Текст книги "Митридат"

Автор книги: Виталий Полупуднев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

VI

В это утро было объявлено начало похода, сохранившегося в истории под именем Третьей Митридатовой войны.

Царь предстал перед войском на том же холме. Сейчас он явился в доспехах и шлеме, опоясанный драгоценным мечом, за ним несли круглый золотой щит, равный по красоте щиту Ахилла, воспетому Гомером. Митридат выглядел как живой и великолепный бог войны, подобный Аресу, ему не хватало лишь крыльев за спиной. Его встретили криками и звоном оружия тысячи воинов. Царя-полководца приветствовали на двадцати языках.

Как и вчера, вокруг толпились военачальники. Но собраны они были не для молений и не для совета, то и другое уже миновало. Настал час действовать. Все смотрели на царя воспламененными взорами, ожидая, когда он поднимет руку и, указав перстом направление похода, скажет одно слово: «Вперед!»

Митридат обратил взор ввысь, а потом на землю у ног своих, символизируя этим обращение к богам небесным и подземным, потом снял шлем и надел золотую китару. Воздев руки вверх, он обратился к воинам с речью, слова которой передавались из уст в уста, а поэтому доходили до самых дальних:

– Волею богов и при их помощи я, царь ваш, веду вас на великую и справедливую войну против жадного и разбойного Рима! Рим хочет отнять у вас свободу и имущество, согнать вас с наследственных земель и превратить в рабов! Я же, царь ваш, собрал под своей властью племена и народы, пекусь о их благоденствии, охраняю их святыни и обычаи отцов! Боги покровительствуют мне, – вы видите, как растет и крепнет мое царство, созданное предками моими и преумноженное мною во сто крат!.. А Рим смердит как гнилой труп, ибо боги отвернулись от него!.. У Рима нет подданных, есть лишь рабы. Но и рабы восстали против него; в римских землях идет междоусобная война, рабы воспользовались раздорами и взбунтовались. А я говорю: кто был рабом у римлян – да будет свободен!.. Кто был должен римским трапезитам – освобождается от долгов! Каждое племя, каждый город да живут по законам своим, признавая меня как царя и ставленника богов!

Войско ответило на эти слова криками, тысячи рук подняли над головами оружие, взметнулись вверх шапки. Митридат переждал, пока не улегся восторженный шум, потом продолжал:

– У Рима нет друзей, нет союзников ни на земле, ни на небе!.. Его лучшие люди, как великий Серторий, восстали против него, теперь они единомышленники и помощники наши!.. Посмотрите, вот они, лучшие умы и таланты, они ненавидят Рим и вместе с нами идут в поход против Рима!..

Митридат величественным жестом показал на Мария Одноглазого и двух советников рядом с ним. Те молча склонили головы.

– Я поведу вас к победам, ибо боги предрекли мне успех в войне! И отдам вам на разграбление города, если они не покорятся без боя! И каждый воин вернется домой со славой, как победитель, и с добычей, какую только сможет унести на плечах или увезти на своем коне!

Новый взрыв восторга заглушил голос царя. Воины пришли в неистовство, слышались требования немедля идти в поход.

Когда крики утихли, Митридат опять надел шлем и, указывая обнаженным мечом в направлении предстоящего похода, произнес зычно:

– Так добьем же римскую ядовитую змею, дабы она больше никогда и никому не угрожала своим жалом! Вперед, на запад!

Все пришло в движение. Заиграли рожки, засуетились десятники и сотники, затопотали тысячи ног, грянули копыта нетерпеливой конницы. Окрестности огласились ревом верблюдов и быков, скрипом возов и бряканьем колокольцев на шеях животных. Тучи пыли заволокли небо, стало тускло и мрачно, как в час солнечного затмения.

Великий поход против Рима и римского владычества начался. Таксил, главный стратег Митридата, заранее продумал порядок общего движения. Бесчисленные полчища сразу разделились на несколько потоков соответственно нескольким дорогам, ведущим на запад. Главные силы после прохода через земли Вифинского царства должны были выйти на «царскую дорогу» – древний путь из Месопотамии к Эгейскому морю, проложенный руками тысяч рабов еще во времена Дария.

Асандру показалось, что движущим началом общего стремления вперед было какое-то странное возбуждение. Оно охватило всех, от полководца до простого воина. Нечто сверхчеловеческое чувствовалось в лавинообразном движении необозримой массы вооруженных людей. Пешие почти бежали, задыхаясь в клубах едкой пыли, словно боясь опоздать. Они с завистью смотрели, как летучие отряды конницы обгоняют их, волнами перекатываясь через холмы и с грохотом устремляясь в долины.

– На запад!.. На запад!..

Вот двигаются левкосуры в белых колпаках и обуви из сырой воловьей шкуры. Они шарахаются в сторону, уступая дорогу всадникам пустыни в полосатых бурнусах, вооруженных причудливым оружием – метательным железом. Грозно выглядят халибы – мастера выплавлять и ковать сталь. Они закованы в кольчуги, все с секирами и кривыми ножами. А вот и мешковатые соотечественники – таврические скифы на мохнатых лошадках.

Поражают воинственным видом бастарны, бесстрашное кельтское племя, прославленное умением прорывать вражеские укрепления. Даже тавры, полудикие обитатели таврических гор, нашли свое место среди пестрого потока вооруженных племен, собранных воедино волею Митридата, воспламененных ненавистью к Риму и жаждой добычи.

Боспорец пытался задавать вопросы воинам, присоединяясь к их колоннам. Он сопровождал их на скакуне, предоставленном ему как важному военачальнику из свиты Митридата. Но воины плохо понимали его греческую речь или отвечали недоуменными, ошалелыми взглядами. Непривычный размах событий, неразбериха в передвижении разноплеменных отрядов, надсадный грохот, слепящая пыль и раскаленные лучи солнца, видимо, застилали сознание этих людей одуряющей мутью.

Темнота вооруженных толп, их неслаженность были поражающими. Их ничто не связывало воедино, кроме личности царя да смутных представлений о целях войны. Только воля Митридата и его огромные богатства могли объединить это разноязыкое скопище первобытных племен в некое подобие войска, направить силу и страсть в русло общего дела – сокрушения Рима. Как-то оно получится?..

Чувство неуверенности и странное раздумье вновь стали проникать в душу боспорца. И только обращая взор на «несгибаемых», вооруженных на римский манер, любуясь стройными рядами рослых парней, бодрых, грозных в своей сплоченности, он отгонял невольное сомнение. Пропуская мимо слаженные колонны тяжелой пехоты, сверкающей шлемами и луноподобными щитами, Асандр опять почувствовал воинственный подъем духа.

– Вот с такими бойцами можно надеяться на успех! Это другое дело! – сказал он вслух с облегчением.

VII

Топот копыт заставил Асандра обернуться и натянуть поводья. Он увидел в клубах пыли панцирного всадника с длинным копьем в руке, приближающегося валким галопом. Громоздкие доспехи коробились и дребезжали на плечах воина, а тяжелое копье нелепо раскачивалось из стороны в сторону.

– Это что за чучело? – невольно спросил себя боспорец, но тут же решил, что воин пьян и догоняет свой отряд.

– Привет тебе, хозяин! – послышался сдавленный голос, из-под шлема выглянули знакомые глаза.

Асандр не мог удержаться и расхохотался.

– Это ты, Гиерон, царский воин и свободный человек?.. Тебя не узнаешь в новом наряде!

– Ух, господин, жарко в этой железной шубе!.. Да и копье мне попало слишком тяжелое, это же копье для богатыря. Мне дали его в насмешку! Теперь я стал бойцом тяжеловооруженной конницы!

– Куда же ты спешишь?

– Как и все – на войну!.. Да вот увидел тебя. Дай, думаю, переговорю с хозяином, может, в последний раз!

– Что ж, говори. Но почему в последний раз? Или ты предчувствуешь, что будешь убит в сражении?

– В сражении?.. Не знаю. А вот этот лохматый демон, на котором я сижу, сбросит меня на камни, это наверняка!.. Дикарь, повода не слушает, мчится куда глаза глядят. Я и решил, пока он не убил меня, сказать тебе важное.

– Говори, я слушаю.

– Хозяин, дадут ли мне боги удачу в походе, мне неведомо. Но обещай, что заберешь меня с собою, когда решишь отправиться с кораблями обратно!.. И добычу, если она у меня будет, позволишь погрузить в трюм!

– Что ж так? Или здесь хуже, чем на Боспоре?

– Здесь люди чужие и боги для меня непривычные, а солнце огненное!.. Да и пища какая-то грубая. А там все знакомое и близкое, родные места!

– Но там ты был рабом, а здесь свободен!.. К тому же стал воином царя понтийского, получил от него коня и копье.

– Это верно, хозяин!.. Там ты был моим господином, а здесь им стал Митридат, а точнее – десятник, которому я подчинен. Он уже угрожал мне палкой!.. Может, после войны я отведаю того кушанья, которое называется свободой. Но уже сейчас убедился, что сохранить и использовать свободу бедному человеку очень трудно! Неимущему так же плохо, как и рабу! Вот я и хочу добычу взять боевую и с этой добычей вернуться в Пантикапей, где моим покровителем будешь ты!.. Тебе служил рабом, за тебя буду держаться и свободным!.. Так обещаешь?

Закон требовал, чтобы вольноотпущенник имел покровителя – простата – из уважаемых граждан. Чаще всего им оказывался прежний хозяин, который, как член общины, защищал интересы бывшего раба перед законом. Освобожденный раб продолжал жить на положении метека – иностранца, человека без роду и племени, не получая гражданства и полных прав, но обязуясь нести изрядный груз повинностей и налогов. Богатый метек торговал или имел мастерскую, опираясь на милость простата – защитника, не скупясь на поклоны и подарки своему благодетелю. А бедный становился поденщиком, исполнителем самой грязной, тяжелой работы и стоял в одном ряду с черными рабами.

Асандр подумал с усмешкой и, оглядев всадника от шлема до копыт лошади, не спеша ответил:

– Не знаю, отдаст ли тебя Митридат, ты же его воин! Но если отдаст, захвачу тебя с собой на корабль и обещаю быть твоим простатом!

– Спасибо, господин, спасибо!.. Да стой ты, проклятый!

Лошадь, которую атаковали тучи слепней и мошек, замотала головой и, закусив удила, рванулась с места в галоп. Седок не мог справиться с нею. Через мгновение он исчез в пыли, мотая копьем, напоминающим мачту рыбачьего судна во время бури. Асандр рассмеялся, потом покачал головой. «Если в тяжелой коннице Митридата, – подумал он, – много таких вот плохо обученных, сырых вояк, то им не помогут ни доспехи, ни длинные копья!»

Увидев, что дорогу намеревается пересечь длиннейший караван верблюдов, привязанных один к другому, Асандр опередил его, подняв коня в галоп, и помчался туда, где полыхало нечто красочное, блестело и переливалось на солнце. Там же пыль вздымалась особенно густыми клубами. Это был царский кортеж, который выглядел издали гигантским многоцветным драконом, ползущим по раскаленной почве Анатолии.

VIII

Свобода, богатство!.. Эти два слова ослепили Гиерона, они сильнее всяких приказов толкали его вперед по опасному, неизведанному пути.

Он изменил своей обычной осторожности, готовый рискнуть головой ради достижения желанной цели – стать после войны состоятельным человеком.

Опьяненный новым положением вольноотпущенника, он с большой самоуверенностью оглядывался вокруг с высоты деревянного седла, словно желая крикнуть всем:

«Поглядите, я такой же независимый человек, как и вы!»

Да, это звучало как сказка: раб, собственность хозяина, существо бесправное, обреченное на неволю, – вдруг стал свободным!

Гиерон попал в десяток воинов, из которых двое были рабами, снаряженными хозяином взамен собственного сына. Трое именовали себя «эллинскими наемниками», но говорили на каком-то тарабарском языке и выглядели теми молодцами, для которых родная сторона – большая дорога да темная ночь. Они лихо ездили верхом, хорошо владели оружием, но, как убедился Гиерон, примкнули к войску ради даровых хлебов и возможности пограбить при случае. Остальные трое, не считая десятника Филона, были каппадокийскими крестьянами, взятыми в войско по жребию. Эти держались обособленно, говорили между собой негромко и, как видно, очень тосковали по родным местам.

Что объединяло всех – это инстинкт подчинения великому царю, смутная надежда на военную добычу и палка десятника. Последний, уже немолодой царский воин, полугрек, побывал во многих сражениях и тянул свою лямку с добросовестностью старого служаки. Он был один из тех закаленных службой воинов, которые были распределены в качестве «дядек» среди наспех набранного воинства и должны были обучать новобранцев и поддерживать в них боевой дух. И делал это старательно, не останавливаясь перед ударами палкой. Попало как-то и Гиерону за плохую чистку коня и привычку крепко спать, не слушая сигналов тревоги.

«Ничего! – подбадривал себя Гиерон, трясясь на жестком седле, – ничего! Война не затянется, не вечно мне быть в походе!.. Надо терпеть!.. Глядишь, и я останусь целым да еще добуду кое-что и вернусь на Боспор вольным мужем, бывшим Митридатовым воином!»

Опьяненный мечтами, Гиерон готов был примириться со всеми неудобствами походной жизни. Даже со своим норовистым конем, который был высок и шарахался, когда всадник подходил к нему. При этом старался укусить или ударить копытом. Обремененный доспехами и оружием, Гиерон взбирался на седло при помощи копья. На древке копья была ременная петля, в которую он вставлял левую ногу, а правую закидывал на спину коня. Но и это было не так просто. Конь крутился на месте, доспехи мешали, а тяжелая панцирная рубашка из воловьей ссохшейся кожи, покрытая металлическими бляхами, не давала повернуться.

Сидя в седле со свободно свисающими ногами, Гиерон чувствовал себя большой неуклюжей куклой, которая сохраняет равновесие лишь благодаря собственной тяжести. При этом удивлялся неудобству и несовершенству защитных доспехов. Они прикрывали грудь и живот, но оставляли незащищенными бедра и голени – обстоятельство, которым успешно пользовались коварные римляне, направляя удары копий именно в эти части тела. К тому же всадник был лишен возможности разить вправо и влево, он сидел, как истукан, выставив вперед тяжелое копье. В случае уклона противника не было никакой возможности к нему повернуться.

На вопросы по этому поводу десятник косо поглядел на Гиерона и ответил:

– Умен очень!.. И простого не понимаешь. Если противник уклонился, его сразит твой сосед!.. А бедра твои защищены тоже соседом. Ибо мы сражаемся не в одиночку, а скопом, конной лавой! Ты срази того, кто против тебя, а о том, кто сбоку, не думай, его сразят другие! Слева от тебя Нихтарион, а справа каппадокиец Лайм!.. Помни свое место в бою!

На привале Гиерон отстегивал боковые завязки доспехов и, стащив панцирную рубашку, бросал ее на землю. Потом, уперев копье в землю, неуклюже съезжал с седла. Помогал товарищам развести костер. Пятерка воинов вела коней на пастьбу, используя копья как приколы. Остальные добывали воду и пищу, шли в деревни и грабили жителей. Запасов не имели. Только в малонаселенных местах получали куски мяса и муки от фуражиров, которые пригоняли скот и привозили провизию на вьюках из дальних селений.

Сначала Гиерон совсем не мог есть полусырых, горелых шашлыков и хлебных комов, испеченных пополам с золой. Но, оставшись несколько раз голодным, стал, как и другие, хватать то, что попадало под руку и совать в рот, пачкаясь сажей и обжигая губы.

В первые дни похода люди и лошади еще не измотались, настроение было боевое. И Гиерон переживал все это как приключение, о котором интересно будет потом вспомнить. Он был молод, силен, а ощущение внезапно обретенной свободы и надежда на обогащение поддерживали его душевную бодрость.

– Вот я и воин, – в сотый раз с гордостью повторял он, – свободный человек!.. И не хуже других!

Он сочинил песенку о том, как десять богатырей пошли на войну и добыли свое счастье. Вечером у костра спел ее, побрякивая в такт удилами своего коня вместо музыки.

– Да ты, я вижу, певец и музыкант, – пробурчал Филон, усмехаясь.

– Ого, я пел перед самим Митридатом и за это получил свободу и коня!

– Молодец! Теперь покажи себя в бою!

– Покажу!.. Но где же противник?

– Будет противник, не спеши! Не зови солнце – оно само взойдет и без твоих просьб пропарит тебя своими лучами!

– Солнце меня уже пропарило. А с врагом сразиться я всегда готов, как воин великого Митридата!

– Да будет он жить вечно!.. Язык у тебя гладкий и подвижный. Владей и мечом так же, станешь героем и получишь награду!

IX

Митридат ехал на войну как на праздник. Вначале он находился в одном из крытых экипажей, в обществе любимых жен, потом его видели верхом на лихом коне впереди конницы, но больше всего он любил возглавлять гулкую громаду боевых колесниц, сейчас двигающуюся без страшных, смертоносных серпов.

Колымаги с женами и наложницами царя стучали окованными колесами по камням, вздымая удушливую пыль. И хотя под ткаными пологами были набросаны подушки, на которых возлежали женщины, тряска и болтание неуклюжих экипажей чувствовались чем дальше, тем сильнее. Пыль и жара делали путешествие вначале неудобным, затем утомительным, а когда дороги стали совсем плохими – мучительным. Женщины задыхались, глотая пыль, обливались потом, румяна и белила на щеках расплывались, вызывая зуд кожи. Даже ручные обезьянки на золотых цепочках и пушистые кошки с бубенчиками начали страдать чем-то вроде морской болезни.

Женщины все время просили пить. Бакх, главный царский евнух, гневно кричал на рабов, которые бегали в изнеможении с кувшинами, разыскивая воду. Обнаружив источник, они ссорились, отталкивая один другого, спеша наполнить медные сосуды. Чаще всего здесь уже прошли войска и в водоемах оставалась лишь грязная жижа. Бывало, что вода пахла гнилью или навозом. Но в палящий зной жажда мучила всех, и привередливым быть не приходилось. Сам Митридат не брезгал хлебнуть из вонючего бурдюка, не интересуясь, какого качества его содержимое. Водоносы подбегали к царскому каравану, где проворные руки в браслетах выхватывали у них кувшины. Женщины пили с жадностью. Плохая вода вызывала боли в животе, слышались стоны и сетования, а затем и новые поспешные требования, в ответ на которые рабы подавали в колымаги емкие посудины иного назначения.

Сопутствуя царскому окружению, Асандр стал свидетелем и участником придворной жизни, которая в пути, на колесах и спинах вьючных животных, а вечерами у костров, продолжала свой круговорот. На привалах около позолоченных колымаг с царскими красавицами суетились слуги и повара, скоморохи и певцы, появлялся и сам Митридат. Но караван-гарем – место запретное для посторонних, если только они не допущены самим Бакхом с целью развлечения его подопечных. Поэтому средоточие бурливой жизни находилось несколько в стороне. Там, где Митридата окружали военачальники, малые цари, сатрапы и князья племен, советники и телохранители.

На обедах-пирах среди каменистой степи или на ночлегах у рек, обрамленных кудрявыми кустами, гремела музыка. Хоры певцов распевали хвастливые песни, заглушаемые топотом танцоров и звуками бубнов и гонгов. Вино лилось в жадные рты, которые, оторвавшись от чаши, начинали извергать потоки чудовищной лести и приторно-сладкой лжи, восхваляя царя и его чудесную судьбу. Голова шла кругом от всего, что приходилось слышать и видеть.

Из походного театра появилась юная красавица, одетая как Ника, богиня победы. Она простерла к царю белоснежные руки и пела сладким голосом:

– О величайший царь и лучший мужчина в мире, возьми меня!

Это оказалось самым удачным из всех выступлений, так как царь был падок до женской красоты и никогда не упускал случая умножить численность своих жен и наложниц.

Люди объедались и опивались, засыпали – кто в шатрах, около красивых женщин, а кто просто на земле, в одиночку, положив голову на камень вместо подушки.

Ночами вокруг царского становища можно было видеть дивное зрелище: окрестности как бы пылали в огнях бесчисленных костров. Это ночевало несметное войско.

А с восходом солнца тысячная толпа праздных придворных господ и слуг, артистов и музыкантов, вооруженных и безоружных – опять пила и ела. После чего спешила сесть верхом на коней, взобраться на спины верблюдов или найти место в экипажах, чтобы продолжать это карнавальное шествие на запад, навстречу еще более шумным празднествам крови и победы.

Царь любил показать свою силу и ловкость. Ежедневно ради этого устраивались лихие военные ристания. Митридат был силен телом, любил захватывающую скачку на боевых колесницах, тщеславно стараясь вызвать восторг зрителей. Его могучая рука крепко держала пучок красных вожжей, натянутых, как струны арфы. И полтора десятка полудиких коней никогда не выходили из-под его власти и не уносили его в сторону от намеченной цели. Он делал рискованные повороты у края обрыва, сбрасывая колесами в провал лавину камней. Ловко срезал крутящимися серпами расставленные на пути ряды соломенных чучел, увенчанных шлемами римских легионеров. Или, передав вожжи вознице, брал в руки лук и сыпал стрелами на ходу, попадая в чучела-мишени, а то и в привязанных к столбам злоумышленников, осужденных на смерть. Не оказывалось злоумышленников – к столбам тащили провинившихся рабов.

На царские выступления смотрели не только придворные и высшая знать, сопровождающая царя в походе, но и простые воины. Они восторгались ловкостью царя-воителя, выражая свои чувства восторженными криками, ударами в щиты ножнами мечей и подбрасыванием шапок.

Царская рать двигалась по цветущим долинам среди гор, то выходя на каменистое плато со степной растительностью, то оказываясь среди виноградников и возделанных полей. Места встречались богатые, и войско не испытывало затруднений в снабжении продовольствием. За минувшие с последней войны восемь лет города и села обширной страны ожили, залечили тяжкие раны. Но как бы ни были велики запасы в закромах крестьян, как бы ни размножились стада быков и овец, все было немедленно и полностью истребляемо двигающимися полчищами. Скот резали, опустошали птичники, выгребали из амбаров золотое зерно. Позади блестящего воинства оставались изуродованные копытами поля, потоптанные посевы, сожженные рощи и обиженные, разоренные труженики.

– Обратно войско не пройдет, – говорили советники в окружении царя, – ему нечего будет есть!

Но Митридат только усмехался в ответ на такие замечания.

Он не собирался поспешно возвращаться, а тем более той же дорогой. Кроме того, учтя ошибки прошлого, заготовил в разных местах царства до двух миллионов медимнов хлеба. И знал, что в случае неудачи и вынужденного отступления всегда будет иметь по пути строго охраняемые тыловые склады.

В дополнение к таким мерам и соображениям, караван кораблей с боспорским хлебом, который следовал по морю вместе с боевым флотом, поддерживал уверенность царя в том, что голод не может угрожать его воинам.

К тому же война, по убеждению Митридата, не должна быть длительной. Римский полководец Лукулл хотя и выступил против него, но оказался на диво медлительным стратегом. Видимо, он нерешителен и уже оробел перед мощью и многолюдством понтийского воинства, а после первого удара будет искать спасения в бегстве.

– Лукулл подобен муравью из басни, который хотел выпить реку! – говорили льстивые придворные. – Он упадет в море твоих воинов и утонет в нем!.. Он уже трепещет, сознавая свою неизбежную гибель!

Царь не возражал против таких высказываний, видел в них магический смысл, они привлекали гениев войны и тех добрых демонов, что служат богине победы.

И награждал льстецов и предсказателей щедрой рукой.