Текст книги "Охота на колдунов"

Автор книги: Виталий Крыръ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

  А вскоре рэл' Гринь уже срезал нелепые косички с императорской головы – расплетать не оказалось времени, ведь о них Евгений вспомнил в последний момент:

  – Если буду выглядеть шутом, варвар не воспримет меня всерьез. Да и если сегодня преуспеем, то по-прежнему держать в заблуждении 'друзей' Империи, экзотическим внешним видом принижать в их глазах мои умственные способности уже не выйдет.

  Затем Гринь собственноручно вытащил из погреба закованного в железные кандалы пленника и повел в дом.

  А там полонянина уже ждал с вопросом император:

  – Как тебе, живописная картина?

  Трупы и лужи крови никогда не смутили бы короля лесовиков Каета, вождя вождей Пенча Вислоухого, но когда тот осознал, что всё это – бездыханные тела 'высших жрецов и жриц:

  – Ты сумасшедший! – выдохнул в ужасе.

  – Почему вдруг я? Их, по всей видимости, из мести за проигранную битву убил король Каета по нелепой случайности вырвавшийся из заключения.

  – Я поклянусь...

  – Поклянешься кем? – с издевкой вопросил Евгений II. – В Империи не поверят клятве ложными богами, пускай те и подтвердят ее знамением. Даже если и поверят, то не смогут признаться в этом вслух. А призови в свидетели своей правоты Похитителя – тебе больше не видать трона Каета, собственный народ не примет. А вот я поклянусь Всеблагим и Всемилостивым и рэл' Гринь тоже, в то время как истинных убийц никогда не найдут. Мы даже приказа не отдавали.

  Только тут до Пенча Вислоухого наконец-то дошло, что, несмотря на свершенное, у императора Изначальной есть некий план, в котором находится место и для возвращения престола плененному королю.

  – Добивать их было зачем? – уже гораздо спокойнее проговорил лесовик.

  У императора вырвался короткий смешок, но всех своих замыслов он, конечно, выдавать не стал:

  – Так-таки и пленных владетелей не принято убивать. Всё же время от времени убивают. Выдумывают оправдание (как правило после) и убивают. А тут – ты вернешься домой, поклянешься по-своему, мы здесь – по-своему, мол, ничего толком не знаем. Объяснишь, что убийцы помогли тебе бежать и скрылись, наверное они – враги Империи. А значит, следует трижды подумать, что делать дальше, дабы не пойти на поводу у таких бесчестных людей. Своих же своевольных жрецов приструнишь упреком, что их Силы как раз и не хватило, дабы выиграть битву.

  – С чем я вернусь? Троны не оставляют неудачникам, – Вислоухий подумал о том, что император не поскупился, умерщвляя, но, быть может, такой же щедрой рукой отмéряет помощь.

  И Евгений оправдал его надежды:

  – Я отдам тебе сестру, она жива. Будто бы пленил во время бегства. Единственная принцесса Изначальной как трофей – разве плохо? Также освободишь из погреба уцелевших лесных воевод.

  – И? – король лесовиков теперь искал подвох.

  – Собери свое разбежавшееся воинство, призови лесное пополнение и поручи воеводам прогнать коневодов из провинции Запад – твои ратники смогут разграбить ханский обоз. – Император не верил, будто только что на голову разбитые лесовики справятся с кочевниками. Но ведь жажда хоть какого-то реванша и жадность поднимут боевой дух, смогут причинить коневодам ощутимый урон. А там, если Клевоц выдержит осаду, можно будет договориться с ханами, оставить за собой неразоренные юг и восток провинции, сделав Фойерфлах пограничной крепостью. – Выдай за меня среднюю, твою любимую дочь – тогда ее сын наследует трон. Ведь моей сестры недостаточно для того, чтобы Каета оспорили Империю, а не ее жалкие куски, слишком много соперников со всех сторон света, даже не мечтай, – Евгений II умолчал о мире на границе с лесовиками, который воцарится в результате такого союза и высвободит часть имперских войск. О дочери короля как заложнице. Всё это было и так понятно.

  – Ты хочешь не столь уж и многого, – Вислоухий задумался.

  Евгений между тем продолжил:

  – Предположим, дома ты передумаешь следовать моему плану и разгласишь услышанное. Жрецы Похитителя захотят заполучить иноверца, дабы удостовериться, кто говорит правду. Они выложат деньги на большой общеимперский поход. Я тоже в стороне не останусь, нужно же организовать случайную смерть одного лишнего свидетеля-короля. Соберем всех кого можно, снимем с границ даже тех, кого нельзя. А ты перед объединенными силами не устоишь. Всех не перебьем, но после нашего ухода воцарится новый король, не Пенч Вислоухий. Пусть и впрямь случится так, что для меня поход на Каета завершится смертью – вскроется мой замысел и жрецы отомстят, но у тебя зато отберут принцессу, твой внук не наследует Изначальную, сам ты лишишься королевства.

  – С другой стороны, – император излагал последний аргумент, – если всё пойдет, как задумано, я не только воспрещу вторгаться в Каета, но и в случае необходимости подкреплю свой приказ оружием.

  Вскоре несколько варваров покинули хутор, обошли, минули посты так, будто наперед знали их расположение, угнали коней и растворились в темноте.

  Через некоторое время деревянные постройки охватило пламя, а лишние следы затоптали неудачно направленные конные и пешие гвардейские отряды.

  * * *

  Для фойерфлахцев потянулись дни осады. Враги вновь готовились к штурму, но теперь гораздо обстоятельнее. В расчете на каждые городские ворота строилось по одному, а то и по два тарана, выглядевших будто сараи на колесах. Крышу тарана покрывали невыделанными шкурами, которые должно было обильно полить водой, прежде чем подступить к стенам, где горожане попытаются ее поджечь. Внутри передвижной постройки раскачивалось на канатах длинное бревно с железным наконечником – кочевники не пожалели металла, которого в ином случае хватило бы на вооружение многочисленного отряда.

  Ну а в гораздо большем числе строились колесные осадные башни. Придвинь их к стенам, перебрось мостки на парапет (если деревянные галереи предварительно разбиты из катапульт) и можно сразиться с осажденными на равных, что при сохранившемся подавляющем численном превосходстве ханов – залог победы.

  Однако катапульт всё еще не было – ждали нужных мастеров и часть материалов, изготавливая тем временем то, что полагали более простым. Хотя и сложно говорить о 'простоте' передвижной осадной башни. А об одном средстве для ускорения падения крепости кочевники и вовсе не помышляли – желающих поучаствовать в рытье подкопов, а затем и в вероятной схватке под землей не находилось среди них никогда.

  Между тем в городе сначала пали ширококостные рыцарские кони сразу на нескольких конюшнях, лишая защитников тяжелой кавалерии для вылазок. А затем на базаре объявилась ведьма, неизвестно в каких трущобах, подвалах или на чердаках скрывавшаяся до того. В обычное время в лучшем случае отделалась бы от жрецов битьем батогами толщиной в палец, но сейчас ее почему-то не трогали. Старуха поначалу постаралась обрести авторитет среди горожан, продавая травы (которые и впрямь помогали от многих хворей). А затем принялась кликушествовать о поражении.

  Но лазутчики врага (будь то сами коневоды или заговорщики из жрецов) не успели подхватить бредни пожилой женщины. То есть так подумали северяне, наверняка не было известно – вдруг и впрямь сумасшедшая сама по себе. За базаром присматривали и в первое же утро, когда ведьма начала болтать лишнее, ее схватили. Брали поначалу малой группой, дабы подельники проявили себя, однако никто не показался.

  В ее вещах поначалу ничего крамольного не нашли. Впрочем Дан смешал несколько ведьминых трав и накормил собаку. Та издохла, а все признаки указывали на яд схожий с тем, что выморил коней.

  – А мы так отпустили одну особу лет пять назад, – сокрушался Вызим, – случай схожий был, да знахаря при нас не оказалось.

  Но вызнать ничего не удалось – сама старуха была слаба здоровьем и пытки отпадали. Угрозы тоже не помогли. Оставалось только удавить...

  – Нельзя убивать пророчицу, – уговаривала Клевоца Изабель. – Плохая примета. Тогда точно всё сбудется.

  – Так ты веришь в приметы?

  – Конечно, бывает так говорит с нами сам Похититель.

  – А мы не верим, вот ведь не повезло ведьме, – ухмыльнулся Клевоц и далее объяснил. – Тех, кто верит, Вышний может отказаться принимать к себе. Я никогда не задумывался почему. Но после твоих слов о Похитителе... Так что ни у кого не выйдет пугать пророчествами. На Севере верят, что беда не придет, если убить предсказательницу.

  – А если человек говорит правду?

  – Правду? Ведьмы любят пугать будущим. Они будто знают о будущем то, что мы не можем познать, даже насобирав мудрости как у дюжины знахарей. Вот поясни она, что способствует падению города, а что – наоборот. В общем – она умрет.

  – Но ведь она чья-то мать, бабушка. Разве тебе не жаль ее убивать?

  Клевоц искренне удивился:

  – У тебя какое-то странное отношение к смерти. Разве не видишь – рядом с ней никого, ни родственников, ни подруг. Ни покровителей – даже выкуп никто не предложил. Сама старуха страдает от старческих немощей. Что ее здесь держит? Мы же всего лишь отправляем ведьму на суд Вышнего. Если ошиблись – она получит благое посмертие, вечную жизнь в радости.

  Холмин из жалости, дабы не нервировать без причины и так недавно болевшую от переживаний девушку, умолчал о том, что одну ведьму уже пощадил – ее саму, Изабеллу. И теперь, если вдруг отпустит вторую ведьму, его не поймут свои. Может быть даже кто-то заподозрит – а вдруг 'высшая жрица вновь заколдовала баронета.

  Так проходили день за днем. Постепенно утвердилась в своих правах зима. Город, поле и лес укрыл снег. Но никто не собирался прекращать войну: ни сдаваться (фойерфлахцы), ни уходить (кочевники). Не только ханы, но и северяне не бездействовали – притупили внимание осаждающих демонстрациями вылазок. Выйдут, отойдут недалеко от стен, покричат оскорбления, подразнят – и тут же обратно. Катапульты у коневодов еще готовы не были, хотя первые гигантские метательные орудия уже и достраивались, так что пока фойерфлахцы возвращались без потерь. Враги пытались устраивать засады, захватить врасплох выходящих за ворота – но коневодов несколько раз самих подловили, умело отступая отошли в город, не оставив раненых и сумев увлечь врага за собой, а у ворот накрыли из собственных катапульт и посекли со стен стрелами.

  Клевоц понимал, что должен ставить горожанам на вид наименьшие победы; за неимением новостей о приходе императорского полка следовало воодушевлять чем-то еще. Потому каждый раз, когда в результате фальшивых вылазок удавалось убить два-три десятка преследователей, об этом трубили по всему городу.

  Всё время днем и ночью самые глазастые наблюдали со стен; где казалось, что бдительность упала, планировали настоящую вылазку. И вот урочная ночь пришла. Клевоц повел горожан за пределы стен. Можно было и чуть раньше, но ждали еще новолуние, когда не утыкают метко стрелами ополченцев, неумеющих сражаться 'ежом', плотно прикрывшись щитами в том числе и сверху.

  В полной тишине выходили из Фойерфлаха и разворачивались в линию в несколько рядов. Холмин шепотом проговорил приказ, разошедшийся далее от человека к человеку. Лишь у самых позиций врага, когда ханские часовые запоздало подняли тревогу, имперцы в свою очередь закричали, в отличие от гвардейских полков закричали кто во что горазд.

  – Рия! – кричали ветераны императорских походов.

  – Север! – кричали пришедшие с Холминым.

  – А! – подхватили ополченцы.

  – Холм! – закричал бегущий впереди всех Клевоц и развалил топором первую голову. Итак, хорошее начало было положено.

  А в тылу атакующих разворачивалось еще две колонны. Одна усиливала натиск на позиции строящихся осадных машин, а другая должна была прорваться к месту ночевки плененных коневодами местных. Последних привели к городу, дабы лезли по лестницам впереди кочевников под бревна и кипящую смолу, а перед тем занимались неизбежным в осадах тяжелым физическим трудом.

  Юрий Нижнегорский бежит жечь осадное снаряжение. По пути настигает вынырнувшего из шатра коневода, рубит мечом по шее. Еще один враг, обмен ударами, удачный укол мечом. Темнота, где свои, где чужие, если и разобрать, то с трудом: горожане больше не держат строй, кочевники спросонья тоже отбиваются маленькими группками, встречаются одиночными воинами, убегают. Коневоды дорого заплатили за беспечность, за то, что вовремя не протрубили тревогу, не успели изготовиться к схватке, за панику.

  Но у самых осадных машин сопротивление становится всё ожесточенней, враги прибывают, начинают давить массой. И не количеством растерянных, плохо понимающих происходящее бойцов, а организованным сопротивлением. А тут и новые толпы кочевников, предварительно собранные где-то в недрах лагеря бьют во фланг, пытаются отрезать от города. И фойерфлахцы отступают, так и не уничтожив осадные машины, дабы не оказаться в окружении. У самых ворот Юрий натыкается на бегущих безоружных людей, лишь с опозданием осознает: значит со второй задачей, выполнением которой лично руководил рэл' Клевоц, преуспели, пленных в эту ночь таки освободили.

  Плохо подчиняющаяся приказам, волнующаяся вооруженная толпа участвующих в вылазке горожан ломится в город, но задние ряды всё же отбиваются от наседающих кочевников. У тех порядка не больше. Движение массы людей выносит размахивающего мечом Юрия (как только еще не убил никого из своих!) прямо к Клевоцу. Они сражаются некоторое время плечом к плечу. Сорвавший голос северянин пытается что-то кричать, руководить. Затем дворяне теряют друг друга из виду.

  Горожан так и не получилось вымуштровать должным образом, дабы не растерялись в ночном отступлении. А опытные вояки не составляют в вылазке большинства: достойных людей мало и терять слишком многих без крайней нужды жаль.

  Но в самых воротах предусмотрительно выставлены старики из северян. Они не дают толпе сжать друг друга на входе так, что в результате пройти не сможет никто. Бьют топорами плашмя по головам. Кого-то вытаскивают из толпы крючьями. У привратных башен (за пределами города) разгорелись предусмотрительно подготовленные еще в начале вылазки костры, позволяя лучникам со стен отличить своих от чужих. Внезапно точно выстреливают городские катапульты. И фойерфлахцы таки оказываются в городе, за закрытыми воротами.

  Юрия опять выносит к Холмину, второй раз за ночь. Тот уже как ни в чем ни бывало разговаривает с начальником стражи:

  – Вы спасли моего племяша, – рэл' Альберт Белов и не чаял больше увидеть родственника в живых. – Если когда-либо после осады понадобится искренний друг в городе, обращайтесь ко мне.

  * * *

  Напоенный Силой амулет для отвода глаз к концу путешествия рэл'а Станислава к Фойерфлаху совсем иссяк. Да и до того действие волшебной вещи не соответствовало распространяемым храмовниками легендам (ну, как известно посвященным, на то они и легенды) – приходилось и самому смотреть в оба, избегать угрожающих ситуаций. Однако добравшись до самого города, дознаватель благодаря связям имперского жречества среди ханских 'высших шаманов без проблем преодолел лагерь кочевников. Его даже вывели именно к тому участку стены, где стояли на посту храмовые рыцари.

  По прибытии Станислав, естественно, сперва сделал самое необходимое. Нет, не ознакомился с материалами, собранными провинциалами. Сперва столичный гость отмок в бочке с горячей водой, вытребовал девушку размять уставшее тело (в том числе в самом интимном месте), а затем отоспался. Лишь наутро рэл' приступил к тому, зачем его сюда направили.

  К сожалению, выбор годных в дело розыскных амулетов в местном храме оказался крайне беден. Судя по истощенности напоенных Силой вещей, храм не иначе как недавно отбил нападение внезапно обезумевшей 'высшей жрицы (о слухах компрометирующего свойства про 'волну страха' дознаватель разузнал лишь к вечеру). Но в любом случае всё это его пока не касалось. А если местные служители Похитителя так и не подпадут под подозрение в причастности к исчезновению 'высших жриц, то Станислав избегнет углубляться в столь двусмысленные события.

  Единственный действительно полезный для расследования амулет уже был использован – чувствительный к эманациям Силы от 'высших жрецов он был пронесен по всем городским улицам и позволил бы обнаружить 'высшую жрицу даже в оковах, ограничивающих использование Силы до минимума. Конечно, были и ограничения – для обнаружения спрятанных амулетов пришлось бы заходить в каждый дом, на большем расстоянии такое не умели, но чужие амулеты и не интересовали сейчас дознавателя. Также до приезда Станислава произвели (во время штурма) негласный обыск в помещениях, обычно занимаемых северянами, но тоже ничего подозрительного не нашли. Еще опросили возможных свидетелей – безрезультатно.

  И Станислав не стал повторяться. Вместо этого занялся совсем, на первый взгляд, излишними вещами. При этом, выбирая направление поисков, он уже знал о предполагаемом существовании среди северян двух 'постигающих сразу.

  – Что покупали люди Холмина в местных лавках? – конечно, до северян дойдут слухи, о чем выспрашивали служители Похитителя, но будет уже поздно.

  Проходит не так уж много времени и список доставляют.

  – Металлические ступки и пестики? Гм. Возможно, стряпали что-то из еды или знахарь готовил снадобье, но не в таком же количестве. А некоторые богохульники предлагают истолочь железом в прах остатки костей предварительно сожженных тел 'высших жриц, а затем развеять над текущей водой.

  – Зачем? – неприметный старичок с, если присмотреться, хитринкой в глазах – местный тэл' храма – в шоке от святотатства.

  – Дабы не смогли после смерти остаться в этом мире бесплотными духами и в таком виде еще некоторое время послужить Всеблагому, – уйди Станислав из храмовых дознавателей, быть ему охотником на 'высших жрецов, колдунов, столько различных уловок, придуманных еретиками и иноверцами, изучил.

  – Сколько женщин пришло с северянами? – неожиданными (как кажется) переходами – это очередной из нескольких десятков уже заданных вопросов – дознаватель сбивает тэл'а с толку.

  Станислав подозревает сидящего напротив, выслужившегося из младших купеческих сыновей-послушников старика лишь в недостаточно умелом ведении расследования, не более того. Однако по привычке чередует обычные вопросы на получение всё новой информации (последний как раз из таких) с повторами, на случай если человек плохо помнит подробности собственной лжи или, пересказывая ее, в один из разов таки выдаст себя мимикой. Но использует не простые дублирующие синонимичные вопросы, легко вычисляемые собеседником и настораживающие, а более изощренные, принуждающие пускай и пересказывать упомянутое ранее, но каждый раз в новом ракурсе. Да так, что непонятно, хотел ли дознаватель еще раз услышать уже узнанное или расспрашиваемый повторяется от собственной неспособности коротко изъяснятся, доложить неизвестное, избегнув пересказа старого. Повторяется и тем раздражает Станислава, убеждает столичного гостя в недалекости провинциала.

  – Поначалу никто не интересовался, но сейчас точно знаем – одна, – местный храмовник в недоумении аж пожимает плечами.

  – А как это выяснилось?

  – Со слов местных женщин, сошедшихся с людьми Холминых уже в городе.

  – Почему решили обратить внимание на единственную северянку?

  – Не решали, просто выспрашивали всё, что можно, на всякий случай. Вот те и разболтали о девушке держащейся особняком. И, по их мнению, много о себе мнящей.

  – Северяне ходят или со многими, или вообще женщин не берут с собой, тем более выступая таким небольшим отрядом, – Станислав непроизвольно почесал свежевыбритую макушку. – Как бы мне на эту особу посмотреть?

  Девушка должна быть действительно чем-то особенным и не в смысле телесных утех. Иначе многие возжелали бы прихватить по ренкинэ в поход. Пришедшая с отрядом должна уметь делать что-то уникальное на поле боя, только это оправдает допущенное нарушение уклада. Однако сделать какие-либо далеко идущие выводы про Изабеллу, постоянно закутанную в меховой плащ с капюшоном и передвигающуюся по улицам только вместе с отрядом северян, не удавалось вплоть до второго штурма Фойерфлаха.

  Тем не менее, версия происшедшего у Станислава уже появилась. Во-первых, он полагал будто нашел подтверждение мнению рэл'а Гриффида: 'высших жриц действительно убили. Во-вторых, добавлял подробности об уничтожении тел. А в третьих, построил предположение касательно личностей убийц. И если по поводу первого 'постигающего сомневался кто это, не мог выбрать из Зыря, Дана и Вызима, то по поводу второго был уверен – это Изабелла. А вот северянка ли она, что сомнительно (ни в одном из архивов не упоминались ни столь юные 'постигающие, ни 'постигающие женского пола), предстояло выяснить. Возможно, где-то появилось еще одно гнездо зла, порождающее 'постигающих, не ограниченных столь многими условностями как на Севере.

  * * *

  Ханы не так желали разрушить древние каменные укрепления города, как хотя бы деревянные галереи, которые, покоясь на толстых выступающих балках, нависали над подножием стен и башен. Снабженные в том числе и в полах бойницами, хорды (то есть эти самые галереи) позволяли защитникам, оставаясь в укрытии, прицельно стрелять, сбрасывать камни и лить кипящую смолу на подобравшихся вплотную врагов. Без нависающих хорд для того, чтобы увидеть происходящее у стены пришлось бы высовываться между каменных зубцов и подставляться под летящие снизу стрелы. А главное – без хорд мостки с осадных башен позволят пехотинцам с легкостью попасть на стены.

  Многочисленные катапульты окружили город. Они били и днем, и ночью. Из города отвечали, но гарнизону было не сравниться с ханами по возможностям массовой постройки метательных орудий. Там, где одна катапульта оказывалась разбита прилетевшими из Фойерфлаха камнями либо сама разваливалась на части, отстреляв свое, в строй уже становилось две новых.

  Но поджечь хорды не удалось. Заранее предусмотрительно обмазанные известковым раствором или крытые черепицей, и теперь щедро поливаемые по мере надобности водой или посыпаемые снегом, они сопротивлялись огню. А разбить все галереи никто и не пытался – непосильная даже для множества катапульт задача. Точность и скорострельность не позволяют. Можно, конечно, донаправлять волшбой камни, горящие бочонки со смолой и деревянные чурбаны. Но только не на эти стены. Наговор, даже не превращая предмет в волхвовской навсегда, на короткое время всё же оставляет след в ткани мировой гармонии. След, на который откликается волхвовская защита укреплений Фойерфлаха. Потому метательные снаряды у стен вдруг потеряют скорость и прицельность, в результате как бы не вышло еще хуже, чем без колдовства.

  Однако разбить настенные галереи не повсюду, но во множестве мест разом катапульты могли. Более того, если бить не прерываясь, могли не позволить немедленно восстанавливать укрепления. А значит, если добавить осадные башни, успешный штурм становится возможен и без запредельных потерь.

  Кочевники пошли на приступ с первыми лучами утреннего солнца. Засыпали во многих местах ров, подтащили к стенам осадные башни, точно пчелиный рой облепили укрепления.

  Поначалу Клевоц и Дан распределяли подкрепления и направляли контратаки с донжона. Часть катапульт перенесла стрельбу в сам город, пытаясь поджечь дома и тем отвлечь защитников на тушение пожаров. Поджечь-то подожгли, но вот отвлечь не вышло – заблаговременно организованные отряды женщин и детей превратились в пожарных. Женщины и подростки также занимались ранеными, подносили припасы к стенам, даже сами сбрасывали камни на карабкающихся по лестницам врагов.

  Тараны размеренно били в ворота, но последние оказались заложены изнутри, горожане построили толстые стены-завалы из камней и бревен. С арок ворот спускали канатные петли, чтобы захватить тараны за острие, и, несмотря на противодействие кочевников, отчасти преуспели, время от времени ненадолго выводя осадные машины из строя.

  Всё же, несмотря на все ухищрения, к обеду силы гарнизона истощились. Отряд за отрядом коневоды вступали в бой и казалось нет им ни конца, ни краю. Наступил момент, когда единственным запасным отрядом оказалась свита баронета Холма. А потому в наиболее угрожающее место, где кочевники вот-вот могли прорваться на городские улицы, Клевоц направился лично. Ведь ему с детства внушали не только необходимость для вождя показывать пример самому, но и то, что в сообществе исповедующих один и тот же уклад гибель воеводы не катастрофа, всегда найдется, кому сменить павшего и повести людей в прежнем направлении.

  Во время штурма большинство северян и так уже успело проявить себя в ожесточенных схватках лицом к лицу на стенах. Они многих переправили за грань в тот день, но и сами не оказались, естественно, бессмертны. Среди прочих Глазку проткнули копьем живот, а затем добили булавой. Но он, собственно, умер правильно да и не собирался жить в этом мире вечно.

  Таптуну же рассекли щеку стрелой, поранили предплечье и сломали пару ребер (от большего урона спасли кольчуга да кожаный поддоспешник). Жеб лишился своей знаменитой бородавки, отсеченной вместе с кончиком носа, а также охромел.

  Теперь, вместе с Холминым, последняя еще не успевшая понести потерь группа северян вступала в дело. Они ориентировались на спущенные флаги у рэл'а Юрия. А тот спустил их не просто так – иное было бы уроном для его дворянской чести.

  У Нижнегорского только что с превеликими потерями очистили от врагов верхушку одной осадной башни и подожгли, отступив только тогда, когда пламя стало невозможно затушить. Однако тут к каменному парапету, проступившему меж обломков еще недавно укрывавшей защитников хорды, подтянули еще одну башню на колесах и перебросили мостки. Но если бы только деревянные башни... А ведь всё новые лестницы приставлялись к стенам. Снизу летели стрелы, то и дело вырывая кого-нибудь из рядов защитников. Потому, когда с ханской стороны мостков перебежать на стену изготовилась новая ватага мечников, от гарнизона Юрий Нижнегорский встретил их было в одиночестве.

  В другое время южанин бы, возможно, испугался, забегал взглядом в поисках помощи или пути для отхода – ничего зазорного в отступлении от уже сейчас вдесятеро превосходящего противника. А ведь следом лезут еще. Но в тот светлый снежный день, когда Юрий, махая мечом, взмок, несмотря на холод и не по погоде тонкую поддеву под металлом, в голове было пусто. Ни страха, ни опасений, ни других отвлеченных мыслей, лишь наполовину осознаваемые прикидки, куда направить свой меч (и, ведомое лезвием, тело), как только враги рванут вперед. Рэл' настолько отрешился от всего выходящего за рамки двух-трех ближайших движений меча, что его готовности сражаться в любых условиях не постыдился бы и сам Рааж Холмин, нынешний владетель Холма.

  Однако Вышний по всей видимости распорядился отложить героическую смерть южанина в силу какого-то особенного замысла. И со стороны города вовремя появились новые действующие лица.

  – Разойдись! – гаркнул Дан, вскакивая на мостки и замахиваясь огромной вязовой палицей с железным навершием. Юрий неожиданно для себя оказался в тылу. А знахарь недаром требовал высвободить место – в сутолоке размашистые, страшные удары, наносимые всего лишь одной рукой не разбирали бы своих и чужих.

  А вот кочевники не отступили и поплатились за это. Дан, естественно, не протыкал, не разрубал, но раздроблял, сбивал, сталкивал с мостков вниз. Иногда по двое-трое: один налетал на другого, второй цеплялся за третьего, стараясь удержать равновесие, и все вместе падали с высоты. Если и не убивались, то надолго выходили из строя.

  Знахарь, двигающийся споро, будто горностай, бросающийся из стороны в сторону и избегающий либо встречающий удары противников маленьким кулачным щитом, разметал нападающих. Но с верхнего, последнего, возвышавшегося над мостками этажа осадной башни ударило несколько стрел. Одна попала в шлем, но соскользнула, оставив царапину на металле. Другая вонзилась в бедро. Третья пробила кольчугу на плече. Тем временем коневоды поднимались на башню нескончаемым потоком и не замедлили атаковать. Дан сбил с ног еще пару противников, но затем не сумел как следует уклониться и получил по голове мечом. Шлем треснул, но не развалился, а подраненый знахарь упал на доски.

  Клевоц, Зырь и Вызим разом бросились на помощь. С ближней городской башни как раз удачно проредили ханских лучников, попавших ранее в Дана. Зырь и Вызим пошли с флангов, сноровисто расчищая путь топорами. Вызим и задержался было с очередным противником, последовал обмен ударами, никто не уступал, не подставлялся, но и не мог достать другого. Но Вызим бросился вперед, тараня щитом, и сбил-таки врага вниз, чудом умудрившись не последовать за ним.

  В центре рубился Клевоц в усвоенной еще в детские годы сдержанной отцовской манере. Сколько синяков оставят палки в тесном игровом строю зачастую решает уклонение или подшаг на пядь-две, больше резко двигаться не всегда есть возможность. Вот так Клевоц и дрался сегодня, опасаясь неловким движением на шатких мостках толкнуть своих же. И у него получалось – раз за разом коневоды валились под ноги. По мнению покойного отца, тот, кто умеет драться в строю, не сплохует и в рассыпном, и даже в парном поединке, а вот наоборот – не всегда.

  Сегодня северяне сполна показали, почему их боятся на юге.

  Новые холминцы и фойерфлахцы подоспели на помощь. А Вызим утащил знахаря на стену. Там, отвернув броню, убедился, что жить будет, и перепоручил Изабелле перевязывать. Вызим совсем уж было вознамерился возвернуться в бой, но тут ему на глаза попался камешек, выкатившийся из надорванного кошеля Дана и чуть не затерявшийся под ногами в грязном истоптанном снегу. Вызим присмотрелся: черный шероховатый округлый камень натолкнул на верную мысль, прикосновение – и будто мурашки бегут по коже.

  – Знамение! Оберег восстановился сам!

  У пожилого сотника, всегда требовавшего от других точного следования укладу, у самого на каждой руке красовалось по искупительному клейму. И далеко не каждый северянин принимал наличие на собственном теле клейм так близко к сердцу, как Вызим. Он всё искал знака от Вышнего, что действительно прощен, что за гранью будет принят благосклонно. И вот искомое случилось.

  Внешне, в лице сотник не изменился, но на самом деле радость охватила его душу, он мог больше не изощряться в том, как послужить Северу лучше, чем другие, он мог просто жить. Вызим бросился назад, к кочевникам, и, пожалуй, наиболее точно подходят к его дальнейшим действиям на стене слова 'убивал весело'.