Текст книги "Тайна аптекаря и его кота"

Автор книги: Виталий Каплан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

– А как же операции? – не утерпел я. – Лекарям же и резать приходится?

– Да, – согласился он, – от этого никуда не деться. Но и при операциях есть способы уменьшить, а иногда и полностью снять боль. Потому-то я так много занимаюсь изучением трав. Но вернёмся к делу. Итак, мне очень нужна была чародейская сила. Невероятно нужна. Давай я не стану сейчас объяснять, зачем, ибо это увело бы нас в сторону. Суть же в том, что я действительно получил от демона силу, взамен мучений моего слуги Арихилая… который, кстати, не был мне рабом. Купив его, я вскоре сделал на него освободительную запись, просто хотел ему сказать, когда станет постарше. Преувеличил он и свои муки… надрезы я делал неглубокие, чтобы мальчишка не обессилел от кровопотери… Так вот, я получил силу и проверил её, исцелив молодую графиню. Не скрою, не ради графини я вообще решился на связь с демоном. Но графиня удачно подвернулась… нужно было понять, сколь велика эта сила и как ей правильно пользоваться. Не на чирьях же и запорах её испытывать?

– Что же случилось дальше? – я принюхался. Нет, не пора ещё котелок снимать.

– Дальше, особенно когда Арихилай сбежал, я понял, что больше не смогу никого мучить. Противно это моей натуре. Заметь, я и слуг предпочитаю наказывать не на теле. Хотя, как сам понимаешь, порой без этого не обойтись.

– Это точно! – признал я его правоту. Он и в самом деле был с нами излишне мягок. Что тоже, братья, неправильно. Я думаю, всякая крайность вредна. И опять же, премудрый Памасиохи о том учит…

– Так вот, – продолжил он, – сила-то мне всё равно позарез была нужна. И получить её я мог только от демонов. А демонов надо кормить. Кормить болью. Получается замкнутый круг, да? Но я нашёл способ это круг разомкнуть. Не целиком сам, конечно. Помогли мне кое-какие древние рукописи, которые я потом на всякий случай сжёг. Проще говоря, я нашёл путь к такому демону, который питается не телесной болью, а душевной. Самыми печальными воспоминаниями, страхами, угрызениями нечистой совести, тоской, отчаянием…

– Ну, дальше понятно, – заключил я. – Вы, стало быть, не боль из нас тянули, а эти воспоминания про боль… и скармливали их демону вашему. А он за то силой вас накачивал. Всё верно?

– Ох, Гилар, – поморщился господин. – Не всё так просто… Тут ведь главная загвоздка – передать эти воспоминания демону и получить от него за то силу. Как передать? Как получить? С телесной болью всё гораздо легче… там демон, привлечённый заклинаниями, является незримо к чародею, тот заключает с ним договор, и прямо на месте происходит обмен. Здесь же всё иначе. Демон мой далеко… я не знаю, где. В человеческом ли мире, в поднебесном царстве демонском, или же в преисподней. Вот возьми для примера, как у нас в доме отопление устроено. От печи по трубам горячий воздух поступает в комнаты. А представь, не было бы труб? Рассеялся бы он вокруг печи и комнатам ничего бы не досталось. А здесь ещё сложнее. Иными словами, нужно нечто такое, чтобы и туда передавать, и получать оттуда. Иначе бесполезно. И я нашел это «нечто». Теперь же его у меня нет, и ничего ни передать, ни получить от демона я не могу.

Я присвистнул. Ну надо же! Вот, значит, как было всё просто! Вот, значит, главная тайна господина чародея где была! На четырёх лапах бегала, сметаной обжиралась, на пол гадила.

– Сообразил? Впрочем, я и не сомневался. Да, именно кот. Коты – вообще особые существа, крайней мало изученные. Через него была связь с демоном, и потому при выкачивании воспоминаний он должен был находиться рядом. Впитывал льющийся поток душевной боли и каким-то мне до конца не понятным образом передавал демону. Демон же посылал свою силу, которую я впитывал, когда гладил кота. Между прочим, именно потому у него нет имени. Кот, коего хоть как-то нарекли, теряет часть своих способностей.

– Котов бездомных много бегает, – заметил я. – Велико ли дело, подобрать какого-нибудь да и приспособить заместо вашего рыжего?

Господин горько рассмеялся.

– Ну как бы тебе объяснить? Ты слышал ведь, как Дамиль на флейте играет? Как думаешь, сколько людей на такое способны. Ты вот можешь? Я могу? Хайтару сможет? Или, к примеру, Благоуправитель наш? Нет, Гилар, это редчайший талант. Ровно так же и с котами. Прежде чем мне посчастливилось найти такого, я перепробовал тысячи. Кроме того, даже этого кота пришлось долго… не скажу «учить», но готовить. Представь, что у кота кроме видимой шерсти, есть и невидимая. Это тончайшие нити, которые испускает его живая душа в пронизывающий всё сотворённое эфир. Может, в мире есть только один подходящий кот. И теперь уже неизвестно у кого и где.

– А знаете, – заметил я, снимая сготовившуюся кашу с огня, – душевная-то боль поострее бывает, чем телесная. Мне бы лучше хоть прутом получить, хоть ножиком грудь резать, а не вспоминать то, что вспоминалось. Кстати, каша готова.

– Я смотрел на это проще, – признался господин Алаглани. – Настоящую беду, настоящую боль всё равно ведь не забудешь, она всегда с тобой, и ты её так и так будешь вспоминать. Не лучше ли направить такие воспоминания к благой цели? Мне кажется, я был справедлив с теми, кем пользовался. Давал им стол, кров, деньги, обеспечивал их будущее. Велика ли плата за такое лишний раз вспомнить то, что всё равно забыть не сможешь?

– Кашу накладывайте, – посоветовал я, ставя наземь собственную миску. – Между прочим, самое время рассказать про телегу.

– Про какую телегу? – не понял господин Алаглани.

– На которых увозили тех ваших слуг, что не угодили чем-то, – пояснил я. – Вам или вашему коту.

– Ах, это! – рассмеялся он. – А ты небось злодейство заподозрил? Тут всё просто. Люди ведь по-разному устроены. Некоторые чем чаще вспоминают печальное, тем горше эти воспоминания становятся. А некоторые, наоборот, избывают так свою печаль. Со временем острота их душевной боли слабеет и для дела они становятся непригодными. Потому я договорился с людьми, кои многим мне обязаны. Забирают они исчерпанных слуг, увозят подальше от столицы. А там отпускают, дают денег и, если увезёный изъявил такое желание, устраивают куда-нибудь в услужение. Но заранее об это я не объявлял, чтобы было чем вас в страхе держать. Согласись, польза была.

– Разумно придумано, – согласился я. – Но только ли исчерпанных увозили на телеге?

– Не только, – признал он. – Ещё и нюхачей. Что, думаешь, ты у меня такой первый?

– Ну почему же первый? – удивился я. – А Гайян с Амихи? А Хосси, который до меня был и ночью в кабинете вашем рылся? Я только тем от них отличаюсь, что всё-таки тайну вашу разнюхал.

Польстил я себе, братья. Как же, разнюхал! Вот когда мне всё рассказали, тогда и разнюхал. А мрачные, неразговорчивые ребятки, Амихи с Гайяном, без всяких господских признаний сообразили, в чём тайна кроется. Вернее, в ком.

Лист 33

Вот знаете, братья, у нас в Гурахайском крае присловье есть: малая беда большую тащит, а большая – малую. Так оно и вышло. Я, видно, поспешил обрадоваться. Ещё бы, как всё чудесно сложилось – почти выполнил я работу свою, и веду господина Алаглани в наше северное укрывище, и спас я его от когтей приглядских, и тайну выведал. Опять же, ночь прошла без неприятностей, никто на нас не выбрел, ни люди, ни звери. Так что как наелись мы каши, так нарубили лапника, постелили возле костра, в плащи, из схрона прихваченные, завернулись, и уснули. Я, во всяком случае, сразу в сонную бездну ухнул. А проснулся уже под утро, в сыром холодном тумане – природа моя человеческая напомнила о нужде. Заодно и дровишек в костёр подкинул, а то совсем уж он зачах.

Улёгся я снова, но сон уже не шёл – вместе с туманом наползли на меня мрачные мысли. Прежде всего, конечно, об Алае, да и об остальных наших, даже о вредном Халти. Каково-то им сейчас? Потом задумался я, что поспешил радоваться, дескать, раскрыл тайну аптекарских чародейств. Во-первых, можно ли считать это твёрдо установленным? Я ж обо всём только с его слов и знаю. А ну как на деле всё иначе? Вроде не почуял я лжи, ну так разве я праведный Ирагузиль, коему открыты были все глубинные помыслы человеческие? Нет, братья, я только и есть, что грешный Гилар, и запросто могу ошибаться.

Во-вторых, а что, я, по сути, установил? Разве знаю я, как подбирал себе господин правильного кота и как натаскивал его на демона? Разве открыл мне господин способ, как демона такого найти и договориться? Разве мне ведомо, сможет ли кто другой с тем натасканным котом работать? Разве выяснил я, сколько силы какие воспоминания дают? Я даже не спросил, зачем потребны были зеркала и свечи. А тоже туда же! Нет, братья, мне ещё есть чего разнюхивать.

И вот как охладило меня утренними этими мыслями, так пришёл сон, и сон этот столь похож был на явь, что после я не сразу даже понял, спалось мне или вспоминалось.

В храме я очутился, в стареньком сельском храме, из толстых брёвен сложенном. Только от обычного храма, куда в седмичный день мы раньше с матушкой да батюшкой ходили, этот сильно отличался. Видно, давно тут уже не славили Творца.

Ибо сорвана была завеса с алтаря, и лики праведников и вестников оказались замазаны дёгтем, а на дощатом полу странные фигуры намалёваны. Квадраты, круги, звёзды многолучёвые. А со стен скалились черепа. И собачьи там были, и коровьи, и человечьи. Много черепов, какие-то совсем старые и пожелтевшие, другие свежие, белые.

А черепа и всё остальное я потому увидел, что факелы горели. Не на стенах – в пол они были воткнуты, в нарочно сделанные в досках дыры. И не абы как эти дырки располагались, а в углах квадратов и звёзд, или же посреди кругов.

Потом начало мне затылок ломить, и вспомнил я, как давеча схватил меня кто-то огромный и тяжёлым да мягким по затылку приласкал. Всё сразу вспомнилось – и как бежал я из трактирного подпола, и дядюшкина плеть, и страхи ночные, и штаны мокрые, и пронзительный свет Зелёного Старца, под коий я и угодил. И потому не стоило удивляться случившемуся. На кого зловещий старец глянул, у того судьба рвётся.

А ещё я понял, что лежу распластанный на холодной каменной плите. Руки мои и ноги растянуты в стороны, и удерживают их верёвки, привязанные к медным кольцам в полу. И, между прочим, совсем нагишом лежу, куда-то моя одежда делась. Но не холодно совсем, потому что факелов много и дают они изрядно жару.

Потом я понял, что не в одиночеству тут нахожусь. Стояли вокруг меня какие-то фигуры в чёрных плащах, и под наголовниками не видать было их лиц. В правой руке держал каждый свечу, а в левой – узкий и длинный кинжал, на иглу похожий. Всего этих чёрных я десятка два насчитал. Может, их и больше было, но не мог я пошевелиться, не мог всех взором охватить.

Но сразу понял, что ничего хорошего ждать не приходится. Вот зачем меня раздели? Зачем привязали? Отчего у них кинжалы? Просто так, для чести?

Меж тем начали эти чёрные петь. Раньше-то тишина стояла, кроме треска факелов, ничего и не доносилось, теперь же затянули они песню. Слов я разобрать не мог, а мотив запомнил. Странный мотив, никогда я раньше таких не слышал, хоть у нас в трактире часто пели – и слуги, и захожие гусляры, и подвыпившие постояльцы… с младенчества я к тем песням привык.

Чем громче они пели, тем страшнее мне становилось. Нутром всем постиг, что ждёт меня смерть, и смерть лютая. Нет, братья, не молился я Творцу – так меня ужасом заморозило, что и думать о том забыл. Чуял, как приближается она ко мне, серпом поблёскивает. Не такая, как в храмах рисуют, а совсем другая. Куда гаже.

И потому не удивился я ничуть, когда один из чёрных подошёл ко мне вплотную, положил ладонь на грудь, где сердце о рёбра стучалось, и нараспев произнёс:

– Ты, не имеющий формы и имени, ты, наделяющий силой отдавшихся, ты, проницающий небо и пропасти, дар наш прими, как законом положено!

А потом он провёл своим кинжалом линию, от верха груди до пупка. Боли я особой не почувствовал, но чуть приподнял голову и увидел, как растекается по коже моя тёмная кровь, как струится по рёбрам, как сползают капли на камень.

И объяла меня смертная тоска.

Но ненадолго. Не понял я даже, что случилось. Крики, удары, вспышки света и звон железа. Сомлел я от всего этого, а в себя пришёл оттого, что чьи-то тёплые и сильные руки подняли меня с камня и куда-то понесли. И голос я услышал, немолодой уже, глубокий, чуть с хрипотцой.

– Не бойся, малыш. Всё будет хорошо. Всё страшное уже кончилось и не вернётся больше.

Как же он ошибался, брат Аланар!

Ну да что я вам рассказываю, вы и так ведаете про то дело пятилетней давности. Не особо и громкое дело, не из ряда вон. Гурахайские надзорные братья давно выслеживали стаю бесолюбов. Знали, что в ночь Зелёного Старца у них будет ритуал в давно заброшенном храме, который бесолюбы в капище своё превратили. Но свершится ритуал только если поймают они в ту ночь невинную душу. Легко сказать, да сложно сделать – кто ж из-под крыши высунется, когда Зелёный Старец в небе расположился? В общем, крупно повезло им, что я попался. Не так чтобы совсем уж случайно, пояснил много позднее брат Аланар. Чародейством своим они ещё в лесу меня учуяли, а после на полевую дорогу вытянули. С другой стороны, повезло им очень ненадолго. Всех их, бесолюбов, надзорные повязали и вместе с опоганенным храмом спалили.

Но как их палили, я не видел. Скрутило меня в ту ночь лихорадкой, и две недели брат Аланар отпаивал отварами. По этой части, конечно, с господином Алаглани ему было не сравниться, но всё же поднял на ноги.

И господин Алаглани тоже поднял меня на ноги – решительно теребя за плечо.

– Гилар, а Гилар? Что-то здорово ты разоспался. Кто-то вчера говорил, что мы спешим.

Разлепил я глаза, резко сел, огляделся. Ого! Туман утренний уже рассеялся, и солнечные лучи проглядывают. Как бы не восьмой час пополуночи…

– Верно, господин мой, – зевнул я. – Мы спешим. Но только сначала воду вскипятим, щекотун-траву заварим, вон как разрослась, молодая ещё, мягкая. Вы ж сами учили, что её отвар укрепляет силы, как и многоопытный Краахати на шести страницах пишет…

Ну, в общем, напились мы отвару, посидели чуток и лесом пошли на север. Опасался я пока на торговую дорогу выходить, мало ли… Вдруг стражники скачут, нас ищут? К тому же если лесом, напрямик, то немалую долю пути можно срезать. Не меньше трёх часов сбережём, а то и полудня.

Вот бережливость нас и подвела.

Поначалу-то мы ходко шли. А чего ж не ходко, если тропинка под ногами плотная, сухая, птицы щебечут, солнышко светит, но не жарко, потому что еловые кроны жар ослабляют. И хотя в желудке у меня булькало, намекая на пропущенный завтрак, но то беда невеликая, а напротив, на голодное брюхо шагается ходче. Конечно, пока силы есть.

– Послушай, Гилар, – заговорил шедший сзади господин, – вот почему ты вчера мои признания выслушал, а о себе толком ничего не сказал? Какой смысл тебе таиться? По-моему, прошли времена, когда ты изображал наивного купеческого сына?

Я ответил не сразу. Тут ведь не отмахнёшься, не отбрехаешься, тут всерьёз надо. Но не было у меня уверенности, что пора говорить ему всю правду. Одно дело догадки его, и совсем другое – мои признания.

– Ох, господин Алаглани, – вздохнул я, – вам-то проще. Никого над вами нет, захотели рассказать – и рассказали. А я над собой не волен, у меня начальство имеется, и без начальственного дозволения раскрывать о себе всю правду не положено.

– Хорошо, – отозвался он. – Но тогда я выскажу свои предположения, а ты просто ответь, прав ли я. Уж такую-то вольность начальство твоё стерпит?

– Давайте попробуем, – я на миг остановился, поискал глазами солнце. Эге, надо бы самую малость влево взять. Лес, понятное дело, был мне незнаком, но следовало держать направление строго на север, тогда рано или поздно выйдем к реке Изулинь, разберёмся, как переправиться, а там уже проще будет, там уже я приметы помню.

– Итак, я довольно давно догадался, что ты не тот, за кого себя выдаёшь, – сообщил господин. – Сперва было просто ощущение такое, а потом, когда обнаружил я, что ты подслушиваешь мои разговоры с пациентами…

– Это когда же? – не утерпел я.

– В самом конце лета, когда ко мне на приём та самая несчастная вдова Анилагайи пришла. А ты прятался в чулане.

– Я ж почти и не дышал там! – Мне стало обидно, что как ни таился я тогда, а всё равно чем-то себя выдал.

– Верно, – согласился он. – В обычном состоянии я бы тебя не почуял. Но вот когда стал проверять вдову на лживость – использовал немножко силы. А значит, мои чувства многократно обострились, и я не то что тебя слышал, но и как у вдовы кровь по жилам течёт.

– Вы её изумрудом ведь проверяли, – заметил я. – А это правда, насчёт флюидов лжи и что камень покраснеет?

Аптекарь рассмеялся.

– Какой ты доверчивый мальчик… Разумеется, всё проще. Это обычное внушение, и для него необязательно быть чародеем. Достаточно лишь говорить таким тоном, чтобы человек ничуть не усомнился. Ну а для усиления – версия про изумруд, который фокусирует флюиды.

– Так что, это самый обычный камешек? – не поверил я.

– Нет, Гилар, не самый обычный, – терпеливо пояснил господин Алаглани. – Камень впитал небольшую толику силы, но считать его талисманом или амулетом было бы заблуждением. Он нужен для другого. Помнишь нашу самую первую встречу, когда тебя уличная шпана лупила?

– Да как сейчас! – отозвался я. – На память, знаете ли, не жалуюсь.

– Так вот, помнишь, я тогда посмотрел на тебя сквозь изумруд? Или счёл пустяком? – Не дожидаясь ответа, он продолжил: – Так вот, сила, пребывающая в этом камне, позволяет понять, наполнена ли болью душа. Присутствуют ли тяжёлые воспоминания, гнетут ли страхи. Действует это очень просто: если сквозь камень человек виден ясно, как сквозь стекло – значит, у него подходящая душа. Если же камень останется непрозрачным, то у этого человека всё как у всех. Мелкие радости, мелкие беды, скучная память… А как, по-твоему, я себе слуг набирал? Думаешь, для ведения хозяйства мне не хватило бы двух-трёх? Было время, когда один Тангиль со всем управлялся. Нет, Гилар, я искал тех, кто преисполнен болью и кому некуда податься. Изумруд в этих поисках был незаменим.

– Мы про тот день, вроде, говорили, когда вдова пришла, – пришлось мне напомнить. – Так зачем вы, её расспрашивая, колдовскую силу применили? Сами же говорите, что внушения достаточно.

– Я в таких случаях не полагаюсь на одно лишь внушение, – охотно пояснил господин. – Ведь опытный и обученный лазутчик может блестяще изобразить, как поддался внушению. Сам я, правда, не сталкивался с этим, но читал у достойных доверия ученых. Но, видишь ли, невозможно сыграть всё. Невозможно одновременно управлять и биением пульса, и частотой дыхания, и шириной зрачков, и потливостью кожи… Обостряя с помощью силы своё восприятие, я улавливаю всё это и определяю, лжёт ли человек, играет ли роль – или безусловно честен со мной. Так я в тот день и почуял тебя в чулане.

– Ну, что я в чулане таился, ещё не значит нюхачества, – сказал я, не оборачиваясь. – Мало ли по какой причине я там очутился? Между прочим, причина-то как раз обычная была. Мы с Алаем там сидели и трепались, а тут вы раньше обычного заявились. Ну и куда мне было деваться? Вылезти из чулана? Вот он я, слуга ваш Гилар, вместо того, чтобы порученную работу исполнять, тут прохлаждался?

– Это верно, – согласился господин. – Но всё же наводит на подозрения. А уж когда через день у тебя обнаружилось крапивное отравление… понял я, что ночью ты куда-то бегал и обжалился. Значит, легко предположить, что, во-первых, было у тебя спрятано, во что переодеться, а во-вторых, что побежал ты не абы куда, а за восточные ворота, проверять, исполнится ли то, что я пообещал этой несчастной матери.

– Меня учили, – заметил я, – что такое нельзя считать доказательством, то есть твёрдо установленным. Это всего лишь предположение. Хотя, конечно, вполне разумное.

– Ну а дырочку в спальне, за ковром, сквозь которую ты подглядывал, можно считать твёрдо установленным? – усмехнулся он. – Дырочку, появившуюся только после того, как я тебя в лакеи взял? Думаешь, я не проверяю? Ты ведь, малыш, не первый нюхач в моём доме.

– Какой я вам малыш, мне уже пятнадцать стукнуло! – обиделся я. – Но дырочка – да, от проверченной дырочки не отвертишься.

– Так вот, Гилар, – продолжил господин, – я понял, что ты нюхач. А теперь подумай, что мне следовало с тобой сделать?

– Думал уже, – проворчал я. – Странно вы себя повели, господин мой. Другой бы на вашем месте выдрал бы и пинком под зад выставил. Это если добрый человек. А злой – допросил бы строго, с калёным железом, на кого нюхачу. А коварный – ничего бы не сказал, но скоренько бы отравил. Уж лекарю это как два пальца…

– Умный ты умный, а глупо рассуждаешь, – господин, судя по голосу, улыбнулся. – Посмотри на это с другой стороны. У меня в доме завёлся нюхач, и нюхач умелый, явно хорошо обученный. Первый же вопрос: почему? Чем я интересен и кому? Чем интересен, догадаться несложно. Тайным искусством. Не сундуками же с накопленным золотом. Были и такие, но их я быстро изобличал. Как, например, Хосси. Итак, тебя, а вернее, твоих хозяев, не золотишко интересовало, а дела чародейские. Зачем? Ясно зачем – чтобы использовать в своих целях. Очень многого можно достичь с помощью магической силы, очень. Но вот настоящих магов, не шарлатанов ярмарочных, крайне мало. Значит, ставки высоки, и потеряв одного нюхача, они не остановятся. Они подсунут другого. И разогнать слуг, чтобы избавиться от возможного нюхачества, я тоже не могу, потому что мне нужна их душевная боль. Потому-то я всегда и набирал новых, взамен изгнанным или окончившим срок своей службы. Вот и сам посуди, что лучше: знать о тебе, что ты нюхач, или прогнать, понимая, что рано или поздно появится другой мальчик или девочка от тех же людей? Что скажешь? Ты об этом не подумал?

Я промолчал. Братья, а ведь он действительно был прав! Убивать или изгонять обнаруженного нюхача станет лишь тот, кто уверен, что от него отвяжутся. Или что он сумеет защититься от всех будущих нюхачей.

– Но ещё больше меня волновал другой вопрос, – уже не столь весёлым тоном продолжил господин. – Чей ты нюхач? Кому понадобилось моё искусство? Вернее, даже не искусство, а его секрет. Вариантов тут много. Самый очевидный – Тайный Пригляд. Поставить мою силу на службу Державе… ну или ещё более хитрые расклады возможны. Далее – ночные разбойники. Этим тоже пригодились бы чары – например, державную казну ограбить. Или хотя бы хранилища крупных банковских домов. Сам понимаешь, саблями и арбалетами тут ничего не наковыряешь. Потом, вполне возможен вариант Нориланги. Ты ведь понимаешь, война между нашими странами неизбежна, это лишь вопрос времени. А силы примерно равны. И поэтому воспользоваться моей чародейской силой в военных целях – о, это очень вкусный кусок! Но есть и другие варианты. Тебе известно что-нибудь про такое общество – Тхаарину?

– Ага, слышал, – признал я. – Было такое тайное общество в старину, туда входили самые разные чародеи и волшебники. Что-то вроде цеха, как у ремесленников. Чародеи сдавали туда ежегодно определённую каждому сумму, а взамен общество помогало им в разных житейских затруднениях.

– Верно, – похвалил господин. – Молодец, хорошо тебя учили. Только вот тому не научили, что Тхаарину и в наши дни есть. Не столь могущественный, как раньше, поскольку нас, чародеев, век от веку становится всё меньше. Но, однако же, есть. И тамошних верховодов вполне может заинтересовать источник моей силы. Разумно?

– Вполне, – согласился я. – А вы точно знаете, что Тхаарину до сих пор действует?

– Мне приходилось общаться с его членами, – сухо ответил господин, – и удовольствие то было, прямо скажем, невеликое. Но я ещё не закончил перечислять варианты. Напоследок я приберёг тот, который и оказался верным.

– Ну и какой же? – слегка напрягся я. Понимал уже, что он скажет, но всё-таки надеялся, что пронесёт, что упустил я в своих раскладах какую-то штуку.

– Праведный Надзор, – сглотнув, сообщил он.

– Но ведь всем известно, – терпеливо начал я, – что Праведный Надзор запрещён уже восемь лет, с тех самых пор, как свергли короля и установился Новый Порядок. И более того, многих надзорных братьев казнили, остальные же канули невесть куда.

– А теперь поговорим о том, что известно не всем, – столь же терпеливым тоном подхватил господин. – А именно: Праведный Надзор никуда не делся, он по-прежнему существует. Да, подпольно, да, на словах Доброе Братство от Надзора отрекается, на деле же вполне поддерживает. У Праведного Надзора и деньги, и тайные темницы, и свои люди в самых разных кругах. Есть накопленный за сотни лет опыт сыска, и цели остались прежними: наказывать всякое отклонение от истинной веры, пресекать чародейство и прочее служение тьме. Я ничего не упустил?

Вот и настал он, тот миг, когда пришлось мне сказать правду. А что мне, братья, оставалось? Спешно сочинять что-нибудь про Дыню?

– Истинно так, господин мой, – подтвердил я. – Но только Надзор сейчас уже не тот, что в прежние годы. Сами знаете, сколько при Старом Порядке было в нём людей случайных, а то и вредных. И сребролюбцы там водились, и сластолюбцы, и просто болваны. Позорили святое дело. Нынче же очистился Надзор, в нём только те остались, кто не о своём печётся, а о праведном. Оно и понятно: сейчас надзорный брат ни власти не имеет, ни роскоши, ему приходится скрываться от Стражи и Тайного Пригляда, его проверяют и свои. Ибо извлекли из прошлого уроки, и теперь Надзор фигнёй не мается.

– Давно ты у них? – участливо спросил он.

– Если до осени доживу, пять лет исполнится… – А какой смысл был скрывать?

– И кто ты там? Послушник?

– Младший надзорный брат, – поправил я. – Два года уже как посвящение прошёл.

– А знаешь, как я окончательно убедился, что тебя прислали из Надзора? – усмехнулся он. – Гоххарса помогла. Вернее, сама эта неожиданная история с графом Баалару и его братом Алишем. Я ведь не случайно так подробно расписывал юному графу, какое трудное дело, что сам, скорее всего, не справлюсь. Понимал, что ты слушаешь и что отправишь своим донесение. Так вот, только Праведный Надзор мог выступить против магов Гоххарсы. Тайный Пригляд не стал бы этого делать, потому что многие начальствующие благоволят обществу. Вкусна вечная молодость, правда? Ночные просто побоялись бы. Нориланга не стала бы связываться, потому что в разгроме гнезда Гоххарсы нет ей никакого проку. Тем более, незачем это Тхаарину, ведь члены Гоххарсы туда входят и исправно платят положенное. И только Праведный Надзор кровно заинтересован в истреблении этих упырей. Кстати, благодарю за помощь. Сам бы я против их магов не выстоял, даже по горло силой накачавшись.

– А зачем вы вообще туда полезли? – задал я давно мучивший меня вопрос. – Ну, то есть, не только туда, но вообще. Зачем помогали вдове, зачем помогали Баалару, зачем исцелили сына зеленщицы? Ну и многим другим, как я понимаю, помогли тайным искусством. Зачем? Вы ж денег с них не брали…

– Видишь ли, Гилар, – ответил господин тихо, – когда я заключил договор с демоном, то прекрасно понимал, что обрёк свою душу преисподней. Но мне хотелось всё-таки не слишком её замазать в жизни земной. Нет, не думай, что я творил чародейством добрые дела и надеялся, будто за них мне будет от Изначального снисхождение. Какое уж тут снисхождение, коли я остаюсь в договоре с демоном? Да, мне в любом случае гореть в чёрном пламени преисподней, буду ли я помогать людям, не буду ли. Но всё-таки пусть чёрное пламя жжёт не чёрную душу. Поэтому, заключив договор ещё с тем, первым демоном, я дал вдобавок и обет: всякому, кто попросит у меня чародейской помощи ради доброго дела, оказать её, и безвозмездно. Я не Творцу Изначальному дал этот обет, а самому себе. Мне – понимаешь, мне! – не всё равно, каким я останусь. Пускай от этих добрых дел мне ни в этой, ни в будущей жизни не будет никакой пользы – но я всё равно не откажу нуждающемуся. Всё это может показаться тебе увёрткой, оправданием, но я говорю правду, младший надзорный брат!

Я ничего ему не ответил. Да и что мог ответить, тут опытный душепопечитель должен разбираться, а мне куда, безусому? Вот как придём в укрывище, думал я, может, попросить наистарейшего брата Ахимасу поразмыслить, как в таком случае быть? Душа-то, с одной стороны, обречена, а с другой, пока что живая она. Вроде и в когтях демонских, а вроде и не разодрана ими в клочья. Можно ли тут надеяться на милость Творца? Поможет ли заступничество пребывающих на третьем небе праведников?

– А помните, – спросил я про другое, – тогда мы с Баалару домой вернулись, вы в кабинете изумруд свой оставили. Случайно так вышло, или с целью?

– С целью, Гилар, – в голосе его уже не было ни страсти, ни язвительности, а была лишь усталость. – Ещё одна проверка. Хотел посмотреть, тронешь ли ты камень. Изумруд ведь сохраняет память о прикосновениях. Любой обычный мальчишка-лакей на твоём месте обязательно бы не утерпел, потрогал. Да и неопытный нюхач тоже. Но ты удержался.

– А наукам зачем учили? И воинским умениям? – мне и впрямь было занятно это выяснить.

– Потому что ты мне стал интересен, Гилар, – спокойно тветил господин. – Не как нюхач, а как живой человек.

И вот тут-то оно и случилось! Едва договорил он, как охнул и повалился наземь. Я тут же повернулся к нему.

Нет, братья, не болт арбалетный, не голодный по весне медведь! Всего лишь еловый корень, некстати подвернувшийся ему под ногу. Однако и того хватило, чтобы господин Алаглани растянулся поперёк тропинки и чуть не выл от боли.

– Как глупо! – это первое, что прошептал он, когда вообще смог говорить. – Помоги сесть.

Я прислонил его спиной к стволу той самой вредной ёлки, чей корень присёк нашу интересную беседу.

– Осторожно сними мне правый башмак и закатай штанину, – велел он. Зрачки у него расширились, видно, сильно болело.

На первый взгляд, нога была как нога. Ну, то есть непохоже, что переломана.

– Это или вывих, или растяжение связок, – сообщил господин, поймав мой вгляд. – Если вывих, ты, надеюсь, умеешь вправлять? Если нет, объясню на словах.

Он подтянул ногу и принялся ощупывать её своими длинными и тонкими пальцами. Иногда кривился от боли, иногда удовлетворённо хмыкал.

– Растяжение, – подытожил он наконец. – Сейчас убедимся. Помоги-ка мне встать, да будь настороже. Если всё же вывих, то ступить я не смогу, свалюсь от боли. Тогда ты меня подхватишь.

Всё-таки это оказалось растяжение. Худо-бедно, а сумел он сделать несколько шагов, опираясь на моё плечо. А я в мыслях клял себя за преждевременную радость. Исполнил, называется, работу! И как теперь его до укрывища вести? Ладно хоть не перелом!