Текст книги "Разведка была всегда..."

Автор книги: Виталий Шеремет

Соавторы: Владимир Плугин,Андрей Богданов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Точные данные о начале военных действий – 5.30 утра 29 октября 1914 года – были сообщены в Петербург Щегловым и сейчас становятся известны всем.

В последний предвоенный год, когда Турция уже не могла скрывать рост своих морских вооружений, Щеглов сумел подготовить почву для обращения Стамбула в Россию с заказом на строительство нескольких броненосцев для османского флота. Однако в Петербурге его донесение так долго ходило по кабинетам, изумляя своей небывалостью твердолобых чинуш, что от многочисленных пометок – «изучить», «доложить», «продумать» и даже «а с чего бы это?» – превратилось в продырявленный бюрократическими карандашами, сильно потёртый листок. Он тоже лежит сегодня в архиве – памятник нашему бессмертному «как бы чего не вышло».

Тогда турки плюнули и быстро перекупили броненосцы у Аргентины и Бразилии. Россия потеряла и выгоднейший заказ, и доверие турок.

В Стамбуле любят кофе. Но как истинный петербуржец Щеглов предпочитал чай. Его любимым местом было небольшое заведение вблизи Старого моста через бухту Золотой Рог. Отсюда город – как на ладони. Хозяин приносил чай в хрустальных, напоминающих грушу стаканчиках-армуди, присаживался к завсегдатаю. Оказывается, хозяин был потомком янычара, одного из тех, кого в 1826 году истребил султан Махмуд II, не раз повторявший, что он сделал это быстро и беспощадно, как царь Пётр I, казнивший стрельцов. Текли долгие беседы русского и турка – о судьбах империи, о жизни османской столицы и провинций.

Щеглов потом многое запишет. Ряд неожиданных документов (листовки, чрезвычайные выпуски газет, воззвания противоборствующих политических группировок) приложит к донесению в Петербург. Не исключено, что именно в беседах на берегу Босфора он раскрыл авантюру британской разведслужбы, попытавшейся в 1913 году через подставных лиц купить землю и построить секретную гавань на Босфоре. Не здесь ли родились его отчаянные призывы к русской дипломатии на Балканах – «не увлекаться идеей триумфальной победы», «не ждать, что Балканы враз станут под русские знамёна», «помнить, что разлад «отцов и детей» особенно резко подмечен именно у славян», а потому русских на Балканах ждёт в лучшем случае «слабая вспышка народного энтузиазма, тогда как интеллигенция в Болгарии, Румынии будет против России». Следовательно, писал Щеглов, надо искать пути сближения со всеми странами региона, и в числе первых – с Турцией.

«Вздором, и притом опаснейшим» для судеб всего региона и для России называл ещё в 1913 году русский разведчик навязчивую царскую идею о водружении российского флага над проливами. Не в этом ли разгадка того, что в 1914 году Щеглова убирают из Стамбула – сначала в Румынию, а затем и вовсе в далёкую Скандинавию, в Стокгольм.

В охваченном военной истерией летом 1914 года Петербурге холодным душем стала яркая и объективная оценка ситуации, прозвучавшая из стамбульского центра русской военно-морской разведки: «Русский Черноморский флот абсолютно не готов к военным действиям, а по скорости хода турецкие корабли превосходят русские на 2,5—3 узла». Щеглов отмечал, что «турки раздражены неловким посредничеством России в войнах Турции с балканскими странами в 1912—1913 годах», когда Петербург своими миротворческими по духу, но неуклюжими и ничем не обеспеченными заявлениями не только не способствовал миру на Балканах, а, скорее, разжигал в противоборствующих сторонах неоправданные надежды и, как следствие, – вражду.

Наконец, ещё с ноября 1913 года Щеглов категорически высказывается против любой операции военно-морского флота в Дарданеллах. «Бесполезная трата сил и человеческих жизней, – говорил он, – обойдётся в 100 тысяч жертв». Щеглов ошибался в цифрах. Предпринятая по настоянию Уинстона Черчилля (в то время первого лорда Адмиралтейства Великобритании) бесславная для Антанты десантная операция в Дарданеллах в 1915 году унесла более полумиллиона человек с обеих сторон.

Профессионал высокого класса, сообщавший, в частности, регулярно и подробно о датах заседаний и о повестке дня германо-турецкого Бюро по контршпионажу, работавшего в Стамбуле весной-летом 1914 года, А. Н. Щеглов сделал всё возможное, чтобы Россия и Турция не столкнулись на полях сражений.

Вот как это было.

Весной 1914 года стамбульские газеты деятельно обсуждали возможную поездку группы высокопоставленных деятелей младотурецкого режима в Петербург. Возглавить её должен был председатель комитета, глава правящего младотурецкого триумвирата Талаат-паша, женатый, кстати, на русской женщине. Высокий уровень делегации поддерживался также за счёт включения в её состав военного министра и другого члена триумвирата – Энвер-паши.

Когда в Петербурге стало известно, что в Россию собирается «друг кайзера и главный агент Германии на Востоке», как называли Энвер-пашу, объём и количество шифротелеграмм между Петербургом и Стамбулом, по моим подсчётам, утроились.

И морское, и военное ведомства России насторожились: чего хочет добиться в Петербурге этот непримиримый противник России и фактический лидер младотурецкого режима? Запросы были адресованы российскому посольству в Стамбуле, военному и военно-морскому атташе. Посол России М. Н. Гире и военный атташе генерал-майор Леонтьев отделались общими рассуждениями в духе того, что 32-летнему Энвер-паше деятельность натуры и любовь к неожиданным поворотам в политике дают как бы импульс к разъездам за рубеж. Детально перечислялись поездки военного министра в страны Западной Европы и в соседние Балканские государства, встречи, имена, продолжительность некоторых бесед, вероятные и реальные темы. Всё как положено. За исключением главного – чего можно ожидать.

Дворцовая, 6 высказала Гирсу недовольство скудостью оценок. Причём в выражениях кратких, но энергичных.

Посол спохватился: где сводки Щеглова? Оказалось, что некто из российского посольства, чиновник из аппарата посла, который готовил депеши для Петербурга по визиту Энвер-паши[31]31
  Щеглов, в частности, сделал вывод, что Энвер-паша – это исключительно энергичный человек, готовый поднять против России мусульманский мир; что он способен на любую авантюру и очень опасен. В 1920 г. Энвер-паша, бежавший из Стамбула от угрозы попасть под суд военного трибунала Антанты (после поражения, которое потерпела Турция в Первой мировой войне), оказался на Северном Кавказе. В Советской России он сумел привлечь к себе внимание Предсовнаркома республики идеей организации общего восстания в Азии против английского господства. С мандатом ВЦИК Советской России он отбыл под Бухару вместе с несколькими сподвижниками – турецкими офицерами. Однако вскоре, надеясь поднять под своё знамя весь Туркестан, оказался во главе басмаческого отряда и в мае 1922 г. погиб в бою с отрядом красной конницы под командованием Гр. Агабекова. В августе 1996 г. по просьбе правительства Турецкой Республики и лично президента С. Демиреля прах Энвер-паши был доставлен на родину для торжественного перезахоронения.


[Закрыть], вообще не включил собранные Щегловым материалы. А они-то и давали подлинную картину того, сколь сложен и противоречив был «русский поворот» в политике Турции весной 1914 года. По просьбе посла Александр Николаевич подготовил ещё один вариант своих оценок ситуации. Он обратил внимание, что в Стамбуле работает русско-турецкий Комитет по торговле. Во главе его стоял видный младотурок, начальник одного из департаментов министерства торговли Исмет-бей, а заместителем его стал, по просьбе самих турок, директор стамбульского отделения Русско-Азиатского банка Гр. Печенев. «Оба деятельны, так и снуют, умножая капиталы, между Одессой и Стамбулом. При словах «война», «воевать», «оружие» и прочее один бледнеет и крестится, а другой дико вращает глазищами, шевелит усами и призывает Аллаха покарать тех, кто накликает войну».

Правда, А. Н. Щеглов не давал увлечь себя картиной безмятежной дружбы. Раз-другой он посетил созданный Комитетом по торговле при российском посольстве Русский кружок. Там обучали русскому языку, читали первые переводы на турецкий язык Пушкина и Гоголя. Поглощали несметное количество пельменей из говядины, а самовары кипели, писал Щеглов, «беспрестанно, как только не распаяются»...

Русский кружок собирался в уютнейшей домашней обстановке, когда и сам посол Гире, вальяжно-добродушный, посиживал в кругу турецкой молодёжи «нового закалу», а любезная его супруга удалялась с дамами из этого кружка для обсуждения своих дел, которые, увы, остались неведомы даже Щеглову.

Александр Николаевич поглядел, послушал, навёл справки. Это было в марте-апреле. А в июне 1914 года в Севастополе, Керчи и Феодосии в руки местной полиции и чинов военного дознания попали несколько человек, деятельно и, как оказалось, весьма умело составлявших схемы доков и портовых сооружений, размещения кораблей на швартовках и описания прочих, как занесли в протокол, «предметов свойства деликатного и до поставок сухофруктов, как показывают задержанные, отношения вовсе не имеющие».

С обликом этих «негоциантов» сличили переданные Щегловым словесные портреты самых активных и усердных членов Русского кружка, которые «совсем в образ вошли и до 20—24 чашек чаю выпивали». Совпало. Отнюдь не фруктами торговали и даже не контрабанду везли офицеры Русского отдела штаба Черноморского флота Турции, деятельно изучавшие положение на флоте у вероятного противника – России. Впрочем, если учесть, что пиратские рейды к мирным берегам Феодосии и Керчи всё же удались турецким и германским кораблям в первые часы войны, то следует признать, что не всех членов Русского кружка, «любителей пельменей и солёных грибов», удалось обезвредить.

Борьба продолжалась – невидимая в Стамбуле и всё более явная за пределами Османской империи.

В июне 1914 года командир русской канонерской лодки «Донец», посетившей Стамбул и Измир, лейтенант А. Шипулинский докладывал в Штаб Черноморского флота о своём удачном и успешном походе в турецкие порты, «где встречали приветливо и разные высокие особы из местного начальства лодку посещали и о политических предметах пространно изъяснялись». Рапорт Шипулинского содержит упоминание о визите на борт «Донца» директора политического департамента при генерал-губернаторе Измира, трёх богатых купцов из греков и трёх из турок, наконец, о визите на лодку командира 3-го армейского корпуса, штаб которого находился в Измире. «Все они заверяют в дружбе», – доложил начальству лейтенант и сообщил ещё одну «незначительную» подробность.

Когда канонерка была готова уйти из Стамбула курсом на Принцевы острова и далее на Измир, на борт поднялся сотрудник русского посольства и посоветовал бравому лейтенанту взять в качестве переводчика крымского татарина Селима, уже доказавшего свою преданность российскому престолу. Толмач-переводчик был невелик ростом, тих и непритязателен, умостился где-то так, что командир его и не видел во время всего перехода.

Шипулинский в своём подробном рапорте отметил, что все турецкие чины, посетившие канонерку, после традиционных приветствий очень пространно беседовали с толмачом, а его переводы того, что говорили турки, были округлыми и достаточно короткими. Но лейтенант решил, что таковы особенности турецкого языка. Главное же – визит состоялся, подарки на борту, можно возвращаться через Босфор домой, в Россию. Только одно обстоятельство вызвало некоторую досаду.

Селим-ага пожелал остаться в Измире – «по причине опасения морской болезни». Так и записали в рапорте.

– Одно слово – дикарь. Даже денег не взял, – заметил небрежно Шипулинский, когда при посещении русского посольства рассказывал об итогах визита в Измир.

– Это вы верно заметили, господин лейтенант, – сухо ответил выслушавший его рассказ о кебабах и долме военный атташе. – Денег он не берёт.

Лейтенанту бы удивиться, почему не военно-морской атташе с ним беседует. И ещё больше удивился бы он, если бы смог прочитать полные отчёты своего толмача об измирских беседах. Эти отчёты довелось читать уже нам – через 80 лет. И в них поражают знание ситуации и глубина оценок.

Толмач Селим, он же А. Н. Щеглов, сообщил: «Турецкие деятели хорошо сознают необходимость для Турции дружбы со столь могущественным и великим соседом... Тем более, что под властью турок нет более славянских земель, которые только и служили поводом к войне с Россией». Словом, в русско-турецких отношениях наступала принципиально новая стадия.

Оставшийся в Измире скромный толмач легко преображался то в богатого татарина Селима-челеби, едущего в хадж к святым для мусульманина местам, то в бродягу, крымчака, скрывающегося от правосудия и русских властей. Бывало по-разному.

Оценки были однозначны: глубинка давит на младотурецких деятелей в пользу мира с Россией. Следует учитывать это обстоятельство и постараться оторвать Турцию от прогерманской ориентации.

Крымчак Селим-ага, знаток цен на разные товары в черноморских портах России – как не знать, всего неделю как из Феодосии! – легко находил слушателей, горсть плова и стаканчик чаю или чашечку кофе. «В Измире, других приморских городах многочисленные толпы греков и турок совсем между собой перемешаны. Переполнены кафешки, в которых за столиками восседают вместе и греки и турки, и ничем это не подтверждает ужасов, о которых пишут стамбульские младотурецкие газеты – о насильственном выселении греков из Измира».

Богатому паломнику татарину Селиму-челеби каймакам, правитель провинции, которому был нанесён визит и вручены дары – меха из Казани, откровенно сказал: «Мы едва ожили, ни воевать с Россией, ни выселять греков не будем. Если на то будет воля Аллаха...» А генерал Эссад-паша, у которого тоже побывал богатый казанский паломник, был ещё более конкретен: «И нам, Турции, и соседним славянским государствам после Балканских войн так много работы, что преступлением было бы думать кому-либо из нас о войне».

Согласно кивал белой чалмой Селим-челеби, торопливо записывал все беседы и посылал-посылал депеши на родину: войны можно избежать. Энвер-пашу и других членов младотурецкого комитета ещё можно остановить на пагубном пути к мировой войне.

О Селим-челеби, твои донесения легли в небрежные руки и оказались позабыты, как ребаб-и шикесте, разбитый ребаб, инструмент бродячего певца. Тогда твои призывы или не читали вовсе (чаще всего), или не захотели их понять.

Тогда к его советам не прислушались. Сейчас он очень нужен нам. Очень современно звучат слова русского разведчика: «Знать, но не воевать!»

Переведённый после начала войны с Турцией из Стамбула в Бухарест на прежнюю должность военно-морского агента, Александр Николаевич вряд ли мог предположить, что именно здесь его жизни угрожает самая большая опасность.

Всё началось в канун Нового, 1915 года, в небольшой гостинице Бухареста, где остановился и, как принято было, столовался Щеглов. «Неправильности в деятельности моего сердца» – так охарактеризовал он свои недомогания, нараставшие в течение двух недель. «Обычно прислуживавший за моим столиком официант стал явно избегать обслуживать меня, потом исчез».

В ночь с 22-го на 23 января 1916 года наступил кризис. В положенном отчёте месяц спустя Щеглов записал так: «Около 3 часов ночи сердце почти остановилось, и сильные судороги повергли меня на пол. Насилу встал. Сварил свежего чаю, и – полный провал. Вероятно, успел дёрнуть сигнал тревоги в обслугу отеля».

«Очнулся я, – продолжал Щеглов, – в своей кровати. Доктор, пухленький и умиротворённый, небрежно разглядывал что-то на моём письменном столе.

На мой стон румынский доктор, вызванный ночным портье, неспешно обернулся, взглянул рассеянно:

– Ну вот, кажется, и полегчало. Не волнуйтесь. Небольшая простуда. Небось Рождество да Новый год... Шалили? Сознайтесь!

Я и языком-то шевельнуть не в состоянии, а доктор с игривостью продолжал:

– От шампанского отказаться вовсе. Лед на голову и побольше... мороженого».

«Сделать анализ мочи, как я требовал, наотрез отказался», – записал позже Щеглов.

С тем доктор и уехал. У Щеглова достало сил вызвать своего поверенного, жившего в том же отеле, и добраться до русской миссии.

«Вплоть до седьмого марта, – продолжает Щеглов, – я лежал в сознании ясном, но в почти полном бессилии».

Насчёт того, что лежал пластом (в отдельной комнате в посольском особняке), – это точно. Насчёт бессилия – скромничает.

«...С 23 января начали и всё продолжают прибывать агенты Щеглова, создавая нам массу хлопот, но он настаивает на необходимости и срочности для Петрограда доставляемых ими сведений...» Это уже из посольского отчёта о беспокойном постояльце.

Человек исключительного мужества и завидного здоровья, Щеглов перенёс, как установили прибывшие из Севастополя русские военные врачи, постепенное отравление сразу несколькими ядами.

Выяснилось, что это покушение организовал некий Зураб, стамбульский турок, «бежавший» с началом войны из Стамбула в Бухарест. Не вслед ли за Щегловым уехал Зураб? Во всяком случае, нейтрализация русского разведчика была организована по тем временам неплохо. К ядам в пище попытались добавить «лечение». Кроме установленной той памятной ночью «простуды», два местных румынских врача, которых встревоженная дирекция отеля прислала к Щеглову (в русское посольство!), установили, и это записано в документах, «явное отравление свежей икрой из Дуная, в котором плавает много трупов...». Такой курьёз не смог бы придумать ни один романист. Главное – администрация чиста, причина найдена. Стало быть, и делу конец. Русский рыбы поел!

Самому Щеглову стало хуже, и, думаю, юмора он не оценил. 7 марта – ещё один консилиум, по случаю слабости сердечной деятельности. Диагноз: «Болезнь аорты, лечить подкожными впрыскиваниями йода».

Тогда-то и прогнал Щеглов местных эскулапов и настоял на прибытии русского врача из Севастополя.

Приезжали к нему дважды. Это – в разгар войны – совсем особое дело. Выходили Щеглова, да и натура его чрезвычайно крепкая спасла.

Впрочем, сам он об этом периоде, то есть январе – мае 1915 года, писал просто: «Сердце моё ослаблено и работает неправильно. Пульс не достигает и 60 ударов». И тут же – о работе: «Так как исполнение моих обязанностей носит кабинетный характер, болезнь моя ущерба службе не наносит...»

Такое состояние продолжалось примерно до конца июня 1915 года. За эти месяцы Александру Николаевичу довелось узнать многое: подлость завистников, дружбу и верность товарищей. А также пришлось ему испытать новый поворот в судьбе. Уже по собственной воле.

Щеглов овдовел в 1909 году. А в 1910 году, будучи в Лондоне, познакомился с Джесси Уискер, пятнадцатилетней дочерью сотрудника Британского адмиралтейства. В последующие годы они редко виделись, но часто переписывались, тянулись друг к другу.

Казалось, всё было против них. Разные страны. Разные вероисповедания. Двадцать лет разницы в возрасте. Двое детей у Щеглова при полной неустроенности финансов и быта.

Они решили пожениться ещё в 1914 году, но пришла война, свадьбу пришлось отложить, хотя согласие начальства было уже получено.

Верное сердце любящей женщины! Что ему война! Что расстояние! В конце апреля 1915 года здоровье Щеглова резко ухудшилось. Об этом он доложил в Центр кратко: «Припадки сердца усилились, страдания мои были безмерны. Я приготовился к смерти и сделал соответствующие распоряжения». Среди подготовленных Щегловым бумаг было и краткое прощание с любимой, остававшейся в Лондоне...

«17 мая день моего счастья – я не умер и тому удивляюсь. На пороге моей комнаты явилась Джесси Уискер... Дефект аорты у меня есть, состояние моё неопределённое – от счастья до отчаяния. Прошу Ваше Превосходительство дать подтверждение на брак с английской подданной мисс Уискер в посольской церкви» (Щеглов – начальнику Главного Морского штаба, 23 мая 1915 г.).

Ну что за человек! Что за поразительные люди оба! Двадцатилетняя Джесси, промчавшаяся через охваченную огнём Европу к постели умирающего возлюбленного. Александр Николаевич, не вполне уверенный, выживет ли. Но знающий – его Джесси с ним, а законы службы если не превыше всего, то уж рядом с тем, что суть жизни.

Они обвенчались через неделю, так как подтверждающая и благословляющая телеграмма из Центра, то есть из Петрограда, пришла моментально – 26 мая. Они прожили нежно и дружно почти сорок лет. И лежат в вечном покое рядом...

Тогда же пришлось преодолеть и горечь недоверия.

В начале июня 1915 года в Бухарест прибыл с проверкой деятельности Щеглова и его состояния капитан 2-го ранга И. А. Бок. Итогом был желчный отчёт, до предела насыщенный ядом и скептицизмом в отношении возможности дальнейшего использования Щеглова на службе. Я не буду приводить даже фрагменты из этого документа. Лишь несколько пассажей: «Я нашёл Щеглова напуганным болезнью и плохо побритым (!). Он очень слаб и быстро утомляется... Говорит сухо и кратко...» И ещё три страницы текста в том же духе.

Впрочем, Боку пришлось признать, что это была их единственная беседа. Притом «виделись мы с 12 часов ночи до 2 часов ночи; после чего Щеглов ушёл ловить контрабанду и вернулся только через сутки...».

«О себе и своей молодой жене не распространялся, но сообщил мне новые данные, что Австрия сделала ультиматум, и дал сведения о торговле оружием через румынскую границу».

Какая работоспособность «напуганного агента» – сутки напролёт «в деле»!

Я уже закончил работу над бумагами Щеглова и работал над другой темой, когда неожиданно среди документов морского ведомства, совершенно не относящихся к разведке, нашёл личное письмо начальника Генерального Морского штаба от 18 марта 1916 года, в котором А. И. Русин, человек прямой и честный, среди прочего заметил старому товарищу, что никак не может поддержать ходатайство о назначении Бока на место Щеглова в Бухарест. По причинам, «которые после известной ревизии Бока к Щеглову делают его дальнейшую службу в Штабе вовсе невозможной по моральным соображениям».

Вот так-то, фискал!

Всё же в июне 1915 года командование перевело Щеглова в Стокгольм, подальше от возможных повторений покушения на него. Бухарест они покинули вместе с Джесси.

Стокгольм 1915—1917 годов отнюдь не стал для стамбульского резидента зоной молчания. Уже в июне 1915 года он с большой радостью и вполне искренне приветствовал своего давнего знакомого по Стамбулу. В нейтральный Стокгольм прибыл новый посол Османской империи, видный младотурок Джанбулат-бей, бывший министром внутренних дел Турции в бытность Щеглова в Стамбуле.

Об их негласном сотрудничестве в деле спасения лояльных к России лиц во время междоусобных столкновений в Стамбуле в 1913 году мы уже упоминали. Это известно достоверно. Я не берусь с уверенностью судить об иных совместных действиях двух интеллигентных людей, много путешествовавших по Европе, хорошо образованных, кстати, недурно музицировавших, причём не только на фортепиано, но и на зурне и дойре. Но подолгу засиживаться в домах они оба не любили. Предпочитали долгие поездки верхом вдоль изумительных по красоте азиатских берегов Босфора или столь же приятные совместные прогулки на личном катере министра – всё в тех же краях.

Конечно же это чистое совпадение, что именно этот, наименее изученный турецкими и европейскими специалистами-топографами район стал хорошо известен в Петербурге. Когда в 1915 году Британия предъявила претензии на этот район в рамках антантовского проекта раздела Турции, известного под названием «план Сайкс-Пико», российский МИД и Дипломатическая канцелярия при Ставке, к изумлению английской стороны, проявили исключительную осведомлённость относительно «особенностей эконом-географического свойства» того лакомого азиатского берега Босфора, который, как полагали в Лондоне, был так далеко расположен от собственных интересов России.

Впрочем, это к слову, но Щеглов и Джанбулат-бей после тех давних прогулок нередко любовались новыми пополнениями коллекции различных вещей из янтаря, до которого Джанбулат-бей был большой охотник. Не эта ли тайная страсть к янтарю привела Джанбулат-бея на северные берега? Кто знает...

Во всяком случае, османский посол привёз свою любимую коллекцию в Стокгольм, а у Щеглова, по случаю конечно, оказалось несколько новых дивных приобретений, вскоре перекочевавших в посольское собрание.

Военно-морской атташе и посол воюющих держав, разумеется, придерживались «отношений самых холодных и учтиво безразличных», по словам самого А. Н. Щеглова. Но взаимное безразличие, как оказалось, делу вовсе не вредило. После приезда Джанбулат-бея из Стокгольма в Петроград потекла любопытнейшая информация.

Петрограду стали известны некоторые аспекты деятельности министра иностранных дел Швеции Кнута Валленберга, активно посредничавшего в организации встреч послов Турции и Японии в Стокгольме. Джанбулат-бея при этом интересовало, насколько сепаратный мир Турции с каким-либо из членов Антанты мог уравновесить секретную договорённость Японии с Германией. Посла Японии в Стокгольме Усиду интересовала перспектива сближения Японии со странами Центрального договора, возможно, с помощью именно турецкой дипломатии. Стало также известно, что Джанбулат-бей возлагал определённые надежды на помощь германских дипломатических представителей в Стокгольме, поскольку личных успехов в контактах с Усидой он не добился.

Дело в том, что в середине июля 1915 года в Стокгольм прибыл влиятельный представитель деловых кругов Германии К. Монкевиц, директор Германского банка. Не прошло и недели, как берлинский финансист сумел выйти на негласный контакте посланником России в Стокгольме А. В. Неклюдовым. Недвусмысленные соображения К. Монкевица о сепаратном мире между Россией и Германией строились на идее экономического и политического сотрудничества Петрограда и Берлина в Европе и на Востоке.

В отношении турецких Черноморских проливов говорилось, что их следует сделать «русско-германо-турецкой территорией при совершенно срытых укреплениях». Выдавая за действительное то, к чему, в частности, только стремилась Германия в Юго-Восточной Европе и на Ближнем Востоке, К. Монкевиц заверял русских дипломатов, что Турция не более не менее как горячо желает «соглашения с Россией через Германию».

Однако эта идея принципиально расходилась с информацией А. Н. Щеглова. Прямые и достоверные (и абсолютно секретные) сведения русского атташе свидетельствовали: Турция действительно ищет сепаратного мира с Россией, но не через Германию, а только напрямую. Эти данные позволили послу России А. В. Неклюдову избежать немецкой ловушки.

Несмотря на тщательно охранявшуюся конфиденциальность контактов (директор Германского банка и российский посол ни разу не встречались лично), в стокгольмской печати германским предложениям была обеспечена весьма широкая огласка, чему особо содействовал Джанбулат-бей. Обращает на себя внимание, что хорошо организованная утечка информации шла не только через него, но также через греческих и болгарских представителей в Петрограде и в столицах европейских держав, включая и Швецию. А. Н. Щеглову стало известно, что они с тревогой сообщали своим ведомствам: германская дипломатия ищет путей к сепаратному миру с Россией «за счёт Проливов и Константинополя». Таким образом, как мы видим, в расстановке ловушки участвовала и турецкая дипломатия, для которой утечка информации о возможном мире с Россией стала одним из средств давления на Болгарию в пользу союза с Турцией и на Грецию – для удержания Афин от весьма опасного для Турции выступления против неё. Таков был тихий и мирный Стокгольм летом 1915 года...

* * *

Последнее письмо, отправленное Щегловым из Стокгольма в Петроград, осталось без ответа. В ноябре 1917 года усталые матросы из отряда Николая Маркина равнодушно разбирали бумаги бывшего МИДа России. Никем не замеченными остались горькие слова, написанные рукой А. Н. Щеглова: «Средств личных вовсе никаких не имею, как жить с семьёй здесь, в Швеции, не знаю. Силы и умение положил на службу Отечеству...»

Были раздумья, были встречи с личным посланцем адмирала А. В. Колчака. Верховный правитель России звал к себе на службу друга – аса, теоретика и практика закордонной службы. Щеглов не поехал. Своё он отвоевал.

Перебрались в Париж: к родственникам жены, в Англию ехать не позволило самолюбие. Джесси оставалась с ним. Жили бедно. Кое-что удавалось зарабатывать лекциями, публикациями работ о Средиземном море; литературные труды не получались. Поддерживала редакционная работа во Всезарубежном объединении морских организаций...

На скромном кладбищенском памятнике в Медоне, под Парижем, только имя: Александр Николаевич Щеглов. И даты: 1875—1953. А можно ещё добавить: русский офицер, патриот, талантливый учёный, профессионал разведки.

Верная Джесси скончалась в 1956 году.