Текст книги "Тайна аптекаря и его кота"

Автор книги: Виталий Каплан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)

Лист 36

Камера вполне ничего оказалась. Тесноватая, правда, но ведь не пляски же нам тут плясать. Локтей шесть в длину и столько же в ширину. Два набитых сеном тюфяка, большое деревянное ведро для надобностей. Крошечное окошечко под потолком забрано толстой решёткой, но стекла нет и потому не душно. Света оттуда всего-ничего льётся, но хотя бы не наткнёшься ни на что. Дверь в камере железная, в ней откидное окошечко – для кормёжки. Я померил – две пяди в ширину и пять в длину. Голову не просунешь. Впрочем, окошечко открывается только когда стражники еду приносят.

В цепи нас не заковали, и это тоже радовало, потому что два дня связанным пробыть – сами попробуйте. Руки всё ещё побаливали и гибкость к ним не до конца вернулась.

– О чём поговорим? – испытующе спросил господин Алаглани, усевшись на свой тюфяк.

– Да о чём тут говорить можно? – ухмыльнулся я. – Тут же стены ушастые, точно зайцы.

– Кстати, куда тебя водили? – поинтересовася он.

– Да так, пустяки, – я животом улёгся на тюфяк. – Стращали. Чтоб я вас тоже постращал. А чего стращать-то? Чему быть, того не миновать, а чему не быть, о том и думать без толку. Мне так сосед наш говаривал, брат Галааналь, в Тмаа-Урлагайе. Ну, который грамоте меня учил. Всё, сказывал, в руке Творца, а мы только вольны принять сердцем или не принять. Изменить же Высшую Волю человекам никак невозможно.

– То есть, утверждаешь, в любых обстоятельствах можно сказать «да», а можно сказать «нет», причём какого именно ответа ждёт от нас Творец Изначальный, нам знать не дано, – из полутьмы откликнулся господин. Потом, помолчав, спросил: – И что же, по-твоему, лучше сказать?

Умён! Пускай те, кто нас сейчас слушает, считают, будто мы о делах благочестивых беседуем: о Высшей Воле, о милости Творца и прочем. На самом же деле он совета моего спросил: соглашаться ли на предложение Арахиля?

Я ответил не сразу. То есть ответ-то у меня был, но как его потоньше высказать? И тут кстати пришлись рассказы брата Аланара.

– Мне брат Галанааль сказку однажды поведал. Жил-был рыбак один, и не везло ему по жизни. Улов плох, лодка течёт, постоянно чинить приходится. Замуж за него никого не пускали, ибо хибарка ветхая, денег ни гроша. Кое-как всё же кормился. Одно лишь у него достояние было: голос чудесный. Как начинал он песни петь, так все сбегались слушать. И вот как-то шёл он с базара, где улов свой скудный задешево продал. А навстречу ему старичок незнакомый. И спрашивает старичок: ты что такой понурый? Отвечает рыбак: да вот, не заладилась жизнь, рыба не ловится, огород чахнет, девушки замуж не идут. А старичок спрашивает: ну а чего бы ты хотел? Чтобы рыба ловилась, чтобы огород цвёл или чтобы за тебя кого отдали? Подумал-подумал рыбак, да и говорит: чтобы рыба. Потому что коли рыбы много будет, то и денег, и тогда самую лучшую девушку за меня отдадут, заодно и будет кому огородом заняться. Хорошо, отвечает старичок, будет тебе рыба. Но если я тебе, то и ты мне. Вот что ты мне можешь отдать такого особого, что у тебя есть, а у других нет? Рыбак и отвечает: да бери мой голос, всё равно от него никакого проку. Ладно, кивает старичок. Меняем, значит, за рыбу голос? Да или нет? Да, сказал рыбак. Быть по сему, ответил ему старичок, да и пропал тут же из виду. Эге, сказал тут рыбак, уж не подшутил ли он надо мной? И слышит свой голос, хриплый да грубый, как вороний грай. Тогда взял он свою лодку, выгреб в море, кинул сети. И пошла в сети рыба. Косяком пошла. Вытягивает он сети, кидает рыбу в лодку. Много рыбы, просела лодка и дала течь, ибо чинёная-перечинённая была. Кричит рыбак хрипло, выбрасывает рыбу из лодки, да где там! Воды уже по самые борта. Вот так и потонул он, ни с чем оставшись, а дедушка тот хитрый за просто так чудесный его голос получил.

– Занятная сказка, – усмехнулся господин. – Но уж больно печальная. А вот скажи, если бы рыбак выбрал огород? Или жену? Что тогда было бы?

– И я брата Галанааля о том же спрашивал, – сообщил я. – А он мне так ответил: если б огород рыбак выбрал, то поначалу всё бы там прекрасно цвело и росло. И тогда позавидовали бы его огороду соседи, да и отняли бы землю такую чудесную. Известно ж, как сие делается. Денежку писарю в местную управу, денежку в учётную палату… а после окажется по записям, что и не рыбака эта земля вовсе, а соседская. Запил бы он тогда с горя, да по пьяному делу в канаве бы и утоп.

– Ну а если б он выбрал девушку?

– Оказалась бы жена стервой сволочной, пилила бы его беспрестанно, а то и поленом по хребту. Корила б его – неумеха, лентяй, бестолочь, неудачник, и в постели плох, и ни к какому делу не годен. Обозлился бы рыбак, по пьяному делу схватился бы за нож и прирезал жену вредную. А соседи повязали бы его и в стражу сдали, и повесили бы его по приговору уездного суда.

– А что было бы, скажи он старичку «нет»? – не отставал господин.

– Да всякое могло быть, – пожал я плечами. – Мог бы жить как жил, и по-прежнему печалиться, не помышляя о том, что дал ему Творец Изначальный наилучшую жизнь, для него возможную. Мог бы сгинуть в морской пучине, с рыбаками такое бывает, даже с теми, у кого лодки новые да ладные. А мог бы уйти в дальние края и там найти своё счастье. Кто знает, говаривал брат Галанааль, какова о нём Высшая Воля? Но уж то безусловно верно, что когда тебе на дороге такие старички попадаются и такой выбор предлагают, не говори «да».

– Что ж, – чуть слышно вздохнул господин, – если жизнь настолько печальна, нам остаётся лишь напоследок отоспаться. В клетке-то оно не слишком удобно было, а тут, можно сказать, роскошь…

И он вскоре захрапел, а вслед за ним и я. Ну в самом деле, что ещё узникам остаётся? И ничего мне не снилось.

А разбудил меня стук в железное окошечко. Странный какой-то стук, тихий, осторожный. Не стала бы стража так стучать. Да и вообще никак бы не стучала. Отворили бы с лязгом, да и всё.

Первым делом я толкнул господина. Что бы то ни было, а ему тоже следует быть настроже. Затем подобрался к двери и стукнул легонько по окошечку. Створка его тут же начала сдвигаться вверх – медленно, зато без лязга. И вскоре в чёрном проёме появилось чуть видное лицо.

– Амихи?! – я чуть не вскрикнул от изумления. Вот уж кого не ожидал более увидеть.

– Я это, Гилар, – прошептал он. – Он самый.

Господин Алаглани тихонько подошёл ко мне, встал за спиной.

– Ну и что тебе надо, Амихи? – спросил я.

– Да вот повиниться пришёл, – убитым голосом ответил он. – А господин тут?

– Тут, Амихи, тут, – подал голос аптекарь. – Ну и как же ты объяснишь ваше с братом поведение?

– Не о том спрашиваете, господин мой, – перебил его я. – Ты как сюда пробрался? А стража?

– Здесь коридор глухой, тупиком кончается, – пояснил Амихи. – А стражники в другом конце сидят, двое. То есть уже не сидят, а лежат, дрыхнут. Я с ними в кости играть затеял, кувшин вина поставил. Ну и проигрался. А в вино ещё раньше сонный порошок подсыпал, из травы чернокрыл. Давно ещё из вашего травяного сарая заныкал, авось пригодится. Вы не бойтесь, они часа два так проваляются, а смена караула только на закате, ещё часа через четыре.

– А ну как пойдёт начальник стражи караулы проверять? – недоверчиво спросил я.

– Не пойдёт, – хихикнул Амихи. – С ним сейчас Гайян в камушки режется и выигрывает, а начальнику вусмерть отыграться хочется.

– Я смотрю, вы тут с братцем неплохо обжились, – заметил господин.

– Ну так, – голос Амихи был невесел. – Мы ж тут, можно сказать, свои. Считается, что в пятом управлении служим, младшими, значит, исполнителями.

– И что ж исполняете? – хмыкнул я.

– Да что велят, то и исполняем, – вздохнул Амихи. – Велели вон пойти в услужение к господину аптекарю, мы и попались ему на глаза в нужную минутку. Ну и служили. Велели тайну его колдовскую разнюхать, как он и чем волшебство творит – вон и разнюхали.

– Постой-ка, – встревожился я, – а не слушают ли сейчас нас?

– Не-а, – отмахнулся он, – сейчас не слушают. Потом будут, к вечеру. Они ведь не дураки, понимают, что после той клетки и голодухи вы сейчас, наевшись да вина напившись, дрыхнуть должны. А к вечеру, значит, оклемаетесь, станут вас думы всякие грызть, и вот тогда начнёте меж собой обсуждать положение своё. Самое время для слухачей.

– Ну раз так, – вмешался господин, – тогда расскажи, что вы с братом сумели разведать? Как именно я творю чародейство?

– Да через котяру вашего и творите! – удивился его вопросу Амихи. – Котяра-то волшебный, мы с братом давно это смекнули. Разве б стали обычного кошака так холить и лелеять? Причём сами же всё делаете, слугам не дозволяете. И таскаете его в лабораторию, а после волшбу творите. Значит, он-то вам колдовскую силу и даёт. А значит, настоящий-то волшебник он и есть, а вы только ему желания загадываете, и он исполняет.

Господин чуть не подавился смехом, а вслед за ним и я. Но сдержался – смеяться сейчас никак не следовало.

– И давно вы это поняли? – спросил господин.

– Да к зиме где-то так, – признался Амихи. – Догадывались и раньше, но всё равно сомнения оставались.

– Сообщали в Пригляд о своих догадках? – уточнил я.

– Нет, – мотнул головой Амихи. – Зачем о непроверенном говорить? Так, сказали только, что господин доподлинно чародейства творит, и что выясняем мы его тайну. А нас и не торопили особо, до весны. Весной же начальник у нас сменился, старого, господина Хирагаи-тмау, дели куда-то и господина Беридаи-тмау назначили. А он лютый, он шевелиться велел, быстрее чтобы результат был. А не то…

– А не то что? – не утерпел я. – Задницу надерут?

– Если бы, – сморщился он. – В общем, так всё склалось, что нельзя уже было медлить. Просто подслушивать с чердака – это ж, может, ещё три года ждать, а у нас уже не было времени. Ну и решили мы – всё, хватит. Счёт уже на дни пошёл. И потому прихватили мы кошака, да и рванули в приглядский домик в северной части, откуда нас сюда и забрали.

– Похоже, Амихи, ты что-то не договариваешь, – задумчиво протянул господин. – В чём причина такой спешки? Три с половиной года ждали, а тут раз – и рванули? Только ли в строгом господине Беридаи-тмау дело?

– Не только, – сдавленно произнёс Амихи. – Вы что ж думаете, мы с братцем по доброй воле на Пригляд нюхачили? Думаете, Новый Порядок очень уж любим? Обстоятельство у нас было, и такое, про какие говорят «нужда превыше чести». Матушка наша тут, в приглядской темнице, в заточении сидела.

И он, давясь слезами, рассказал горестную ихнюю историю. Братья происходили из богатого купеческого рода. Купцы Ирахузи сукном торговали, кожей, льном и шёлком. Караваны гоняяли на север и на юг, торговля шла прекрасно, и от отца к сыну передавались накопления. За шесть поколений никто не прогорел, никто на зуб ростовщикам не попался, и с властями всегда дружили, знали, кому сколько дать. Но вот четыре года назад всё рухнуло. Амихи того доподлинно не знал, просто ли оклеватали их купцы-соперники, или действительно папаша его, достославный Лигурай, тайно продавал оружие на север, мятежникам – но в одну ночь Пригляд арестовал всех. Имущество в казну, папашу Лигурая – на кол, а маму, достославную Заурихайи, в темницу по обвинению в пособничестве. Мол, знала о преступных делах мужа, и не донесла. Братьев же, коим тогда исполнилось двенадцать, поначалу в ту же камеру сунули. Месяцок они там посидели, вместе с матерью, на прелой соломе спали, крыс гоняли – всегда кто-то один бодрствовать должен был, не то погрызут. А потом привели их в кабинет к доброму седенькому дедушке, оказавшемся Хирагаи-тмау, начальником пятого управления.

Дедушка и предложил пацанам выгодную сделку. Они поработают на Пригляд, сделают полезное для Державы дело, а за то их матушку переведут в хорошую чистую камеру, где ни крыс, ни клопов, ни тараканов, и кормить станут не хуже, чем дома было. И более того – как только исполнят братья порученное им большое дело, узнают доподлинно то, что следует узнать, матушку выпустят и даже домик для проживания подарят.

Ну и кто бы не согласился? Братьев, конечно, не сразу нюхачить отправили, сперва несколько месяцев учили. Разные люди с ними занимались, показывали, как правильно подслушивать, подглядывать, как прятаться, как следы заметать, как воровать, как с людьми себя верно держать. Поварскому делу тоже учили, чтобы в доме господина Алаглани заняли они особое место. Ведь, если вдуматься, для нюхачей кухня – это наилучший выбор. Можно от чужих глаз укрыться, и пока один в кухне возится, второй может господина подслушивать. А ещё можно из дому выходить, за припасами. Надо ли добавлять, что лавочник, у коего они припасами закупались, был приглядским? Через него и шла связь.

Подумалось мне тогда, до чего же смешным я, должно быть, им казался, когда купецкого сына из себя корчил и предлагал способы деньгу сколотить. Но и полезен я им был, ибо пока таскался с корзинами на базар – как они думали, в Нижний Город, у них время высвобождалось. Полезный такой дурачок.

Раз в месяц разрешалось им матушку навещать. По одному, понятное дело. Один в кухне возится, другой вроде как в лавку за продуктами пошёл…

А зимой матушка приболела. Хоть и камера чистая, и кормёжка хорошая, а прилипла к ней какая-то хворь. Лекарь приглядский смотрел её, конечно, да, видать, не сильно старался. Он-то в тайные дела не посвящён, для него она такая же узница, как и прочие. Прописал порошки, особого толку не дававшие.

Вот потому-то и без грозных напоминаний Арахиля братья решили ускориться. Думалось им, что на воле наймут они маме наилучшего лекаря… может, даже, господина Алаглани, через подставных, конечно. А маме всё хуже. Вот и рванули они – кота хвать, через забор шасть, а в Пригляде и рассказали господину Беридаи-тмау, что истинный волшебник – вот он, рыжий, хвост трубой, шерсть дыбом. Надо только как следует попросить его чудо сотворить, и будет вам чудо.

Пробовали, конечно. Кот сожрал сметану и рыбу, нагадил на ковёр господину Беридаи-тмау, оцарапал его секретаря – но никакого чуда не сотворил. Братьев жестоко выпороли за глупость, но на всякий случай выкидывать кота не стали. «Может, в этом что-то и есть», сказал Арахиль и велел братьям присматривать за котом. Видимо, догадался, что не всё так просто, что если кот и замешан как-то в дела чародейские, то он только ключик, а господин Алаглани – замок. Или наоборот. Потому-то и дал приказ арестовать аптекаря. Арахилю тоже ведь своему начальству нужно достижения выказать.

– Всё это по-человечески понятно, – заметил господин, – но одного я никак не возьму в толк. Сейчас-то зачем ты пришёл? Зачем рассказываешь это всё? Зачем брат твой сейчас начальника стражи отвлекает? Совесть заела?

– И совесть тоже, – негромко сказал Амихи. – Мы ж от вас, господин мой, никакого зла не претерпели, а напротив даже. Редко кто так милостиво со слугами обращается. А скольким людям помогаете, и лекарским искусством, и чародейским. А мы вот так нюхачили, из-за нас вы тут и сидите, и грозит вам большая беда.

– Но ведь вы с братом сейчас сильно рискуете, – перебил его господин. – Если откроется, что вы сделали… вряд ли вашей карьере в Тайном Пригляде можно будет позавидовать…

– Сдался нам этот Пригляд сраный, – процедил Амихи. – Теперь уж всё, никакого смысла нет. Померла матушка, вчера.

Помолчали мы. А что тут скажешь?

– И что теперь? – спросил я наконец.

– А всё теперь, сваливаем, – объяснил Амихи. – Сейчас вот вернусь к братцу, и на закате уже далеко за стеной городской будем. Вы не переживайте, мы ребята ушлые, нас не догонят и мы не пропадём. Деньжат изрядно заначено, много больше положенного нам жалования. Потому и пришёл, повиниться, душу облегчить. И ещё… тут подарок вам.

Он нагнулся и секунду спустя уже вталкивал в раздаточное окошко что-то извивающееся и фыркающее.

– Вот, держите, – улыбнулся он, и я принял на руки нашего безымянного кота. – Я так смекаю, что может он вам тут пригодиться. Больше-то всё равно надеяться не на что, верить господину Беридаи-тмау без толку, обведёт. Ну, прощайте, господин мой. И ты, Гилар, прощай. Может, когда и свидимся…

Окошко бесшумно закрылось, и звук удаляющихся шагов Амихи уже миг спустя стал неслышен.

– Ну и что теперь будем делать? – спросил я господина, передавая ему тёплого, пушистого кота.

Он не ответил. Молча уселся на тюфяк, скрестив ноги, молча гладил свою рыжую радость, а радость урчала, довольная, что наконец-то всё устроилось. В полутьме камеры можно было различить только мутные силуэты, и я не видел глаза господина, но догадывался, что он сейчас счастлив. Всё-таки кот этот для него – не только способ силу получить, но и просто любимец. Странно даже было вспоминать, как осенью кидался он в него вещами и обзывал людоедом. Правда, чего ни скажешь по пьяни.

– Вот что я думаю, Гилар, – заговорил он наконец тихим и усталым голосом. – Ты сегодня рассказал мне сказочку про то, сколь непросто решать. Тебе, значит, и придётся сейчас решать, да или нет. Здесь, в этой камере, есть всё, что нужно для чародейства. Есть я, заключивший договор с демоном. Есть кот, через которого я отправляю горечь душевную и получаю силу. И есть ты, переполненный этой горечью с пяток по макушку. Понял меня?

– А как же зеркала, свечи? – усомнился я. – Разве без них получится?

Господин только рассмеялся.

– Да, конечно, свечи помогают быстрее погрузить человека в тонкий сон, а зеркала нужны, чтобы горечь не рассеивалась в эфире. Но это хоть и желательно, а всё же не настолько необходимо. Да, без зеркал кот впитает меньше твоей душевной боли, но ненамного. В итоге я потеряю, наверное, треть того, что получил бы в обычных условиях. Но и этого нам хватит в избытке.

– Хватит для чего? – уточнил я.

– Ясное дело, для чего, – язвительно сказал он. – Чтобы перенестись отсюда подальше.

– Это как вы сына вдовы перенесли, из камеры? – полюбопытствовал я.

– Да, примерно так. Но там было гораздо сложнее. Во-первых, много силы пришлось потратить на то, чтобы нащупать его точное местоположение. Во-вторых, перенести его надо было не абы куда, а в совершенно определённое место. Значит, между двумя точками следовало создать особого рода канал, что тоже весьма непросто. В-третьих, их с матерью нужно было переправить в Тмаа-Тхаалаш, а это тоже требовало большого расхода силы.

– Подождите, – прервал его я. – А как же карета, кучер?

– Ох, Гилар, – рассмеялся он, – это ж только видимость. Которая, кстати, тоже потребовала некоторого количества силы. Но как я иначе мог сделать? Чары следовало облечь в привычные людям формы. Иначе простой человек мог бы и сойти с ума.

– А я почему тоже видел эту повозку с кучером? – недоверчиво спросил я.

– Потому что тебя тоже коснулось созданное на том перекрёстке облако иллюзии, – терпеливо объяснил он. – А вот если бы ты наблюдал за происходящим с большого расстояния, то просто бы увидел, как они растворяются в воздухе. Но в нашем случае всё проще. Исходная точка переноса – вот эта камера, не нужно тратиться на её установление. С конечной точкой сложнее. Мне не хватит силы, чтобы перенести нас туда, куда ты вёл. Потому что я не видел этого места, не поставил там… как бы это пояснить… ну, своего рода маяк. Значит, нам придётся воспользоваться природными каналами, то есть конечная точка может оказаться где угодно. Силы хватит лишь на то, чтобы, во-первых, место выхода не оказалось под землёй, в воздухе или в воде, а во-вторых, чтобы оно было как можно дальше от столицы. Представь, скольких людей кинут на наши поиски! Всякие там находящиеся в паре дней пути Дальние Еловки нам не подходят. В общем, сейчас главное оказаться подальше, а там уж сообразим, что делать. Не в этом сложность.

– А в чём же она? – притворился я, будто не понимаю.

– В тебе, – вздохнул господин. – Скажешь ли «да»? Ведь я предлагаю тебе, младшему надзорному брату, принять участие в чародействе. Раньше тебя извиняло перед Творцом незнание, ты сперва верил в проверку здоровья, потом начал что-то подозревать, но ничего не знал достоверно. Теперь знаешь. Ты готов запачкать душу? Готов накормить своей болью демона? Ты подумал, что скажут тебе твои надзорные братья, если узнают?

Я только плечами пожал. Надо же, какие вопросы пришли ему в голову! И, главное, как своевременно!

– Господин мой, – столь же терпеливым тоном, как и только что он, начал я. – Всё это я обдумал ещё когда мы от приглядских удирали. Да, я младший надзорный брат. У меня есть задание, и я кровь из носу должен его выполнить. То есть препроводить вас в одно из надзорных укрывищ, где вы подробно расскажете, как работает ваше чародейство. У меня есть разрешение Малых Братских Врат на то, чтобы подвергаться чародейству. Братья же не дураки, они ж понимали, куда и зачем меня посылают. Понимали, что могу быть зачарован. И то не вменится мне во грех, ибо сделано ради блага Доброго Братства, а не с подлой целью. Мне всё равно ведь очищение проходить три месяца, как с делом управлюсь. А что вас касается, господин мой, то чародейством больше, чародейством меньше… да какая разница? Братство имеет власть и вашу душу очистить, буде на то ваша воля.

– Костром, что ли? – хмыкнул он.

– Зачем костром? – развёл я руками. – Не надо костра. На кострах палят чародеев нераскаявшихся, творящих зло. А с вами братья уж как-нибудь договорятся. И потому я говорю «да». Но только с условием…

– С каким же? – недоумённо спросил он.

– Вот смотрите, что получается, – объяснил я. – Перенесёмся мы куда-то – и вдруг появится у вас мысль от меня сбежать? Раньше-то иного выхода у вас не было, кроме как со мной идти, а теперь у вас кот есть. Найти ещё кого-нибудь с болью душевной, чтобы его боль на силу обменять – дело несложное. Много на свете горя, очень много. И как я смогу вас удержать? Вы всяко сильнее. Уж простите, что такие подозрения у меня имеются, а без них никуда. Я работаю, я дело порученное пока не исполнил.

Он снова засмеялся.

– Какой ты, однако, предусмотрительный… Ладно, Гилар, даю тебе слово, что убегать не буду. Сейчас некогда, а как окажемся в безопасном месте, объясню, почему это слово даю.

– Хорошо, – кивнул я. – Тогда не будем мешкать, начинайте.

– Сделаем так, – решил он, – ты приляг, сосчитай мысленно до сорока, чтобы выгнать посторонние мысли. И приступим.

Господин сел на корточки сзади, положил мне на плечи руки, чуть сдавил.

– Вспоминай, Гилар! Вспоминай, что душу твою грызёт, что в кошмарах снится, что отравляет память. Закрой глаза. Сейчас я досчитаю до десяти, и ты уснёшь, и увидишь это. Раз… два… три…

Голос его сделался тяжёлым и гулким, точно молоток, забивающий гвозди в мой череп. Но больно не было, просто отяжелили веки и в ушах зазвенел колокол. Глухо, безнадёжно, как бывает при погребении.

А потом вдруг само как-то вышло, что камера сменилась двором. Нашим просторным задним двором, где я упражнялся в сабельном бое. Недавно выпал снег, и лежал на крышах белый, нетронутый, искрился тысячами алмазов в свете заходящего солнца. Но под ногами он превратился в серую мокрую кашу – и нам с братом Киамуси приходилось дополнительно следить за тем, чтобы не поскользнуться. Ему, конечно, проще – всё-таки двадцать лет это не двенадцать. Да, сабля у меня была полегче, откровенно сказать – едва ли не детская сабля, хотя игрушечной её не назвать, зарубить человека можно ею запросто. Если человек не будет сопротивляться.

А брат Киамуси очень даже сопротивлялся. Он, казалось, почти открыт моим колющим выпадам и рубящим ударам, но в последний миг чуть отклонялся в сторону, и клинок проходил мимо. Когда же сабли наши сталкивались – вернее, когда он считал нужным подставить свою под мои удары, то пробить его защиту было совершенно невозможно. И я подозревал, вовсе не оттого, что сабля у меня детская. Поэтому было обидно. Вроде два года уже занимаюсь, и хорошо занимаюсь, непрестанно, брат Аланар ни разу не отчитал меня за ленность – а поди ж ты, полчаса бьёмся, но не то что поразить – даже зацепить брата Киамуси мне никак не удавалось. При том, что брат Киамуси – вовсе не убелённый сединами мастер клинка, а такой же ученик, как и я. Просто учится шестой год, а у меня только третий начался.

Потом вдруг брат Киамуси перестал защищаться, а я в горячке схватки не понял, почему, и моя детская сабля впилась в щель между его ребрами. Ну, точнее сказать, не впилась, а только обозначила удар – уж чему-чему, а останавливать клинок в мизинце от цели меня первым делом обучили.

Но горячка схлынула, и я понял, почему брат Киамуси перестал сражаться. От сараев к нам спешил, смешно переваливаясь с ноги на ногу, толстенький и лысенький брат Миаругиль, занимавшийся со мной чистописанием и вычислением. Но по тому, как тряслись его щёки, я сразу понял, что речь пойдёт не о переходах из толстых линий в тонкие и не о сложении дробей.

– Стойте, ребятки, – произнёс он наконец, добравшись до нас. – Тут… в общем, такое дело тут. Пойдёмте-ка со мной.

И пока мы шли к воротам, он положил мне на плечо руку, чего доселе никогда не делал.

А там, едва въехавшая в ворота, стояла крестьянская телега, две низкорослые, мохнатые лошадки – к бою не годятся, а для тягла и пахоты в самый раз – рылись мордами в снегу, выискивая, должно быть, сухие стебли чернокрыльника.

На телеге, накрытое коричневой рогожей, лежало что-то. И уже подходя вплотную к борту, я догадался, что там, под рогожей, человеческое тело.

– Кто? – я резко дёрнул плечом, стряхивая руку брата Миаругиля. Тот не обидился, а, потупив глаза, прошептал:

– Ох, Гилар… Беда-то какая… Слишком мало было братьев, а тех – семь десятков. Он зарубил девятерых…

– Кто? – вновь спросил… нет, не спросил – закричал я. Понимание холодными пальцами уже щупало изнутри мои потроха. Уцепившись за край рогожи, я со всей силы дёрнул и сам качнулся так, что непременно упал бы, не подхвати меня брат Киамуси.

Рогожа сползла, а под ней… Брат Аланар лежал на спине, в его густой, с проседью, бороде запеклась кровь, лоб наискось перечёркивала рана, более похожая на трещину в глине, а глаза… Глаз не было. Чёрные клочья мяса были вместо глаз.

– Молись Творцу Милостливому, послушник Гилар, – уныло вздохнул брат Миаругиль. – Больно тебе, что уж тут сказать. Но ничего не делается без соизволения Высшей Воли.

– Почему? – завизжал я и бросился к телу. Схватил холодную, деревянной твёрдости руку, прижался к ней щекой. Все умные слова доброго брата Миаругиля отскакивали от меня как учебные стрелы от каменной стены угольного сарая.

Никто не мог мне ответить, почему, но меньше всего я нуждался в ответе. Что-то рухнуло во мне, оборвалось и полетело в бесконечную серую пропасть. Кажется, я в кровь разбил кулаки о борта телеги. Кажется, я валялся в растоптанном десятками ног снегу и царапал окровавленными пальцами замёрзшую землю – столь же твёрдую, как и теперешнее лицо брата Аланара.

Это было не как с матушкой и батюшкой – иначе. Там горе обвалилось на меня огромной песчаной горой и давило, вминало в землю, здесь же оно стало голодным волком, рвущим из меня куски мяса. И не только бурая тоска заставляла меня сражаться с ни в чём не повинной землёй. Ещё и обида. Бесполезная, бессмысленная, но оттого ещё более острая обида. Не знаю даже, на кого. Не думалось ни о Творце Милостливом, ни о Его Высшей Воле, ни о Пути Спасения. Вообще ни о чём не думалось, кроме раздирающей мысли: почему опять? Почему те, кого я люблю, должны умирать? Может, это я виноват, я притягиваю их гибель? Но отчего я такой? Я не просил делать меня таким!

Кажется, брат Киамуси схватил меня, визжащего и царапающегося, куда-то потащил – в тепло, от которого горе не только не таяло, но лишь сильнее набухало. Кажется, брат Миаругиль, или брат Аригалайси, разжимая мне оловянной ложкой зубы, поил отваром какой-то дряни, от которой я визжать перестал и даже заснул. Без всяких снов, точно провалившись в прорубь.

Проснулся я с радостной мыслью: ничего не было, ни телеги, ни рогожи, ни дыр вместо глаз. Это только приснилось, это ничего, так бывает. Но мысль эта, как слабый огонёк свечи, угасла на ветру… хотя какой ветер в келье? Окно закрыто наглухо, законопачено. Я вдруг резко, рывком понял, что всё это – самая настоящая правда. Всё было. И уже ничего, никак не изменить, не отменить. Ни земля, ни воздух, ни Доброе Братство, ни Творец Изначальный со всеми ангельскими силами не могут оживить брата Аланара.

А ведь, когда он отправлялся в ту поездку, никаких дурных предчувствий у меня не было. Я знал, что от братьев из Тмаа-Урлагайи поступило донесение о новом осином гнезде. На сей раз не простые бесолюбы, а какой-то новый их извод. Они не похищают младенцев, не кормят их истекающей жизнью демонов. Они вообще никого не убивают – вернее, не убивают тела. Тела тех, кто им попался, ходят, дышат, едят, испражняются и совокупляются. Более того – они чинят заборы, ведут купеческие записи в амбарных книгах, произносят речи в Городском Собрании и даже (был такой случай) проповедуют в храме. Но душ в телах более нет, куда-то вытекли души. А телам никого не жалко, тела никого не боятся, ни о чём не мечтают и, конечно же, никого не любят. Как это происходит? Какой-то новый вид чародейства? Новые уловки демонов? Брат Аланар не должен был заниматься тонким нюхачеством. Ибо внедриться в их гнездо невозможно. Ему поставили простую и ясную задачу. Известно было от урлагайских братьев место, известно было время. И даже число было примерно известно. Налететь, перебить, захватив нескольких языков. Языков доставить в северное укрывище, где ими займутся мастера-допросчики.

Утром на другой день брат Миаругиль, поселившийся в нашей с братом Аланаром келье, рассказал, что из всего отряда выжило только трое. Душегонов – так назвали этих извергов – оказалось не десять и не пятнадцать. Их оказалось семьдесят, и собрались они двумя часами раньше названного срока, сумев поэтому обнаружить нашу засаду. Видно, скорбно заметил брат Миаругиль, душегоны подозревали о том, что Надзор ими рано или поздно займётся, и потому через своих людей подкинули наивным урлагайским братьям ложные сведения. Теперь извести негодяев будет куда сложнее – они попрятались в крысиные норы, выяснив, что мы и впрямь охотимся, а также вырезав лучший наш отряд скорого спасения.

Но всё это было уже неважно. Я лежал, отвернувшись к ноздреватой каменной стене, и не помышлял о мести. Что мне душегоны? Когда-нибудь их выловят и спалят, но разве этим вернуть брата Аланара? Разве услышу я снова глухой и чуть хрипловатый его голос, разве назовёт меня кто-нибудь малышом (на что я немножко обижусь), разве коснётся его огромная, сминающая гвозди ладонь моих отросших волос? Разве кому-нибудь я теперь нужен? Да, вокруг полно добрых братьев, и они впрямь добрые. Они кормят меня и лечат, обучают разным знаниям и умениям, наставляют на верный путь. Они, не колеблясь ни на миг, защитят меня от кого угодно… И всё же… Будь на моём месте другой, ничего бы для них не изменилось. Никто из них не разбудит меня, когда я снова начну плакать во сне, и не станет, взяв на руки, баюкать как младенца, пока я не забудусь безмятежным сном. Для них я только послушник Гилар, а таких послушников в Надзоре не один и не два… Я лежал, и стена передо мной расступалась, открывала проход в серый мир, где никто меня не любит. Я не хотел туда идти, но разве кого-то это волновало? Камень за моей спиной смыкался, и ничего не оставалось делать, как шагать между двух стен – чёрной и белой, и я не мог понять, какая хуже. Оттого слёзы покатились по щекам, выжигая кровавые дорожки, я дёрнулся, и…