Текст книги "Охота на колдунов"

Автор книги: Виталий Крыръ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

  'Вечно что-то выдумывает', – Изабелла уже вдосталь наслушалась за время пленения крамольных разговоров и всё меньше принимает их всерьез. Полагается как на могущество жрецов, так и на осторожность северян. К ее удивлению северяне представляют собой не просто грубую телесную мощь. Они еще и думать умеют. Девушке не хочется себе в том признаваться, но в плане ума баронет Холма производит впечатление как минимум не худшее, чем ее соученики по волхвовской школе. Окультурить бы только.

  – Как бы в результате такого 'перевешивания' город не потерять. Но мысль стоящая... – тем временем заключает Дан. – Поставим храмовников охранять продовольственные склады.

  – Но мы же не будем их поджигать!

  – Мы – нет. Но мало ли на что пойдут жрецы, если убедятся, что штурмом крепость не взять.

  Северяне еще некоторое время тихо обмениваются мнениями, а затем Клевоц выныривает из-под полога и предлагает девушке кружку, над которой клубится пар:

  – Надо бы тебя еще телом к телу согреть, раз уж так замерзла, – Клевоц неспешно стягивает собственную влажную одежду. – Будешь раздеваться? – Холмину любопытно, не начала ли юница относиться к нему проще после дневной экзекуции.

  Но дело не только в любопытстве. После боя, поражения, превратившегося в выигрыш, полуночных стычек ему хочется отвлечься, пошутить над чем-то или кем-то, добродушно посмеяться. А тут ренкинэ, с которой столько пережито вместе и до сих пор шарахающаяся своего мужчины.

  Холмин уверен, что в любом случае отреагирует девчонка смешно, и она оправдывает ожидания. Правда, смешным поведение жрицы кажется только Клевоцу, опьяненному резкой сменой поражения на победу, для самой же девочки здесь всё всерьез. Не столь 'согревания' она боялась, а того также, что дело этим не ограничится:

  – Нет! – пищит Изабелла и кутается с головой в покрытые шерстью выделанные шкуры.

  – Не хочешь, как хочешь, – северянин улыбаясь одевается в сухое. – Но вот мой дед за своей нынешней не уследил... Один раз заболела – до сих пор мучаются, – и Клевоц, не вдаваясь далее в подробности, пригласил: – Да вылазь уже, не буду я тебя сегодня больше трогать. Отвара хоть выпей.

  Приподнявшись на локте Изабель принимает кружку и робко подносит к губам, но тут же отдергивает, едва не вывернув на себя:

  – Горячо!

  – Так обожди чуток, – пожимает плечами Клевоц и громко сёрбает из своей.

  'Какое бескультурье!' – успевает подумать девочка, но преисполниться презрения не успевает – проваливается в сон. Кружка с отваром из ягод шиповника так и остается стыть на полу.

  Баронету Холма в эту ночь некого приобнять, засыпая, – девушка вжалась в дальний угол, завернувшись в одеяла из шкур, и лезть вслед за ней туда, а уж тем более насильно тащить к себе под бок северянин не стал. 'Нечего было юницу почем зря пугать', – засыпающему Холмину почему-то мерещится говорящим эти слова покойный отец.

  Если бы баронету рассказали, что родители Изабель спят в раздельных спальнях, полагая это признаком достатка и цивилизованности, он бы преизрядно удивился.

  А на следующий день утром всех разбудило громкое чихание. 'Ужас, как вульгарно!' – проносится в голове у Изабель, она садится и чихает еще раз, затем, схватившись обеими руками за голову, стонет от боли. Как показалось Клевоцу спросонья – стонет соблазнительно. Впрочем, как известно, у многих мужчин проблемы с определением настоящей причины женских стонов.

  'Высшая жрица – обладательница хрупкого, изнеженного тела. Тем не менее, ранее ей не довелось поболеть – в нужный момент родители, а позднее и она сама читали соответствующие наговоры. Но привычными способами излечения девушка теперь не могла воспользоваться!

  Изабеллу передергивает от отвращения. В столичной школе у них был обзор простонародных способов врачевания – теперь, пока излечится, днями ходить с подтекающим носом! Может быть дебелым северянам способы эти и помогли бы быстро (для этого, правда, сперва им надобно заболеть), но не утонченной аристократке, в последнем жрица уверена. Ее не смутило бы болящее горло, кашель, жар, но вот нос – не эстетично. Жуть, какой безобразной она предстанет в глазах того же Клевоца!

  – Помоги мне, пожалуйста, – подчеркнуто вежливым тоном обращается дворянка к Холмину.

  Во-первых, она стыдится некрасивой болезни. Во-вторых, нужно же прививать зачатки цивилизации варвару. Будущее неясно; неизвестно, сколько им еще доведется пробыть вместе. Правда, охваченная предубеждением, Изабель как-то не принимает во внимание, что вежливые слова северянам, собственно, тоже известны.

  Клевоцу не мудрено догадаться, в чем же следует помочь, и он начинает перечислять средства, известные не только на Севере, но и, пожалуй, всем южанам:

  – Хочешь, напою тебя отваром из шиповника? Или чаем из липы? Мехами тебя в несколько слоев укрою – пропотеешь как следует. Мою маму отец лечил репой с медом, но чтобы их приготовить нужно время. Еще можно дышать паром сосновых почек, промыть нос ромашковым чаем, сок калины с медом советуют...

  – Клевоц, милый, – Изабелла, принудив себя завлекательно улыбнуться, перебивает.

  Вообще-то она опасается кокетничать с северянами. Знает, здесь нравы простые: если заигрывает вошедшая в возраст женщина – значит хочет стать чьей-то супругой или рéнкинэ со всеми вытекающими последствиями. Либо любовницей, что полагают унижением для незамужней, а в случае семейной – поводом для пролития крови. Недалекие простаки не понимают – возможна утонченная игра густыми бровями, глазами из-под длинных ресниц, уголками губ без намерения впиться этими самыми губами в своего визави, а затем и вовсе сплести ноги. Что манящая, дразнящая игра возможна ради себя самой.

  – Клевоц, ведь так не получится меня быстро вылечить. Может, на Севере знают что-либо еще? – она намекает на Дана, не зря же его величают знахарем.

  – Чего уж там, знаем. Посвящу тебя в то, чем дополнить известные на юге неволхвовские средства. Мгновенного излечения не обещаю, но ощутимо быстрее – получится, – для большинства болезней у северян придумано нечто особенное. Не для всех, конечно. И лишь малую долю знает молодой Холмин. Однако сейчас знахаря привлекать не приходится.

  Клевоц решительно охватывает девушке ладонью затылок, а свободной рукой, указательным пальцем круговыми движениями попеременно растирает углубления крыльев носа, то чуть выше, то ниже. Он не может подробно объяснить почему (за этим и впрямь следует обращаться к Дану), но зато знает как.

  – Запоминай, будешь так делать сама, – комментирует северянин. – Должна чувствоваться легкая боль.

  При слове 'боль' (сопровождающемся соответствующими ощущениями) Изабелл горестно вздыхает, но пока терпит.

  Клевоц между тем попеременно разминает (каждый раз начиная у носа и постепенно удаляясь) нижнюю кромку костей, образующих скулы.

  И вновь болезненные ощущения не отпускают девушку. 'Когда вернусь к своим – стану непререкаемым авторитетом в области изучения северного уклада', – в жреческой школе ее учили стараться во всем находить положительные стороны.

  – У тебя, – вновь заговаривает северянин, – как и у всех есть небольшое углубление в кости, между надбровных дуг.

  – Нет у меня никаких впадин, – возмущается Изабелла. – У меня гладкий красивый лоб! Вот! – Но Клевоц не обращает внимания на вялую попытку сопротивления.

  Однако, перетерпев западины в кости под бровями, болевые точки над верхней губой, растирание кончика носа, ушей, еще несколько приемов, Изабелла сломалась на двустороннем сдавливании плоти между основаниями большого и указательного пальцев. На этот раз Клевоц сразу прервался, таким яростным оказалось сопротивление:

  – У вас совсем всё на боли и мучениях завязано? Лечишь – мучаешь. Не так себя веду – бьешь. И вообще, вместо того, чтобы как все достойные люди за выкуп отпустить, у себя держишь. Это не жизнь, а страдания сплошные.

  Северянин слегка опешил от такого напора, он ведь всего лишь хотел помочь. Но терпение – одна из северных добродетелей. И оно свойственно даже молодым, ведь нарабатывают его помногу часов подряд в разнообразнейших ситуациях: от неудобных засад до нарочитой покорности неправому (которая, правда, улетучивается как дым с окончанием урочного срока). И Клевоц пустился в объяснения:

  – Если часто разминать, тебе даже понравится. Там что-то такое в теле происходит... – так он только пуще вывел из себя 'высшую жрицу.

  – Я не мазохистка! – Изабелла уже пожалела, что попросила о помощи.

  А Клевоц, хоть и впервые услышал странное слово, но догадался о значении. Попробовал, поясняя, зайти с другой стороны:

  – Мы все надеемся на лучшее посмертие. Ты – своё, я – своё. Но ведь чем-то его следует заслужить. Чем больше страданий человек безропотно претерпел – тем вероятней награда. – Здесь Холмин несколько вольно истолковал северный уклад, пытаясь найти точки соприкосновения с южанкой; точнее, многое пропустил. Но да, возможность искупительного страдания признавалась.

  – И, – продолжил баронет, – наши матери шлепают маленьких неразумных деток, но они делают так от любви. Их волнует, как ведет себя ребенок, иначе пустили бы всё на самотек. Так и мне не всё равно.

  Начатое было Изабеллой выяснение отношений на этом стихло:

  – От любви? – полушепотом произнесла, будто пробуя слово на вкус.

  Однако они не придали произнесенному слову равного веса, чему свидетельством резкий – в глазах Изабеллы – и вполне естественный – по мнению Клевоца – переход северянина совсем к иному:

  – Я тебя, несмотря на сопротивление, в северные тайны посвящаю? Теперь и ты мне кое-что поведай...

  Вообще-то ничего особенно потаенного Холмин ей не показал. К тому же Изабелла и так регулярно раскрывала подробность за подробностью о жреческой жизни. О ступенях волшбы и соответствующих им наговорах. О сроках освоения волхвовской премудрости. О том, что Похититель старается пореже вмешиваться в наш мир. И даже о лживости слухов про безошибочное чтение памяти некоторыми из 'высших жрецов.

  Северяне, правда, всё равно часть из этого знали, а о многом догадывались. Потому юная жрица полагала, будто ничего страшного не происходит. Она же не могла передавать Силу.

  И тут Клевоц начал объяснять, что же ему нужно:

  – Во главе всех храмов стоит Совет мудрых. Обладает ли член Совета достаточной властью, дабы преследовать мой род и способствовать взятию города вопреки мнению остальных? Имею ввиду, если остальные ведают о том.

  – Нет, конечно, – Изабель ответила мгновенно.

  – А кто возглавляет Совет?

  И тут девочка его удивила:

  – Об этом не знает никто, кроме членов Совета. Даже я не знаю, хотя мой родной отец – Голос совета перед лицом мирян, 'высший жрец Гриффид Мóнтегю.

  – Но ведь ты не Монтегю, а Полеон?

  – У нас нет предрассудка о разном предназначении мужчин и женщин. А потому и в мелочах мои родители не были ограничены, – пожала плечами Изабель, но, увидев по глазам, что Клевоц понял ее совсем уж превратно, поспешила объясниться. – Мне дали девичье родовое имя матери. – Она не была внебрачной дочерью.

  Всем известно: северяне ни при каких обстоятельствах не отпускают попавшихся служителей Похитителя живыми, какой выкуп не предложи. Потому жрица до сих пор и не упомянула о своей повышенной ценности – а вдруг высокое родство наоборот послужит лишним аргументом в пользу ее умерщвления. Вдруг ее смерть тогда покажется северянам самой сладкой местью ненавидимым жрецам и перевесит все прочие соображения.

  Клевоц же в тот день не стал расспрашивать, почему южане отказались от 'предрассудка', у него не было настроения вникать в очередное южное безумие.

  – Можно ли сказать, – вернулся к изначально поднятой им теме, – что твой отец – второй человек в жреческой иерархии?

  – Да, – ненадолго задумавшись, ответила Изабелла. Престарелый Гриффид никогда о таком не упоминал, но по сути...

  – Значит, с одной стороны, он знает первое лицо иерархии. А с другой, надеюсь, Гриффид Монтегю не имеет никакого отношения к происходящему с нами. Будь он замешан, ты бы больше знала или догадывалась и иначе себя вела. Да и с заговором, ведомым вторым иерархом сословия жрецов (а тогда, вероятно, и первым тоже), нам не тягаться.

  Клевоцу (а также Дану и остальным людям Холминых) очень не хотелось втягиваться в противостояние со всеми жрецами сразу. Потому баронет невольно нашел доказательства лучшего (из возможных раскладов) там, где их нет. Рэл' Гриффид Монтегю полагал дочь слишком юной для посвящения в тайну.

  – Может, я тогда напишу отцу и всё уладится? – робко предложила Изабель, не веря в собственное счастье, в возможность таким образом спастись из плена.

  И правильно не верила:

  – Нет, тогда ведь тебя потребуют выдать, а ты официально моя ренкинэ. Мы откажемся... – Клевоц не договорил (и так ясно, после отказа – война). – Зато можешь подсказать, как уведомить отца о происходящем, чтобы никто не перехватил послание в той же столичной жреческой канцелярии.

  'Когда у нас будут неопровержимые доказательства, – додумал северянин, – краденые храмовые бумаги'.

  * * *

  Роана, сводная сестра императора восседала в мужском седле на высокой, стройной, ослепительно белой кобыле. В окружении всадников – группы 'высших жрецов и храмовых рыцарей. Венценосная особа не носила в тот день даже облегченной кольчужки, лишь облегающие замшевые брюки и куртку, притягивающие взоры разноцветной вышивкой и не только ею. Роану надежно хранила волшба.

  Зато сестрица ехала почти в первых рядах споро вышагивающих вперед, на врага, гвардейцев. В центре вóйска, на острие удара. Нарабатывала авторитет согласно жреческому мудрому совету-пожеланию.

  На голове – простая золотая корона без драгоценных каменьев. Длинные волосы цвета вороного крыла спускаются на плечи.

  Раздаривала благосклонные, но тем не менее полные достоинства улыбки.

  Что до руководства полками, план, как полагала, был гениально прост: имперская армия начинает (в центре, спешенной гвардией – они всегда являлись тяжелой пехотой, а на конях лишь перемещались к месту битвы), продолжает (дворянским ополчением правого и левого крыла), и выигрывает либо прорвав центр, либо рассеяв фланги и захватив неприятельскую ставку.

  Лесовики покинули дебри Каета, подставились для битвы в ровном поле – какие теперь могут быть неожиданности? Да, лесовиков много, очень много, но с Роаной столько 'высших жрецов, сколько единовременно не ходило с императорами с самой Войны присоединения Севера (тогда, правда, 'высших двинулось в поход еще больше, и намного). А на случай непредвиденных ситуаций дворянские воеводы и держатель гвардии снабжены переговорными амулетами – дорогое удовольствие даже для ставленницы жрецов, но первая битва того стоит.

  Кто-то упоминал засадной полк? Какой может быть засадной полк посреди ровной как стол степи. Запасной отряд? Просто не всех сразу введут в дело. Расположившихся последними, в самом тылу и назовем запасными сотнями.

  Вразнобой взревели горны и трубы. Ударили первые стрелы – но ни та, ни другая сторона в этом сражении не полагалась на лучников всерьез. Армии пошли на сближение.

  Нахлынули разношерстные толпы лесовиков с железными и каменными кремневыми топорами, копьями, в шкурах с нашитыми для лучшей защиты костями, с деревянными щитами, трофейными и самодельными мечами, много еще с чем...

  Рэл' Гринь, укрыв раскосое лицо за металлическим забралом, шагал среди пехотинцев. Безлошадный, он окружил себя посыльными, изготовившимися по первому знаку бежать к своим сотням.

  В этот день он поставил на кон свою репутацию, плод четверти века упорного кровавого труда. Более того, он поставил на кон доброе имя своего рода, рода Пугачей, все без исключения члены которого столетиями верно, беспорочно служили Изначальной империи.

  Он поверил в последний замысел императора. Более того, он поверил самому императору, еще когда соглашался возглавить гвардию.

  Ряды ускорились. Вот уже напор и ярость лесовиков схлестнулись с дисциплиной и гордостью гвардейцев. Гринь выждал, пока крылья войска тоже сойдутся, бездействовал еще некоторое время, а затем отдал приказ.

  – Повиновение, – отвечали изменившись в лице посыльные, сплошь младшие сыновья благородных отцов. От прославленного рыцаря ожидали чего угодно, но только не такого.

  – Повиновение, – чуть позднее растерянно твердили тэл'ы отрядов. Бывалые ветераны, частью жалованные дворяне, а частью бедняки-урожденные всё же не посмели ослушаться, в гвардии не приучены к своеволию и уж тем более своеволию во время боя. Кто-то просто выполнял приказ, а кто-то выдумывал оправдание происходящему – зашедших в тыл врагов, к примеру.

  И гвардия бежала.

  Бежала так, как в этом мире смогли бы, пожалуй, только они. Недаром перед походом Гринь изводил подчиненных отработкой перестроений.

  Теперь – пока большинство улепетывало со всех ног – то один, то другой отряд (в случайном порядке для стороннего взора) внезапно останавливался и быстрой контратакой, не щадя ни врагов, ни себя, отбрасывал лесовиков, не позволяя изрубить в капусту спасающихся бегством. Быть может столь вычурное маневрирование и не удалось бы, всё-таки гвардейские доспехи не лучшее одеяние для бегства, но варвары и их вожди еще не оправились от панического отступления гвардии. Лесовики просто не верили своим глазам, ожидали ловушки. А потому, хотя от погони удержаться не смогли, но преследовали вяло. Вдобавок, как и ожидалось, невольно помогли жрецы своей реакцией на улепетывающих со всех ног гвардейцев.

  На флангах же продолжалась резня. Своенравные вольные дворяне не выполнили бы подобный приказ в самом начале битвы. Когда спесь нашептывает – смерды-лесовики вот-вот побегут. Но на то и рассчитывали Гринь с императором.

  Роана среагировала на отступление мгновенно, девушка была не лишена здравомыслия:

  – Еще сочтемся с вами, осталось недолго, – ни о чем ином кроме предательства она и не подумала. Жрецы ранее докладывали о настроениях в бежавших ныне частях – это могла быть только измена верхушки.

  И теперь у принцессы появилась великолепная возможность прославиться. Остаться и сражаться там, где бежала элита воинов меча, где бежал, обеззвучив переговорный амулет, держатель гвардии, знаменитый рэл' Гринь. Затмить императора – сражаться, в то время как Евгений II находится где-то глубоко в тылу. Тем более что Роана ничем не рисковала – если даже она со жрецами не отбросят толпу варваров, если даже волшебство не поможет против неисчислимых ратей, то не отступившая будущая императрица всего лишь попадет в плен. Славный плен, после продемонстрированной стойкости. Плен, в котором и волос не упадет с ее головы и из которого принцессу выкупят, об этом позаботятся храмы.

  И – началось. Роана, сидя на лошади, бросала через головы спешенных храмовых рыцарей сулицы – легкие метательные копья – усиливая движения волшбой. Наносила врагу минимальный урон, это всё, на что пока хватало ее Силы. Но большего от принцессы и не требовалось, позднее происходящее преувеличат, приукрасят, создадут впечатляющую легенду. Всерьез сражались жрецы. Они обрушили на противника всю Силу, и ту, что заранее предполагалось, и ту, что думали оставить неприкосновенным запасом.

  Бессчетно летели на встречу косматым лесовикам 'радушные встречи', короткие синие молнии, превращающие человека в плохо прожаренный кусок мяса. 'Цветки любви' – небольшие огненные облака – возникли сразу в нескольких местах среди вражеского строя. И еще много чего не менее смертоносного.

  – Волшбы не жалеть! – 'высшие жрецы развлекались, убивая неодаренных. В волхвовском плане здесь противопоставить себя служителям Всеблагого и Всемилостивого оказалось некому, а ответные стрелы и копья отклонялись с незначительным расходом Силы. Как стало известно несколькими часами позже Евгению II от самих же лесовиков, волшебники Каета не пошли в поход под явно надуманным предлогом, что навело императора Изначальной на определенные подозрения.

  Лишь 'упокаивающей росы' – разрушительного заклятия беспрецедентной мощи, улучшающего посмертие произносящего, но требующего для своего воплощения его гибели, самопожертвования – никто не применил, фанатиков Похитителя тут не было (если здесь и были фанатики, то всевластия жречества).

  Воодушевления 'высшим жрецам добавлял и их традиционный способ пребывания в плену первые несколько дней – сон разума. В него собирались погрузить в случае необходимости и Роану. Пускай противники и надевают на пленников 'украшения' из сочетания драгоценных и полудрагоценных камней, не позволяющие использовать Силу кроме как для самолечения или внушения панического страха одному или нескольким недоброжелателям, чье намерение убить колдуна удается почувствовать. Но в последнем случае для врага любые амулеты (кроме самых сильных, которыми в мире Похитителя владеют немногие) – плохая защита от обращающего в бегство ужаса.

  Поэтому двух упомянутых способов достаточно: после почти полного волшебного истощения в теле оставляли малость Силы, дабы с их помощью уже без участия сознания предохранить от случайного ножа, принадлежащего кому-либо не вовремя возжелавшему отомстить за испепеленного родственника или побратима. Тайком отомстить, ибо убивать 'высших служителей любых богов воспрещено среди всех народов кроме, разве что, северян. А те представители знати, кто носит дорогие сильные амулеты, с помощью которых мог бы подавить страх, более дешевыми слабыми амулетами защищают свою ближнюю родню, позволяя жрецам отличить ее во время боя и не убивать волшбой (правда, последний обычай волшебников изрядно поднимает стоимость даже слабеньких, легко преодолимых амулетов, призванных хоть чуть-чуть защитить от Силы).

  Жрец погружался в волхвовской 'сон' на несколько дней – пускай Сила восстанавливается по возможности в полном покое, пускай тело доставят в замок с более-менее достойными условиями содержания. Да и общаться со смертными, еще разгоряченными победой, не доставляет удовольствия. Лучше выдержать паузу. Тем более что противоколдовские оковы запечатывали Силу только если их поначалу одеть на бессознательного жреца, а никому не хотелось получать шишку на затылке из-за страха пленителей перед необезвреженными носителями Силы.

  Только о рядовых рыцарях храма никто не подумал. Им оставалось надеяться на посмертную милость Похитителя (в северном стиле – смерть в бою за правое дело) либо на то, что не всех раненых добьют.

  Принцесса же тем временем метала копья по возможности не глядя. Ее отнюдь не привлекало зрелище массово умертвляемых простолюдинов, первая в жизни битва показалась лишенной книжной романтики. Не то чтобы высокородную Роану чересчур смущали сжигаемые заживо смерды, но всё же мыслями старалась унестись подальше – к примеру, в столицу на свою несомненно предстоящую в скором будущем коронацию. Там тоже ожидалась проблема:

  'Старая корона, этот золотой монстр будет смотреться на мне просто смешно. Ее следует переплавить. Или заказать новую...' – блистать во главе Империи, претворять в жизнь 'исторические свершения' она желала, для этого готова была продумывать остроумные многоходовые интриги, но вот неэстетичная рутина не для утонченной дамы, пускай стараются подчиненные.

  Жрецы быстро оказались островком в бушующем море лесовиков из Каета. Варвары переходили за грань десятками и сотнями, но переломить ситуацию волшба не смогла. Один за другим падали наземь храмовые рыцари, стали валиться с ног от истощения и жрецы. И когда пало последнее имперское знамя, поле битвы на юге (там, куда изгнали гвардейцев) вдруг преобразилось.

  – К бою! – только что убегавший вместе со всеми рэл' Гринь закричал не жалея голоса, а услышавшие посыльные, тысячники и сотники старались не менее зычно продублировать приказ.

  И снова муштра показала свое преимущество перед вольницей. Дворяне из ополчения не согласились бы отступить, но если бы бежали, преследуемые по пятам врагом, не смогли бы остановиться так резко как гвардия. Разогнаны оказались бы крылья войска и возвращение центра не свершило бы перелома в битве.

  – Вперед!

  – Рия!.. – следующий приказ потонул в старинном имперском боевом кличе исторгнутом из сотен глоток. Кличе, образованном из последних букв слова 'Империя'.

  Гвардейцы не только остановились в нужное время, но и после недолгой заминки ударили обратно, потеснили потерявшего даже подобие строя врага, начали побеждать лесовиков, потерявших множество собратьев от неумеренно (незапланировано неумеренно) примененной только что волшбы. Наконец-то странное бегство закончилось и элита меча могла делать то, зачем сюда пришла, – побеждать.

  * * *

  Отбитые тела 'высших жрецов и принцессы уложили в бóльшем из жилых домов хутора, до того случайно не разоренного войной. Посты охраны высокородный Гринь расположил на приличном удалении от строения, даже за границами частокола, окружающего усадьбу, – пускай спящие волхвовским сном восстанавливают Силу непотревоженные близким присутствием бодрствующих. Правда внутри, в пределах бревенчатой изгороди, в меньших строениях расположился император с немногочисленными приближенными – не всё время же его величеству проводить в шатрах из ткани или кож. А в неожиданно просторном погребе находилось несколько пленных из числа лесовиков.

  Посреди ночи, когда нарождающийся месяц затянуло тучами, рэл' Гринь и император с вернейшими из верных прокрались в 'жреческие' комнаты. И наиболее преданными, пользующимися исключительным доверием Евгения II оказались не гвардейцы, хотя из них традиционно набирали монарших телохранителей. Не кто-то из дальней родни (живая ближняя родня исчерпывалась почивающей сестрой). Не чем-либо обязанные дворяне или простолюдины со стороны. Не наемники. Многие бы удивились, узнав, что императорскими конфидентами оказались те, кого в отсутствие Евгения II именовали его рабынями.

  Короновавшись два года назад, Евгений немедленно выкупил в южном Цдонеке полудюжину невольниц-простолюдинок, оставшихся сиротами в ходе пленения. Юниц, у которых не осталось родни в Империи. Но выкупить – не самое главное. Куда пойти оставшейся одна как перст миловидной девушке без приданого? В шлюхи (и здесь не важно, где ею стать – в публичном доме или в прислуге)? Если повезет, найти богатого покровителя? Вот император таковым и стал.

  Но, что бы ни думали злопыхатели, молодого монарха эти женщины как любовницы интересовали в последнюю очередь. За глаза обвинявшие императора в злоупотреблении крепкими напитками и сладострастием ошибались. Евгений II просто позаботился о том, чтобы его недооценивали враги. Он даже обещал: пожалует дворянство и хорошее приданое тем из выкупленных невольниц, кто пожелает уйти из импровизированного гарема. Но только тогда, когда его власть как следует укрепится, когда жречество перестанет соперничать с ним. А произойдет ли это вообще?

  – Мало ли как сложатся обстоятельства: нам нужны готовые на всё люди, которых будут подозревать в последнюю очередь, – вздыхал император во время приватного разговора с Гринем из рода Пугачей.

  – Не сделать убийц из испуганных девиц, – выговаривал правителю рэл' Гринь, никогда не страдавший излишним чинопочитанием.

  – Зачем убийц – понятливых мясников, временно усиленных амулетами и способных добить подранка, дабы мы с тобой могли зайти в храм и искренне призвать Похитителя в свидетели, что не только не убивали, но даже не отдавали приказа. Девушки ведь у себя в деревнях с сырым мясом дело имели. Птицу резали. Пусть еще на барашках и молочных поросятах потренируются. Никого более не можем привлечь – человек должен быть всегда под рукой да еще и действовать, едва услышав завуалированное пожелание. Никто из твоих гвардейцев не осмелится понять такой намек. Разве что убивать самим?

  – Похититель далеко не всегда карает даже высокопоставленных клятвопреступников, если те дали клятву под принуждением, – он может просто проигнорировать нашу ложь в храме. Ведь он сам привел к власти императоров, что теперь пытаются изменить жрецы. Если не будет другого выхода, можно рискнуть и так, – похоже Гринь не исповедовал и излишней веры во внимательное отношение Всеблагого к повседневным поступкам своих верных, в важность безгрешного поведения. – А по твоему плану риск еще больше – ему-то сверху виднее, кто на самом деле виноват. За столь низкий обман может и впрямь не погнушаться наказать – подставлять вместо себя женщин, которым пообещал дворянство.

  – Не скажи. Я прочитал множество старых летописей, Похититель благоволит хитрецам...

  – Подлецам?

  – Не богохульствуй. Если по букве закона всё будет верно, Всемилостивый нас не тронет. Мы сможем свободно присягнуть, еще не будучи загнанными в тупик. И обзавестись янтарными глазами! Тогда никто больше не посмеет нас ни в чем упрекнуть. А от женщин даже избавляться не придется, как сидели в изоляции во дворце, так и останутся. Только представь себе – я этих простолюдинок читать выучил.

  Накануне похода император обратился к старшей из своих девушек, рыжеволосой Рине:

  – Когда соберу вас и буду вызывать добровольца тайно добивать врагов короны, изобрази пылкую готовность. Не бойся, тогда кто-нибудь еще согласится, из ревности, ее и возьму.

  – Мой повелитель, а почему ты решил, будто я не ревную?

  – Чего же ты хочешь? – Евгений запустил ей руку между бедер и подбирался всё выше, к сокровенному. Чего он хотел в тот вечер, было ясно и без слов.

  – Возьми меня с собой. Я сумею, – обычно такая нежная, по-доброму улыбающаяся, отнюдь не рвущаяся превращать в пищу весело хрюкающих поросят, Рина смогла его удивить.

  – Хочу убивать для тебя, – девушка раздвинула ножки и подалась навстречу руке гладким, волхвовским способом лишенным волос, лобком. Она успела повидать достаточно смертей начиная с дня своего пленения и до того, как попала к монарху.

  И вот теперь, едва заметно морщась от старания, Рина (защищенная императорскими фамильными амулетами) перерезала глотки бесчувственным 'высшим жрецам. Из плена ее с товарками выкупили не жрецы, а Евгений II. И дальнейшую судьбу устраивал тоже он. И чернил жрецов изо дня в день он же.

  Рине помогала беловолосая Кира, упокаивая 'высших жриц – поначалу император прихватил вторую наложницу как запасной вариант. Но никто из них не отказался, испугавшись в последний момент. И никому из юниц не стало вдруг плохо в то время, когда следует действовать. Лишь когда завершили и окинули взглядом содеянное...