Текст книги "Тайна аптекаря и его кота"
Автор книги: Виталий Каплан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)
Лист 19
Ладно, про подвал вроде отчитался, теперь про нового гостя. Этот появился у нас дней через десять после похорон Хасинайи. Только всё на этот раз было не так, как с пресветлым Гирхаем.
Нового гостя привёз из города сам господин Алаглани. К обеду они вернулись в бричке, Халти сидел на козлах. Как потом он мне рассказал, после того, как съездили они с господином к какому-то важному больному, господин велел править к гостинице «Синий петух» – оказывается, ещё тремя днями ранее получил он письмо. И ведь я сам же это письмо, с другими прочими, от городского почтовика принял и на бронзовом подносе господину принёс. Да, конечно, очень жалко, что не было возможности вскрыть и снять копии – но сами посудите, как бы я это сделал? Как потом восстановил бы сломанные печати? И когда бы успел? Это ж только в сказках говорится про волшебное полотенце – положишь под него запечатанное письмо, и на полотенце проступит всё там написанное. Но мы-то с вами не в сказке живём!
В общем, привёз господин гостя. Гость – явно помоложе, лет, полагаю, немногим за тридцать. Роста среднего, выбрит тщательно, лицо скорее круглое, загорелое, глаза небольшие, серые, нос толстый, губы пухлые, волосы русые, прямые, белой лентой перехваченные. Примет особых не обнаружилось. Что же до одёжи, то одет богато, но не как высокородный, и не пестро. Тёмно-коричневый кожаный плащ, серый полукафтан плотного, дорогого сукна, тёмно-синие широкие штаны, заправленные в низенькие сапожки. На поясе, между прочим, имелась шпага. Не сабля, как у высокородных, а именно что новомодная шпага. А сами знаете, кому шпагу носить предписано – державным чиновникам не ниже пятой руки.
Гость, которого господин именовал Ханарасаем, первым выскочил из брички и принялся с интересом осматриваться. Я, как положено, поклонился и получил от господина распоряжение нести в гостиную сперва лёгкий перекус, а после и обед.
Приём по случаю гостя был отменён – причём давать от ворот поворот пришлось всего трём посетителям. Как уж потом я сообразил, господин, заранее зная о приезде гостя, разослал всем званым на тот день письма, где просил извинения и предлагал прийти день спустя.
После обеда господин с гостем сперва отдыхали там же, в гостиной, и для развлечения гостя велел мне господин привести Дамиля. Что это за развлечение такое предполагалось, выяснилось тут же. Как явился Дамиль и глянул на господина вопросительно, тот вытащил из стенного шкафа длинную костяную флейту и протянул её пацану. Кивнул Дамиль, поднёс флейту к губам – и заиграл. И как заиграл! Вот уж не думал я, что этот самый угрюмый Дамиль, из которого слова не вытянуть, таким даром обладает! Я-то, может, и невеликий знаток, но уверен – никого из тех музыкантов, что когда-то забредали в наш трактир и своей игрой зарабатывали на миску жаркого, и рядом поставить было нельзя.
Потом, музыкой насладившись, флейту у Дамиля забрали, вручили вместо неё медный пятак и отослали обратно. А господин повёл гостя показывать свои владения. Долго они бродили – и по дому, и по саду с огородом, и в травохранилище уже полупустое заглянули. Я попытался было вслед за ними ходить, как бы распоряжений ожидаючи, но господин велел мне отправляться в чулан и вникать в поучения многоопытного Краахатти – чем изрядно меня огорчил. Убегая уже, заметил я на лице гостя тонкую улыбку и подумал, что, возможно, и ему ведомо занудное творение многоопытного.
А по-настоящему я сумел послушать их разговор только после ужина, когда убрал из гостиной грязную посуду и получил повеление принести в кабинет галаарийского вина. Тут-то уже ничто не мешало мне занять привычное уже место в спальне за ковром, вынуть затычку и приняться, наконец, за дело.
– Уж извини, Ханарасай, но раньше ты смотрел на вещи более здраво, – невесело усмехнулся господин. – Ну ладно, я могу понять – такая женитьба, такое новое окружение… но я же тебя с юности помню. Никогда не был ты столь восторжен и неглубок.
Ханарасай отхлебнул вина из белой чаши, вокруг которой вились нарисованные золотом змеи.
– Может быть, учитель, я просто переболел цинизмом, столь характерным в юные годы? А может, я всё-таки научился отделять главное от второстепенного?
– Значит, я для тебя всё ещё учитель? – Губы господина улыбались, а вот глаза – нет. – Надо же… Пятнадцать лет назад наша разница в возрасте и в знаниях казалась огромной… теперь же я смотрю на тебя и не вижу того ершистого мальчишки. Вижу довольного собою и жизнью мужа Высокого Собрания. И прямо скажу, не радуют меня такие изменения. Слушай, ну ты что, действительно веришь в то, что возглашают на площадях ваши крикуны? Счастье человечества, избавление от голода и болезней, преобразование ветхого тела… Мне вообще трудно представить мышление тех, к кому это обращено. Вернее, представить-то нетрудно, но ты же не лавочник с мужицким прошлым…
Гость уставился в чашу – и заговорил очень каким-то терпеливым голосом.
– Учитель, давайте всё-таки разделять упрощённые идеи для толпы – и подлинную их суть. Ведь не толпа же эти идеи разработала, а многие и многие великие мудрецы на протяжении едва ли не полувека. Да, им приходилось несладко – и в Державе, и в иных землях. Доброе Братство издавало против них свои уложения, за ними охотился Надзор… в конце концов, над ними просто смеялись. Не скажу, чтобы смеялись одни лишь дураки – но смеялись те, чей ум обращён в прошлое и не хочет подняться над замшелыми постулатами.
Мне показалось, он говорит, как будто из книги вслух читает.
– Ну а как со счастьем? – перебил его господин. – Ну вот объясни мне, замшелому, как вы собираетесь этого самого счастья добиться. И какого именно счастья?
Ханарасай внимательно взглянул на него.
– Мне уже не раз приходилось говорить об этом, учитель. Причём с людьми, не менее умными. Что ж, повторение – не всегда отец мучения. Итак, из чего мы исходим? Человечество состоит из людей, так? И у большинства этих людей схожие беды. Прежде всего, обыкновенный голод. Затем – болезни, затем – глупость. И наконец, смерть – вернее, не сама по себе смерть, а пугающие мысли о ней. Может ли человек справиться с этими бедами в одиночку? Да, может – но крайне редко, это путь аскетов, почти никому недоступный. Как же быть остальным – слабым? Им нужно, во-первых, осознать, причины своих несчастий, а во-вторых, увидеть способы сообща преодолеть их. Итак, причины несчастий. Их, строго говоря, две. Неправильное устройство общества и неправильное устройство ума. Объясняю, почему. Голод – ну, шире говоря, бедность, происходит оттого, что добытое у природы люди распределяют неравномерно. Высокородный граф есть на золоте перепелов, маринованных в остром винном соусе, а мужики в его владениях хлебают жидкую просяную тюрю.
– То есть взять и поделить? – прищурился господин.
– Это слишком примитивный подход, учитель! – Ханарасай поднял вверх палец. – Некоторые наши горячие головы ещё тогда, восемь лет назад, предлагали подобное, но более мудрые мужи их привели в чувство. Ведь если просто изъять все богатство и разделить между людьми поровну – очень скоро опять у кого-то окажутся перепела, а у кого-то тюря. Чтобы обеспечить равенство имущественное, сперва надо изменить систему власти. Нужно уничтожить те жестокие формы господства, которыми и держался Старый Порядок. Мы это и сделали. Мы казнили короля, и теперь в Державе нет повелителя-самодержца.
– А гражданин Благоуправитель? – вкрадчиво поинтересовался лекарь.
– Он не владыка и не тиран! – отчеканил гость. – Он лишь первый из равных, потому что без первого никак нельзя. Но все важные решения принимаются голосованием в Собрании. Как в Высоком Собрании, так и в Собраниях на местах. Следовательно, там, где один человек непременно бы ошибся, собрание многих ошибиться не может, ибо недостаток одних восполняется достоинством других.
– Ну-ну, – кивнул господин.
– Далее, мы отменили рабство. В Державе более нет холопов, человек отныне не может принадлежать другому человеку как вещь.
– Звучит красиво, – согласился господин. – Только вот какова судьба этих освобождённых рабов, напомнить? Как они осваивают северные леса и южные пустыни? Как едва ли не половина их вымерла на новом месте? Прикинь, даже обычным крепостным оказалось лучше. Как они работали на земле, так и продолжили. Остались в своих домах. А безземельные холопы – они холопами и остались, только принадлежат отныне не кому-нибудь с приставкой «тмаа», а всей Державе.
– Это временные издержки! – заявил Ханарасай. – Пройдут годы, люди освоятся на новом месте, заживут сытой жизнью и постепенно забудут все прошлые неприятности.
– Неприятности? – ласково спросил господин. – Знаешь, среди моих слуг есть один парнишка, который прошёл через эти, как ты изволил выразиться, неприятности. Что-то не верится мне, что он когда-либо их забудет.
– Поймите, учитель, нельзя достигнуть всего одним прыжком, – заявил гость. – Мы решили покончить с рабством, но это задача на долгие годы, а то и на десятилетия. Ведь одним росчерком пера такого не добиться. Вот вы знаете, сколько в год Низложения было в Державе этих самых холопов? Ни много ни мало, двадцатая доля! Причём даже их господам особой пользы от многочисленной дворни не было, но ведь считалось, что чем больше у тебя рабов, тем выше твой статус. И вот мы победили. Ну и куда прикажете этих людей девать? Без имущества, без земли, зачастую и без трудовых навыков?
– Дать им землю. Обеспечить их деньгами, хотя бы вырученными за имения их бывших владельцев, – предложил господин.
Гость всплеснул руками.
– Учитель, посмотрите на дело с практической стороны! Большинство аристократов присягнуло Высокому Собранию. Если в ответ Высокое Собрание отберёт у них родовые поместья – начнётся кровавая смута. Нам удалось её избежать именно потому, что не трогали лояльных нам дворян. Значит, чтобы наделить освобождённых рабов землями и всем прочим, потребовались бы какие-то иные средства. А у нас их не было! Для вас будет новостью, что королевская казна оказалась пуста? Что казённое золото каким-то образом попало в Норилангу? Нам едва удавалось оплачивать услуги наёмников! Поймите, в те годы выбор был прост: или переселить этих людей на новые, незанятые места и приставить к полезному труду, или предоставить их собственной участи! Но что значит – собственная участь? Лишённые средств к существованию, они сбились бы в воровские шайки и наводнили Державу кровью.
– Вот что интересно в тебе, Ханарасай, – заметил господин, – это с какой лёгкостью ты переходишь от трезвой практичности к умозрительным фантазиям. Даже не замечая того, как практичность не оставляет от светлых фантазий ничего!
– Ещё раз говорю, учитель! Мы поставили себе целью искоренить бесчеловечное рабство – но вовсе не собирались достигнуть этого мгновенно! – Ханарасая нелегко было смутить. – Может, сменится одно поколение, может, два, три… но в итоге все граждане Державы станут свободны. Да, скажу цинично: повезёт не всем. Пускай вымрут эти переселённые холопы, но их дети или внуки уже не будут знать самого слова «холоп»!
– Оттого и крепостных освобождать не стали? – поинтересовался господин.
– Да, учитель! Мы, впрочем, как вам прекрасно известно, освободили их от личной зависимости. Теперь графы и бароны не могут их высечь, не могут против воли женить и уж тем более не могут продать без земли. Но имущественную зависимость мы вынуждены были пока оставить. Хлебопашцы крепки земле, а не господину, которому земля принадлежит. Они платят ему оброк, они не могут уйти с земли без его разрешения – но больших прав у владельцев теперь нет. Поступи мы иначе, раздай мы им господские земли – и неизбежно случилась бы дворянская война. А освободи мы их без земли – это кончилось бы селянской войной, потому что куда податься безземельному мужику, кроме как в разбойники? Но постепенно, по мере роста доходов Державы, мы будем выкупать земли у дворян и за умеренную плату в рассрочку продавать их мужикам. Пройдёт пара поколений – и восторжествует свободный труд на свободной земле!
– Ты, напомни, при каком ведомстве? – перебил его господин Алаглани.
– Учётно-земельном, – пояснил Ханарасай. – Оттого, кстати, очень хорошо знаю все эти дела с дворянами и мужиками. Но я ответил вам лишь на половину вопроса, учитель. Я показал, как можно изменить неправильное устройство общества и тем в итоге победить голод. Но есть ещё два врага – глупость и страх смерти…
– Интересно, интересно, – кивнул господин. – На площадях вроде такого не говорят.
– На площадях! – подтвердил гость. – Но в беседе с мудрыми людьми почему бы и не сказать, как оно нам мыслится? Итак, глупость. Она проистекает чаще всего из неправильного воспитания и образования. Ведь люди рождаются равными, во всяком случае, здоровые люди. Но какой-нибудь несчастный мальчонка, служащий, к примеру, в придорожном трактире и получающий только подзатыльники, неизбежно вырастет глупцом. Ибо некому было развить его природные способности. В то время как дворянский сын, сызмальства получающий изысканное воспитание, занимающийся с лучшими учителями… А ведь младенцами тот и другой были равны друг другу…
– Ну, бывают и обратные примеры, – хмыкнул господин, – но определённая правота всё же тут есть. И как же ваш Новый Порядок собирается преодолеть глупость?
– Очень просто! – вскричал гость. – Для начала мы в каждом городе откроем школы и сделаем обучение в них бесплатным и обязательным. Затем очередь дойдёт и до сёл. Учить мы будем детей вещам ясным и полезным, как то: грамоте и счёту, истории и географии Державы, ремёслам…
– Полагаешь, этого достаточно? – спросил господин.
– Разумеется, нет! Следующим шагом будут единые правила воспитания, которые сейчас уже разрабатываются лучшими нашими умами. Эти правила приобретут силу закона, и всякий родитель, будь то пекарь, мастеровой или граф, обязаны будут им следовать.
– Под страхом чего? – И вновь губы господина улыбнулись без участия глаз.
– Ну… – задумался Ханарасай, – хотя бы под страхом штрафа. Или умеренного телесного наказания. Впрочем, это уже детали. Давайте перейдём к самому главному врагу – к страху смерти. Согласитесь, что именно в силу этого страха слабые терпят бесчинства сильных, умные покоряются глупым, рабы – господам. На какие только гнусности ни идёт человек, боясь смерти! Но давайте разберёмся, чего, собственно, он боится? Телесных страданий, кои чаще всего сопутствуют прекращению жизни? Да, несомненно. Но это не главный страх. Главный страх – это то, что ждёт всех нас после смерти. Тысячи лет Доброе Братство учит, что за мельчайший свой грех каждый будет жестоко наказан Изначальным Творцом. Лишь немногие праведники вкусят радости Небесного Сада, остальным же дорога в бездну, в чёрное пламя. Именно о чёрном пламени на самом деле думает каждый, размышляя о смерти. Вглядываясь в свою жизнь, он понимает, что чёрное пламя куда вероятнее, чем Сад. Потому и стремится каждый как можно дольше оттянуть тот миг, когда придётся отправиться за ту черту, где кончается земная жизнь, пускай даже со всеми её горестями, и начинается пламя.
– Хоатти Рамаладийский, – усмехнулся господин. – «Трактат о трёх бедах и трёх способов от оных избавиться». Писано двести пятьдесят лет назад, напечатано не было, распространялось в рукописях.
– Какая разница, кто первым догадался? – досадливо отмахнулся Ханарасай. – Главное в том, что в основе страха смерти лежит убеждённость в наличии Творца, в наличии чёрного пламени и Небесного Сада. Вот эту убеждённость и надлежит разрушить!
– А вдруг всё оно так и есть? – прищурился господин. – И Творец, и сад, и пламя? Вдруг вы, граждане собранцы, подобны малым детям, которые закрывают глаза и думают, что коли стало темно, то никто их и не видит?
– Учитель – возмутился Ханарасай, – ну, вы же умный человек! Я понимаю, пятнадцать лет назад, ну даже десять… но теперь-то чего бояться? Праведный Надзор давно упразднён, а наиболее гнусные его члены получили суровое воздаяние от разгневанного народа…
– Тебе не кажется, Ханарасай, что наличие или отсутствие Творца никоим образом не связано с наличием или отсутствием Надзора? – возразил господин. – Я не собираюсь затевать с тобой философские дебаты, но сам посуди – если вы хотите разрушить в народе веру, то вам нужно будет привести очень серьёзные доказательства. Ты способен доказать отсутствие Творца?
– Пусть добрые братья сперва докажут его наличие, – рассмеялся гость.
– Ладно, допустим, вы убедите простой народ, что со смертью всё кончается, – вздохнул господин. – Но тебе не приходило в голову, что такой вот конец всего – ещё более страшен, чем чёрный огонь?
– Страшен он только больному, извращённому сознанию, – сочувственно объяснил Ханарасай. – А мы постепенно добьёмся, что сознание у людей будет здоровым. Тех же, кто разжигает в народе суеверия, мы заставим замолчать.
– Почему же вы тогда не закрыли храмы и не объявили запрет на вероучение? – недоумённо спросил господин. Впрочем, мне показалось, что недоумение он лишь изображает. Ханарасай же, выхлебав девятую по счёту чашу, этого не замечал.
– Это несвоевременно, – объявил он, потянувшись к кувшину. – Тёмных людей пока в Державе слишком много, а сила наша не столь велика, чтобы вести ещё и войну против приверженцев Братства. Но вот уже в следующем поколении, когда количество образованных людей резко увеличится, мы постепенно начнём душить суеверия и их носителей.
– Думаешь, получится? – очень тихо спросил господин.
– Разумеется! – Ханарасай стукнул чашкой по столу, едва не испортивдве хороших вещи. – Поймите, учитель, что есть человек? Это лишь деревянная колода, из которой умелый мастер может вырезать всё, что потребно. Может – грубого идола, а может – прекрасную статую… Не следует только ждать быстрых результатов, но мудрый мастер и так не будет торопиться.
– И кто же ваш мастер? – ещё тише спросил господин.
– Учитель! – поднял палец Ханарасай. – Давайте на этом остановимся. Ибо такие вопросы лучше не обсуждать, сами догадываетесь, почему. Вообще, учитель, я должен вам сказать… – голос его затих, а тон вдруг сделался совершенно трезвым. – Вы бы поосторожнее, учитель. Человек вы, конечно, уважаемый, и многие в Собрании перед вами в долгу. Но…
– Что «но»? Болтаю непозволительное? – деловито уточнил господин.
– Не в том даже дело, – вздохнул гость. – Я, собственно, толком ничего и не знаю… так, обрывочки и догадки… Но у Пригляда есть к вам некий непонятный мне интерес. Это всё, что я могу сказать. Просто прошу, будьте поосторожнее. И в словах… и в делах. Понимаете, мой пост не из последних, но если что – я мало чем сумею помочь.
– Ну, благодарю, – помедлив, отозвался господин. – Ты всё-таки не совсем испортился, Ханарасай. А знаешь что? Пожалуй, нам обоим пора отойти ко сну. Всё-таки, согласись, галаарийское – оно коварно. Пьёшь-пьёшь, и всё кажется, водичка сладкая, а потом раз – и ноги не держат. Я сейчас лакея кликну, отведёт тебя в твою комнату.
И раздался звон колокольчика.
Вот, собственно, и всё о госте нашем Ханарасае. Утром, плотно откушав, они с господином уехали в город, а вернулся господин один. Зачем приезжал этот самый Ханарасай? Знаете, может, конечно, просто чтобы поболтать со старым другом и, как выяснилось, учителем – но мне почему-то подумалось, что именно ради последних его слов, ради предупреждения весь разговор и затевался.
А я, кстати, вновь тогда не выспался, полночи беседу их по памяти записывая.
Лист 20
На другой день я с утра отпросился у господина помочь Алаю – он из травяного сарая в подвал и половины ещё не перенёс. А уже скоро могли начаться холода, осень только поначалу теплынью нас порадовала, а с листопада начались дожди и дули постоянно северные ветры. Из тех лесов, за которыми плещутся серые волны Ледяного моря. Тех лесов, где бы сейчас мучился Хайтару… если бы, конечно, не помер в первый же год.
Именно о Хайтару думал я, начиная разговор с Алаем.
– Слушай… всё хочу спросить, да как-то не получалось раньше. Вот этот наш Благоуправитель – он кто? Откуда взялся?
Алай аж присвистнул.
– А почему ты меня спрашиваешь?
– Ну… – замялся я, – ты всё-таки образованный. В Благородном Училище обучался, и дома тоже, сам же рассказывал, книжки всякие, умные разговоры… А я у себя в Тмаа-Урлагайе только гвозди и видел, и про Новый Порядок у нас особо и не говорили. А интересно ж…
– Да как тебе сказать, – задумался Алай. – Я-то не слишком интересовался, мне больше про путешествия хотелось… Но в Училище нам говорили, что гражданин Благоуправитель родился в незнатной, но уважаемой семье и в детстве родителей радовал послушанием да прилежанием, ум его простирался до небесных высот и морских глубин, и с малых лет понял он, сколь несправедлив Старый Порядок. А как подрос он, то начал людям глаза открывать на правду о королевских злодеяниях и на то, как добрые братья тёмный народ дурят. И за то изгнали его из родного города Тмаа-Сиаради, и пришлось ему скитаться по необъятным землям Державы, сподвижников собирая. И росло их число, и множилась их сила, и гремели слова правды. Но нашёлся среди сподвижников предатель, нюхач из Праведного Надзора, и схватили Благоуправителя, и бросили его в подвалы Башни Закона, и лютым пыткам подвергли, дабы отрёкся он от своих слов. Но выдержал он – и другие борцы, с ним вместе в плен попавшие – жуткие мучения, и бежал в Норилангу, и там, укрепившись, полки свои на Державу двинул, а тут к воинству его присоединялись все, кто за свободу и справедливость. И низложен был король, одержана была славная победа, и перешла власть к Высокому Собранию, первенствует коим он, наш дорогой Благоуправитель.
Всё это он выпалил на одном дыхании, и только в глазах прыгали смешинки.
– Ну ладно, – махнул я рукой, – это понятно, это в Училище. А дома что говорили?
Алай вмиг сделался серьёзным.
– Дома говорили всякое. И что в молодости служил наш Благоуправитель стряпчим у какого-то графа, и графа того разорил, земли его по поддельным бумагам продал. Но попался, и его секли кнутом на Придворцовой площади, а потом отправили в кандалах на каторгу – на те самые медные рудники, на которые и тебя везли. Только он сбежал не дорогой, а уже оттуда. Говорили, подкупил стражу, ибо успел припрятать немало золота. Бежал в Норилангу, а там поступил на секретную службу в тамошний Особый сыск. Ну а потом как-то так вышло, что оказался он в Державе и во главе десяти полков наёмников… Отец с братом, помню, даже подсчитывали, сколько золота ему потребовалось, чтобы наёмникам платить.
– Думаю, немало, – понимающе кивнул я, купецкий сын.
– Говорят, не обошлось без помощи Нориланги. – Алай говорил еле слышно, хотя тут, в подвальном этаже, никто нас слышать не мог. – Только они думали, что получится простая смута и тогда наши западные провинции отхватить удастся. Но Благоуправитель оказался хитрее и так сумел власть взять, что почти без народных волнений обошлось. И ничего Нориланге не выгорело, потому они уже восемь лет на нас зубы точат.
– Слушай, а почему его только так и называют – Благоуправитель? Почему не по имени? – ответ я знал, но было мне интересно, что скажет Алай.
– Чародейства боится, – глазом не моргнув, пояснил Алай. – Всем же известно – через имя можно на человека чары наложить. И ещё потому, говорят, он лицо своё скрывает, в серебряной маске ходит. Чтобы никто случайно не опознал. Ближние сподвижники, конечно, знают, но сам понимаешь, державную тайну хранят. И ещё, говорили, нюхачи из Пригляда специально распускают самые разные слухи об его имени, один другого глупее. Ну, догадался, наверное, зачем?
– Чтобы если кто чары хочет на него наслать, то на ложные имена насылали?
– Именно так! – кивнул Алай.
– А гляди, занятно как выходит, – улыбнулся я. – Доброму Братству он не верит, а в чары, значит, верит?
– Откуда мы знаем, во что он на самом деле верит? – толково ответил Алай. – Может, и про серебряную маску всё врут.
– Может, – согласился я, и разговор наш перекинулся на то, что Алаю приятнее – на дальние земли и морские корабли, кои до тех земель по полгода ходят.
Спрашиваете, зачем мне этот разговор был нужен? Да, конечно, ничего нового я о Благоуправителе не узнал, зато кое-что узнал и об Алае., и о его семье. Может быть, отец его и в самом деле к тому заговору причастен, коли такие разговоры в доме велись. Особенно про серебряную маску. Мы-то с вами, почтенные братья, знаем, что маска есть. Только не серебряная.
В общем, понял я про Алая вот что: если он и есть тот загадочный нюхач, который на чердаке подслушивает, то уж никак не от Пригляда. Приглядский ни за что не стал бы говорить про маску.
Ну, к обеду господин вернулся, а в три часа пополудни, как всегда, начался приём. Посетителей в тот день было десять человек – можно сказать, наплыв, обычно-то больше пяти-шести не бывает. Я уж замучился то и дело из-за ковра выбегать и очередного жаждущего встречать. Так что про первых девятерых говорить на стану, хвори как хвори, и на мой взгляд, с такими вообще незачем к наилучшему лекарю ходить, любой сгодится да дешевле выйдет. Но вы ж знаете человеческую природу – коли что в кошельке звенит, то непременно хочется получить не хорошее, а наилучшее.
А вот про десятого посетителя расскажу подробнее, ибо из-за него закрутилось многое.
Это оказался мальчишка примерно моих лет. Но сразу по нему видно – из высокородных, одет не просто богато, а изысканно. Плащ фиолетового бархата, узкие зеленые панталоны из дорогущего галаахайского шёлка, чёрный берет с серебряной бляшкой, а в бляшку рубин огранённый вставлен. Ну и сабля, конечно, и взрослая сабля, явно пока ему великовата. Что же до внешности, то с меня ростом, но поуже малость, волосы прямые, тёмные, но совсем уж чёрными я бы их не назвал. Лицо не загорелое, брови тонкие, глаза серые, и никаких особых примет – не считать же за таковые два прыща на подбородке…
А надо сказать, почтенные братья, что доселе к господину только взрослые посетители приходили. Потому и удивился я, но виду не подал, склонился до пояса и спросил:
– Как прикажете о себе доложить, высокородный господин?
– Скажи, что Баалару Хидарай-тмаа, старший сын графа Диурамиля Хидарай-тмаа, просит приёма у лекаря Алаглани, – отчеканил пацан.
– Обождите тут, высокородный господин, – кивнул я. – Позвольте плащ ваш. Сейчас господину доложу. Может, вина? Или сладкого виноградного сока?
Если и понял он мой намёк на юный свой возраст, то виду не подал.
– Благодарю, мальчик, но мне ничего не надо. Я так подожду.
Ишь ты, благодарит! Видать, и впрямь древний род, где вежливость со слугами особым шиком считается! Это не дворянчики, чьи деды сукном в лавке торговали, а то и навоз выгребали…
Доложил я, как черёд пришёл, о нём господину и добавил:
– Между прочим, это пацан моего возраста.
– Занятно, – без всякого удивления произнёс тот. – Он последний? Ну, зови.
Пригласил я посетителя в кабинет и удрал за ковёр, на рабочее своё место.
Высокородный графёныш Баалару Хидарай-тмаа как в кабинет вошёл, так сразу осматриваться начал. Видать, в диковинку.
Господин его в гостевое кресло усадил, а сам за стол свой уселся и кота на руки взял, гладить рыжего принялся. Так они молчали минуту, потом спросил господин:
– Насколько я понимаю, блистательный Баалару Хидарай-тмаа, вы нуждаетесь в лекарском моём искусстве? Что же беспокоит вас? Какого рода недуг?
Графёныш ссутулился и на руки свои уставился, будто впервые их увидел. Потом всё же заговорил:
– Господин лекарь, я… даже не знаю, как начать. Понимаете, дело в том, что я действительно нуждаюсь в вашем искусстве, но, похоже, не лекарском…
Господин аж брови приподнял.
– О каком же ином искусстве вы говорите, блистательный? Чем ещё я, городской аптекарь, могу быть полезен? Вроде бы, насколько мне известно, другими искусствами не владею. В юности, правда, было дело, пытался научиться играть на лютне, но без особого успеха. Или, может, вы имеете в виду воинское искусство? Не стану скрывать, мне пришлось несколько лет носить солдатскую кирасу, был я и ранен в боях близ озера Саугари-гил, до сих пор колено в сырую погоду ноет… но опять же, если вам требуется учитель фехтования, то это явно не ко мне. Я был арбалетчиком, а с клинком обращаться умею весьма и весьма посредственно. Не говоря уж о том, что за долгие мирные годы те навыки изрядно забылись…
Баалару Хидарай-тмаа поднял голову, и хоть не мог я рассмотреть в дырочку его взгляд, показалось мне по виду его, что посетитель наш едва сдерживает боль. А уж какую – телесную или душевную, оставалось лишь гадать.
– Господин Алаглани, – голос его, в отличие от моего, ещё и не думал ломаться, и я уловил в нём что-то похожее на слезу. – Я говорю об искусстве особого рода, коим вы, насколько мне известно, владеете.
– От кого же вам такое известно, блистательный? – невозмутимо поинтересовался господин.
Графёныш помолчал, вновь на пальцы свои поглядел, будто на них подсказка написана, а потом тихо проговорил:
– Старый князь Гуарамини-тмаа. То есть не он сам, конечно, а Хундарагу, его внучатый племянник. То есть Хундарагу Гиарахиль-тмаа. Мы с ним в вместе седьмом классе учимся, в Благородном Училище.
Мне вдруг подумалось, что этот высокородный юнец вполне может знать Алая – в столице-то лишь одно Благородное Училище. И кабы господин Алая с лакейской должности не сместил – вот была бы штука, встреча одноклассников. Интересно, послал бы графёныш весточку в Пригляд?
– Занятно, – рассеянным тоном произнёс господин. – И что же вам рассказал ваш… гм… однокашник?
– Он сказал, что пять лет назад у деда его украли… я толком не понял… в общем, какую-то очень дорогую ему вещь. Дорогую не в смысле стоимости, я говорю о сердечной привязанности. И вы, господин Алаглани, каким-то образом сумели вещь эту отыскать и старому князю вернуть. А старый князь никому об этом не рассказал, только Хундарагу, под большим секретом. Сказал, если возникнет совсем уж безвыходная ситуация, то обратись к нашему городскому аптекарю… только по возможности тайно.
Господин откинулся на спинку своего кресла и поглядел на гостя внимательно.
– По возможности тайно… кажется, весь седьмой класс о таинственном аптекаре знает? Это, блистательный, даже не смешно!
– Нет, что вы! – вскричал графёныш. – Хундарагу только мне шепнул, потому что мы с ним дружим крепко! А больше никто не знает!
– А интересно, – прервал его возглас господин, – из каких таких соображений старый князь решил поведать сие внучатому своему племяннику?
