Текст книги "Охота на колдунов"

Автор книги: Виталий Крыръ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Крыръ Виталий

Охота на колдунов

ПРЕДИСЛОВИЕ

  Виталий Крыръ отвергает и осуждает любые идеи, действия и т. д. противоречащие законодательству Вашей страны. В случае высказывания предосудительных мыслей или совершения аналогичных поступков героями моего произведения, это следует отнести исключительно на счет желания автора реалистично излагать события.

Глава 1, в которой имя заказчика остается в тени, осаду города предрешает дикий кабан, а северянам еще только предстоит отправиться на юго-запад.

  Клéвоц родился на Севере в роду Хóлминых. Не на том севере, где пасут оленей и ездят на лайках, но чуть южнее, на земле вроде б то с тем же названием, но гордо выписываемом местными в свитках с заглавной литеры – Север.

  Поначалу детское имя ему хотели дать какое-нибудь похожее на Белобров, но, честно говоря, большинство Хóлминых были светловолосы, а потому отец сказал повременить. И не прогадал. В один прекрасный день малыш залез на сундук, потащил со стены клевец, уронил его на пол (сам упал сверху), пыхтя подобрал и вперевалку вышел во двор.

  Клевец – это боевой молот, но, несмотря на грозное название, его ударная часть сравнительно тонка (что с тупой, что с острой, 'клюющей' стороны) и весь он относительно нетяжел. Северному малышу вытащить из дому и уронить на кого-нибудь силенок хватит. Не повезло кошке. Не то чтобы совсем уж не повезло, но хромала пушистая еще долго. А малец обрел детское имя.

  'Клевец', правда, его не назвали. Северный обычай говорит, что имя не кличка и повседневному слову равняться не может. Южной именной волшбы здесь опасаются. Но вот если чуть изменить – и о событии или особенности человека упомянешь, и имя получишь, не делая человека уязвимым для колдовства. Так и прозвали малыша – 'Клéвоц'.

  Ему было семь лет от роду, когда дядю – старшего брата отца – привезли на нещадно скрипевшем осями возу. Клéвоц с другими мальцами как раз гнали коров с пастбища. Это у южан ребенка дворян можно узнать с первого взгляда. Но не на Севере. Клéвоц бежал за коровами, петлял в таких же перешитых, потерявших цвет обносках, что и другие.

  Тетя три ночи не отходила от дяди, даже приезжал с пчельника на каурой лошаденке лучший хóлминский знахарь Дан, но ничего поделать не смогли. Поначалу дядя временами рычал, а потом лишь скрипел зубами. Он умер в канун новой луны.

  – Хорошая смерть, – сказал Клéвоцу отец. – Вышний примет его.

  Да, дядя рубился с кочевниками, а затем умирал от ран, терпя боль и так и не выпив маковой настойки. Только в одном ему не повезло – его единственный сын погиб годом ранее, и дядя оставил после себя лишь четырех дочек мал мала меньше.

  И вот Клéвоц с другими детьми весело бегали с наветренной стороны погребального костра, на котором дядя был отнюдь не одинок. Выжившие в том походе (и просто вообще выжившие на тот день) стояли вокруг. Гулко бил барабан. На окружавшем селение частоколе и деревянных башенках хриплыми голосами перекликались вороны. А Клéвоц все ждал, что увидит как дядина тень взметнется в синее небо к Вышнему. И даже, показалось, увидел это.

  Не ясно было только, почему кочевники сунулись в северный лес. И как такой опытный вояка завел своих людей в их засаду. В том бою не оказалось победителей лишь благодаря отваге и везению. Да и месть, предпринятая вскоре не удалась – враг как в воду канул: чтобы не возвращаться с пустыми руками взрослые разорили первое попавшееся кочевье.

  Но тогда по малолетству Клéвоц еще не задался такими вопросами. Зато он уже знал кем будет, когда вырастет: северным воином, одним из бесстрашных бессмертных, чья смерть в бою лишь преддверие вечной жизни. Не то чтобы он презирал не-северян, но ровней себе 'южных зайцев' (то есть всех, кто не жил на Севере) точно не считал.

  Ему было девять лет от роду, когда сожгли пятерых троюродных братьев по линии отца, а вернее сожгли то, что от них осталось. Пепел по исконной северной традиции развеяли по ветру. Тот день, когда прилетел голубь с вестью, был очередным летним седьмым днем, а значит, отдыхом от поля, скотины и воинского учения (так думала ребятня). С утра подтянулась с окрестных хуторов малыши и дети все вместе играли в свою любимую игру.

  Прыгая на одной ноге, в два строя лицом к лицу весело и задорно лупили друг друга деревянными топорами и кололи копьями, не всегда успевая вовремя прикрывать щитами нужные части тела от встречных ударов. Изготовленные из кожи и дерева шлемы и подобия доспеха как правило хранили от увечий. Правда, один из хуторских не далее чем в прошлом году лишился на таком игрище глаза. Заодно и имя сменил на Глазко.

  Упавшие, выпавшие из строя тот час выбывали, отходили в стороны или же их оттаскивали взрослые. Бывало, что один упавший увлекал за собой сразу нескольких. Чтобы удержаться на одной ноге нужны были не только сила, умение, чувство строя, но и так ценимая на Севере удача. Длиннобородые старики расхаживали позади неровных рядов, даже седовласый бледнолицый Дан с пасеки, не только судили, но и подсказывали, как бить копьем из задних рядов, когда в переднем рубятся топорами. Колоть копьем так, чтобы случайно не помешать своим. Где мимо секирщика можно свободно пробивать, а где можно случайно натолкнуться в неподходящий момент на руку или щит своего. Но главным пока было все же просто умение удержать строй, для того и на одной ноге: так и удары не слишком сильны, и устоять можно, лишь слившись воедино со 'стеной щитов'.

  Выпавший на рассвете ослепительно белый снег под ногами стремительно превращался в грязно-серую кашу. Щит в левой руке казался Клéвоцу все тяжелее, ладонь правой онемела, сжимая рукоять топора, но вдруг, с очередным упавшим противником перед Клéвоцом никого не оказалось, пустота, лишь чуть в отдалении Дан, одобрительно покачивающий головой. В тот день 'вороны' выиграли у 'неясытей', первыми прорвав вражеский строй.

  Но возле голубятни хмурилось несколько светлобородых родовичей и подходили все новые. Северяне платили дань кровью императору Четырех сторон света, а в этот раз род выставлял бойцов в поход на леса Каета, и имперские жрецы прозевали заклинание лесовиков. Двоюродный дед Клéвоца рвал на себе волосы с досады – ведь это он позволил своим внукам пойти в поход всем вместе несмотря на то, что их отец погиб всего полугодом ранее. Тогда же Клéвоц впервые узнал, что не всякая смерть в бою хороша. Оказалось, нужно чтобы твоя жизнь ушла не просто так, а послужила Северу. Похоже, двоюродный дед малыша и он же глава рода Хóлминых, владетель Холма не верил, что одновременная смерть всех его доселе уцелевших прямых наследников пошла Северу на пользу. Ведь согласно северному укладу править Холмом не может ребенок, не воин. А по имперскому закону (но отбросив детей – давняя уступка императоров выходила теперь северянам боком) право унаследовать Холм в ближайшие семь лет оставалось только за двумя родовичами, что было ничтожно мало при образе жизни, ведомом северными дворянами. В доимперские времена Холм мог возглавить и рядовой воин, но теперь император потребовал бы оставить выбор за собой. А добра от Евгения I не ждали, желали скорейшего занятия престола человеком более снисходительным к дарованным когда-то Северу вольностям...

  Значит, и хорошее посмертие оказывалось под вопросом, если даже и не братьев, то владетеля Холма, снарядившего их в путь. Ведь всем известно, что тот, кто не умер в бою, может рассчитывать на хорошее посмертие только если вел по-настоящему праведную жизнь: не только много воевал, встречая врага в первом ряду строя и лично убив многих, но также мудро руководил, заботясь о зависимых людях.

  И Клéвоц загрустил, не зная, будет ли теперь ждать его за гранью старший из братьев, чей составной лук не многие могли натянуть, средний, чью жизнерадостную улыбку во время детских игр не могли стереть даже кровоподтеки на лице. И даже о младших, злобных хулиганах вспоминалось только хорошее. Но Клéвоц быстро воспрянул духом – встретят, обязательно встретят за гранью, ведь в таких делах вина ложится на сюзерена. А сюзерен все еще жив и может пасть во благо Севера, искупая вину.

  Когда Клéвоцу было одиннадцать лет, его собственный, родной, а не двоюродный дед вернулся с опаленными бородой, кожей лица и с холщовой повязкой через оба глаза. В тот день мальчик с отцом на подхвате как раз кололи кабана. Взрослые почти никогда не резали и не разделывали скотину, лишь помогали. Резать считалось мальчишеским делом. Чтобы в первом бою не пугал вид порубленных тел, дорого может стоить мгновение оторопи перед лицом опытного врага.

  Отец держал поваленного кабанчика, Клéвоц левой рукой тоже, а свободной приставил между ребер и буквально вдавил лезвие в сердце, чуть повернул и выдернул нож. Убивать было немного жалко, ведь в отличие от человека свиньям не полагается посмертия. Но, с другой стороны, зверью все равно когда-нибудь умирать...

  А дед между тем рассказывал. Как он утверждал, во время штурма города смола полилась из только что опустошенного чана:

  – Без колдовства не обошлось! А ведь у горожан не было ни одного волхва! Это жрецы-колдуны хотят нас извести! Всех тех, кто может быть признан владетелем Холма по имперским законам, – убеждал дед, но его почти не слушали – ведь в других семьях владетелей если кого и убивали, то не чаще, чем бытовало последние несколько десятков лет. А чем таким особенным в сравнении с другими провинились Хóлмины перед жрецами?

  Зрячим дед бы обязательно подался на юг, искать доказательств, но теперь лишь темнел лицом, когда его мнение в очередной раз не брали в расчет, а в конце концов так и вовсе подался на пчельник к Дану – из взрослых тот единственный не противоречил. В селении же деда по большому счету ничего не держало – бабка Клéвоца умерла во время родов, а привезенная с юга девушка ослабла сердцем, пережив в первую же зиму легочную хворь, и теперь не вела хозяйства, а значит, была легка на подъем.

  Сам же Клéвоц тогда поверил большинству, но, приходя на пчельник, с дедом не спорил: у старого воина было что рассказать да и чему научить. К тому же дед прекрасно ориентировался на слух.

  Когда Клéвоцу исполнилось четырнадцать лет, император призвал владетелей Севера в столицу на Большой Совет. Когда пришли вести с Совета, Клéвоц и Чеслава как раз считали степени родства и остались недовольны результатом – пускай кровные связи между их семьями и были дальними, но их было слишком много и сразу в нескольких поколениях. А значит, взрослые не могут позволить им быть вместе. Клéвоцу было искренне жаль – все же девка ладная, пригожая, но в мечтах он все же не придавал тогда конкретной девушке большого значения: редко кто из героев северных сказаний, которые длинными зимними вечерами распевали, собравшись вместе, бывалые воины, ограничивался одной женщиной.

  Да и повседневные примеры были под стать. Если воин оказывался достаточно удачлив, чтобы обзавестись более чем одной женщиной, то местной, взятой в ранней юности жене зачастую доставались статус хранительницы очага и второе слово в семье (после мужа). А вот отношение к привезенной (зачастую из разоренного самими северянами селения и от прореженной северянами же родни) и называли любовью. Те же, кто думал иначе, такие как, например, отец Клéвоца, почему-то не спорили.

  А в столице на Большом Совете сумасшедший колдун – сумасшедшим его назвали после – произнес короткий наговор прямо в зале дворца и разлетелся брызгами жидкого огня. Так в стране сменилась власть – пускай в императора и попала всего одна капля, но колдовской огонь вмиг распространился по телу, убивая. А вот наследника все же выходили, правда обзавелся коллекцией шрамов, которую редкий северянин собирает к концу жизни. Огонь совсем не тронул лишь кожу головы, но, поговаривали, волшба затронула разум. Однако император и империя для Клéвоца оставались чем-то далеким, хотя и молодой северянин формально был ее частью. Другое дело род – но власть в нем тоже сменилась. Брат деда находился в тот злосчастный день в зале Совета и разделил судьбу десятков других. Правда, ему повезло – успел схватиться за рукоять кинжала, а значит, умер в бою...

  Теперь Хóлминых возглавил слепой дед мальчика, но справлялся старик лишь с помощью сына, отца Клéвоца.

  'Интересно, – скрипучим голосом к месту и не к месту ворчал дед, – а ведь никто из колдунов-владетелей, присутствовавших на Совете, не погиб'.

  Но предпринимать ничего не стал, лишь железной рукой судил и рядил родовичей, впрочем ничем не отличаясь в этом от покойного брата. То ли понимал слабость малочисленных северян, а тем более лишь одного северного рода перед жрецами всех Четырех сторон света. То ли затаился до поры до времени.

  А через два года неспешный, обстоятельный, привычный быт северян был грубо нарушен, причиной чего многие позднее посчитали послание императора, случайно пришедшее как раз на шестнадцатилетие Клéвоца.

  * * *

  Глас первый:

  Всеблагой извлек лучших людей из мира скорби,

  Многие народы удостоились чести исторгнуть призванных из своего числа;

  Но и в новом мире люди стали на путь насилия,

  И тогда Всеблагой дал им жрецов, дабы наставляли и вразумляли.

  Хор:

  Да будут прокляты именующие милостивых жрецов колдунами!

  (Фрагмент текста, читаемого в храмах в каждое полнолуние).

  Несколько ранее.

  Мрак новолуния отступал перед нарождающимся рассветом. Солнце еще не показалось из-за холмов, но посветлел горизонт, а на возвышении в центре безлесного плоскогорья четко проступили очертания замка. И если ров и земляной вал ничем особенным не могли поразить сторонний взгляд, то высокие стены с огромными гранитными блоками в основании, массивные круглые башни со специально укрепленными площадками на вершинах для размещения требушетов и катапульт, располагавшиеся на обширном подворье каменные хозяйственные и жилые постройки с красными черепичными крышами, донжон в центре, чьи бойницы на последних этажах превращались в окна – все вместе взятое выдавало собственность если и не императора, то самое меньшее одного из сиятельных тэл'ов Изначальной империи.

  Высоко над землей, в господских покоях донжона оконный проем – по-летнему ничем не прикрытый – впустил последние дуновения ночной прохлады. И вот уже лучи рассветного солнца озарили заваленные пергаментами полки, круглый стол, высокие спинки резных стульев, а на последних – двух благообразных стариков. Младший из них, чьи волосы и бороду время выбелило еще не полностью, неспешно потягивал из дубовой кружки горячую медово-сладкую сыту. Выражение умиротворенной доброжелательности не сходило с его в меру полного лица. С тем же благостным видом он временами задерживал взгляд на ярких, красочных гобеленах, укрывавших каменные стены помещения – а вернее на вытканных человеческих фигурах, во всевозможных позах являвших взору женскую наготу.

  Старший, чье подчиненное положение угадывалось по чуть напряженной позе, докладывал:

  – ...чуму на Север навести не удалось, – белый как лунь старик знал, что его господин не любит, когда начинают с хороших новостей. Тем более, сегодня новости из тех, которые не доверяют ни птицам, ни волшбе.

  – Значит, северяне сберегли-таки одного 'постигающего, – собеседник неспешно отставил кружку и поплотнее запахнул тонкий шелковый халат. – Ну что ж, такое знание – тоже результат, стоящий затраченных усилий.

  В ответ на эти слова владетельного 'тэла один из 'высших жрецов Изначальной империи, что сведущие подданные могли понять по рунам-'острогам' на коричневой мантии, с готовностью кивнул. Хорошо, когда твой господин не спешит искать козлов отпущения при провале своих замыслов. Но жрец – носитель одного из традиционных храмовых имен – Гриффид не расслаблялся: таким же добреньким голосом как сейчас владетель отправлял людей на дыбу. Правда, дыбы Гриффид не опасался, он был давним верным сподвижником здешнего владетеля. Но иная, не столь жестокая расплата за казавшийся совсем недавно невозможным провал всё же могла и не обойти стороной род 'высшего жреца.

  Вдруг захлопали крылья и на каменный подоконник приземлился ворон. Посмотрел на людей то одним, то другим глазом, смешно выворачивая голову, и принялся чистить клювом черные с зеленоватым отливом перья.

  ''Постигающие не творят волшбу, они только могут защитить от нее, – между тем мысленно продолжил господин Гриффида, владетельный тэлʼ, покосившись на птицу. – Но 'постигающие штучный товар. Даже до поражения от имперской армии их было не больше одного на каждый северный дворянский род, то есть лишь пару десятков на весь Север. С другой стороны, – и владетель бросил задумчивый взгляд на унизывающие его пальцы перстни, каждый из которых содержал достаточно Силы, чтобы отразить несколько враждебных наговоров, – теперь нет смысла насылать на северян мор или неурожай. Разве что они придут сами, без стороннего вмешательства, но таковые не имеют нужного нам размаха и длительности. Ничего не выйдет'.

  – Накануне войны с Севером Всеблагой и Всемилостивый во плоти говорил с полудюжиной ʼвысших жрецов, последнее по времени известное явление бога, – хозяин замка далее размышлял вслух, – и обещал проследить, дабы были уничтожены все ʼпостигающие и изготовленные ими обереги. Он поведал, что если и упустит кого, то не более чем одного носителя богохульных знаний как последнего представителя Зла, дабы оно не могло, собравшись с его смертью воедино за гранью мира, исполниться непреодолимой силы и прорваться обратно через кого-либо еще, пока неизвестного. Ненавистных же Всеблагому вещей не уцелеет вовсе. А значит, остался лишь один старик, который не может продолжить традицию. Всё на что иноверец способен – посвятить за свою жизнь единственного ученика, да и тот войдет в силу лишь со смертью учителя. Для большего нужен союз самое меньшее троих ʼпостигающих. Столько же для создания хотя бы одного нового могущественного оберега. Но даже последний дряхлый старец-ʼпостигающий всегда сможет развеять столь сложные наговоры как мор и неурожай... И обойтись без уничтожения северного уклада мы не можем. Иначе противники задуманных нами преобразований всегда найдут на Севере готовое ядро армии гражданской войны. А что думаешь ты?

  Пристальный взгляд заставил Гриффида потупиться, но не промедлить с ответом:

  – Твое сиятельство, – 'высший жрец, которого, как и всех его 'высших собратьев, злопыхатели за глаза именовали колдуном, протянул пергаментный свиток. – Новый план...

  Владетель хмыкнул и погрузился в чтение. 'Если бы мы не собрали в помощь войску наделенных даром жрецов со всей империи, – внешне сосредоточенный, мысленно он чуть отвлекся, не смог удержаться от воспоминаний, – то последняя битва с северянами была бы проиграна. А теперь вот вновь Север стал для нас проблемой из-за заключенного императором договора. Это ничтожество не додавило северян, а использует их как противовес то жречеству, то дворянам меча'.

  'И храмы до сих пор не совладали с ситуацией. Её запутывает, с одной стороны, то, что чернь и дворяне меча полагают, будто каждый император Изначальной империи, пока не прервалась линия родства, – помазанник Всеблагого и Всемилостивого, может узнавать волю Божества наравне со жрецами. А с другой стороны, неодаренных людей в империи слишком много даже с учетом всей благословенной Силы 'высшего жречества. Да и помимо северян существует способ ослаблять или даже вовсе сводить на нет действие волшбы'.

  Но с каждой новой прочитанной строкой разглаживались морщины между бровей, а взгляд владетеля становился все более заинтересованным. Да и птица оживилась, прекратила прихорашиваться, нервно переступала с лапы на лапу.

  – Ну что ж, главное, чтобы ни у кого не оказалось доказательств нашего с тобой участия. Думаешь, первым этапом послужит уничтожение всех северян, имеющих по имперским законам право на титул владетеля Холма, поскольку там меньше всего дворян? Действительно, пока мы не убьем всех и не начнем действовать дальше, о нашем замысле вряд ли кто-либо догадается. Только не спеши, мы можем себе это позволить. Боги дают своим верным слугам долголетие. И тогда 'постигающий, другие иноверцы и прочие враги жречества ничего не смогут сделать. А вот если себя преждевременно проявим, то наши недоброжелатели, которых мы так усердно стравливали с северянами, враз забудут все обиды и войдут в ненужный союз.

  Ворон, будто узнал все, что хотел, развернулся прочь от людей, устремился, подпрыгивая, вперед по широкому подоконнику и взлетел. Но тут с рук владетеля сорвалась синяя молния, превращая птицу в плохо прожаренный кусок мяса. В воздухе еще долго кружился пух.

  Спустя девять лет.

  Тусклый свет свечей не мог заменить солнечный, но окон в помещении не было. Совет 'высших тэл'ов Изначальной империи собрали в сумраке Малого зала еще до полудня. При покойном императоре раньше, чем в послеобеденное время Совет никогда не созывали, а заканчивался он и вовсе с первыми звездами. Но все знали – отобедав, его нынешнее величество изволят злоупотреблять крепкими напитками и развлекаться с рабынями (в меру остающихся после напитков телесных сил, конечно), а потому молодому императору будет уже не до Совета.

  Рабство в Империи официально запрещено, благочестивыми жрецами средоточия света, всеблагого и всемилостивейшего Похитителя последовательно искоренялись дикие традиции первых варварских государств. Но Евгений II и не называл своих рабынь их настоящим именем. Просто группе женщин было запрещено покидать левое крыло дворца, от сношений с окружающим миром предохраняла волшба фамильных императорских амулетов, а если красавицы 'плохо себя вели', Евгений вызывал соленых дел мастера, в народе почему-то вульгарно именуемого 'дядька с розгами'. Хотя всем известно, что мастером может быть и женщина, а 'соленым' кличут из-за женских слез или из-за отмачивания прутьев в соленой воде для придания нужной упругости.

  За длинным, укрытым пергаментной картой столом восседала дюжина старцев. Не то чтобы все из них достигли возраста, дающего право на столь почтенное наименование, но и мальчишкой никого из них назвать было нельзя – сплошь патриархи влиятельных родов, бородатые обладатели морщинистых лиц. Увешанные сталью, мехами и амулетами старики недовольно переглядывались – император запаздывал.

  Но тут распахнулись двери, подобно всему залу украшенные замысловатой вязью цветной росписи, и на пороге возник по старинному облаченный в пластинчатый гвардейский доспех император – лишь шлем, входя, отдал сопровождающему гвардейцу. Молодое спокойное лицо, аккуратная темная бородка и усы, но вот насмешливое выражение глаз и топорщащиеся на голове во все стороны недлинные косички тройного плетения безнадежно лишали его облик степенного достоинства.

  Яркий солнечный свет из изрезанного окнами перехода ворвался в зал вместе с императором, но быстро исчез – последовавший за его величеством глава гвардии захлопнул створки и в зале вновь воцарился сумрак. Скрипели кресла: старцы приподнимались, опускали головы, не утруждая себя поясным поклоном, и вновь занимали свои места. Евгений II беззаботно махнул рукой и Совет начался...

  Слушали и говорили уже два часа. По правую руку от императора глава гвардии, именуемый ее держателем, с трудом подавлял зевки, но вскоре не выдержал и опустил забрало, скрывая раскосое, чисто выбритое по южному обычаю лицо – теперь можно было зевать сколь душе угодно, не опасаясь прервать Совет неучтивостью. Сам неснятой шлем никого не коробит – по традиции держатель гвардии ведь не только член Совета, но и личный телохранитель императора во время заседаний.

  При Евгении II гвардию возглавил известнейший дуэлянт, убивший нескольких ленивых сынков столичной знати, но неизменно щадивший их более тренированных собратьев (а небольшое кровопускание еще никому не вредило). Первый меч империи, участвовавший во всех войнах с четырнадцати лет (то есть каждый год уходивший в поход), но не сделавший карьеры из-за дуэльных врагов даже несмотря на древнюю родословную. Богохульник, кощунствовавший на Непорочных дочерей божества. Сноб, не раз и не два высказывавший презрение к наследнику в узком кругу (а когда наследника короновали, содержимое бесед дошло до императорских ушей в полном объеме, постарались всеведущие жрецы). И этот человек, к удивлению двора первым же указом возглавил гвардию, сменив благочестивого Германа, владетеля Скáлинского, который даже если и действительно обворовывал казну вверенных полков, как утверждали злые языки, то отдавал половину денег на храм.

  И вот Гринь из рода Пугачей стал правой рукой императора. Более того, стал ею не на словах, но на деле – даже искушенные в интригах жрецы разводили руками. Но на Советах Гринь больше молчал и, преодолевая скуку, изо всех сил вслушивался в витиеватые речи мудрейших мужей империи, стараясь понять, где в каждом конкретном случае лицемерие, а где правда.

  Император тоже выказывал нетерпение, особенно когда держатель дворянского ополчения Запада Родерик владетель Шлёпетручский начал перечислять ужасы весеннего (но всё еще продолжавшегося, несмотря на позднее лето) вторжения кочевников в провинцию и подкрепления, необходимые для их разгрома. Вторжение обсуждалось уже не раз и не два, некоторые подкрепления были давно посланы и благополучно разбиты пришельцами с запада, но сам держатель приехал на Совет впервые за несколько лет:

  – ...дикари не разрушили капитулировавшие на северо-западе города и явно собираются у нас зимовать, – толстый, цветом лица напоминающий вареную свеклу Родерик перевел дух. – А поскольку сдавшиеся города уцелели, городская чернь становится все ненадежней – ведь в Слепой роще, где защитники дрались до последнего, когда кочевники ворвались в город, были убиты даже младенцы, а с женщин живьем снимали кожу!

  – Похоже, они не знают, зачем нужны женщины, – отметил Евгений в пол голоса, но так, чтобы расслышал сидящий ближе всех белый как лунь представитель жречества.

  – Не беспокойтесь, вашество, – в тон ему ухмыльнулся держатель гвардии Гринь, – кожу снимали, лишь сперва употребив девушек по прямому назначению.

  Но тут единственный присутствующий на Совете 'высший жрец, старик по имени Гриффид приподнялся, давая понять, что требует слова, а затем тяжело опустился обратно: на его морщинистом лице, когда он услышал шутку императора, ничего не отразилось, вот и сейчас блеклые глаза и мерный голос казались воплощенным бесстрастием:

  – Мы окружены войной со всех сторон. С юга постоянно конфликтуем с приморскими городами, на юго-востоке короли объединяются против империи, на востоке одна из лучших наших армий разбита в лесах Каета. На западе в провинцию вторглись не только кочевые ханы, но и конница считавшихся оседлыми: впервые прекратилась многолетняя грызня между кочевьями и постоянными поселениями, они объединились против нас, – это и так знали все, но никто не осмелился перебить жреца. – Нельзя воевать сразу везде. Следует уступить провинцию и заключить мир на любых условиях, чтобы вернуться туда в будущем, когда позволит обстановка на других границах.

  Последовала пауза, но прежде чем кто-либо успел возразить, жрец Гриффид весомо добавил:

  – Это мнение сословия.

  Набравший было воздуха в легкие для спора, Родерик шумно выдохнул – мнение сословия, а значит, не будет колдунов для битв, не одолжат денег для найма войск. А то, что жречество официально должно своей империи, ими отдано на несколько лет вперед еще при жизни старого императора. Казалось, что судьба одной из девяти провинций империи предрешена.

  Родерик всем телом повернулся к Евгению, но тот лишь улыбнулся уголками губ в ответ на слова жреца. Даже тень заботы не легла на гладкое императорское чело, будто его величеству все равно либо узнал о сказанном заблаговременно.

  Владения Шлёпетручские всецело лежали в покидаемой провинции и теперь в душе Родерика преданность поколений предков пыталась подавить желание сохранить связанный с землей высокий титул. Ведь последнее возможно отныне лишь договорившись с врагами империи.

  Однако император не только улыбнулся, но и заговорил:

  – Владетели! Не ожидал от вас такого уничтожающего удара! – император обратился будто бы ко всем сразу, но только жрец стал вдруг похож на изготовившегося к прыжку кота – собирался спорить с его величеством.

  – Владетели! – невозмутимо и даже с каким-то задором в голосе продолжил между тем император. – Ведь в провинции такая великолепная охота! Некоторые из вас составили мне компанию в тот благословенный день в прошлом году, когда я принял на рогатину дикого кабана. Вот была потеха! И вы хотите оставить меня без остальных вепрей, с нетерпением дожидающихся мое величество?

  – Но... – жрец Гриффид явно был сбит с толку, да и продолжить не успел.

  – Да, – мгновенно оборвал его император, – в вашей родной процинции охота тоже хороша, но там, там она была просто бесподобна! – и Евгений мечтательно закатывает глаза, вспоминая одну дворяночку из молодых да ранних в его охотничьем шатре.

  – Так вот, – император внезапно посерьезнел, – провинцию мы не оставим, – Родерик светлеет лицом. – Но и подкреплений без жрецов у нас нет. Более того, все жрецы теперь в праве покинуть провинцию. – Родерик вновь впадает в уныние.

  – Не беда, – оптимистично продолжает Евгений. – Направлю просьбу к северянам. Они уплатили всю подать кровью за год вперед, но ведь я их еще никогда ни о чем не просил, правда? Они мне не откажут. К тому же всё ценное, что уцелеет из движимого казенного имущества, разрешу им после обороны забрать домой, – император знал: любые имевшиеся когда-то ценности уже давно как проданы, а деньги истрачены на войну. – Также мы не будем возражать, если они прихватят себе немного свободных женщин из простонародья. – А вот женщин в провинции всё еще хватало.

  'Как жаль, – пронеслось в голове у Гриффида в ответ на неожиданное решение монарха, – что Похититель десятилетиями молчит, а его Непорочные дочери говорят загадками. Насколько всё могло бы быть проще. – Согласно летописям действия первых жрецов Всеблагой и Всемилостивый направлял сам. – А так бредём, спотыкаясь, извилистыми дорогами, выбираемыми в силу собственного разумения'. Жрецы умели различать с помощью волшбы людей, изведавших галлюцинации, сонный бред и познавших истинные видения.

  – Кстати, – обратился Евгений к Гриффиду, – помнится ты называл Холминых наимерзейшими из богохульников? Вот пусть они и возглавят поход. Если будет угодно богам – там и сложат свои головы. А задание им сформулируем так: удерживать 'столицу' провинции до подхода императорского полка.