Текст книги "Охота на колдунов"

Автор книги: Виталий Крыръ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава 4, где Клевоц взрослеет, а жрецы ищут женщину, чей пепел уже развеян над рекой.

  По узкой улочке Фойерфлаха в густых ночных тенях каменных, кирпичных и деревянных домов, прячась от тусклого света растущей луны и редких проблесков рукотворного огня, перемещалось два существа.

  Первой извивалась необычно толстая змея больше шести саженей в длину. В редких отблесках факелов, догорающих в бронзовых подставках над парадными дверьми домов побогаче, светлые пятна вдоль змеиной спины и почти треугольные (темные по краям) пятна с боков будто сетью укрывали гадину, придавая то местами черный и серый, то желтый и ядовито-зеленый окрас. Чужие взгляды словно бы отталкивало от рептилии, и потому ни один случайный прохожий не был потревожен неожиданным зрелищем.

  За необычной змеей следовала маленькая, худенькая фигурка в черном балахоне. Уж ее то бы точно не преминули ограбить на окраине, там где странная парочка сейчас передвигалась. Ограбить, обязательно заглянув под капюшон, узнать кто это – девушка или мальчишка-подросток – на предмет выбора дальнейших развлечений. Но и фигура в балахоне будто куталась во тьму, не позволяя взгляду зацепиться за себя, осознать, что ее семенящие шаги – это нечто большее, чем игры теней с воображением.

  Ни псы, ни волшебники не смогли бы взять след таинственной пары.

  * * *

  Расставив на всех стенах часовых, северяне разместились в нескольких надвратных башнях, не пожелав углубляться в город. 'Там мы как в ловушке', – настоял Дан.

  А самая беззаботная компания подобралась в юго-западной надвратной башне. Со второго этажа, лишенного бойниц и превращенного в один большой зал, освещенный лишь глиняными плошками с жиром и щепочными фитилями, сквозь серый камень стен рвалась наружу разноголосица:

 
  Ветер веет с юга,
  Несет тепло и запах гари
 

  В походе веселое питие под запретом. Но разве это преграда для жаждущих развлечений? Пускай в кружках-долбленках, изготовленных из цельных чурок, не выстоянный мед. Пускай там багровый отвар из бодрящей смеси травянистой розы, шиповника, бузины, листьев ежевики, холодянки, ромашки и еще полудюжины наименований. Но окольчуженые кулаки размеренно грохочут о столешницы. Круговые движения голов исполнены ритма. А песня рвет легкие:

 
  Морозу уступать не пристало,
  Полетит навстречу вьюгой
 

  И в головы постепенно снисходит тот же веселый туман и парящая легкость, что и дома, под мед. Вот уж у всех раскраснелись лица, а молодые надсадно орут слова песни, перекрикивая стариков.

  То ли срабатывают воспоминания о празднествах на Холме, то ли то, что содержимое голов встряхивается и едва ли не перемешивается в такт песни, то ли сам по себе ритм, то ли еще что, то ли всё вместе...

 
  С юга буря рвется,
  Манит запахом свежей крови.
  Выступим ей навстречу
  Тусклым светом и льдом, что не гнется.
 

  Непревзойденный копейщик Таптун увлеченно лупит кулаком по столу в такт остальным, и трещина под его ударами увеличивается, расширяясь. Косматая борода будто расплодилась по голове северянина, обильно растет из шеи, спутанных густых волос столько, что, возможно, пряди ниспадают из ноздрей и ушей – ничего не разобрать. Волосы сплошным ковром лежат на плечах, груди и животе.

  Высокий, кряжистый старик Зырь – иной раз молчун, а иной раз заядлый спорщик – подслеповато щурится, вспоминая былое. И внезапно кружка с громким треском лопается в руке, орошая горячим отваром все вокруг, вызывая громкий смех.

  Лучник Клощ, худощавый и будто весь оборванный, вгрызается в тушеную утку, разбрызгивая капли жира. Клочковатая бороденка под стать поддоспешнику, словно линяющему как пес. Но зато Клощ – лучник от Вышнего.

  И остальные, числом не менее дюжины, не отставляя далеко оружие и лишь отчасти сняв брóни...

  Этажом ниже гораздо тише. Здесь, где толщина камня рассчитана на удары стенобитных орудий, места мало и за столом сидят всего четверо.

  Рябой Ждан, годом старше Клевоца, обладатель тощей бородки и страшной силы в жилистых руках. Долгое время он прикрывал спину Клевоцу в учебных боях. Ждан на часах, стережет вход.

  Сотник Вызим, на хмуром лице шрамы от давнего обморожения, держит совет с Даном и Клевоцем.

  В помещении, тускло освещаемом толстой восковой свечой, царит полумрак.

  – Я утерял связь с соглядатаями в кочевьях, – признается Дан. – Нужно послать человека припугнуть их, если решили от нас отказаться. Да и серебра подбросить. Но если их взяли, то нашего будут ждать.

  – Кликнем добровольца? – будто цедит слова сквозь зубы Вызим. Пепельные волосы в сочетании с гладкими белесыми рубцами на лице довершают угрюмый образ сотника. – Мы должны вовремя узнать, когда коневоды двинутся на город.

  – Добровольца? – удивляется Клевоц. – Почему добровольца, а не просто того, кто лучше всего подходит?

  – Ну... Таков обычай, – Клевоц кажется впервые видит, как смущается Дан.

  – Мальчику пора уже взрослеть, – резко бросает Вызим.

  – Об этом не принято говорить, – вздыхает Дан, – но оставаясь наедине с южанами, когда нет других северян вокруг, не каждый спешит перейти за грань.

  Ждан в удивлении весь обращается в слух, а Клевоц поспешно вопрошает:

  – Наши трусят? – его глаза округляются.

  Вызим, с совершеннолетия не пропустивший ни одного похода и даже готовый платить золотом, чтобы его не оставили в охране Холма, хмыкает.

  – Ты только не вздумай в лицо кому-нибудь это сказать, – укоряет Дан. И, теперь уже Вызиму: – Сам рассказывай.

  – Дело в сомнениях, некоторые проходят через это, – Вызиму похоже тоже трудно подобрать подходящие слова. – Вышний не балует нас знамениями, особенно после Войны присоединения. Да и те, что случаются, недоверчивые зачастую полагают случайностью. А отсюда возможна неуверенность в хорошем посмертии для людей северного уклада. Желание задержаться в этом мире подольше. Большинство заболевших малодушием со временем справляется с неверием, да они и не ощущают его на миру, то есть когда вокруг свои. Но в таком тонком деле как разведка принято вызывать добровольцев – зачастую не знаешь, кто в конкретный момент борется сам с собой. Можно подавить опасения, но это не выход в разведке, где отвлекаться на что-либо подобно провалу.

  – Ты должен помнить, – добавляет Дан, – как в наших сказаниях слабая волшба оказывалась бессильна перед ничем не защищенным северянином. Или сильная, но брошенная сразу на многих. Тем не менее тот, кого обуревают сомнения, подвержен даже наговору деревенской травницы. Ты должен верить, чтобы выживать. Сильнее всего вера в Вышнего, но можно просто верить в Север или даже в самого себя.

  – Расскажи уж и про второй путь, – Вызим потирает белесый от времени шрам.

  – Это был первый путь, а второй, – Дан мостится на березовой лавке поудобнее, и металл скрежещет о металл, – это когда верят в тебя. И чем сильнее верят, и чем больше верующих – тем меньше ты подвержен враждебному волхвованию. Пожалуй, нынешнему императору, несмотря на всё, достанет авторитета, чтобы устоять против одного ʼвысшего жреца.

  – А вот нас маловато, как бы истово не верили в своих предводителей, – Вызим добавляет ложку дегтя в бочку меда.

  – Но ведь тогда, – торопится молодой Холмин, – получается, что колдуну, убившему старого императора, помогли?

  – Или у него были какие-то особенные колдовские предметы, напоенные Силой? – Ждан, хмурый и молчаливый с тех самых пор, как стало ясно, что в косую сажень в плечах он не вырастет, наконец не выдерживает и встревает в беседу.

  – Вещи – ничто, – отрезает Вызим, но Дан спешит его поправить:

  – Колдун использует связанную в вещах Силу, чтобы быстрее восстановиться. Потому бой со снаряженным ʼвысшим жрецом нельзя затягивать. Но чем бы ни увешал себя волхв, мощь отдельных заклятий не возрастет. Зато, снабдив связанной Силой, можно сделать обычного человека на время подобием колдуна, но делается это крайне редко. Дорого, к тому же нельзя одновременно и быть колдуном, и использовать доспехи веры. Часто встречаются лишь слабенькие колдовские обереги, сделанные неизвестно кем и продаваемые из-под полы. Вещи Силы могут, правда, срабатывать и вовсе без человека, но тогда, если только речь не идет о самозащите, не пропустили бы с ними к императору в зал, есть простые способы такое обнаруживать. Однако колдун мог управиться и сам – ведь для заклятия он отдал жизнь, о таком ранее я никогда не слыхал.

  – Здесь также имело место предательство, – продолжает Дан. – Как потом стало известно, в последней битве, чтобы не допустить разгрома войска, император опустошил свои древние фамильные амулеты, израсходовал всю Силу и не успел купить у жрецов её восполнение. В тот день об этом знали немногие, 'высшие жрецы среди них; будь амулеты в порядке, император бы уцелел. Говорят, храмы дорого заплатили за то, чтобы наследник не обвинил их – зарядили все амулеты вновь, на что в ином случае молодой император собирал бы золото лет десять. И всё равно пришлось успокаивать дворян и кое-где подавлять волнения среди черни. У жречества хватает недоброжелателей, далеко не все находят благотворными вводимые ими порядки.

  – Дан, – вовремя вспоминает Клевоц, – ты говорил, что расскажешь о нашей защите против ʼвысших жриц.

  – Хорошо, расскажу, – в этот раз Дан не отказывается, не откладывает на 'когда придет время'. – Это третий путь. От начала нашей истории... – Но тут старика грубо прерывают.

  Глухой удар, ненормально тихий для наносимого урона, сносит с петель толстую, окованную железом дверь, которая вела в башню из города. Дверь неожиданно мягко, почти бесшумно опускается на пол, а в проеме показывается громадная змеиная голова.

  Вызим и Ждан хватаются за топоры, но волшба вмиг обволакивает их, расслабляет мышцы, заставляя бессильно опуститься на пол. Полураскрытые рты не исторгают ни звука.

  Клевоц прислоняется к стенке, спина вмиг взмокает от усилия, на лбу проступает испарина, но все, что удается – вершок за вершком крошечными шажками приближаться к колдовской твари. И Клевоц сознает – на нормальный удар не хватит сил. 'Еда! – вторгается в сознание чужая мысль. Змея смотрит прямо на Клевоца, глаза в глаза. – Еда!'

  Происходящее исполнено примечательной иронии – северяне утром пугали своим якобы оборотничеством, а теперь, если уцелеют свидетели, то как раз о вторжении оборотня – упоминаемой как в северных, так и в южных народных сказках волшебной змеи-перевертыша – и будут говорить. Оборотня, на этот раз убивающего северян.

  Но вдруг мимо баронета Холма размеренными широкими шагами навстречу змее-переростку уверенно проходит Дан. В вытянутой вперед левой руке меч лезвием к низу. Хват необычен – большой и безымянный пальцы поддерживают крестовину снизу по обе стороны лезвия. Указательный и средний лежат на крестовине сверху по обе стороны рукояти. В правой руке у бедра – секира.

  – Сгинь, – произносит Дан, почему-то шепотом.

  Но тварь лишь неторопливо устремляет длинное тело к нему навстречу.

  – Именем моего самоограничения, – тварь, будто в удивлении, приостанавливается.

  Клевоц с недоумением вслушивается в словесный экзорцизм. Он думал, что теперь умеют бороться с нелюдью лишь заточенным металлом.

  – Именем помощи нуждающимся, оказанной в ущерб своему телу и своей душе, – тварь дергается словно от удара.

  Лицо у Дана, которого почему-то почти не берет загар, становится еще бледнее, чем обычно:

  – Именем прощенных должников, – тварь раскрывает пасть и зловеще шипит. Похоже, должников Дан прощал отнюдь не всегда.

  Дан, будто ступая против течения, подходит почти вплотную к рептилии:

  – Именем всего, что я безропотно претерпел, – змея скручивается кольцами и прячет голову. Сетчатый окрас кожи проступает ярче, а вокруг головы и хвоста воздух словно искрится.

  У Дана же заметно дрожат ноги и подергивается в руке меч:

  – Именем Вышнего, – выдавливает из себя старик.

  Ослепительная беззвучная вспышка бьет по глазам и, проморгавшись, Клевоц, будто в розовом мареве, видит разлетевшиеся по помещению окровавленные ошметки змеиной кожи, вздымающего топор Дана и голую женщину на полу, в страхе закрывающуюся руками. Топор опускается, а следом бесчувственной куклой валится с ног и Дан.

  'Вот она – наша защита от колдунов, 'третий путь', – запоздало соображает Клевоц. – С бородой и секирой'.

  Пламя свечи трепещет, но так и не затухает.

  А в следующий миг происходит сразу два события.

  Во-первых, дубовая ляда на второй этаж открылась, явив взору Таптуна:

  – Смотрю, у вас тут веселье почище нашего, – не успел он вымолвить, как тут же рвет из нагрудной петли нож и метает вниз. И немедля захлопывает ляду.

  Во-вторых, в дверном проеме появилась темная фигурка, прячущая лицо в тени капюшона. Нож внезапно замер примерно в пяди от ее груди и вдруг еще быстрее устремился обратно. Не укройся Таптун за толстыми дубовыми досками, лезвие вошло бы точно в переносицу.

  Фигурка подскочила к распростертой окровавленной женщине, со всхлипом втянула воздух в легкие. Ее руки охватило огненное сияние. И она начала медленно и грозно, грозно, несмотря на внешнюю хрупкость, поворачиваться к зашевелившимся на полу, приходя в себя, Вызиму и Ждану, и к наследнику Холма.

  Ляду наверху попытались вновь открыть, собираясь прийти на помощь, но массивные петли без видимой причины заклинило намертво. Ударили топоры, сквозь щели вниз просыпалась пыль, но нужно было время.

  А у ног колдуньи все так же ничком лежал Дан, не подавая признаков жизни.

  Но если змея недавно сбила Клевоца с толку, то теперь все казалось ясно: оберег. Северянин на ощупь выхватил шероховатый округлый камень и стиснул в ладони, пристально глядя на ведьму. Колдунья произнесла слова, воплощающие давно приготовленный наговор, но ничего не произошло. Попыталась еще раз, но с тем же результатом. А свет вокруг ее ладоней погас. Она непонимающе встряхнула головой, и капюшон слетел, открывая соблазнительный облик разгневанной девушки. Светло-русые волосы перехвачены буковым обручем.

  И вот уж девчонка, побелев лицом, нелепо размахивала руками. Но это для северян нелепо. Среди своих Изабелл слыла прилежной ученицей, она знала множество приемов, как выжать из разума и тела последние капли Силы. Однако ничего не срабатывало!

  Клевоц неотвратимо приближался, буквально тающий оберег в одной руке, топор в другой. В глазах девушки фигура надвигающегося северянина словно выросла, заслоняя весь мир. И в последнее отчаянное колдовское усилие она вложила всего одно желание: 'Пощади!' Навредить ему молодая ведьма уже не могла. Но вот защититься или даже скорее безмолвно попросить за себя, усилив просьбу волшбой – могла попытаться. И тут Сила окончательно угасла в ней, истощившись в последней вспышке, усиленной столкновением гордости и ужаса в ее душе.

  В иное время Изабелла стала бы презирать любого ʼвысшего жреца, просившего пощады у северян. Но лишившись Силы перед лицом смерти, она не могла мыслить привычным образом.

  В иное время примитивный наговор-импровизация не сработал бы. Но коснувшись сознания Клевоца ее мольба зацепилась за вчерашнее: 'жаль будет такую красоту отдавать трупным червям'.

  А далее ни Клевоц поначалу не понял, что теперь будет действовать под влиянием колдовства, ни девушка не почувствовала, что волшба воплотилась. Лишь ощутила, как Сила покинула ее, и, в страхе выхватив короткий ритуальный ножик, попятилась от северянина.

  Клевоц принял чуть вправо, отсекая Изабеллу от дверного проема. А та, в ужасе не сводя с него глаз, упустила последний шанс сбежать. Да и был ли он, этот шанс? Ведь никто не мешал метнуть топор ей в спину.

  Вызим и Ждан наконец-то оказались на ногах и, сообразив что к чему, принялись загораживать дверным полотном от случайного (или же намеренно любопытного) взора вход в башню. Наверху сообразили, что петли вновь проворачиваются и перестали рубить. Распахнутая ляда пропустила вниз несколько звякающих железом косматых северян.

  Все разом заговорили, обсуждая детали происшедшего. Кто-то выскользнул в ночь, в поисках возможных соглядатаев. Другие с интересом рассматривали клочья змеиной кожи, зарубленную колдунью-оборотня. С трудом разжали пальцы, даже в забытье мертвой хваткой державшему меч Дану. Уложили его поудобнее на соломенный тюфяк – Вызим сказал, что знахарь может еще очень долго не приходить в себя. А вот на молодую жрицу, вжавшуюся в каменную кладку стены в самом темном закутке, каждый бросал лишь взгляд-другой – для них ее покуда дышащее тело, такое обычное без волшбы было неинтересно. Те, кто здесь оказался, уже знали, что оберег забирает Силу и из колдуньи, и изо всех ее 'напоенных' вещей. Короткий допрос – и для ведьмы все закончится.

  А девушка всё надеялась: вот-вот вернется волшба. Происшедшее казалось ошибкой, навеянным мороком. Она читала, дескать в древности северяне умудрялись иногда неким потаенным способом обессиливать ʼвысших, но все авторитеты в один голос твердили, что более такое никогда не повторится. Неужели давно позабытые времена вернулись и Север придется покорять вновь?

  – Срочно выпытываем, что нужно и уничтожаем тела. Если за нами следили храмовые соглядатаи, будем все отрицать, – встревожено зашептал Клевоцу на ухо Вызим, но видать слишком громко.

  – Вы не посмеете! – взвизгнула девчонка и притопнула красным кожаным башмачком (под балахоном скрывались модные одежки).

  – Кого ты хочешь убедить? – ухмыльнулся Вызим. – Себя или нас? Расскажешь, что нам нужно, и уйдешь в иной мир спокойно. Тебе боли не выдержать, поверь, – северянин полагал, что посмертия колдунам не видать, но ведь жрица должна была думать иначе.

  – Вы же не пытаете! Пытка против северного уклада!

  Все северяне разом обернулись на эти слова. Девчонка изучала уклад?

  – Если такая знающая, посмотри на это, – Вызим закатал рукав.

  На предплечье проступал старый шрам от ожога. Отчасти похожий на те, которыми обморожение украсило лицо, но правильной формы – в виде руны 'удавка'.

  – Тебя пытали? – после этого вопроса большинство присутствующих резко потеряло к девушке интерес – ее знание не простиралось далеко.

  А Вызим неторопливо, раздельно выговаривая слова будто маленькой девочке пояснил:

  – Это – искупительное клеймо. Десять зим тому назад мне пришлось пытать человека.

  – Я убью себя, – пискнула жрица и приставила нож к горлу.

  – А почему ты не угрожаешь тем, что скоро сюда прибудут храмовые рыцари? Или они не в курсе происходящего? – вмешался Клевоц.

  – Они... – у девчонки перехватило дыхание. – Да! Они вот-вот будут здесь! Вы не успеете ничего узнать! Но я могу простить вас. – Она поспешно, срывающимся голосом выговаривала слова. – Ведь вы только защищались. Пропустите меня, – Изабель рванулась вперед, но люди не расступились.

  Жрица выжидательно посмотрела в лицо одному северянину, другому, третьему, но везде наталкивалась лишь на кривые ухмылки:

  – Так их все-таки не будет! – понимающе рассмеялся Клевоц. Подшаг левой ногой и его рука уже сдавливает женскую кисть.

  Жречество не училось кулачному бою. Но реакцию в них все же развивали, а Изабелла была талантливой ученицей. И успела бы себе перерезать горло, но... Старые жрецы так цеплялись за бренные тела, используя всю доступную им волшбу. В результате про посмертное переселение души – один из догматов учения Похитителя – стали ходить ну очень разные слухи, в том числе и пугающие тех, кто настроился благодаря волхвованию получить – о милость Всеблагого! – возможно и бессмертие здесь, без перехода за грань.

  Жрица не решилась вонзить в себя лезвие. От неожиданности и боли в стиснутой будто клещами руке Изабелла выпустила нож и в ужасе замерла, глядя молодому северянину прямо в глаза.

  Но тут заработала волшба. А единственный, кто мог это заметить, все еще был без сознания.

  – Мы не будем пытать тебя, крошка, – дружелюбно улыбнулся Клевоц, перехватывая на всякий случай и вторую аристократически изящную ручку. – Ты ведь и так все расскажешь, правда? А в награду я оставлю тебе жизнь.

  Волшба не вкладывала слов в его уста, но временно меняла настрой и отношение. 'Жизнь за жизнь, – буквально звенела в голове наследника Холма старинная северная присказка, – главная ведьма мертва, и жизнь молодой отцу теперь ни к чему. Она пригодится мне самому'.

  Вызим поспешно попытался что-то возразить, но от избытка чувств – оставить в живых колдунью, свидетельницу смерти другой! – поперхнулся и закашлялся. А Клевоц возвысил голос:

  – Как баронет Холма беру ее себе в рéнкинэ. Выкуп воинству внесу либо при дележе добычи, либо из отчины по возвращении. – Уж на один-то выкуп (а он не зависел от женщины, лишь от придаваемого ей нового статуса) дед бы выделил монет.

  Такого в истории еще не было: вводить в ряды северян ʼвысшую жрицу, то есть самую настоящую проклятую, пускай и как рéнкинэ! Воцарилась такая тишина, что стало слышно, как потрескивает свечной фитиль. Вышнему принятие проклятой могло очень не понравиться.

  А девушка про выкуп не поняла, но вот слово рéнкинэ оказалось знакомо.

  – Я не буду твоей рабыней, – она внезапно и резко рванулась изо всех сил, но лишь вывихнула себе кисть и скривилась от боли.

  Но какая из рéнкинэ рабыня? Рéнкинэ нельзя продать, одолжить или подарить, нельзя самовольно казнить, да и взявшего ее она называет по имени, а не 'господин' или 'хозяин'. А дети рéнкинэ стоят в наследном ряду, хотя и после детей от законной жены. 'Про рабыню, – подумали северяне, – очередная подлая южная клевета'.

  Однако там, где старики видели лживое порождение ехидны, искушающее своим телом наследника, Клевоц видел в тот момент лишь хорошенькую, испуганную девчонку, и уж никак не грозную колдунью и убийцу. И тут волшба не сильно сбила его с толку. Для Изабеллы бой и убийство на Спорных землях был первым в жизни. А о том, как бывшая колдунья будет существовать бок о бок с кровными врагами ее сословия, Клевоц даже не задумался. Он вообще ничего не продумал, предоставляя жрице статус рéнкинэ.

  Клевоц наклонил голову ей к самому ушку и, прежде чем Изабелла успела бы решиться боднуть его в губы, прошептал:

  – А что, если я пообещаю тебя насильно не раздевать? – тут волшба явно подвигла его к преувеличению своей способности соблазнять.

  В тайне от взрослых Клевоц успел-таки более-менее близко пообщаться с одной северянкой, и, кстати, ему ещё только предстояло узнать о последствиях этого.

  'Жизнь, – пронеслось у девушки в голове, – без унижения, – о том, что ее могут использовать как прислугу, ʼвысшая жрица даже не подумала, – и меня рано или поздно найдут и освободят'.

  – Чем она подтвердит свой рассказ? – наконец прокашлялся Вызим. – Под хорошей пыткой-то не повыдумываешь так, как без оной. – На самом деле его больше волновал гнев Вышнего, но говорить о потустороннем всуе не пристало. Сначала следовало исчерпать все 'земные' аргументы.

  – У меня есть, – теперь Изабелла боролась за свою жизнь, – есть подтверждение.

  Из недр балахона был извлечен свиток дорогого тонкого пергамента. Жрица совершенно случайно имела при себе последнюю страницу своего дневника – детская привычка пошла на пользу и во вред. На пользу, так как по записям было понятно, что тетя не посвятила Изабель в детали происходящего. Никто не мог заподозрить, будто девушка в таких подробностях предвидела исход нападения и заготовила поддельный дневник.

  Во вред, ибо Анна и Изабелла Полеон не сказали никому, куда направляются. Самоуправство Анны не прошло даром, ведь ей было кому сказать о цели похода, но сочла недостойным 'отчитываться' перед жрецом ниже по храмовой иерархии. А значит, Изабель, забирая пергамент, лишила жрецов последней возможности в ближайшее время (или даже вообще когда-либо) узнать, что случилось.

  Своим дневником колдунья повергла северян в уныние – и настоящую ʼвысшую жрицу захватили, и допрос вроде б то как провели, и по большому счету ничего полезного не узнали.

  Но тут молчание прервал Ждан:

  – Она ведь отдохнет и вновь начнет швырять заклинания! Клевоц!

  Молодежь заволновалась, лишь старики остались спокойны. Зырь прокряхтел:

  – После нашего оберега сама по себе она никогда не восстановится. А вот, что касается старшей – на всякий случай развейте ее пепел над текущей водой. То, что не прогорит – найдите металлические ступки и пестики и усадите молодых истолочь кости в прах.

  – Но это живая ловушка! – не вдаваясь в детали, но от того не менее понятно северянам выдвинул главное посюстороннее возражение Вызим. – Ее следует тоже развеять, чтобы и следа не осталось.

  Лишь остатки гордости позволили Изабелле сохранить контроль над своим телом и не прижаться к Клевоцу в поисках защиты. Молодой северянин задумался: 'ловушкой' ʼвысшая жрица могла стать по самым разнообразным поводам.

  Но Зырь неожиданно твердо принял в споре сторону наследника Холма. Страсть возражать преобладающему мнению не всегда просыпалась в нем, но если просыпалась – значит, он полагал, что обнаружил весомый повод. Вот и сейчас – ведь согласно укладу не следует возглавляющему поход без крайней нужды менять решения, а значит, зарождать сомнения и в нерушимости последующих приказов:

  – Переоденьте девицу как северянку, а также закройте лицо. Один из нас отправляется к коневодам – вот она и поможет общему числу остающихся сохраниться прежним, – и когда только Зырь успел об этом узнать. – Что до пола – соглядатаи не у всех видели лица, так что сойдет. И с Клевоцем ведь ходят телохранители? Пусть в случае опасности изуродуют ей топором лицо. После этого, даже если успеет что-нибудь выкрикнуть, назовем сошедшей с ума рéнкинэ, приведенной с Севера.

  В сумраке лицо и клочковатая борода старика Зыря напоминали цветом пергамент:

  – А чтобы не поспела проорать тайные слова, известные только жрецам – рубите ее на первом же звуке. Про способ казни – в тонкостях нашего уклада даже жречество не разбирается. То, что до этого с нами шла без веревок – отведет подозрения. Только чтобы слишком явно ее не пасли, лишь были наготове. Если Вышнему будет угодна ее смерть, она ослушается нас и уйдет в небытие.

  Зырь не пугал девушку, просто вслух искал способ для баронета не уронить лицо отменой однажды решенного и в тоже время не навредить Северу принятием ведьмы.

  От слов про изуродованное лицо Изабелла задрожала в руках Клевоца – она как раз обдумывала как бы подать знак своим и сбежать.

  Молодой Холмин же, не поспешив бросаться словами – качество скорее зрелого мужа, чем юнца – выиграл в глазах всех. Северян – так как странное решение обосновали без его вмешательства. Девушки – так как идея 'топором по лицу' (а иное никто бы и не придумал) изначально исходила не от Клевоца.

  А волшебство в душе северянина успокоилось, утихомирилось, перестало подталкивать мысли – ведь жрица сохранила жизнь и честь. Да и не столь уж могущественным было это волшебство – жизнь южанки до вмешательства Зыря и впрямь висела на волоске.

  * * *

  Седовласый, будто полярная сова, старец Гриффид, посвященный в бесчисленные тайны 'высшего жречества, представитель благословенного сословия в Совете 'высших тэл'ов Изначальной империи, размышлял, заперевшись в келье для волхвования. Стул, стол и несколько сундуков, наполненных атрибутами ритуальной волшбы, составляли всё убранство помещения, неожиданно аскетичного в сравнении с комнатами большинства других 'высших жрецов.

  Жрец Гриффид думал о дочери – Изабелле. На трехсотом году жизни последователь Похитителя наконец-то решился продолжить свой род. Всемилостивый не благословил его сыном, но ведь жречество – единственное сословие, в котором мужчины почти не имеют преимуществ перед женщинами.

  Это находит свое выражение и в небесной иерархии. Летописи свидетельствуют, что в начале мира Похититель общался с главой жрецов лично, но затем поставил между ним и собой образы своих Непорочных дочерей. Всеблагой запретил жрецам обсуждать вопрос о том, кем была мать богинь и была ли она вообще. Считается, что знание этого дается лишь после смерти, как одна из наград за верность и послушание.

  И вот Всемилостивый одарил жреца талантливой – скорее даже гениальной! – дочерью. В молодом возрасте она достигла пятой ступени волшбы из десяти.

  А ведь даже постижение первой ступени – сложнейшая, многолетняя задача. Первой ступенью именуется управление собственным телом. Если волхвуешь в его пределах, уровень волшебства полагают начальным, но в то же время он включает зачатки всех последующих ступеней.

  На второй ступени изучают влияние на чужой разум. На третьей – жар и холод. Наиболее известный наговор третьей ступени – удар волшебным огнем. На четвертой изучают вес и ускорение. Профаны, как правило, видят ее результаты в виде внезапно взлетающих предметов. Или наоборот, исполняющихся непомерной колдовской тяжести. В результате можно, к примеру, заклинивать двери или ворота, погребать рыцарей под возросшей массой их собственных доспехов, пускать стрелы без лука. Четвертая, включающая – подобно первой – элементы наговоров всех остальных, означала лечение и продление чужой жизни. 'Внешние' ступени (со второй по четвертую) считались подготовкой к пятой – мгновенному преодолению пространства.

  Далее, через несколько ступеней, следовала последняя, высшая – создание вещей и живых существ из чистой Силы. Но на этот уровень восходили лишь немногие, и седой 'высший жрец среди них, троицы ныне здравствующих.

  К четырем годам высокородные родители опознали в девочке одаренную. То есть человека, который может улавливать крохотный ручеек из безбрежного океана Силы, изливаемой Похитителем в мир. Учить ребенка начали еще до инициации. А в шесть лет...

  Каждый год одаренные со всей Изначальной империи собирались в столице в ожидании просветления. Похититель, являя свою Силу в алтаре, сравнивал достоинства и недостатки, выделяя всего нескольких достойных. Прежде всего детей жрецов, естественно. За всю историю он отклонил лишь двоих высокорожденных. Кстати, издавна было подмечено, что у совокупности жреческих пар Империи рождается каждый год примерно равное общее количество одаренных детей, независимо от числа рожениц.

  Однако и у остальных сословий был шанс. Приблизительно один к десяти, если учесть ежегодную численность соискателей. Ежели Всеблагой сочтет, что кандидат будет преданно служить ему. И слепо выполнять его волю, независимо от прошлых сословных и личных симпатий.

  А незаслуживающих озарения Всемилостивый забирал к себе, оставляя в бренном мире лишь бездыханные тела. Из-за этого некоторые маловеры (дети или их родители) старались уклониться от привилегии попытаться достигнуть просветления. И буде Похититель ощущал, что таковых, не разысканных жрецами, в какой-либо год оказалось излишне много, то алтарное таинство (превращение одаренных в 'высших жрецов) отменялось. Потому людей с даром искали ежечасно и повсеместно.