Текст книги "Тайна аптекаря и его кота"
Автор книги: Виталий Каплан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)
Лист 7
Теперь, подкрепившись и отдохнув, продолжаю свой отчёт. Мне кажется, незачем подробно расписывать всё то, что летом было, потому что ничего, по сути, и не было. События только с осени пошли, а всё лето потратил я на то, чтобы спокойно к аптекарскому дому присмотреться, к обитателям его, и самого себя тут поставить так, чтобы доверяли мне. Так что сейчас поведаю я новое – для вас, конечно, новое – не о господине Алаглани и его делах, а о слугах, которых так наскоро я описал. Не всё, разумеется, удалось мне разнюхать за лето – кое-что важное узнал я уже осенью и зимой, а кое-что и совсем недавно.
Начну со старшого нашего, Тангиля. Это, как, наверное, уже говорил я, здоровенный парень, чуть ли не на локоть меня выше, и в плечах крут. Волосы чёрные, лицо загорелое, руки все в тугих узлах мышц. У меня такие если и будут, то очень не скоро – о чём я как-то при нём вслух продумался. Тангиль вообще, как выяснилось, на лесть падок. Не скажу, чтобы особенно был он умён, но и не так прост, как Хайтару. Как вы, должно быть, помните, он в доме господина Алаглани лошадьми ведает. Вот на лошадях-то мы и сошлись. Я ведь тоже кое-что по сей части понимаю – и в трактире малость поднатаскался, и тем более потом уж. Не скажу, будто совсем уж за конюха могу, но с умом разговор поддержать – это запросто.
Зашёл я как-то на конюшню за час перед ужином – доложиться Тангилю, что мы с Хайтару бочки уже наполнили, и не надо ли ещё чем пособить. А он как раз Прыткому гриву вычёсывал. Ну, слово за слово, похвалил я и стать лошадиную, и умение Тангилево с ними, с конями то есть, обходиться, и порядок тутошний конюшенный. Сравнил с соседом нашим в Тмаа-Урлагайе, который пятерых коней держал, да только такой срач на конюшне развёл, что издали подойдёшь – и то в нос шибает.
В общем, весь этот оставшийся час мы с Тангилем проговорили. То есть, конечно, он говорил, а я только поддакивал малость и в нужных местах восхищался да простецкие вопросы задавал. И вот что удалось мне разнюхать.
Тангиль – из крепостных людей графа Югарайли-тмаа. Это юг Державы, в Лаугайе, у побережья. Жил граф не в городе, а в загородном своём поместье, а Тангиль на дворе был, на побегушках. Тому уж более семи лет случилось, как раз через год после низложения короля и установления Нового Порядка. Правда, столичные новости не очень-то до провинции докатывались, да и ничего, по сути, там не изменилось. Граф был в опале королевской, так что Высокого Собрания ему опасаться не стоило, и присягнул он Новому Порядку одним из первых. Потому земли у него не отобрали, а значит, и люди все при нём остались.
Другая беда в тот год графа беспокоила. Жена его, молодая Ксиукайли, тяжко занемогла. Сам-то граф стар уже был, пятый десяток пошёл, а красавице Ксиукайли и двадцати не стукнуло. Но начала она чахнуть и сохнуть, мучили её боли в животе, и сколько ни привозил граф лекарей городских да знахарей сельских – никто помочь не мог. Граф и без того был человеком крутого нрава, а тут и вовсе обезумел, и немало его людей тогда пострадало, под горячую руку попав.
Но вот как-то осенним вечером, когда уже чуть ли не вся листва облетела, приехал новый лекарь, которого рекомендовал графу один из прежних, не справившихся. Приехал он чуть ли не на простой мужицкой телеге, и был при нём только мальчишка-слуга. Вы уж, верно, догадались, что речь о нём, о господине нашем Алаглани. Так вот, он-то как раз молодую графиню и поднял на ноги. Как уж целил её, про то никому из дворовых неведомо было, но болезнь отступила.
Неделю он над ней бился и к концу той недели хворь изгнал. Только вот вышла незадача – когда уже пришло время лекарю уезжать, выяснилось, что пропал его мальчишка. Куда-то делся – то ли сбежал, то ли по дурости в лес погулять ушёл. А это же Юг, там леса не то что вокруг столицы – там и змей ядовитых полно, и тигры водятся, и чёрные росомахи. Порвут как нечего делать, даже костей не останется. Конечно, граф отрядил людей искать пропавшего пацана, да без толку – тот как сквозь землю провалился.
Ну, граф, недолго думая, решил лекарю-спасителю потерю возместить. Кроме щедрой платы, само собой. Так и вышло, что подарил он ему Тангиля, и даже, на старый манер, хартию про то составил. Хотя по новым-то законам нельзя продавать человека без земли, а можно продавать только землю с людьми, да только кто ж их, новые законы, вдали от столицы соблюдает? Да и там-то не очень.
В общем, привёз господин Алаглани десятилетнего Тангиля в столицу. Тогда у него этого дома ещё не было, квартировал он у одной старенькой вдовы. Но как приехали – купил господин Алаглани этот дом и многое после к нему пристроил. Тангиль сказал, будто куплен дом на деньги, полученные от старого графа, но что-то мне плохо в такое верится. Сколь бы ни был щедр граф, а всё же явно господину лекарю пришлось ещё деньги докладывать. Может, у ростовщика занял, а может, скоплено было – про то Тангиль, ясное дело, ни сном ни духом.
Ну, поначалу Тангилю трудно тут пришлось – огромный дом, огромный огород, а он один, и хоть крепкий был и жилистый, но десять лет – это всего лишь десять лет. Я, конечно, покивал понимающе, трактир свой вспоминая.
Что же до господина Алаглани, то был он с Тангилем не то чтобы особо суров, но строг и сух. Наказывал редко и только за большую вину, однако же работой нагружал и требовал во всём тщания. Первый год вообще не платил, а потом начал, сперва грош в месяц, а потом, как подрастал Тангиль, всё более. Впрочем, Тангиль недолго надрывался один – вскоре, как вселился господин Алаглани в свой новый дом, так начал набирать слуг. За семь лет их тут немало переменилось, но никогда не было больше десятка. Пытался было господин Тангиля лекарским премудростям учить, но не пошло у него это дело – в отличие от Халти. Зато к лошадям сердце Тангилево всегда трепетало, и лет с двенадцати он тут единолично за конями смотрит.
Ещё рассказал Тангиль про кота. Господин Алаглани завёл его вскоре после того, как в столицу они вернулись, ещё даже до покупки дома. Тогда кот уже взрослым был и не сильно отличался от себя нынешнего. И вот что интересно – нет у этого кота имени. Очень господин кота любит, чуть ли не всегда с собой таскает. И сам, между прочим, кормит его и даже убирает за ним. Представляете? Нагадила рыжая скотина – и господин лекарь самолично за тряпку хватается. А кот ведёт себя так, будто он здесь самый главный. И ведь верно! Никому из слуг не дозволяется кота не то что обидеть, – но даже и погладить! Были тут разные, рассказал Тангиль. Кто камнем кинет, кто за хвост дёрнет. А кот – шлёп лапой когтистой, и пожалуйте, царапины. Красные метки их тут называют. И не было ни одного случая, чтобы помиловал господин. Причём ладно бы высек – нет, пальцем не трогал, но когда на следующий день, а когда и в тот же приезжала на двор телега. Сажали туда отмеченного – и увозили в неизвестность.
– Ты, – предупредил меня Тангиль, – смотри! Не вздумай кота шугануть или ещё что. Сразу красную метку получишь – и жди тогда телеги!
А кот, между прочим, всюду по дому и по двору шастает. Пользы от него ни малейшей – ни мышей, ни крыс не ловит. Зато неприятностей – сколько угодно. Работая, надо смотреть, не крутится ли рядом его величество кот, не пришибёшь ли его случайно, вёдра таская или полы надраивая.
Очень много полезного узнал я из разговора с Тангилем. Перво-наперво – семь лет назад господин наш лекарь-аптекарь неожиданно разбогател. Сами судите – комнатку у вдовы снимал, на мужицкой телеге к графу приехал, одного лишь слугу имел. И вдруг, почти мгновенно – и огромный дом с огромным садом, и оделся роскошно, и драгоценности у него завелись. Взять хотя бы тот изумруд на цепочке – по словам Тангиля, господин его вскоре после покупки дома приобрёл. Хоть режьте меня, а не поверю, что на всё про всё графской платы хватило. Кстати, вы же знаете, я, как появилась у нас связь, навёл справки. Не столь уж и богат был семь лет назад старый граф. Не стал бы платить за спасение жены деньги, равные стоимости чуть ли не половины его имения.
Второе – как часто меняются тут слуги. Выходило, что в среднем не шибко долго они тут держатся. За семь лет всего через дом прошло их пятнадцать, считая и меня, и только Тангиль тут с самого начала. А некоторых, бывало, и через неделю сплавляли. Причём, что интересно, никто не уходил своей волей. Либо после восемнадцати, с почётом, с деньгами да письмами рекомендательными, либо с позором – на телеге. Можете считать очередной, не помню уж какой по счёту, странностью.
Третье – оказывается, многие молодые лекари просились в ученики к господину Алаглани, но тот всем отказывает. Если кого и учит, то только из слуг, как вот Халти, а до Халти ещё двое было, Гайтар и Бусинай. Спрашивается, почему? То ли неохота возиться, то ли и впрямь есть что скрывать.
Вот если всё услышанное от Тангиля сложить с услышанным от других, то очень, очень интересный узор может сложиться.
Это я про Тангиля рассказал, а теперь поведаю про Алая. Только там история ещё извилистее оказалась.
Уж я вам говорил, что с Алаем подружился, но, конечно, не сразу это получилось, пришлось постараться. Но постараться не как с угрюмыми братцами-поварами. Там-то я сперва тайну разнюхал, а уж потом дружбу наладил, а тут наоборот вышло. Вообще, подружиться с человеком приветливым да весёлым может быть не в пример сложнее, чем с мрачным и нелюдимым. Почему, спрашиваете? Да потому что весёлый и приветливый будет вам улыбаться, с ним легко беседу завязать, он не станет вас дичиться… да только всему этому какова цена? Действительно ли он по расположению сердечному к вам открыт, или просто по свойствам природы своей? Нужны ли ему именно вы – или просто он сей момент в собеседнике нуждается, уж какой есть… С угрюмцем хотя бы видно, как он к тебе относится, а с весёлым – поди разбери.
А именно приветливым да весёлым Алай и был. Внимательно я к нему приглядывался да прислушивался, свой интерес никак не выказывая. Месяца полтора по меньшей мере. И вот что понял: умнее Алай, чем поначалу может показаться. И не такой уж он весельчак, если вдуматься. А если речь его послушать, да не один раз, а помногу, словечки его припомнить да обороты всякие, то ясно станет – не из простых этот парень. Не трактир у него за плечами и не скобяная лавка. Но и не Доброе Братство… Тут книжной премудростью пахнет, но мирской премудростью. И повадки… что с детства впечаталось, то, как ни старайся, не скроешь. Ладно я, что трактир, что лавка – особой разницы нет, лист горицвета не так уж от лисинянки отличается, можно спутать, если не приглядываться. А вот шиповный цвет ни с чем не спутаешь.
Понемногу начал я вокруг него виться. То помогу чем, то сам пособить попрошу. Смешные байки ему рассказываю из купецкой жизни. Ну, само собой, сперва их придумываю. Советуюсь с ним по всякой мелочи – мол, ценю.
И всё ждал я случая, чтобы дружбу его заслужить. А когда долго ждёшь, то Милостивый Творец просимое посылает. Хотя и не всегда так, как ты думал получить.
Алай, как уже говорил я вам, аптекарским огородом занимался. Огородов-то было два – обычный, с овощами всякими, небольшой, а подальше – тянутся грядки целебных трав. И с прошлого лета Алай именно этими грядками занимается. До него этим Халти ведал, но как решил господин ему лекарскую науку преподать, травы поручили Алаю. Конечно, по необходимости помогают ему, то есть Тангиль назначает помощника. А с Тангилем договориться несложно – скажешь ему, мол, тяжело Алаю сейчас, а я полы уж вымыл, не пособить ли ему? Ну, пособи, скажет. Потому я на вполне законных основаниях частенько возле Алая крутился.
А в тот день сидели мы с ним после обеда в сарае, где травы сушатся, перебирали прошлогодние запасы. Нужно было у желчь-травы семенные коробочки от стебля отделить осторожно и сами семена вынуть, затем стебли выкинуть, листья отдельно сложить – из них отвар от желудочых колик. А семена смешать с семенами драконьего корня, на два семечка желчи – одно драконье. И в отдельную склянку эту смесь полагалось ссыпать. Потом из неё господин Алаглани будет какое-то сильное снадобье готовить, от многих тяжких хворей избавляющее. Работа нудная, скучная и большого тщания требующая. Потому что ошибёшься, недосыпешь тех или других семян – и смесь уже неправильной выйдет.
А ошибиться легко, потому что в сарае темновато. Там над потолком маленькие окошки, причём так хитро устроенные, чтобы прямые солнечные лучи туда не попадали. Алай мне объяснил, что травам солнце вредно, во тьме они сушиться должны. А ещё, сказал, есть такие травы, которые сушить можно только на двойном лунном свету и никак иначе. Они силу обеих лун впитывают. Ну, понятное дело, речь про Хоар-луну и Гибар-луну. Не при свете же Зелёного Старца Мидаржи… такое лишь тёмные чародеи творят. А здесь – как опять же объяснил мне Алай – никакого чародейства, а обычное травознатство.
Так вот, в сарае темно слишком было, а выносить травы на солнечный свет не следовало. И для облегчения жизни запалили мы свечку. Ну, точнее уж, я запалил свечку, на кухне недавно заныканную. Там их много – Амихи с Гайяном до рассвета ещё готовку начинают, особенно зимой.
А надо сказать, что зажигать огонь в травяном сарае строжайше запрещалось. Пожара господин боялся. И кстати, правильно боялся – деревянные стены, множество сухих трав… если полыхнёт, то мало не покажется. Но полыхнёт у дурака, а если по-умному жечь и следить – ничего не случится.
Так вот, болтали мы, желчь-траву перебирая, страшные истории друг другу рассказывали, про ведьм и упырей, про неспокойные тени и про звериную волшбу… и так увлёкся Алай, что совсем забыл счёт семенам. Кидал в склянку, как Творец на душу положит. А склянка огромная, заполнить такую – часа на четыре работы, и то вдвоём. И вот сообразил он, что напутал. Причём даже нельзя понять, когда напутал – только что или давно.
И что теперь делать, спрашивается? Вытряхнуть всё из склянки и заново перебрать? Так на то времени уже нет, господину Алаглани семена срочно понадобились, после ужина он собирался то целебное зелье варить. Дать ему эту склянку, как есть? Так ведь соотношение семян может оказаться нарушенным, и не выйдет снадобья, а то и вместо снадобья яд получится. И кто в случае чего виноват? Тот, кто за травы в ответе. А рассказать ему как есть – немногим лучше, тоже вина немалая. Ведь передал же Тангиль его приказ: срочно смесь семенную набрать. Потому и меня охотно в помощь Алаю отрядил.
Выходило, что и так, и так Алай виноват и быть ему наказанным. И тут понял я, что вот он, мой счастливый случай. Соображаю я вслух, что же нам делать, как быть – а сам тихонечко так свечку, на полу стоящую, толкаю. Так толкаю, чтобы фитиль горящий как раз в груду сухих листьев желчь-травы попал. Он и попал. Полыхнуло знатно! Язык огня взвился чуть ли не в мой рост. Я тут же рубаху скинул, тушить бросился, а Алаю кричу: беги за водой, живее, и ребят на подмогу зови!
Ну, сами знаете, когда человек в ужасе, ему если чёткий приказ дать, да голосом железным – выполнит не раздумывая. Ну, не всегда так, но часто. Брат Аланар мне давно ещё об этом рассказал. И вот сработало! Побежал Алай за подмогой, а я быстренько пламя сбил да затоптал – ну а попутно постарался склянку с семенами опрокинуть да разбить. Поди теперь разбери, правильная ли в ней была смесь.
Ну, прибежали ребята с вёдрами, с баграми да топорами. А всё уже потушено, но и без того ущерб велик – и смеси нет, и ценные семена загублены. А чья в том вина? Того, кто свечку запалил. Моя то есть. Что же до Алая, то если его в чём и винить, то лишь в том, что недостаточно строго запретил мне эту самую свечку. Выходит, мне и ответ держать. Так мне и сказал тогда Тангиль. Мол, после ужина к господину пойдёшь и сам про всё доложишь.
Ужинали молча. Все на меня косились. Нечасто в доме такие напасти случаются. Алай было хотел вместе со мной идти, пополам вину разделить, но я сказал, что не следует ему это делать. Во-первых, свечка – это всё-таки моя задумка, во-вторых, именно я её уронил, а в-третьих, если вдвоём идти, то гнев господина может вдвое больше стать. Почему, спрашиваете? Где, говорите, логика? Её нет, да и не нужна она! Алаю тогда не логика требовалась, а тон мой спокойный да деловитый.
Не стану скрывать – страшновато мне было по лестнице подыматься и в дверь господского кабинета стучать. А ну как телегой кончится?
Ну, вошёл я в кабинет, поклонился до земли и, подбавив в голос слезы, вину свою изложил. Повернулся ко мне господин Алаглани, помрачнел.
– Ты понимаешь, что натворил? Понимаешь, что мог пожар устроить и не только травы – всё бы начисто выгорело?
Тяжёл был его голос, и снова почувствовал я себя гвоздём, по которому молоток стучит.
– Понимаю, господин мой, – прошептал я и всхлипнул. Почти и не пришлось притворяться.
– Это ты сейчас понимаешь и вскоре ещё лучше поймёшь, а тогда, в сарае, не понимал.
Что правда, то правда. Я бы и сам на его месте нерадивого слугу так же распекал.
– А понимаешь ли, что из-за дурости твоей у меня нет сейчас подготовленной смеси, а только сегодня из неё лекарство изготовить можно, потому что у луны Гибар полнолуние! А уже завтра с утра этим средством мне следовало бы мазать язвы одной почтенной благородной дамы! Из-за тебя она без лечения останется! Нет у меня запаса этого снадобья, потому что действует оно только неделю после какого-либо из полнолуний!
И вновь я понуро склонил голову. Ну вот, из-за моей задумки ни в чём, быть может, не повинная женщина пострадает! А ведь хотел как лучше…
– Ну и что теперь с тобой делать? – спросил сухо. А ноздри, приметил я, от гнева раздуваются, еле сдерживает он себя.
Ну, ответ и ёжику понятен.
– Накажите меня строго, господин мой! – сказал я, стараясь, чтобы голос и твёрдо звучал, и виновато.
«Только бы не телега!» – думал я тогда.
– А ведь и придётся наказать, – вздохнул он. – Кто такие дурости творит, тот потому их и творит, что слов не понимает. Так что ступай в овраг за северной калиткой и наломай там прутьев. Понял? Да поживее, не до ночи же с тобой возиться.
Ну, слава Творцу, не телега! Конечно, я радости не выказал, а напротив, всхлипнул и молча повернулся.
Да, насчёт этой самой северной калитки и насчёт оврага. Калитка – в самом дальнем, если от господского дома считать, месте, за аптекарским огородом и за садом. Маленькая такая калиточка в заборе, и ведёт она прямиком в огромный, длиннющий овраг, а овраг тот, изгибаясь, тянется аж до северной городской стены. Глубокий, склоны крутые, внизу небольшой ручеек течёт, в жаркую пору почти пересыхает. Склоны все заросли крапивой, бурьяном да молодым ивняком. Очень, кстати, интересный овраг оказался и, как позже выяснилось, крайне полезный. Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло. Дал я себе слово, что как только удобная минутка выдастся – обследую сей овраг внимательно. Может, пригодится, если из дома аптекарского придётся удирать, а может, схрон там устроить…
Да, признаю, почтенный брат Гиалху – мне следовало заранее все окрестности облазить, ещё весной. Понадеялся я на то, что представление о тамошних местах у меня имеется, но вот оказалось – подробностей-то и не знал.
Ну, про дальнейшее особо рассказывать незачем. Вернулся я в господский кабинет и был там за великую вину свою наказан. Одно замечу: далеко господину лекарю до дядюшки моего Химарая. Вот кто был мастер пороть… И хотя досталось мне крепко – пришлось за лицом следить, чтобы вместе с нужными слезами не выползла на него совсем ненужная ухмылка. Добился я всё же своего!
Чего именно? Почтенный брат, ну как же вы не поняли? Алай на меня как раньше смотрел? Да как на одного из остальных. А теперь, когда я от наказания его избавил, на себя муку приняв – стал я для него не «одним из». Друга он во мне увидел. А с другом говорят откровенно, не таят ничего от друга.
Так я и узнал его историю, а когда вы её услышите, то поймёте, почему такое только надёжному другу можно рассказать.
Лист 8
Ну, продолжим про Алая. Поведал он мне о себе дня через два после того дела. Сидели мы с ним в так и не сгоревшем травяном сарае, перебирали огонь-траву. Это, конечно, попроще семенной смеси – просто листья от стебля отделять и по размеру складывать: крупные к крупным, мелкие к мелким.
Итак, история Алая. Как и подозревал я, он оказался из высокородных. И не просто дворянин какой захудалый, а самый настоящий тмаа! Алай Гидарисайи-тмаа его полное имя! Из младшей княжеской линии, не кот чихнул! Правда, род его уже давно изрядно обеднел, и из всех прошлых богатств остались у семейства Гидарасайи только дом в столице да пара деревенек, особого дохода не приносящих.
Отец Алая, высокородный господин Хангиль Гидарисайи-тмаа, как и большинство знати, восемь лет назад присягнул на верность Высокому Собранию. И служил в столичной гвардии, полковником был. Столичная гвардия – не мне вам объяснять – в войнах не участвует, это раньше была королевская охрана, а теперь охраняют они дворец Высокого Собрания. От кого, неясно, но охраняют.
Алай – младший сын, а двое старших, уже взрослые, Хинагилай и Гутаири, тоже служили в гвардии, в звании лейтенантов. Правда, не в отцовском полку, а в другом, коим командовал высокородный граф Хубару-тмаа.
Мать Алая, именем Бусинараи, происходила тоже из благородного рода, но не столь знатного. Обычная женщина – вышивками занималась, составлением букетов и писала семистишия о всяких там цветущих сливах и полночных звёздах, похожих на спелые яблоки.
А сам Алай ходил в Благородное Училище, четыре класса окончить успел, читал книжки и хотел не воином стать, как отец и старшие братья, а путешественником. Чтобы открывать новые земли и описывать тамошних зверей и птиц.
В общем, обычная благородная семья, всё у них было хорошо. И тут – помните, Арахайское дело? Очередной заговор против Высокого Собрания. Случилось это за два года до того, как Алай попал к господину Алаглани. Так вот, тогда многих высокородных взяли – в том числе и отца Алая. Дескать, тоже был с заговорщиками, тоже собирался сбросить справедливую власть и посадить на трон герцога Имхая Хромого, укрывшегося во враждебной Нориланге. И тут же, вслед за отцом, братьев арестовали, а на другой день – и Алая с матерью, и двух слуг их. Прямиком в подземелья Башни Закона отправили. Зима тогда была, и, как помните, лютые холода стояли.
Ну, сами понимаете, сейчас уж невозможно понять, был ли тот заговор на самом деле, а если и был, имел ли полковник Гидарисайи-тмаа к нему отношение. Алай, конечно, уверен, что ни в чём его отец не виноват, но по-всякому может быть, сами знаете.
В общем, отца и братьев, как прямых заговорщиков, на Придворцовой площади посадили на колья – вместе с ещё парой десятков то ли безвинных жертв, то ли светлых героев. А Алая с матерью в цепях туда привели, и видели они казнь от начала и до конца. Потом снова в подвал отвели. Благородная Бусинараи умом тронулась от этого зрелища, а к тому же и простыла в подвале. Там же не топят, сами понимаете. Охапка соломы – и грейся как знаешь. В общем, начала она кашлять, кровотечения горловые пошли, и недели через три после казни померла она. Призвал Творец. Ну вы представьте, каково Алаю было, на двенадцатом-то году – сидеть в камере у трупа матери. Я-то понимаю, но и мне попроще всё же пришлось – всё же и не так сразу у меня это случилось, и не такого я был тонкого да благородного воспитания. К тому же было мне кого ненавидеть тогда… Да, почтенный брат, я прекрасно знаю, какое недостойное чувство ненависть и что по её поводу говорится в Посланиях. Но правда и то, что моя ненависть меня тогда поддержала, в самые чёрные дни. А кого было ненавидеть Алаю? Его-то воспитывали в преданности Новому Порядку. На чьи головы молнию выкликать? На членов Высокого Собрания? На самого гражданина Благоуправителя? Словом, тяжко, очень тяжко ему в подвале пришлось.
А меж тем и его судьба решилась. Отправили его на медные рудники, на юг. На те самые, куда не доехал, как помните, купецкий сын Гилар. Вообще очень похоже вышло. Тоже в цепях вывели из подвала, посадили на телегу, отвезли в острог, там он месяц пылился, пока не набралось достаточно таких же бедолаг, на бессрочную каторгу осуждённых. И повезли их на юг, в горы. Только никакие верёвки княжеский сын, в отличие от купецкого, не перетёр – куда ему! Иначе вышло. Среди стражников оказался один десятник пожилой, который когда-то под началом его отца, высокородного Гидарисайи-тмаа, служил. И сжалился над ним десятник, на одной из стоянок расковал – и его, и ещё пару-тройку парнишек. Велел им набрать хворосту в лесу и тащить, ибо мороз тогда стоял лютый и сказал десятник командиру своему, что пусть уж лучше люди обогреются, чем на рудник мёрзлые трупы везти. А того не сказал, что успел заранее в тот лес сбегать и спрятать под вывороченной елью полушубок, шапку да рукавицы. Ну и мешочек с медяками. И шепнул Алаю, как ту ель найти и как потом из леса на торговый тракт выбрести.
Так и получилось. Десятника, наверное, наказали за побег – и до сих пор Алай мучается от этой мысли. Хорошо ещё, если просто посекли, а могли и казнить, согласно воинскому уложению о преступлениях. Охрана же отвечает головой за арестованных… Алай, сказал, сам не знает, что на него нашло – то есть почему он тогда десятника послушался и от каравана сбёг. Надо было, сказал, остаться – сберёг бы тогда не голову, а честь. Ну, сами понимаете, высокородный. Честь превыше нужды и всё такое… Теперь за душу того десятника Изначальному Творцу мольбы воссылает, только не знает, за живого молить, за мёртвого ли…
В общем, скитался Алай около месяца – а сами понимаете, каково скитаться зимой, да ещё мальчишке, с которым доселе большей беды не приключалось, кроме как в школе урока не ответить. Забредал он на постоялые дворы – так ведь чтобы покормили, надо поработать, а ничего он не умеет. И милостыньку тоже просить не умеет. Полушубок прохудился, рукавицы потерялись. Совсем Алаю плохо пришлось. Но как-то добрёл он до городка Тмаа-Гиарлу, в пяти днях конного пути от столицы. И там улыбнулась ему судьба – ткнулся он в поисках тепла да хлеба к местному аптекарю. И надо же так получиться, что аптекарем там оказался бывший слуга господина Алаглани! Из тех, кого тот снабжает деньгами и письмами да отправляет к знакомым своим. Этот парень, Таумилахи, тогда уже три года как в городке жил, получил он письмо рекомендательное к тамошнему аптекарю, тот взял его в подмастерья, и очень скоро Таумилахи женился на его дочке. А старый аптекарь помер, волчьим огнём от одного больного заразившись, и зять унаследовал его дело. Ну а сердце у парня доброе, жизнь его тоже тяжкой до службы у господина Алаглани была. В общем, приютил он Алая, а как выпала оказия в столицу поехать за товаром – взял с собой Алая, привёз к господину Алаглани и упросил взять пацана в услужение.
Понимаете, что выходит? По закону Алай – беглый каторжник, и ежели кто опознает его, то получит награду в десять огримов! А Алая отправят на кол. И укрывая его, господин Алаглани тоже преступление совершает! За которое, как знаете, положено его лишить всего состояния и всякого звания, бить кнутом. Ну и на каторгу, само собой. Новый Порядок не шутит.
Потому-то Алай и носа за ворота показать не может. Потому-то и не хотел ничего о себе рассказывать – правда слишком опасна, а врать так и не обучился. Мне доверился, потому что, как сказал он, «только честный и благородный человек способен взять на себя чужое страдание». Я, конечно, не стал его разубеждать.
А к тому же далее так повернулось, что дружба с Алаем очень оказалась для дела полезной…
Ну, теперь про остальных. Тоже кое-что разнюхать удалось. Начну с Хайтару – тут ведь, с одной стороны глянуть, просто было. Парень он недалёкий, таиться и хитрить не умеет. А с другой стороны, была и сложность. Уж больно он неразговорчив – вернее, мысль его и язык друг с другом плохо ладят. Десять раз нужно переспросить, прежде чем поймёшь, о чём он. А десять раз переспрашивать как раз и нельзя – будет видно, что выпытываю.
В общем, оказался он моим ровесником, пятнадцатый год ему на то лето пошёл, а родом он из Западного удела, крепостным человеком дворянина Дисиная-тмаа был. Господин его не шибко богат и знатен – всего-то тремя небольшими деревеньками владел. Родители Хайтару обычными землепашцами были, а самого его ещё лет шести продали в вечные холопы господину своему. Ну прямо как у Халти история, тоже младшеньких кормить было нечем, неурожай, такие дела. Только Хайтару, в отличие от Халти, не сбёг никуда. Ума ему для этого не хватило бы и воли. Да и слишком уж мал он тогда был.
Не сбёг – и оттого хлебнул горя выше меры. Господин-то Дисинай-тмаа безумцем оказался. Как на гайтанской войне получил дубинкой по черепу, так и началось. Гайтанская война, как вы знаете, тридцать лет назад была, и вот тогда он, капитан копейщиков, получил увольнение от службы и вернулся в поместье своё. Целый год болел, едва с постели вставал, а после привели к нему какого-то знахаря, и тот господина на ноги поднял. Только лучше бы он того не делал, потому что хоть и вернулось к Дисинаю-тмаа телесное здоровье, но зато исчезло душевное. Проклюнулся в нём зверь беспощадный, жестокий. Я так смекаю, почтенные братья, не обошлось тут без тёмных чар, и знахарь тот… сами, в общем, понимаете. В общем, проморгал его тамошний Надзор. Короче, по-всякому господин Дисинай-тмаа над холопами своими измывался. Ладно, если бы только порол… так он и пытал, подвал особый на сие дело в доме его имелся, и всё там он завёл, что полагается – и дыбу, и жаровню, и «весёлую лестницу», и «крысий стульчик». Мало, однако ж, пыток… он и иное над холопами своими учинял, о чём, почтенные братья, и говорить не следовало бы.
И вот в такую преисподнюю шестилетний Хайтару угодил. Поначалу-то его господин не особо замечал – ну, понятно, что тяжкой работой все пацана грузили, пинков да подзатыльников без счёта. Но тут ещё как-то вытерпеть можно. А вот года через три обратил на него безумный господин свой взгляд. Взял к себе в лакеи. Прикиньте, это Хайтару-то, который и умом не силён, и памятью. Понятно, что всё путал, терял, забывал. И за то чуть ли не каждый день порол его Дисинай-тмаа до крови. А потом и больше того пошло – разгорелся в безумце тёмный пламень. Понятное дело, не рассказывал мне Хайтару подробностей, да и без того несложно понять. А деться некуда, и даже плакать по ночам он не мог, ибо ночевать ему велено было в господской спальне, на коврике. Разбудишь плачем господина – и хорошо, если это всего лишь розгами кончится. Помните, я уже про ухо его упоминал? Так это ему в подвале ухо жгли.
