Текст книги "Митридат"

Автор книги: Виталий Полупуднев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Х

Решительное столкновение с войсками сенатора Марка Аврелия Котты, римского правителя Вифинии, произошло под стенами Халкедона, расположенного на азиатском берегу Боспора Фракийского. Здесь Асандр увидел всю страшную мощь царского войска и ту неразбериху, которая творилась в нем и немало его ослабляла.

Кто знает, чем окончилась бы эта битва, если бы Котта обладал большими полководческими способностями. Возможно, тогда он уклонился бы от открытой схватки со свежими, полными боевого духа войсками Митридата, предпочел бы подождать подхода Лукулла, который высадился на западном берегу Анатолии значительно южнее.

Уже немолодой правитель Вифинии считал себя забытым в этой отдаленной от Рима стране и горел желанием напомнить о себе великими делами, свершение которых заставило бы заговорить о нем по ту сторону двух морей. Ему мерещились победные лавры и триумфальное шествие по площадям Рима. Охваченный пагубной страстью к славе и величию, седобородый сенатор поспешил выйти навстречу лавине Митридатовых полчищ, чтобы успеть до подхода Лукулла сорвать золотой цветок победы.

В распоряжении Котты оказались местные, вифинские ополченцы, малоопытные в ратном деле, да еще к тому же смущенные слухами о неисчислимых ратях Митридата. Многие считали понтийского царя непобедимым. У них не было уверенности в своих силах и горделивого презрения к врагу, как у римлян. Что же касается римского гарнизона, то он был развращен карательными грабительскими походами против местных племен и обленился в обстановке безопасности и сытого безделья.

Воспылав жаждой военного счастья, Котта не колеблясь вывел войска за город и построил их по правилам римской военной науки, заранее предопределив направление главного удара и пути преследования разбитого врага.

Его помощник наварх Нуд также пережил пору молодости и тоже не отличился в прошлом военными талантами. Но с возрастом стал осторожен. Учтя явный перевес вражеских сил, он попытался отговорить Котту от решительных действий. Однако Котта отмахнулся от его советов.

– Ты моряк, – сказал Котта с некоторым высокомерием, – и мало смыслишь в приемах и правилах сухопутного боя! Твое дело – обеспечить безопасность Халкедона с моря, если пиратский флот посмеет сунуться в гавань!

Узнав, что вифинские войска вышли из города, Митридат выехал вперед, желая осмотреть поле предстоящего сражения. Он сразу разгадал ошибку Котты и решил атаковать его войско с хода, не тратя времени на перестроение своих ратей.

С громоподобным гулом сокрушающим потоком ринулись вперед серпоносные колесницы, сверкая под жарким солнцем крутящимися лезвиями. Митридат сам возглавил эту великолепную в своей стремительности атаку. Неповоротливые вифинцы не ожидали столь скорого и решительного удара, они стушевались и сгрудились в излишне уплотненную массу, нарушив правильность боевого построения. Они не знали, что и как следует противопоставить этому всеуничтожающему вихрю смерти и разрушения.

Еще не достигнув передовой линии вифинских войск, лихие лучники с колесниц осыпали противника градом стрел. Сразу началась сумятица и бестолковщина, предшествующая паническому бегству. В оробевшие ряды защитников города врезались бешено скачущие кони, за которыми грохотали и подпрыгивали окованные сталью боевые колесницы. Лошади топтали людей, а страшные серпы косили их, как спелую ниву, разбрасывая вокруг куски многократно рассеченных тел. Кровавые брызги летели вверх от этой неумолимой мельницы смерти. Колесницы и кони, возницы и лучники были залиты кровью, их нельзя было узнать, когда они возвратились на место сбора.

Белоснежные скакуны Митридата потемнели, стали красно-пегими. От них шел пар, они тяжело дышали. Митридат, как бог войны, с бородой, окрашенной кровью врагов, сошел с колесницы, опьяненный победой.

Асандр был потрясен той стремительностью, с которой Митридат разделался с главной колонной вифинской рати, принудив ее правое и левое крылья к беспорядочному бегству. И хотя ему было очевидно, что римские легионеры составляли в ней меньшинство, а большая часть состояла из вифинцев и местных варваров, – увиденного им было достаточно, чтобы уверовать в непреоборимую силу и непобедимость Митридатовых полчищ.

Узрев царя, сходящего с колесницы, он преисполнился чувства восторга и благоговения. Но, подойдя ближе, вместе с толпой придворных, вгляделся в изменчивый лик Митридата и поразился его необычным выражением. Асандр уже видел царя милостивым и простым, как воин. Видел и надменно-величавым во время пира. А сейчас перед ним предстал хищник, забрызганный кровью, с волчьим взглядом и неприятно оскаленными зубами. Растрепанная борода казалась омерзительной от висевших на ней сгустков крови, а сбившийся набок золотой шлем как-то неприлично нарушал царственное благочиние. Митридат был утомлен битвой и, видимо, испытывал жажду. Он отдувался и облизывал языком сухие губы, что опять-таки покоробило боспорца. Мелькнула хулительная мысль, что царь сейчас похож не на земного бога, избранника небесного Олимпа, а на сказочного андрофага, только что упившегося человеческой кровью.

– Слава великому Митридату! Слава владыке мира! – вопили в исступлении приближенные. – Слава победителю!..

Жаркие чувства, с которыми Асандр устремился было к царю, сменились чем-то напоминающим испуг. В душевном смятении он остановился и даже сделал шаг назад, лицо его вытянулось, глаза широко раскрылись. Почудилось, что этот лихой рубака не воитель, а мясник, и не стремление к власти над миром обуревает его, а единственно страсть к уничтожению, убийству! Неужели эта отталкивающая звериная маска – первообраз того, кто в глазах народов выглядит отцом-благодетелем и любимцем богов?..

Возбужденный, запыхавшийся царь принял из рук верного евнуха мех с легким, утоляющим жажду вином. Обвел вокруг испытующим взглядом. Асандру показалось, что царь заметил его замешательство и даже подозрительно прищурил глаза. Зная, как ревнив Митридат к почитанию его особы, боспорец похолодел, чувствуя, что сейчас, возможно, решается его судьба. Почва поплыла под ногами. Он с усилием превозмог себя, стряхнул мгновенное оцепенение. «Как поступить? Что сказать?» – лихорадочно думал он. И тут же нашелся, поспешил опередить других, упал на колени у самой колесницы и протянул вперед руки.

– Боги управляли твоими боевыми конями! – вскричал он в тон со всеми. – Они решили увенчать тебя золотым венком победы!.. О богоравный Евпатор Дионис!.. Теперь я знаю, что ты станешь владыкой мира, ибо я увидел сияние вокруг твоей головы и был ослеплен им!

Эти пылкие слова прозвучали громче всех кличей и привлекли внимание царя. Асандр рассчитывал, что они должны объяснить его поведение, оправдать заминку в момент всеобщего ликования. Но его громогласное возглашение заставило всех остановиться и умолкнуть. Асандр испугался, почувствовал себя в центре внимания. Раскаленный взор Митридата словно копьем пронзил его, и ему показалось, что царь благодаря своим колдовским способностям разгадал его истинные чувства. Он ощутил зябкую дрожь во всем теле и замер в позе молящегося, стоя на коленях с протянутыми к царю руками.

– Хварно!.. Хварно!.. – прошел горячий шепот среди приближенных, который перешел в громоподобный вопль: – Хварно! Он увидел хварно!.. Это откровение богов! Ты подлинный бог, о Митридат!.. Ты окружен божественным ореолом!

Взор Митридата смягчился, лик стал менее заостренным, жесткие морщины расправились. Царь узнал того, кто был ослеплен исходящим от него особым сиянием «хварно» – и так громко предрекал ему владычество над миром. Им оказался не искушенный придворный льстец, но боспорец, человек с далекого северного берега Понта Эвксинского. Один из тех, кто уже изменял ему в прошлом из боязни его поражения и последующего римского возмездия. И этот человек ныне уверовал в него, убедился в его мощи и преклонился перед ним!.. Пусть же все узнают об этом и сами укрепятся в своей преданности царю и вере в его сверхъестественные качества.

– Боги внемлют! – сказал царь, отрываясь от меха и переводя дух.

Его слова прозвучали с подчеркнутой простотой, даже скромностью. Однако каждый понимал, что это простота необычная, она – проявление истинной божественности, а скромность – выражение уверенности в данной богами неограниченной власти.

Асандру подумалось, что царь опять становится самим собою, таким, какого он встретил там, на холме, – обаятельным и милостивым. Эта мысль принесла ему душевное облегчение. Он вздохнул, ощутив под коленями твердую почву.

– Боги внемлют, – продолжал царь, как бы в раздумье. – А слова и видение этого человека внушены ему богами же! Так воспримем их как откровение!.. Ты прав, Асандр, мы победим, ибо настало время взыскать с Рима за все преступления, которые он совершил!

И наградил боспорца по-царски, как награждают лишь варварские восточные цари, не знающие меры ни в жестокости, ни в поощрении. Асандр после этого случая неожиданно оказался владельцем дорогих украшений и одежд, золотых монет и серебряных кубков, чеканенного оружия и немалой толпы смуглых южных рабов и рабынь, которые несли все эти дары. Митридат пожаловал его званием тысячника тяжелой конницы и пожизненной должностью советника своего сына Махара.

– Тому, кто верно служит делу моему, – почет и богатство! – заключил царь.

И приказал выдать всем боспорским морякам, доставившим хлеб из Пантикапея, по пригоршне серебряных монет и по красной хламиде.

XI

Царская конница к началу атаки колесниц вышла вправо для удара по левому крылу противника. Она развернулась широким полукругом и двигалась крупной рысью, наполовину скрытая зарослями колючих трав и кустарников.

Гиерон находился в первом ряду. По общему сигналу он склонил копье вперед и крепко зажал его под мышкой. Атаку колесниц, устремленную в гущу вражеского войска, он увидел издали и не мог ничего разобрать, кроме облака пыли да мерцания доспехов и страшных серпов. Левое крыло вифинцев потеряло свою стройность и шарахнулось в сторону, из чего можно было заключить, что первый удар решил исход битвы.

Но это было не совсем так. Отряды римлян образовали ядро, вокруг которого сплотились вифинские воины, остановленные военачальниками и усилиями самого Котты, появившегося верхом на коне. Началось перестроение, защитники города становились в сплоченные ряды, готовясь к сопротивлению.

Начальник Митридатовой конницы сообразил, что настало и его время. Нужно было не дать противнику восстановить пешую фалангу, которая смогла бы не только отразить натиск конной лавы, но и перейти в наступление. Он поднял руку и дал сигнал к атаке.

Затрубили рога, закричали истошно десятники и сотники. Старшой, находившийся рядом с Гиероном, круто повернул голову, выпучил налитые кровью глаза и, широко раскрыв рот, обросший колючей щетиной, хрипло возгласил:

– Ну, сынки, теперь покажем, крепка ли наша рука и быстры ли наши кони! Вперед!!

Грохот копыт повис в жарком воздухе, пыль затмила солнце, земля дрогнула, словно сотрясенная горным обвалом. Всадники с гиком устремились вперед. Сухие стебли трав хлестали по ногам, знойный ветер полыхнул навстречу. Панцирная конница Митридата сокрушающей лавиной пошла в атаку. Враги не успели перестроиться, но, видя, что бегство бесполезно, сами собою становились плечом к плечу и направляли копья навстречу яростной волне башнеподобных всадников. Это было мужество отчаяния, оно не могло остановить атакующих. Тяжелая конница в боевом единодушии не остановилась бы даже перед лучшими легионами Рима. С устрашающими воплями мчались азиатские всадники, пригнувшись к гривам коней, устремив вперед отточенные копья.

Гиерон различал впереди лишь неясные серые тени, застилаемые клубами пыли. Над головой пропела стрела, по шлему скользнул брошенный из пращи камень. Почувствовав мгновенную оглушенность, он крепче сжал обеими руками древко копья, держа его как рогатину. Чуть не вылетел из седла, когда копье ударилось в панцирь бегущего воина. Сраженный враг упал под копыта коня. Битва происходила в какой-то суматохе, пыль затянула все вокруг серой мглой, различить фигуры отдельных вражеских бойцов стало невозможно.

Но вот вновь загремели рога. Всадники стали натягивать поводья, поворачивать назад и съезжаться туда, где маячило пестрое знамя, изображение дракона. Оно то надувалось от порывов ветра, то опадало. Это был обычай, заимствованный у парфян, – возить впереди конного войска летучего змея, сшитого из разноцветных лоскутов. Позже его переняли и римляне, а спустя века эти тряпичные драконы дали имя кавалерийским войскам – драгуны.

Сигнал сбора означал, что преследования врага не будет, дабы не приближаться к стенам города и не попасть под обстрел его камнеметов.

– Все целы? – окликнул десятник Филон. – Кони не посечены, не захромали?

Заметив, что конец копья Гиерона окровавлен, он усмехнулся одобрительно и проворчал:

– Добро, добро! Неплохое начало! Ты, певец и скоморох, станешь хорошим воином, если сохранишь голову!

Воины спрыгивали с седел и, передав поводья товарищам, неуклюже бежали к трупам врагов, спеша обыскать и ограбить их в пользу своего десятка. Нередко ссорились с воинами других десятков, даже хватались за мечи.

Филон оставил Гиерона при себе, сказав, что его доля не пропадет. Пусть поработают те, кто вернулся на сборный пункт с сухим копьем.

После дележа добычи Гиерону досталось не много – серебряная монета и коралловые бусы, очень яркие, тоже, по-видимому, снятые вражеским воином с чьего-то трупа.

«Так мало? – подумал Гиерон с удивлением. – Это за смертный бой – бусы и серебряная деньга?.. Много придется воевать, чтобы стать богатым!»

Невольно вспомнился царский пир, на котором Митридат раздавал золото горстями, только не тем, кто прибыл с поля боя, а льстецам, что славословили его и сумели попасть ему на глаза в удачный час!

Сбор оружия, ловля вражеских коней продолжались. Но это уже была особая добыча – она принадлежала большим военачальникам и самому царю.

XII

Марк Аврелий Котта под прикрытием римских легионеров поспешил укрыться за стенами Халкедона. Он был потрясен молниеносным натиском Митридатовых ратей, терзался сознанием совершенной ошибки, которую ему едва ли простят там, в Риме.

То, что произошло далее, лишь усугубило его безвыходное положение.

Медноносые корабли Митридата атаковали Халкедон с моря. Они дружно ворвались в гавань, разорвав заграждение из бронзовых цепей. В гавани произошло неслыханное избиение защитников города. Пираты с воем и визгом перепрыгивали со своих быстроходных судов на халкедонские корабли, залили их палубы кровью, завалили трупами вифинских моряков. Много полегло и римских легионеров. Пал, сражаясь, соратник Котты сенатор Маллий.

Под стенами города и в водах гавани нашли скорую смерть более четырех тысяч защитников Халкедона. Четыре лучших корабля пылали, охваченные пожаром. А шестьдесят малых судов оказались во власти ревущих и торжествующих пиратов, соратников Митридата. Понтийский флот возглавлял сын царя, воинственный и мужественный Фарнак, отныне получивший всеобщее признание как способный военачальник. Ему помогал опытный моряк и воевода Исидор, способный сдержать порывы запальчивого царевича и подсказать, как нужно действовать в решающий час.

Митридат был упоен успехом. Его восхитили горы вражеских трупов, в то время как понтийские потери были невелики. В сухопутном сражении погибло что-то около полутысячи человек. А при штурме гавани геройски пало двадцать бастарнов, этих неистовых в битве витязей, сынов воинственного племени. Получил тяжелое ранение Луций Фанний, легат и соратник Мария Одноглазого. Это были первые издержки на пути к великой победе над Римом, предсказанной Митридату оракулами и жрецами всех богов.

Отрезанный с суши и моря, охваченный кольцом понтийских войск, Халкедон закрыл все ворота и готовился к отражению вражеского приступа. Сенатор Котта успевал всюду, он выглядел сошедшим с облаков быстроногим Меркурием, к ногам которого прикреплены крылья. Его видели на стенах города вооруженным, но без шлема, ветер развевал его седые кудри. Он обратился к греческой общине города с призывом обнажить мечи против варваров. Котта не пал духом, как это произошло с навархом Нудом. Тот после потери гавани почувствовал слабость и утратил способность руководить войсками. Беспомощного наварха под руки увели в безопасное место, где он и пребывал, обливаясь старческими слезами.

Оставшись без таких помощников, как Нуд и сенатор Маллий, Котта один руководил подготовкой к обороне. Кричал до хрипоты, призывая всех мужчин города, способных держать в руках оружие, выйти на стены для встречи врага. Правитель надеялся, что успешной обороной города он хоть частично загладит свою вину. И готов был сам принять смерть в неравной борьбе. Он спешил, понимая, что если Митридат не замешкается и начнет штурм, городу не устоять. Сейчас можно было рассчитывать лишь на неповоротливость варваров, которые охотнее предаются грабежам и победному ликованию, нежели воинским трудам, особенно когда нужно взбираться на каменные стены под градом стрел и камней.

– Поспешим, поспешим, братья и граждане! – взывал он. – Если мы продержимся хоть недолго, мы спасены!.. С юга двигаются непобедимые легионы Лукулла, они разгромят нестройные рати Митридата!.. Лукулл выручит нас!

В это время в лагере Митридата раздавались победные крики, царя окружили толпы придворных, военных и невоенных, певцы, декламаторы и полуголые танцовщицы. Эти люди взирали на битву издали и теперь охрипли от приветственных кличей, обращенных к царю-победителю. Прямо на земле расстилали ковры и скатерти, тащили амфоры с вином и угощения. Для царя соорудили возвышенное место из трофейных седел и доспехов, покрыли его мягкими кошмами и дорогими коврами. Митридат взошел на этот пьедестал и со снисходительной усмешкой обвел взором бушующее море людей, освещенное косыми лучами вечернего светила. Сама собою началась чудовищная вакханалия, безудержное расточительство запасов вина и продовольствия из царских обозов.

«Боги мои, что творится?» – с почти суеверным чувством спрашивал себя Асандр, увлекаемый круговоротом мятущихся в танце людей. Он сразу оглох от грохота бубнов, дребезжания струн, хохота, пения и выкриков, исполненных ликования. На какой-то миг в поле его зрения оказался странный человек, который изо всех сил пытался пробиться к царскому месту. Он взмахивал костлявыми руками, как утопающий, захваченный водоворотом, и показывал крючковатым пальцем на стены Халкедона. По старушечьему лицу и черной повязке на одном глазу Асандр узнал Мария Одноглазого. Ему показалось, что старик хочет сообщить царю что-то важное, предупредить о возможной опасности. И даже вознамерился помочь сенатору пробиться сквозь толпу. Но в следующий миг тот был подхвачен человеческим потоком и исчез.

Неистовое варварское празднование продолжалось всю ночь. При свете костров и смоляных факелов оно выглядело призрачно, как горячечный сон. Это странное всеобщее возбуждение превратилось под влиянием винных паров в подобие массового помешательства. Распаленные дневным жаром и одурманенные вином головы утратили способность мышления, как это было видно по искаженным лицам и судорожным телодвижениям, напоминающим уже не танец, а скачку бесноватых.

Более сдержанно вели себя ближайшие сподвижники царя, они стояли с чашами в руках вокруг возвышения, на котором восседал Митридат.

– Завтра мы ворвемся в город, овладеем его твердынями! – заявил царь, уже изрядно хмельной как от крепкого вина, так и от горделивого сознания одержанной победы.

Его шумно поддержали. Стратеги говорили, что в Халкедоне нет хлебных запасов, а его защитники немногочисленны и утратили боевой дух. Халкедонцы сами принесут покорность великому царю, дабы предотвратить разрушение города и сохранить свою жизнь!

Но с восходом солнца все увидели, что на стенах города стоят плотные толпы вооруженных людей с копьями и щитами. В утреннем воздухе синими струями взвивался дым от жарких костров, разожженных под котлами со смолой, «горячим завтраком для Митридата», как со смехом говорили халкедонцы, воодушевленные надеждой на близкую помощь Лукулла. Котта времени не терял. За ночь он подготовил город к обороне и решил держаться до подхода римских легионеров.

Митридат выехал из лагеря на белом жеребце, сопровождаемый всеми воеводами. Кавалькада медленно проследовала вдоль стен города на расстоянии, недосягаемом для смертоносных стрел врага. Царь спешил выбрать главное направление приступа, которым намеревался в течение дня решить судьбу Халкедона.

Противником такого намерения оказался Марий Одноглазый, уже получивший сведения от перебежчиков, что Котта после первого ратного неуспеха проявил небывалую предприимчивость в подготовке города к осаде и уже направил гонцов в Кизик с призывом о помощи.

Марий, этот желчный, сухой человек, держался обособленно от приближенных царя и не стеснялся высказывать независимые суждения. На частых пирах сидел трезвым, не дотрагиваясь до вина и пищи. С презрением и брезгливостью смотрел на пирующих одиноким глазом и, казалось ненавидел всю эту ораву бездельников, царских прихлебателей, видя, как они используют тщеславие Митридата, неравнодушного к льстивым речам.

Сейчас, сидя в седле, он резонно и прямо заявил царю, что вчера Халкедон был подобен больному человеку, не способному к решительному сопротивлению. Город был потрясен, надломлен. А сегодня он выздоровел, набрался сил, надел боевые доспехи и крепко держит в руках оружие. И то, что накануне могло быть свершенным до заката солнца, теперь потребует долгих дней утомительной осады. Задерживать здесь все неисчислимые рати было бы безумием. Ибо город продержится долго, а царские войска через три дня начнут голодать, так как продовольствие кончается!.. Подвоз затруднен, войска оказались очень далеко от запасных складов, отделенные от них разоренной походом страной.

– Что же ты советуешь мне? – спросил Митридат надменно.

– Я не советую, а требую, как верховный стратег, назначенный сюда не для веселых пиров, а для завоевания Анатолии и подчинения ее истинному повелителю Рима – Серторию! Требования мои таковы: оставить под стенами Халкедона малую часть войск, остальные рати повернуть к югу и двигаться во Фригию, где места богатые, неразоренные. Там мы найдем питание для воинов!

– Ты хочешь рыскать по стране в поисках сытных постоев? Мы начали великую войну, а не поездку в гости! – повысил голос царь.

– Не в гости и я зову тебя! – ответил Марий, причем молниеносным взглядом своего одинокого глаза заставил умолкнуть царских подпевал, едва они раскрыли рты, спеша подхватить слова царя. – Я зову тебя на бой с главным врагом – Лукуллом! Он двигается с юга и намерен отрезать нам пути в богатые места!

– Пусть двигается, мы встретим его! – ответил Митридат спесиво, под одобрительные возгласы всей свиты.

– Не тот полководец побеждает, который ждет врага сидя на месте, а тот, который его ищет и находит! Пока наши воины сыты и полны сил, надо искать боя!.. Но при этом важно иметь за спиною не опустошенную страну, а богатые села и города!

Марий сумел настоять на своем. Митридат после раздумья решил уступить, не желая ссориться с полноправным представителем Сертория, с которым они заранее поделили Анатолию. Сейчас царь действовал на землях, которые по уговору должны были отойти под власть будущего римского диктатора. Правда, у Митридата были на сей счет особые тайные замыслы, но сейчас еще не настало время для их осуществления. Война только началась, и Митридат вынужден был считаться с Марием Одноглазым, даже в какой-то мере подчиняться его решениям.