Текст книги "Тайна аптекаря и его кота"

Автор книги: Виталий Каплан

– Ну… – замялся Баалару Хидарай-тмаа, – может, потому что иных наследников у него не осталось? Вы, должно быть, знаете, все сыновья князя погибли в тааранском побоище пятнадцать лет назад, не успев оставить потомство. А единственная дочь его, ныне уже скончавшаяся – Хандарагу приходится тёткой… И год назад он позвал к себе Хандарагу и объявил его своим наследником, подписал при нотариусе бумаги. А как ушёл нотариус, он ему о том деле поведал… то есть о вас.

– Послушайте, блистательный Баалару Хидарай-тмаа, – суровым тоном заговорил господин, – скажу вам вот что. Чем бы ни окончился этот наш разговор – передайте своему однокласснику, чтобы ко мне он не обращался ни по какой надобности, исключая разве что медицинскую. Он передал вам своё… гм… наследство – так пусть знает цену такому решению. Вы меня поняли?

Графёныш кивнул.

– Теперь о вас, блистательный. Я попрошу вас предельно спокойно и внятно изложить обстоятельства, вынудившие обратиться ко мне. Ибо, не зная ничего, ничего нельзя и обещать, как сказано у поэта:

 
Кто тщится выполнить желание чужое,
Не ведая сплетения деталей,
Подобен тот влюблённому, который
Своей избраннице готов преподнести
Все три луны, сорвав их в чёрном небе,
А также звёзды нанизать на шнур из шёлка
И подарить красавице. Да только
Безумцу недоступны те просторы,
И выслушав пустые обещанья,
Любая дева предпочтёт иного,
Который ей не звёзды, а рубины,
Не луны, а горсть золота подарит.
Вот потому, не зная обстоятельств,
Ни за какое дело не берись.
 

– Хорошо, – кивнул блистательный. – Я вам, конечно, всё расскажу. Дело в том, что у меня есть… то есть был… в общем, мы с Алишем были как братья. Его мать была моей кормилицей, и хотя она считалась холопкой, но в нашем доме её все любили и уважали, Алиш у неё младший, а четверо сыновей сейчас уже взрослые, женились, в нашей деревне Лисий Хвост живут… но я не про деревню, я про Алиша. Мы даже родились в один день, и меня дали ей выкармливать грудью. И сколько я себя помню, мы всегда вместе с Алишем были.

– Алиш, – перебил его господин. – Интересное имя, в наших краях редкое.

– Да, господин лекарь, – подтвердил графёныш, – дело в том, что кормилица моя, Исиганаши, с севера, из арнилойских болот. Её предки больше сотни лет назад бежали оттуда на земли Державы, я не знаю, что там случилось, Исиганаши не рассказывала. Только ещё её бабушка с дедушкой нашему роду служили.

– Служили – или были холопами? – уточнил господин.

– Ну… – сцепил посетитель пальцы, – я толком не интересовался деталями… Может, её отец уже продался в вечное рабство моему деду… в общем, у нас никто про это и не думал, и мы с Алишем были как братья. Играли вместе, спали, дрались, и шлёпала нас Исиганаши, не разбирая, кто считается рабом, а кто господином. Я вообще про эти вещи узнал только в шесть лет, когда случилось Низложение… Тогда отец мой срочно всем своим холопам дал освобождение и подарил земли, чтобы они не попали под указ Высокого Собрания о переселении дворовых людей. Еле-еле успел, ему один знакомый, служивший тогда в земельно-учётном ведомстве, шепнул.

– Ну, это, конечно, благородно с его стороны, – заметил господин, – но не пора ли перейти к сути ваших неприятностей?

– А суть в том… – тихо заговорил блистательный, – что я его предал… Алиша. Моего друга… моего брата…

По нему видно было, с каким трудом выдавливает он каждое слово. А произнеся эту фразу, он уронил голову на сцепленные ладони и заревел. Громко, позорно, как мелкий пацанёнок, пойманный на покраже варенья.

– Успокойтесь, блистательный граф, – господина, как мне показалось, совсем не тронул его плач. – Не забывайте ни о высоте вашего происхождения, ни о серьёзности вашего дела. Если вы и впрямь нуждаетесь в моей помощи, то давайте не тратить время на глупости.

Похоже, эти слова на графёныша подействовали. Он замолчал и принялся что есть силы вытирать ладонями щёки.

– Я предал его… – повторил он глухо. – А получилось так: пришли ко мне в гости трое одноклассников, с которыми я раньше не особо дружен был, но хотел сблизиться. Потому что Хайдари-тмаа лучше всех в классе фехтует, Базиарай-тмаа самый смелый, он уже дважды с десятиклассниками дрался на дуэли, а Рианости-тмаа самый весёлый, над его шутками все покатываются, и если уж он кому даст прозвище, то прозвище в точку, намертво к человеку прилепится. Мне давно хотелось с ними подружиться, но они меня не принимали в свою компанию. А тут мне на день рождения отец подарил ариналакскую музыкальную машинку. Там такие рычажки есть, и двигая их, можно самые разные мелодии составлять, и машинка их сама играет, пока завод действует. Вот я и пригласил ребят посмотреть.

– Пока ничего ужасного не вижу, – хмыкнул господин. – Что же было дальше?

– А дальше было так, – вздохнул мой высокородный сверстник. – Пришли они и увидали Алиша, который как раз возле машинки сидел и рычажки выставлял. Спросили, кто таков, и когда узнали, что слуга, бывший раб, стали потешаться над ним. Всякие гадости говорили… например, часто ли он моется, ибо несёт от него как козла. Или спрашивали меня, держу ли я его в строгости, сажаю ли на цепь, секу ли розгами. И почему на нём рабского ошейника нет… ну и всё такое.

– И как же вы себя повели, блистательный? – сухо спросил господин.

– Я… – дыхание у графёныша прервалось, – я мерзко и подло себя повёл! Я вместе с ними смеялся, поддакивал и самого себя убеждал, что это просто шутка. А на самом деле я просто боялся, что если возмущаться стану, они не захотят со мной дружить. И совсем тогда не думал, как Алиш всё это выносит.

– По крайней мере, хорошо уже то, что вы честно сейчас об этом рассказываете, – заметил господин. – И пытаетесь понять свои внутренние побуждения, не прибегая к столь частому среди людей самооправданию. А вот чем вы можете объяснить поведение одноклассников?

Высокородный Баалару Хидарай-тмаа судорожно вздохнул.

– Только, прошу вас, пусть слова мои останутся между нами… Дело в том, что все трое они… как бы это сказать… недолюбливают Новый Порядок. И у них есть к тому поводы. У Хайдари-тмаа казнили деда, он отказался присягать Высокому Собранию. У Базиарай-тмаа два года назад посадили в Башню Закона двоюродного брата, по Арахайскому делу. Вроде как знал о заговоре и не доносил. И хотя его не осудили с прочими заговорщиками на казнь, но он умер в заключении. То ли от пыток, то ли просто от холода и голода. А у рода Рианости-тмаа отобрали в казну большую часть земель, потому что отец его поссорился с каким-то членом Высокого Собрания. Ну и к тому же у всех у них в год Низложения отобрали дворовых людей. В общем, когда они увидели Алиша и узнали, кто он такой, то, наверное, подумали, что вот бывший раб стал ровней своему господину, и всё из-за Нового Порядка. То есть как бы Алиш оказался виноват в их семейных бедах. Потому они на него и набросились.

– Это понятно, – кивнул господин. – Собака кусает палку, не в обиду будь сказано их сиятельствам. Но что же было дальше?

– После того, как они ушли, Алиш не сказал мне ни слова. А ночью я просыпаюсь… ну, выйти по нужде… и чувствую, что-то не так. Нет Алиша. Он же в моей комнате спал, на диванчике. Я сперва подумал, что он тоже по нужде… но его ни в отхожем месте не было, ни на дворе. Я до утра ждал, спать не мог, а утром уже всех на ноги поднял. Отец выслал слуг искать, сообщил в городскую стражу… но без толку. Вот уже неделя прошла, а найти Алиша не можем. Я понял, что обиделся он и ушёл из нашего дома. Не на этих идиотов обиделся, а на меня, что я подлизывался к ним.

– Ну и что же вы предприняли, блистательный? – голос у господина был скучным и каким-то серым.

– Я… Я всех троих вызвал на дуэль! – вскричал посетитель.

– А, ну конечно же, – покивал господин. – Дуэль – лучшее средство решить задачу. Победив негодяев на дуэли, вы думали тем самым вернуть своего молочного брата?

– Нет, конечно, – грустно признал графёныш. – Но если бы я этого не сделал, то запятнал бы свою честь. Не в обиду будь вам сказано, господин Алаглани, но любой человек благородного происхождения понимает такие вещи без слов.

– Ну-ну, – хмыкнул господин. – И что же ваши противники?

– Они отказались драться. Хайдари-тмаа сказал, что было бы недостойным делом убить меня на дуэли, поскольку я как следует саблю в руках держать не умею, Базиарай-тмаа сказал, что дуэль в данном случае невозможна, ибо при любом её исходе неизбежен донос в Пригляд, а он не хочет лишних неприятностей своему роду, и без того пострадавшему от Нового Порядка. Рианости-тмаа – тот передал через слугу записку, что считает повод для поединка ничтожным, однако же готов принести мне извинения, ибо щадит мои расстроенные нервы.

– Ладно, это уже неинтересно, – заговорил господин. – Насколько я понял, именно тогда вы стали искать, кто бы мог помочь, и ваш одноклассник поделился своим «наследством»?

– Именно так, – кивнул графёныш.

– Что ж, давайте обсудим, – предложил господин, встав из-за стола. Кота он осторожно снял с колен и посадил в своё кресло. – Итак, вы думаете, что я смогу отыскать вашего Алиша, подобно той… гм… вещи старого князя. Что мне на это ответить? Первое – даже если я возьмусь за это дело, то не могу дать никаких гарантий. Второе – при любом исходе я требую от вас строжайшего хранения тайны. Третье – прежде, чем я начну действовать, мне придётся удостовериться, что вы именно тот, кем себя назвали, и что в ваших словах нет ни капли лжи. Проверку, если не возражаете, произведём незамедлительно, но должен предупредить о серьёзной опасности сей процедуры.

И он растолковал графёнышу всё то, что говорил вдове Анилагайи. И про флюиды, и про линзу, и про возможность прямо сейчас встать и уйти, не подвергая себя смертельному риску.

– Разумеется, я готов пройти любое испытание! – заявил наследник рода Хидарай-тмаа.

И прошёл. Да и без изумруда было видно – не врёт. Сами посудите, почтенные братья – не мог этот парень быть человеком Пригляда. Слишком уж высокороден и слишком юн. Чтобы такого подчинить, нужны особые обстоятельства. К примеру, чтобы вся его родня по обвинению в заговоре сидела сейчас в Башне Закона и ждала приговора. А что с родом Хидарай-тмаа всё в порядке, и без изумруда понятно. Потому что случись иное – весь город бы о таком шумел.

– Что ж, – сказал господин, убирая изумруд в ящик стола. – Теперь у меня не осталось сомнений в вашей искренности, блистательный Баалару Хидарай-тмаа.

– Если можно, – сказал вдруг наследник рода, – зовите меня просто Баалару, без титулов. Знали бы вы, как эта пышная титулатура утомляет…

– Ну, как изволите, Баалару, – не стал спорить господин. – Теперь к делу. Как вы понимаете, искусство, подразумеваемое вами, весьма опасно, причём в разных смыслах. Начну с простого. Вы понимаете, почему именно следует держать всё это в тайне? Сейчас, на девятом году Нового Порядка, когда нет уже, вроде бы, оснований бояться Праведного Надзора?

– Ну… – неопределённо протянул разрешивший называть себя попросту личным именем. – Наверное, всё равно возможны какие-то неприятности…

– Совершенно верно, – кивнул господин. – Неприятности возможны самые разносторонние. Потому что одно дело – закон, а другое – действительное положение вещей. Тайное искусство – это сила, это, если угодно, оружие. А любую силу, любое оружие… всегда найдутся желающие прибрать к рукам. Как вы думаете, почему я до сих пор жив, уважаем в городе, имею неплохой достаток и могу время от времени оказывать нуждающимся услуги известного рода? Лишь потому, что об этом самом, как вы выразились, искусстве никто не знает. Все воспользовавшиеся им хранят молчание… хотя случай со старым князем и его наследником меня изрядно покоробил. Стоит узнать о моих способностях кому угодно… вовсе не обязательно Пригляду. Особый сыск в Нориланге тоже был бы заинтересован… равно как и ночные короли города, и заговорщики, мечтающие восстановить корону, и многие другие, кого и упоминать не стоит.

– Я понял, – кивнул Баалару.

– Вот и хорошо. Теперь о второй опасности. Опасность тут исходит от самого искусства и направлена на того, кто им пользуется. Это не каллиграфия. С такими силами шутить не стоит. Помогая вам, я подвергаю риску и свою жизнь, и свой рассудок. Вы понимаете, что из этого следует?

– Понимаю! – твёрдо сказал Баалару. – Опасный труд требует достойного вознаграждения. Я готов отдать всё, что у меня есть…

– А что у вас есть, Баалару, кроме этой харамайской сабли и каких-нибудь безделушек в детской, вроде музыкальной машинки? – усмехнулся господин. – Всякому отроку, конечно, неприятно, когда ему напоминают о возрасте, но вы пока ещё не достигли совершеннолетия, а кроме того, не вступили в права наследования, и дай вам Творец как можно позднее вступить… Поэтому заплатить вы мне никак не можете. А ваш почтенный отец вряд ли станет платить за вас – вы же, надеюсь, не собираетесь поставить его в известность, куда и зачем ходили?

– Я… я напишу закладное письмо… как это называется… вексель, – предложил Баалару. – И когда придёт время… вы можете его предъявить в суде…

– Не говори глупостей, мальчик, – морщинки над носом господина опасно сузились. – Золото и серебро я беру только за лечение больных. Особое же искусство несовместимо с требованием денег. Всем, кому помогаю – я помогаю бесплатно. Но при этом считаю себя вправе при каких-нибудь обстоятельствах воспользоваться помощью своего клиента. Разумеется, если он сможет и захочет её оказать. Если я смогу вам помочь – вы когда-нибудь, пускай многие годы спустя, тоже мне поможете, в разумных пределах. Устраивает?

– Ага! – совсем не по-графски вскричал Баалару.

– Что ж, коли мы обсудили и этот вопрос, то пора перейти к делу.

Господин вытащил из дальнего шкафа уже знакомые мне зеркала и зажёг три свечи.

– Сядьте прямо, Баалару! Расслабьте руки, а ещё лучше, отцепите вашу саблю, ибо лишний металл может нам помешать. Вот так. Теперь глядите на пламя и вспоминайте внешность вашего Алиша.

Я напрягся. Если сейчас в зеркалах возникнет изображение – значит, всё хуже некуда, значит, я давно разоблачён и вообще непонятно, почему доселе жив. Но в зеркалах не отражалось ничего, кроме колеблющихся огоньков свечей.

Продолжалось это долго – наверное, четверть часа. В кабинете стояла тишина, молчал Баалару, молчал господин, не подавал никаких звуков кот. Наконец господин негромко заговорил.

– Достаточно, блистательный. Теперь я представляю, кого искать. Но если вы думаете, что я прямо сейчас сумею найти вашего друга и брата, то заблуждаетесь. На это потребны и время, и особые средства. Посему так: приходите завтра в этот же час – надеюсь, к тому времени я уже буду знать, где находится Алиш, и тогда придёт черёд думать, как его вернуть. Сейчас идите домой. И вот ещё что. Визит в мой дом вам, скорее всего, не удастся скрыть. Кто-то наверняка вас видел, шепнут одному, другому, и пойдёт. Поэтому нам с вами потребуется внятное объяснение. Итак, вас очень беспокоят прыщи на подбородке, и вы пришли выводить их к наилучшему столичному лекарю. Ведь род Хидарай-тмаа не станет экономить и обращаться к цирюльникам. Усвоили?

– Ага! – поднимаясь с кресла, подтвердил юный граф.

– Кстати, когда прыщи сойдут, заплатите пятнадцать огримов, – в спину ему бросил господин. – Надеюсь, тут уж отец ваш не поскупится.

Я успел выбежать из-за ковра и, почтительно кланяясь, встретил Баалару перед дверью кабинета.

– Пойдёмте, высокородный господин, – заботливо тараторил я. – Осторожней, не споткнитесь на ступеньках. Скользкие они…

Что правда, то правда. Пока господин с графом беседовали, Дамиль успел лестницу вымыть.

Лист 21

Вечер у нас тоже интересно прошёл. Как поужинал я на кухне (Амихи от щедрот половинку медового пряника добавил) и зажёг в кабинете люстру (ох, и муторное же это дело!), господин велел мне в гостевое кресло садиться. В смысле, опять изучить моё драгоценное здоровье. Зеркала даже и не убирал после графёныша, только оплывшие свечи заменил.

Я, конечно, скривился. Знаю я эти проверки! Опять приснится пакость какая-то, и долго ещё помниться будет. Ну вот не верю, что это для здоровья нужно. То есть если и нужно, то уж точно не для моего.

– А может, не надо, господин? – для порядку поворчал я, устраиваясь в кресле поудобнее. – Недавно ж только проверяли?

– Надо, Гилар, надо, – сухо ответил господин. – Мне лучше знать.

Можно было и дальше с ним собачиться, но я не стал. Всё равно же ничего не изменить. Так что принялся я, как и велено, глядеть на свечи и вспоминать, что мою душу грызёт. А её ведь много чего грызёт, червей в ней, сами понимаете, изрядно скопилось. И все жирные такие, кусачие…

Ну, как и раньше, задрожали огоньки свечей, расплылись, пошли крутиться жёлтыми кругами, и почудилось мне, что круги эти один за другим выстраиваются, и получается этакая то ли труба, а то ли кишка, и затягивает меня туда какая-то равнодушная сила. Зазвенело в ушах, а в глазах не то чтобы потемнело, а посерело как-то, словно туман сгустился, а как рассеялся он, обнаружил я себя в подполе.

То есть там, в трактире. Был у нас, конечно, и подвал, где запасы хранились, и ледник, а был и малый такой подпол, на кухне, там овощи держали, которые на сегодня-завтра предназначены. Люк туда квадратный вёл с медным кольцом, поднимешь люк, и вниз лесенка на семь ступенек. А внутри тесно, четыре локтя всего в ширину и локтей семь в длину. Ящики деревянные вдоль земляных стенок стоят, а в ящиках – и морковь, и репа, и свёкла. Дальняя стенка из досок сбита, только вы б её на моём месте не увидели, потому что не было огня, в полных потёмках я сидел. И если бы не приходилось мне бессчётное число раз туда с лучиной лазить за припасом, о деревянной стенке и не знал бы. А так – выручила.

В подполе я почему сидел? Дядюшка Химарай засадил на ночь. В наказание за то, что поднос с мисками уронил, когда заказанный ужин купцам из Верхнего Амглуса нёс. Закружилась голова – то ли с устатку, то ли жар поднимался, поскольку одна из сестриц-лихорадиц уже день как поцеловала меня. Ну, знаете, есть в народе такое поверье. Как поцелует, так, значит, и начинается… Короче, миски вдребезги, пол дощатый в брызгах да в ошмётках… а были там куриный бульон с лапшой да свинина запечённая с овощами… Ну, понятное дело, чем кончилось. Сперва, как водится, пришлось мне штаны спустить да на лавку лечь, а там уж чёрная дядюшкина плеть вдоволь натешилась. Но порка – это ещё ладно, главное-то наказание – подпол! Потому что на всю ночь, а там мало того что зябко – там крысы! Попробуй только уснуть – мигом что-нибудь отгрызут. А прикиньте, легко ли их гонять, когда ни лучика света… И предстояло бы мне так до утра время провести, да только решил я погулять. Помните, про стенку дальнюю говорил? Так вот, пара досок в ней только на верхних гвоздях держатся, а снизу проржавели гвозди насквозь, и вытянуть их даже десятилетнему сопляку не задачка. Отодвинешь доски – и пожалуйста, огромный открывается тебе простор, гуляй под полом, там лишь кое-где перегородки. И прикинул я, какие комнаты надо мной будут, если пойти куда.

Ну да, вы правы, в полной тьме гулять непросто. А сидеть в ней, думаете, легко? Когда ходишь туда-сюда, крысы хоть опасаются, а будешь в том подполе крошечном сидеть – мигом обнаглеют. Проверено!

В общем, вылез я по ту сторону стенки и побрёл куда глаза глядят. А поскольку никуда они глядеть и не могли, то сделал я сорок шагов направо, а после десять налево. Аккурат попал под комнатку за нижней залой, где дядюшка повадился дела перетирать с мутными личностями. Личности и товары всякие из-за рубежей возили, в обход, понятное дело, мытных застав, и барахлишко сбывали – то ли просто краденое, то ли снятое с тех, кого дорожные душегубы зарезали. Коли дядюшка меня на ночь в подпол сажал, я частенько под ту комнатку приходил, послушать. Всё ведь слышно, пол тонкий, всего в два слоя двухпальцевые доски положены, и мой потолок – а стало быть, дядюшкин пол – тянулся всего в вершке от моей макушки лохматой. А если приложить левую ладонь к этим доскам, а правую – к правому же уху, то каждое слово разобрать можно, даже тихонько сказанное.

Зачем, спрашиваете, я подслушивал? Ну, первую причину я уже вам растолковал – из овощного подпола уйти надо было, не сражаться же впотьмах с крысиным племенем. Вторая причина – раз уж ночью поспать не получится, то хоть не так скучно будет. Иногда там, в комнатке, очень даже занятные вещи говорятся.

Я, кстати, ещё когда только начал там слушать, решил: коли трактир мой всё же по закону и наследственному праву мне достанется, то продам я его поскорее, хоть и за малую цену, и уйду подальше. Потому что при отце трактир был трактир, в нём и перекусить могли, и повеселиться, и переночевать, а как дядюшка всё в свои потные руки прибрал, превратилось наше заведение в воровское логово. Ох, недаром же он, дядюшка, всю прислугу поменял, ещё при матушкиной жизни… матушке, впрочем, до того дела не было, она к тому времени из комнатки своей уже не выбиралась. И публика постепенно поменялась у нас. Раньше всё местные заходили, из ближних деревень, а сейчас – незнакомые какие-то, и не всегда по виду поймёшь, какого полёта птица.

Так вот, стою под этой тайной комнаткой, которую сам про себя прозвал я злоумышленей. Ну как вот есть спальня, едальня, парильня, цирюльня, так у нас там – злоумышленя. Левой рукой о доски опираюсь, правую у уха держу, а ногой время от времени притоптываю, чтоб, значит, крыс пугнуть. Нет, почтенный брат! Сверху сей топот никак услышан быть не мог. А если и почуяли бы какой звук, так решили бы, что это крысы в подполье шумят. И правильно бы решили.

Да, верно, холодно там было. И время-то уже нежаркое стояло, листва почти вся облетела, поутру лужи тонюсеньким ледком уже затягивались. А на мне – рубаха холщёвая, до дыр изодранная, да штаны ничем не лучше. Но от холода и польза имелась – не так больно было иссечённому телу. Я к тому ж и капустный лист куда надо приложил – на ощупь, ясное дело, капусту нашарил, как только сверху люк за мной захлопнулся.

А в злоумышлене разговор идёт неспешный. Чую по голосам – дядюшка и те самые купцы, до которых я заказ ихний не донёс. Купцы, как уж сказал я, из Амглуса, а Амглус – это уже за восточным рубежом Державы.

– Нет, почтеннейший, – дядюшка внушительно так вещает, – за такие дела вы лучшей цены не найдёте. Можете, конечно, к хромому Басадару обратиться, он меньше запросит. Да ведь надует, старая крыса, уж мне ль его повадки не знать! Вы всё получше обмозгуйте, я ж не тороплю. Да и куда торопить-то, в эту ночь всё одно из-под крыши никуда, сами ж знаете, Зелёный Старец на небо выкатился. Храни нас Творец и Святое Его колесо!

– Так-то оно так, – возражает один из купцов, судя по басу, тот, что пониже да потолще, – но времени-то мало, до снега всё успеть надобно. А на заставах нынче прямо как не люди, а волки в доспехе! Пяти огримов с носа им уже и мало, семь требуют. А тут вы ещё… ну не в убыток же себе нам работать, чубыть его в хрынду.

– Да всё так, – соглашается дядюшка, – но у меня ж тоже интерес имеется. Вот кабы седьмую долю мне предложили, то был бы у нас совсем иной разговор, и много чем посодействовал бы, у меня и к Раихалалю ниточки имеются.

– Ха, седьмая доля! – тут уж второй купец вмешался. – Всего-то нужна от вас, почтеннейший, такая мелочь, а вам седьмую подавай. Если уж долю, то только десятую, но про то ведь и разговор, что дело от вас требуется разовое, и потому речь об однократной выплате. И не о двухстах пятидесяти огримах, а не более чем о двух сотнях. Больше просто смысла нет. Вот вы старого Бадасару честили, к нему обращаться не советовали, а я так мыслю, что коли его послушать, то это он вас, не в обиду будь сказано, крысой обзовёт и предостережёт от всяких совместных с вами предприятий. Ну а как нам, людям пришлым, понять, кто ж из вас обоих прав, а кто жук хитрый? При том, что, опять же не обижайтесь, но оба вы те ещё жуки… Посему в нашем положении первым делом следует на цене экономить.

Задумался дядюшка, а пока он думал, успел я особо наглой крысе пинка дать. На звук бил, и попал же! Взвизгнула поганая тварь, метнулась подале… Не вернулась бы только с подругами. Крысы – они ж только когда толпой смелые.

– Ну, может, двести двадцать, – решился дядюшка. – И вот ещё что. Коли уж завяжется у нас с вами, сделаю малый подарочек. Мальчишку моего приблудного себе забирайте. У себя в Амглусе вы на невольничьем рынке за него и двадцать пять, а то и тридцать огримов выручите. Если отмыть, конечно. Ну или на худой конец в рудник продадите, уж всяко не меньше десятки дадут.

Замер я, и как замер – так холод со всей злости на меня и накинулся, ледяными пальцами шею сдавил.

– А что ж, самому не надобен? – усмехнулся тот, что басовитый.

– Да наглый он и ленивый, – охотно пояснил дядюшка. – Больше хлеба проедает, чем пользы приносит. Я-то по доброте, Творцом завещанной, пригрел бродяжку, да видно, зря. Уж сколько порол, а не идёт ему в толк наука. Так что если сладим мы, то завтра и забирайте.

– Так ежели он такой наглый, – подал голос который повыше, – то как бы дорогой не сбёг…

– Это дело нетрудное, – хихикнул дядюшка. – Связать хорошенько да в телегу под мешки сунуть. А ещё могу сон-травы заварить, такому мальцу много ли надо? До порубежья уж точно дрыхнуть будет…

– Ну, подарочек, конечно – оно неплохо, – задумался басовитый, – но двести двадцать многовато! Двести десять – моё последнее слово.

Поскрипел мозгами дядюшка, а потом ладонью по столешнице хлопнул.

– Ну, почтенные, быть по сему! Говорил же – всё у нас получится!

А я стоял, быть может, всего в локте под дядюшкой Химараем, и горькую дума думал. Значит, вот оно как вышло! Продал меня дядюшка, отцов младший брат, заезжим прощелыгам, а те меня в Амглусе в рабство продадут. И хорошо ещё, коли к хозяину, а то ведь и на рудник могут, на смерть верную. Очень умно дядюшка повернул. От наследника законного избавился, при котором он покуда опекуном числится, а потом, как в возраст войду, обязан будет всё хозяйство мне передать и ступать себе подобру-поздорову в свою Малую Глуховку, просо сеять. А тут как всё один к одному складывается. Пропал племянничек, и когда и как, уж и не установить будет. Среди трактирной обслуги никого и не осталось, кто отца моего помнит и меня знает. Для всех нынешних я просто мальчик на побегушках, и вздумай я заявить свои права на трактир – в лучшем случае посмеялись бы, а скорее всего, отодрали бы за уши, чтоб неподобного не сочинял. Но это пока, а что коли подрасту да к окружному исправнику заявлюсь, и свидетелей призову, кто личность мою удостоверить сможет? В окрестных деревнях такие найдутся… Нет, надо одним махом всё и решить. Я в Амглусе сгину, тут меня никто искать не станет, а через восемь лет за давностью и позабудут. Останутся тут две могилки, бурьяном заросшие, и трактир – теперь уж и по закону дядюшкин, ибо считается он не только опекуном моим, но и полноправным наследником.

Только вы, почтенные братья, не думайте, что это я тогда всё так чётко по полочкам раскладывать умел. Тогда я тоже всё это понял, но не словами, а как-то душою, что ли. Стоял и про всё забыл – и про холод, и про крыс, и про боль. И так мне худо сделалось, что прямо всего изнутри скрутило! Всего ночь осталась, а назавтра опоят меня или повяжут – и повезут на погибель.

И тогда понял я, что одно мне средство осталось. А как понял – так меня снизу доверху как молнией пронзило, и закружилась тьма, лиловыми сполохами озарённая, и заплясали перед глазами радужные пятна, и всё желтее они становились, всё меньше – а вскоре и вовсе в огоньки свечные слились. Покрутил я головой, первым делом кота увидел, на излюбленном своём месте, на том книжном шкафу, что пониже. Сверкает кот глазищами, шерсть встопорщена, усами шевелит. Потом уж господина приметил – у окна он стоял ко мне спиной и в темноту заоконную глядел, будто нашёл в ней чего занятное.

– Всё, Гилар, – сказал он не оборачиваясь, – в порядке твоё здоровье. Пахать на тебе можно. Вставай и можешь спать идти. Хочешь в чулан, хочешь в людскую. До утра ты мне будешь не надобен.