, наш разбойник едет в открытом товарном вагоне с углём. Харя перемазана сажей, на губах играет шальная безумная улыбка, в глаза грусть и печаль, а над горизонтом висит огромное оранжевое солнце. И звучит такой саундтрек.

Я провёл одним пальцем по струнам и заиграл перебором полную магической тоски, унылую и приятную на слух песню группы «Пикник» – «Игла»:

Не стальная игла, а грусть

Мне пробила сегодня грудь.

Оттолкнусь от земли и в путь,

Не забудь меня, не забудь.

Уж не чудится ль это мне,

Это небо и дождь в окне?

Жаль, не греет в пути звезда,

Нарисована, что ли? Да.

– Что вы смотрите на меня, как на явление Христа народу? – усмехнулся я, когда оторвался от гитары и увидел, что все дачники стоят, словно завороженные, с вытянутыми и удивлёнными лицами.

Кстати, к этому моменту вернулась и Анастасия Вертинская, которая вдруг спросила:

– А что такое саундтрек? Это песня так называется?

– Саундтрек-саундшмек, – отмахнулся Шукшин, – плевать! Значит так, если у нас в сценарии заявлен Варрава, значит должен и быть Понтий Пилат?

– Верно, – кивнул я. – Мы пустим по следу нашего преступника следователя прокуратуры Петра Пилатьева. И когда он возьмёт Варраву и начнёт решать его судьбу, в деревню войдёт банда беглых зэков. И тогда судьбу разбойника рассудит сам Творец. Ибо волосок, на котором болтается жизнь, может перерезать лишь тот, кто подвесил.

– Ай, какое кино, какое кино, – тихо зарычал себе под нос Владимир Высоцкий, нервно зашагав по гостиной комнате.

– Кто будет сниматься в главных ролях? – напрямую спросил Лёва Прыгунов.

И сначала все актёры посмотрели на меня, но затем практически разом перевели взгляд на Василия Шукшина. Но тут чьи-то тяжёлые шаги застучали по деревянному крыльцу, и в комнату, словно разъярённый медведь, ворвался директор «Ленфильма» Илья Киселёв.

– Где ваш чёртов Феллини⁈ – проорал он, а затем вперился в меня немигающим взглядом и заревел, как ненормальный, – какого хрена ты в Сестрорецке устроил⁈ Ты же у меня как кость в горле, сволочь такая!

– А вы меня не глотайте, вам же легче будет, – буркнул я.

– Закончится кинофестиваль, удавлю! – затопал ногами Илья Николаевич и тут же схватился за сердце.

Глава 13

– Здравствуйте, профессор, – смущённо буркнул я, стоя на сцене актового зала бывшего «Смольного института благородных девиц», где за моей спиной висел огромный портрет вождя мирового пролетариата Владимира Ленина, а в зале сидели первые лица главного города на Неве.

В общем как это часто бывает, наш родименький директор «Ленфильма» всё перепутал. Его действительно вызвали в «Смольный» и при этом упоминался наш весёлый концерт в Сестрорецке. Однако «предстать пред ясны очи» первого секретаря Ленинградского обкома Василия Толстикова нужно было не для «получения по шапке», а ради небольшого представления. Илье Киселёву предписывалось собрать творческую группу в составе: Яна Нахамчука, Савелия Крамарова, Владимира Высоцкого, Нонну Новосядлову и ещё кого-нибудь на его выбор, и прибыть 6-го августа в четверг к 4-м часам дня в обком партии.

Естественно подобная заявка не прошла мимо глаз министра культуры Екатерины Фурцевой и нашу, как она выразилась, «бандитскую команду» разбавили достойными и заслуженными товарищами. Поэтому в первом отделении творческой встречи-концерта выступил режиссёр Сергей Бондарчук, которому помогала рассказывать о киноэпопеи «Война и мир» юная красавица актриса Людмила Савельева. Затем на сцену вышел режиссёр Владимир Басов. Он поделился интересными моментами со съёмок фильмов «Тишина» и «Живые и мёртвые». После чего Владимир Павлович сказал два слова о ещё об одной своей кинокартине «Метель» и пригласил Валентину Титову, чтобы та прочитала небольшой монолог из этой повести Александра Пушкина. Потом к микрофону вышел Григорий Козинцев, который к облегчению работников обкома о своём «Гамлете» сказал всего несколько слов и предоставил сцену Анастасии Вертинской и Иннокентию Смоктуновскому. И актёры, войдя в образ Офелии и Гамлета, разыграли небольшую сценку из кинофильма.

Поэтому спустя пятьдесят минут первые лица Ленинграда, Ленинградской области и члены их семей сладко зевали, смотрели на часы и недоумённо переглядывались. Илья Киселёв, предчувствие приближающуюся катастрофу, схватил меня за грудки и тревожно зашептал: «Феллини, Христом Богом молю, выручай». «Спокойно, Илья Николаевич, работают профессионалы», – буркнул я и, дав отмашку, первым запустил на сцену Савелия Крамарова. И прошло всего несколько секунд, как зал «Смольного» буквально затрясся от хохота. Монолог бюрократа, который читал Савка зашёл в прямом смысле на ура. Тема «дармоедов» во власти, которых неплохо бы послать за «бугор», оказалась близка многим членам Ленинградского обкома.

Далее я и Нонна на две гитары и на два голоса спели: «Как провожают пароходы» и «Королеву красоты», встреченную более чем благожелательно. А потом на зрителей обрушил всю свою взрывную энергетику Владимир Высоцкий. Он так заорал и захрипел, читая монолог Хлопуши, что Басов, Бондарчук и Козинцев разом вздрогнули. А когда этот монолог плавно перешёл в песню «Кони привередливые», то зал на последних аккордах встал, взорвавшись аплодисментами.

Наконец, пришёл черёд и нашей юмористической сценки с Савой Крамаровым о перипетиях студенческой жизни и советского любительского спорта.

– Что вы сказали? – сморщился Крамаров, исполняя роль преподавателя.

– Здравствуйте, кхе-кхе-кхе, – закашлялся я и осипшим голосом прошептал, – господин профессор.

– Я не профессор.

– Извините, товарищ из академии наук, не признал, – глупо улыбнулся я.

– Я – младший преподаватель. Тяните экзаменационный билет, товарищ студент, мне с вами здесь торчать некогда, – скорчив недовольную рожицу, протараторил Савелий Крамаров.

– Так мне тоже некогда, – сделав туповатое лицо, заявил я. – Я уже и зачётку приготовил. – Я вытащил из кармана толстые синие корочки, которые из зала смотрелись как зачётная книжка, затем раскрыл их и дунул. Поднявшийся столб пыли, сделанной из обычной пудры, зал встретил громким хохотом. – Халяву всю ночь ловил, большую и малую. Старался, товарищ старший преподаватель, учил, – на последнем слове я пустил маленькую слезу.

– Вот студенты наглые пошли, – в зал сказал Крамаров. – Халяву значит он ловил! Зачётку значит, уже приготовил! А кто будет отвечать на теоретический вопрос⁈ Пушкин А эС?

– А вы знаете, товарищ доцент, лицо мне ваше очень знакомо, – захихикал я, протянув зачётку в сторону Крамарова. – И где я вас мог раньше видеть?

– Ясно где, на лекциях, на семинарах и там, где этого много, как они называются, книг. В этом… в читательском зале, – проворчал Сава, отодвинув зачётную книжку обратно ко мне.

– Я, товарищ профессор, признаюсь честно на лекции не ходил, на семинарах не был, и там где много разных книг пока не появлялся. А вот лицо мне ваше очень знакомо, – я погрозил пальцем Саве и снова протянул зачётку в сторону Крамарова.

– Ну, наглый студент пошёл, – обратился в зал Савелий, взял мою зачётку и выдал мне листок с микросхемой. – Ладно, переходим к практике. Вот схема, приступайте. А то мне здесь торчать некогда. Или вам что-то не понятно?

– В принципе всё понятно, товарищ доктор наук, замечательная схема, – захихикал я, крутя листок по часовой стрелке. – У меня только один вопрос – что это за чёрточки, прямоугольники, квадратики и кружочки? Мы вообще сегодня с вами какой предмет сдаём?

– А что вы сегодня должны были сдавать? – Крамаров и я уставились друг на друга.

– Так вы – преподаватель, вам виднее, – пробормотал я. – Вот чувствую, что где-то я вас видел, а вспомнить не могу.

– И я вас тоже где-то раньше видел, – проплетал Сава и тут же вскипел. – Хватит тянуть резину! Приступайте к выполнению домашнего задания! В том смысле, что собирайте то, что здесь нарисовано. Мне тут торчать некогда.

– Как хотите, мне не сложно, – пожал плечами я и начал в воздухе крутить воображаемые зажимы. – Я вам сейчас тут такое наворочу, потом вы же отвечать будете. Вы, товарищ профессор, меня ещё вспомните в своей кандидатской диссертации. Если конечно институт к этому времени не сгорит.

– Погоди-погоди, руки прочь от аппаратуры! – заорал Крамаров и, посмотрев мою зачётную книжку, пролепетал, – что ж тебе поставить-то, бездельник? И где вас только таких в команду набирают? В том смысле, что в институт.

– Где взяли, там уже нет, – с гордостью проворчал я и, вытащив из сумки, которая всё время лежала под моими ногами, футбольный мяч, принялся его набивать одними коленями.

Савка несколько секунд посмотрел на то, как играюсь с футбольной сферой, затем загоготал и выкрикнул, ткнув в меня пальцем:

– Васька Конопатов! Правый полузащитник из «Шарикоподшипника»!

– А ты – Генка костолом, – буркнул я, перестав чеканить мяч. – Левый защитник из «Университета». Это ты мне в прошлом сезоне чуть ногу не оторвал?

– Ха-ха-ха, было дело! – обрадовался Крамаров и мы стали перебрасывать мяч друг другу. – Так ты что, у нас теперь на заочке учишься? Ну, сейчас держись первенство города! Декан сказал, что если будем в призах, доцента получу! Что ж тебе поставить-то, футболист? – задумался он на секунду. – Отлично! Ха-ха-ха! Скоро мы всем покажем, что такое настоящая наука!

– Это точно! – выпалил я нагоняя мяч на одной ноге. – Получишь ты через год своего доцента, через два станешь профессором, а там и академия наук недалеко. И поэтому…

– … да здравствует любительский спорт! – хором рявкнули мы и поклонились.

Простенькая незамысловатая сценка, которую я и Сава значительно переписали и адаптировали, вызвала не только хохот в зале, но и непродолжительное бурное обсуждение. И я тут же вспомнил звёзд российского профессионального спорта, которые по окончании карьеры лихо начнут вливаться в плотные ряды законодательной власти. То есть люди, с трудом закончившие средние школы, вдруг начнут принимать законы огромной страны, не разбираясь ни в одной области хозяйственной деятельности, кроме спортивной. Кстати, до такого кринжа в Советском союзе дело не дойдёт.

– А теперь выступит восходящая звезда нашей эстрады – Нонна Новосядлова! – объявил я свою любимую подругу, когда шум в зале немного поутих, а сам быстрым шагом скрылся за ширмой.

Дело в том, что актовый зал «Смольного» не очень-то годился для разного рода концертов, так как не имел занавеса, гримёрок и кулис. Поэтому специально для нас, приглашённых гостей, установили большую ширму, где можно было присесть на стул, немного выдохнуть, попудрить лицо и выпить чаю с бутербродами. Тем временем Нонна проследовала из-за ширмы обратно к микрофону и своим шикарным меццо-сопрано затянула красивую композицию «Любовь настала»:

Как много лет во мне любовь спала.

Мне это слово ни о чем не говорило.

Любовь таилась в глубине, она ждала —

И вот проснулась и глаза свои открыла…

– Ну, Феллини, молодчага, – зашептал на ухо Илья Киселёв. – Я уж подумал всё, сгорим. А тут ещё глядишь, и для киностудии чего-нибудь выпросим.

– Для студии, Илья Николаевич, нужна, прежде всего, плёнка «Кодак» и как можно больше, – проворчал я.

– Не учи отца, – тут же прошипел директор, потеряв ко мне всякий интерес.

«Не учи, не учи, снимаем ведь на разную дрянь, а потом у всех на экране морды красные как у алкашей. Сколько можно над актёрами издеваться?» – пробубнил я про себя, соображая, как лучше закончить концерт. И мне в голову пришла замечательная идея. Поэтому я подозвал к себе Высоцкого, Крамарова и Настю Вертинскую.

– Сейчас, Владимир Семёнович, твой выход, сбацаешь «Гамлета с гитарой», – прошептал я. – А потом мы все вместе и Нонна тоже споём «Позови меня с собой». Слова помните?

– Чё не запомнить-то, десятки раз уже играли? – скуксился Крамаров.

– Здорово, хы-хы, – обрадовалась Вертинская.

И вдруг в зале раздались оглушительные аплодисменты. Нонна к этому моменту закончила свою красивейшую композицию и мы, не сговариваясь, выглянули из-за ширмы. Товарищ Толстиков, его заместители и подчинённые, а так же их жёны и дети аплодировали стоя. Кстати, именно супруге первого секретаря мы и были обязаны этим внеплановым концертом. Какая-то её родственница оказалась на нашем представлении в Сестрорецке и похвасталась в телефонном разговоре. А дальше всё пошло по цепочке: жена сказала мужу, муж заму, зам позвонил Илье Киселёву. И вот мы в «Смольном» слушаем, как аплодирует высокопоставленная благодарная публика.

* * *

– А я всё думаю, отчего это к вам на дачу все так стремятся попасть? – мило улыбаясь, произнесла Людмила Савельева, когда после концерта для нас в одном из кабинетов «Смольного» устроили небольшой фуршет. – Оказывается, у вас там творчество бьёт ключом, хи-хи.

– Так и вы, то есть так и ты приходи, – захохотал Сава Крамаров. – У нас таким красивым девчонкам всегда рады, ха-ха.

– И я ручаюсь, что вас у нас в гостях никто не обидит, – пророкотал Высоцкий.

– Не знаю, может быть, – скромно пробормотала Люда Савельева, которой здоровой актёрской нахрапистости явно не хватало.

«Да, – подумал я, попивая минералку, – с таким характером в кислотной актёрской среде не выжить. Сидеть и ждать на берегу, когда тебя заметят талантливые режиссёры, при условии, что вокруг полно красивых и более бойких актрис, не вариант. Неудивительно, что после звёздной роли Наташи Ростовой, у Людмилы так катастрофически мало будет киноролей. Нельзя же быть такой размазней. Нужно не стесняясь чаще мелькать на кинотусовках».

– Отказ не принимается, – улыбнулся я Люде Савельевой. – А будете упорствовать, натравлю на вас Казанову Крамарова и Казанову Высоцкого. И кстати, у нас сегодня намечается большой праздничный вечер. Придёт много кинорежиссёров: Шукшин, Данелия, Эльдар Рязанов и создатель «Девчат» Юра Чулюкин. Владимир Павлович, а вас сегодня на рюмочку чая ждать? – обратился я, к погружённому в свои мысли, Владимиру Басову.

– Ещё не решил, – буркнул он, покосившись на свою молодую супругу Валю Титову. – Уделал ты нас сегодня стариков, нечего сказать. Нам овации, стоя, никто не устраивал. Шустрый ты парень, Феллини. Даже очень.

– Наглец, – подсказал нужное слово Григорий Козинцев. – И за это хулиганство с Гамлетом из искусства нужно выгонять навсегда.

– Да, Гамлет с гитарой – это шалости, – поддакнул Смоктуновский. – Детский сад, хэ-хэ.

Я легонько похлопал Высоцкого по плечу, чтобы тот не взорвался и не наговорил гадостей. Но возразить не успел, так как за нас неожиданно заступился Сергей Бондарчук:

– А мне понравилось, в этом что-то есть, нерв, напор. Кстати, если я к вам сегодня на дачу загляну, примите?

– Будем только рады, – вместо меня хором ответили Нонна Новосядлова и Настя Вертинская.

В этот момент дверь кабинета распахнулась, и вместе с Ильей Киселёвым вошёл первый секретарь Ленинградского обкома Василий Толстиков. 45-летний, плотный, коренастый как штангист и розовощёкий Василий Сергеевич во всеуслышание громко произнёс:

– Спасибо, товарищи артисты, за прекрасный концерт! Благодарю от себя, от своих подчинённых и членов наших семей.

Затем он захлопал в ладоши и, пройдя по кабинету, каждому члену нашей творческой бригады пожал руку. Чувствовались в товарище Толстикове производственная закалка и независимый, своенравный характер. И если бы его судьба закинула, допустим, в Соединённые штаты, то он бы превратился в примерного и состоятельного капиталиста, владельца сети заправок или сети магазинов. А у нас в Союзе Василий Сергеевич стал примерным строителем социализма и первым человеком в Ленинграде и Ленинградской области. Кстати, именно из-за такого слишком независимого, неспокойного и делового характера Брежнев отправит Толстикова послом в Китай. Терпеть на руководящих постах слишком деловых коммунистов – это не наш метод.

– Итак, Феллини, давай рассказывай, о чём будет продолжение «Тайн следствия»? – спросил меня первый секретарь, отведя в сторону. – Мы уже первую часть несколько раз с коллегами посмотрели.

– Так там же звук черновой, – пролепетал я, не ожидая того, что кто-то втихаря за моей спиной напечатает ещё одну копию.

– Нормальный звук, – хохотнул Толстиков. – Ты рассказывай, что будет дальше.

– Запутанная история, – пробормотал я.

– Ну-ну, – уставился на меня первый секретарь.

«Что ну-ну? – забубнил я про себя. – История запутанная, так как пока не родилась. У меня в сценарии ни конь, ни кобыла, ни даже жеребёнок ещё не валялись. Второй день с Шукшиным „Варраву“ строчим, пишем диалоги, арки героев и сюжетные повороты. Не до сценария покамись».

– Я и говорю, запутанная история, – тяжело вздохнул я и решил врать напропалую. – Двойное убийство. Женщина отравлена, а у мужчины смертельное ножевое ранение в сердце.

– Интересно, – хихикнул Василий Толстиков.

– И всё бы ничего, однако, мужчина являлся криминальным авторитетом и содержал воровскую кассу, так называемый «общак». «Общак» естественно пропал. Поэтому кроме нашей милицейской следственной группы: Ларин, Казанова, Волков и Настя Абдулова, к расследованию приступают со стороны воровского сообщества фарцовщики: Федя Косой и Андрей Крылов по кличке Кот.

«Что я такое несу? Это же бред! – тут же подумалось мне. – А с другой стороны как-нибудь через месяц выкручусь. Главное сейчас простоять и потом продержаться».

– Дааа, – крякнул Толстиков, – а как же Паганини? Паганини-то жив остался?

Я покосился на Высоцкого, который вместе с Крамаровым вовсю заигрывал с Людой Савельевой и был живее всех живых и ляпнул:

– Живой, что с ним, бродягой, будет-то? Пуля прошла навылет и жизненно-важные органы не пострадали. Он тоже приступит к расследованию вместе с фарцовщиками. Ему на суде влепили условку, по просьбе агента КГБ под прикрытием Андрея Крылова. И у Паганини не остаётся другого выбора, чтобы не влиться в эту компанию.

– Вот это хорошо, это правильно, – обрадовался Василий Толстиков и, посмотрев на часы, добавил, – ладно, если что-то нужно обращайся, помогу, чем смогу. А сейчас дела, дела.

– Плёнка нужна американской фирмы «Кодак», – тут же брякнул я. – Чтобы это кино продать за валюту в Европу, Канаду и США. Хватит снимать только для внутреннего потребления. Пора подумать о завоевании международного глобального рынка киноиндустрии.

– Даже так? – удивился Толстиков. – Хотя, почему бы и нет? Ха-ха. Ладно, покумекаю, что можно сделать. А теперь извини, дела.

Василий Сергеевич с жаром потряс мою руку и, ещё раз поблагодарив всех членов нашей творческой бригады, удалился по своим производственным делам, которых у первого человека в Ленинграде и Ленинградской области было более чем предостаточно.

* * *

– Так почему ты считаешь, что мою «Войну и мир» американцы смотреть не будут? – спросил меня Сергей Бондарчук, когда вечерний разгул на даче хирурга Углова дошёл до той стадии, где одни всё ещё выпивают, другие уже танцуют, а третьи поют песни под гитару и спорят об искусстве, истории и культуре.

– Я не совсем точно выразился, – ответил я, открыв окно в своей маленькой комнате, так как Сергей Фёдорович смолил одну сигаретку за другой. – Специалисты твой фильм будут изучать под микроскопом. Особенно батальные сцены. И «Оскар» за лучший фильм на иностранном языке, считай уже в кармане. Простой народ на такое кинополотно не пойдёт.

– Да почему⁈ – проревел Бондарчук.

– Во-первых, смотреть шесть часов – это невыносимо. Во-вторых, кинотеатры, чтобы не прогореть, поднимут цены на билеты. Так один киносеанс стоит полтора доллара, а за «Войну и мир» попросят целых шесть американских рублей. В-третьих, американская публика специфическая, для них долгие разговоры в благородном дворянском собрании – непонятны, как китайская грамота, и не интересны. Если бы на экране были их звёзды кино: Одри Хепбёрн, Генри Фонда, Мел Феррер и знойная красотка Анита Экберг в роли Элен Кулагиной – это одна история, а наши – это совсем другая. Назвать ещё причины? – спросил я, выпив холодного кофе.

– Предположим, – Сергей Бондарчук снова закурил и, подойдя к окну, выпустил дым в ночную прохладу, – допустим ты – прав. Вот ты что бы сделал на моём месте?

– Для нашего зрителя – ничего, – пожал я плечами. – А для американцев перемонтировал бы всю киноленту. И начал бы сразу с главной сцены: с битвы при Бородино. А истории главных героев пустил бы как флешбэки.

– Чего? – опешил Бондарчук.

– Флешбэк – это вспышка, озарение, которая мысленно отправляет главного героя в прошлое, – пояснил я свои слова. – Благодаря такой структуре зритель с другого континента не успеет устать от неспешности и монотонности повествования. Да и сократить можно «Войну и мир» в два раза.

– Тогда это будет не Толстой, – обиженно произнёс Сергей Бондарчук. – А какой-то боевик.

На этих словах в комнату заглянул Андрей Миронов и протараторил:

– Феллини, можно тебя срочно на пять минут? Извините, Сергей Фёдорович.

– Мы уже закончили, – процедил сквозь зубы Бондарчук и, вышвырнув сигаретку в окно, вышел из комнаты.

– Совсем классика человека замучила, – хохотнул Миронов.

– Классика очень сложна для экранизации, – кивнул я. – Ну, и чего тебе надобно Андрей Александрович?

– Там два путешественника на постой просятся, – усмехнулся он.

– Пошли их лесом, – отмахнулся я. – Здесь, кстати, леса полно. И под каждым им кустом, был готов и стол, и дом.

– Это, можно сказать, мои друзья, – замялся Миронов. – Мы вместе снимались в одной картине. От нас ведь Никита съехал. Так может быть их того…

– Положить валетиком? – буркнул я, встав со стула. – Пошли, посмотрим на твоих друзей.

Далее мы незаметно прошли по гостиной, где дым стоял коромыслом и спорили о том, что ожидает кино в будущем. Гена Шпаликов настаивал, что лет через десять вообще не нужны будут сценарии. Оператору достаточно будет запечатлеть какой-нибудь интересный отрезок из жизни главных героев и обозначить некие животрепещущие вопросы и зритель уже сам ответит на них.

– И даже диалоги не потребуются, – поддержал его Андрей Тарковский. – Движение камеры, необычные ракурсы, медитативная музыка и игра света и тени расскажут всю историю от и до.

– Может и кино не потребуется? – проворчал я. – Есть же «Чёрный квадрат» Малевича, а у нас будет чёрный экран. Пусть зритель сам решит, что ему показывают: вид спереди или вид сзади.

– Чушь – это всё! – рявкнул импульсивный Георгий Данелия. – Ничего за десять лет не поменяется! Заявки, худсоветы, раскадровки и прочее всё останется прежним.

И реплика Данелия вызвала новый виток спора. А я и Миронов тем временем вышли на крыльцо дачи, в окно которой был выставлен магнитофон, и звучала новомодная британская группа «Битлз». И если мне не изменял слух – эта была песня «I Should Have Known Better». «Вот и всё, понеслась битломания по кочкам, теперь не остановить», – усмехнулся я про себя, видя, как неловко дёргаются под этот не рок-н-ролльный ритм гости нашей вечеринки. Кстати, Высоцкий и Крамаров как два гуся прыгали рядом с Людой Савельевой, в невидимом противостоянии – кто кого перещеголяет. Моя Нонна тоже весело «отжигала» в компании Олега Видова.

– Где твои путешественники? – буркнул я и, вглядываясь в темноту за околицей дачи, подумал, что чем больше я занимаюсь проблемами других, тем быстрее уведут мою девушку, поэтому с альтруизмом пора кончать.

– Вон они – орлы, – хохотнул Андрей Миронов, указав на две тёмные фигуры около околицы, одна – высокая и длинная, вторая – невысокая, но коренастая.

А когда мы подошли ближе я улыбнулся, потому что друзьями Миронова оказались Олег Даль и Александр Збруев. Они вместе снимались в фильме «Мой младший брат». Однако звёздами отечественного кинематографа их назвать было пока нельзя.

– Нам тут сказали, что у вас сдаётся койко-место? – бодро произнёс Даль.

– Значит расклад такой, – хмыкнул я, ещё раз обведя взглядом будущих кумиров советского кино. – Койко-место одно и кому-то придётся спать на стульях. Талоны на питание я завтра достану. Это не проблема. Но предупреждаю, что злостный алкоголизм и бузотёрство в доме не потерплю. Чуть что дам по шее и окуну в Балтийское море. Андрей мои возможности знает.

– Да, Феллини может, – закивал головой Миронов. – Я вам потом расскажу.

– Договорились? – буркнул я.

– Нормально, – улыбнулся Збруев.

– Годится, – кивнул Даль.

И вдруг из темноты вынырнул Василий Шукшин – глаза большие, дикие, в руках смятая стопка бумаг со сценарием. Руки от творческого возбуждения трясутся. Волосы стоят торчком.