Текст книги "Разведка была всегда..."

Автор книги: Виталий Шеремет

Соавторы: Владимир Плугин,Андрей Богданов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

ДЕЛА ЛИТОВСКИЕ, НОРВЕЖСКИЕ, ФИНСКИЕ

Описав разгром рыцарей на Чудском озере, составитель Жития сопроводил свой рассказ кратким, но выразительным комментарием: «Не обретеся противник ему (Александру, – Авт.) во брани никогда же... И нача слыти имя Александрово по всем странам...» В самом деле, выдающемуся русскому полководцу ещё не раз пришлось обнажать меч, хотя большинству читателей об этом неизвестно. И удача не оставляла Александра. Если немцы, получив, подобно шведам, суровый урок, на время затихли и поспешили заключить мир, то литовские князья своими набегами постоянно держали в напряжении пограничные русские волости, не защищённые сторожевыми городками, проникая иногда очень далеко вглубь страны. В скоротечных войнах, которые приходилось вести Александру Ярославичу против литовцев, обращает на себя внимание быстрота реакции новгородского князя на развитие событий, стремительность его вмешательства в них. Эта примечательная особенность его полководческого почерка могла проявиться лишь при великолепной постановке службы разведки и оповещения.

В 1245 году литовские «княжичи» разорили окрестности Торжка и Бежиц. Выступивший против них новоторжский князь Ярослав Владимирович потерпел поражение.

Читатели удивятся, но это «тот самый» Ярослав Владимирович, с которым они уже встречались при совсем иных обстоятельствах. Этот неугомонный борец за право где-нибудь да княжить добился-таки своего, наверное в очередной раз поклявшись не иметь больше дела с врагами Руси. На всякий случай его посадили подальше от русских рубежей, но враги добрались и туда. И оказалось, что Ярославу Владимировичу всё равно с кем дружить и против кого воевать, лишь бы было за что. Н. С. Борисов в книге о русских полководцах XIII—XVI веков заметил, что «применительно к людям столь далёкой от нас эпохи можно лишь с большой осторожностью использовать такие понятия нового времени, как «патриотизм», «благо Отечества». Поскольку в «них вкладывали тогда очень много собственнического начала. Они были сугубо конкретны, осязаемы. В основе всего лежало ощущение земли как наивысшей ценности». И «князья, не пускаясь в рассуждения, испытывали острую, почти плотскую любовь к своей земле... Разорение вотчины причиняло им невыносимые страдания».

Я думаю, такой «плотский патриотизм» действительно был свойствен людям, подобным Ярославу Владимировичу. С той лишь поправкой, что разорение вотчины причиняло им невыносимые страдания до тех пор, пока они ею владели. Когда же её отнимали, не было преступления, которое они не могли бы против неё совершить. Как мы это и видели на примере взаимоотношений Ярослава с Псковом. В то же время личности масштаба Александра Невского способны были не только «осязать», но и парить духом, поднимаясь до высот, с которых смотрел на мир и безвестный современник князя, автор «Слова о погибели Русской земли».

Но вернёмся к нашему повествованию. К разбитому литовцами Ярославу подоспела помощь – тверичи и дмитровцы с воеводами Явидом и знакомым нам Кербетом (Ербетом). Литовцев настигли у Торопца, вбили в его стены, а «за утра» (или даже ночью) уже «приспе» Александр с новгородцами – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Видимо, у новгородского князя были свои люди и в Полоцке, у родственников жены, и в Витебске, где «сидел» его сын, и в иных местах, на путях движения литовских отрядов...

Беспокоили Александра Ярославича и дальние северная и северо-западная границы. В саамской тундре подвластные Новгороду карелы часто вступали в вооружённые конфликты с чиновниками норвежского короля Хакона Старого, собиравшими здесь дань. Между ними, по сообщению саги о Хаконе, «постоянно были немирье, грабежи и убийства». В 1251 году Александр направил в Трандхейм, ко двору короля Хакона и его сына Магнуса, посольство во главе с «рыцарем Микьялом» (боярином Михаилом), которое провело с королевскими советниками «совещания, и было решено как этому положить конец». Затем в Новгород прибыли норвежские послы – и между двумя северными державами был заключён мирный договор: «...и установили они тогда мир между собой и своими данническими землями так, чтобы не нападали друг на друга ни Кирьялы (корелы. – Авт.), ни Финны».

Правда, северные дела для Александра Ярославича на этом не закончились. В 1256 году объединённое войско шведов, финнов и немецко-эстонского феодала Дитриха фон Кивеля начало поход против води-ижоры и карел, построив в устье реки Наровы, на её новгородском (восточном) берегу, крепость. Однако, узнав о военных приготовлениях в Новгороде, а может быть, и об отправке гонцов во Владимир к великому князю Александру, поспешило ретироваться. Явившийся с низовскими дружинами полководец не отправил их обратно, а, забрав с собой и новгородцев, двинулся к Копорью. Куда и на кого он ведёт рать, князь держал в тайне, которую раскрыл, лишь вступив в город: в далёкий рейд «за море», в землю еми – Тавастланд, захваченную в 1243 году шведами. Князь принял все меры, чтобы обеспечить полную внезапность появления русского войска в Финляндии.

Двигались они глухими путями, по бездорожью, через «горы непроходимый» (видимо, занесённые снегами холмы) и леса, в метель и мороз. Всё это могло быть осуществлено только в том случае, если у князя имелись опытные проводники из вожан, ижорян или карел. Словом, военная разведка и контрразведка великого князя Владимирского, видимо, и в этом походе («зол путь» без дня и ночи) потрудилась на славу и в немалой степени способствовала его конечному успеху.

ТЕНИ НА ЛИКЕ

Ноша политика и государственного деятеля нравственно невыразимо тяжелее ноши полководца. Полководцу не нужно ломать голову, выясняя, кто его враг. Ему достаточно честно выполнить свой долг. А если он сделает это талантливо, его ждёт заслуженная и порой очень долговечная слава. Как это и случилось с Александром Невским. А выбрать верный курс в политике, оперируя лишь частично известными величинами, да ещё в условиях внутренней нестабильности, – куда сложнее. И абсолютно беспроигрышных вариантов здесь не бывает.

Русские княжества к середине XIII века оказались зажатыми между двумя чудовищами – Сциллой западного «Drang nach Osten» и Харибдой экономически истощающих и морально гнетущих монгольских притязаний. Приходилось выбирать временного «друга», чтобы справиться с одним из врагов. И как будто для демонстрации потомкам чистоты исторического эксперимента два самых выдающихся государственных деятеля эпохи – Даниил Романович Галицкий и Александр Ярославич Невский – выбрали разные пути. Череда протёкших столетий беспристрастно показала, кто видел дальше и чья интуиция была вернее. «Западничество» галицко-волынских князей привело к тому, что южные и западные земли Руси на долгое время оказались под властью Польши и Литвы. А вроде бы примирившаяся с Ордой северо-восточная Русь (вместе с Новгородом и Псковом) в конце концов сбросила со своей шеи ханов и баскаков и превратилась в могучее самобытное государство, центр притяжения православного мира. Но в XIII веке туманность будущего ещё только начинала формироваться. А точнее – её нужно было формировать...

В 1249 году великим князем владимирским стал родной брат Александра Ярославича – Андрей. Хотя с точки зрения русского княжеского права законным преемником Ярослава Всеволодовича был Александр. Но Андрей ловко сыграл на трениях между ханами Орды и великоханской столицей – Каракорумом, так что вдова великого хана монголов Гуюка – Огуль-Гаймыш – предпочла видеть на владимирском столе именно Андрея.

Андрей же, пользуясь недальнозоркостью Огуль-Гаймыш, дерзко сколачивал под носом у Батыя и его наследника Сартака антимонгольскую коалицию. Александр Ярославич держался от брата на дистанции, чтобы не скомпрометировать себя перед татаро-монголами, и в то же время не мешал князю Андрею действовать по-своему. Он, конечно, хорошо понимал и политическую подоплёку брака Андрея с дочерью Даниила Романовича Галицкого, и причины появления в Северной Руси митрополита Кирилла (в прошлом – печатника галицкого князя), и многое другое, свидетельствующее о подготовке к схватке с восточными завоевателями. Может быть, это реализовывалась «программа», заложенная ещё их отцом – Ярославом Всеволодовичем (коего за неназванные «вины» отравили в Каракоруме).

Нельзя даже исключить, что роли между братьями были заранее распределены: один обеспечивал потенциальный мир и поддержку на Западе, другой – на Востоке. Дабы при любом варианте развития событий не выпустить из рук Ярославова племени власть над Великим княжением Владимирским и тяготевшими к нему русскими землями.

В 1251 году обстановка на Востоке сильно изменилась. В Каракоруме свергли Огуль-Гаймыш. Великим ханом стал Монкэ (Менгу) – креатура Батыя. Тогда Александр отправился в Орду. Летопись, которой пользовался В. М. Татищев, сообщает, что в Орде «жаловался Александр на брата своего великого князя Андрея», на то, что Андрей, «сольстив хана, взя великое княжение», а сам-де при этом «выходы и тамги хану платит не сполна». В результате Александр получил «старейшинство» над «всей братией». Однако на Русь была отправлена первая карательная монгольская экспедиция – «Неврюева рать», разбившая полки Андрея и опустошившая Переяславскую и Суздальскую земли.

Для меня несомненно, что Александр Ярославич не мог быть инициатором похода Неврюя. Очевидно, в сложной дипломатической игре, которую ему пришлось вести в Сарае, князю не удалось полностью переиграть оппонентов и склонить хана ограничиться смещением Андрея, без всякого ущерба Русской земле. Монголы не упустили повода пограбить и приустрашить покорённый «улус»...

Братья Ярославичи – Андрей и Александр – вряд ли могли быть врагами, антиподами, соперниками, как их часто изображают в исторической литературе. Чем тогда объяснить дружелюбие, которое Александр проявил к брату впоследствии? Он принял Андрея после долгих скитаний и мытарств и не только отвёл от него гнев монголов, но и обеспечил ему вполне достойное место в кругу союзных князей...

Но в 1252 году Александр Ярославич действовал решительно и жёстко, рискуя жизнью Андрея и его людей. Отправившись в Орду, он лично сыграл там все мыслимые заглавные роли – ответственного государственного деятеля, тонкого политика, да ещё и собственного дипломатического агента для секретных поручений, пожертвовав в Сарае важной государственной тайной (и, как оказалось, кровью соотечественников), чтобы не потерять всё государство.

В 1255 году противники Александра в Великом Новгороде попытались вырвать из его цепких рук этот крупнейший русский город. Они выгнали сидевшего здесь малолетнего княжеского сына Василия и пригласили к себе находившегося в Пскове брата Александра – тверского князя Ярослава, в недавнем прошлом активного сторонника Андрея. Скрытый смысл событий был абсолютно ясен. И конечно, Александр Ярославич ни при каких условиях не поступился бы такой обширной и могучей частью Северной Руси, как Новгородская земля. В своё время именно новгородцы отговорили его ехать на берега Днепра после того, как в Каракоруме «приказаша Олександрови Кыев и всю Русскую землю», то есть большую часть Южной Руси. (Кстати говоря, на мой взгляд, это была крупная политическая ошибка Александра Невского, которая, разумеется, отчётливо видна лишь в исторической перспективе. Теперь трудно судить, что повлияло на решение князя, кроме мнения новгородцев. Может быть, он вовсе и не сбрасывал Киевскую Русь со счетов, полагая, однако, что сначала должен как следует укрепиться на севере. Но времени для второй попытки у него не оказалось, а кругозор его наследников слишком долго с тех пор не достигал такой широты, чтобы снова вместить «мать русских городов»).

Едва сообщение об изгнании Василия достигло его ушей, как Александр уже был с войском под стенами Новгорода. В городе у него, естественно, оставалось немало сторонников и осведомителей. Один из них, Ратишка или Ратешка (от Ратша), судя по тому, как его именовали, человек совсем молодой, тут же явился к Александру с «переветом» (это, конечно, с точки зрения новгородского летописца): доложил, что Ярослав не стал испытывать судьбу и бежал. Но когда князь попытался окончательно переломить ситуацию и потребовал выдать ему его врагов, то получил резкий отпор прежде всего со стороны «меньших людей», то есть большинства городского населения. «Целоваша святую Богородицю «меншие«, како стати всем, любо живот, любо смерть, за правду новгородскую, за свою отчину». Другая партия, в которую входили главным образом «вятшие» (знатные и богатые), со своей стороны, искала способы схватить и выдать Александру главу сопротивления – посадника Ананию – и, разгромив «меньших», «князя взвести на своей воли». Выполняя это, Михалка Степанович, кандидат «вятших» на посадничью степень, попробовал было «своим полком» побить «кончанские сотни» (от «концов», на которые делился Новгород), но потерпел неудачу. Потому что у «меньших» тоже была неплохо организована разведка. «Уведавше», они «погнаша по нем, и хотеша на двор его», то есть собирались разорить его имущество (мера наказания, предусмотренная древнерусским законодательством за совершение некоторых тяжких преступлений). Анания, пожалев Михалку и не ведая, что тот метит на его место, тайно послал к нему одного из своих подручных – Якуна, чтобы предупредить. Так забурлил котлом Великий Новгород, заметались по нему толпы звенящих оружием людей, помчались в разных направлениях гонцы, засуетились разведчики и лазутчики. Князь, разумеется, не был в неведении о происходящем. Он послал в город для переговоров (и уточнения ситуации) некоего Бориса, о котором местный летописец не сказал, к сожалению, больше ничего.

Дважды пришлось Александру умерять свои излишне суровые требования, прежде чем «меньшие» распустили свой «полк».

Трёхдневный мятеж 1255 года имел достаточно отчётливую антимонгольскую окраску. Новгород, верно, предчувствовал, что за мирные отношения с Востоком придётся дорого платить. И не желал сдаваться без борьбы, хотя и считал, что князь здесь тоже не «без греха». Первые татаро-монгольские «численники» (переписчики для сбора подати) побывали на Руси ещё в 1253 году, но вынуждены были вернуться несолоно хлебавши. Однако в 1257 году они «испустошиша всю землю Суждальскую и Рязанскую и Муромьскую». Тогда же и на северо-запад «приде весть из Руси зла, яко хотят Татарове Тамгы и десетины на Новегороде». На этот раз непокорным удалось склонить на свою сторону и повзрослевшего князя Василия Александровича. А посадник Михалка Степанович был убит. Когда в Новгороде появились посланцы монгольского хана в сопровождении великокняжеских мужей, Василий, «послушав злых советник новгородцев, и безчествоваша численники». Те с «гневом великим» вернулись в Владимир к Александру и вынудили его вновь идти усмирять мятежный город. Василий, услышав о приближении отца с «низовскими» полками, бежал в Псков. Но Александр достал его и там, выгнал и «послал в Низ». Под конвоем, надо думать. А затем по княжескому приказу его контрразведка занялась теми, «кто Василья на зло повёл». Эту злоумышленную «дружину» постигло страшное наказание: «овому носа урезаша», а иному «очи выимаша». Что, впрочем, не вызвало возмущения у летописца – князь был в своём праве...

Однако добиться цели татаро-монголам и на этот раз не удалось. Когда «послы» начали «просити» дани («десятины, тамгы»), не покушаясь уже, видимо, на перепись, новгородцы ограничились тем, что «даша дары цесареви» (хану) и отпустили послов «с миром». Александр, столь жестоко расправившийся с советниками сына, тут почему-то умыл руки. Думаю, у него просто не было желания всерьёз ссориться со своим народом, о настроениях которого не нужно было спрашивать у осведомителей. Ему важно было сохранить в Сарае и Каракоруме репутацию абсолютно надёжного союзника-вассала, но ещё важнее – не потерять доверие русских людей. Это и определило, по-видимому, неровность политической поступи Александра – то очень решительной, то осторожной. Демонстрируя послам безмерность своих усилий в выполнении воли монгольского «цесаря», он в то же время, вероятно не без удовлетворения, показывал им мощь народного отпора, не вытравленную из сознания решимость постоять за себя и Отечество. Но, трезво оценивая обстановку, соотнося возможности далеко не единой Руси и лоскутной, но необъятной восточной империи, князь не переходил роковую черту. И в 1259 году, уступая непрекращавшемуся дипломатическому давлению монголов, принудил-таки Новгород к повиновению.

На этот раз он прибег к хитрости. Один из уехавших с ним в Владимир влиятельных новгородцев по имени Михайло Пинещинич вернулся «из Низу со лживым посольствомь, река тако (сказав так. – Авт.) «Аще не иметеся по число (то есть не согласитесь на перепись. – Авт.), то уже полкы на Низовьской земли». В. В. Каргалов думает, что сторонник Александра смущал земляков великокняжескими войсками, потому что-де татаро-монгольских на Руси в это время давно не было. Но ведь речь идёт об обмане[20]20
  Сравните, например, вариант речи Михаила Пинещинича у Татищева: «Аще не иметеся по число хану, то и уже скоро придаёт рать татарская на Низовьскую землю и всем горе будет».


[Закрыть]. Который, впрочем, стал ясен жителям столицы Северо-Западной Руси далеко не сразу. Первой их реакцией на пришедшую из Владимира дезинформацию было смятение, испуг. Им ведь ещё не приходилось видеть под своими стенами кочевой орды. И новгородцы согласились на перепись. Но когда «оканьныи» (окаянные) монгольские послы Беркай и Касачик с многочисленным штатом и даже с жёнами прибыли в город и начались всяческие поборы в их пользу, новгородцы опамятовались. Произошёл «мятеж велик», «супор» (противостояние), люди «издвоишася»: «кто доброй» (по оценке летописца, это была «чернь») – встал «за Святую Софею», а прочие (бояре) выражали готовность покориться. Страсти достигли такого накала, что «оканьныи» не на шутку перепугались и кинулись к Александру на Городище с требованием дать «сторожи» («ать не избьють нас»). Но князь не дал им своих людей, а велел «стеречи их сыну посадничю и всем детям боярьским по ночем». (Заодно мы хотя бы кратко познакомились с организацией спецслужбы или какой-то её части в Новгороде: начальник – сын посадника, социальный состав – дети боярские. Хотя это, конечно, только «офицеры»). Может быть, это решение Александра было и своеобразной местью наглым послам (ведь дрожавшим от страха степным вельможам, наверное, каждый новгородец казался тогда разбойником), однако переписи уже ничто не помешало.

1262. ГОД НАДЕЖДЫ?

Прошло всего несколько лет после татаро-монгольской переписи, и поднялась Русь. Не Новгородская, а иссечённая Батыем Северо-Восточная. Восстало Великое княжение Владимирское. Летописец говорит: «...Бысть вечье (вече, – Авт.) на бесермен по всем градом Русским». То были Суздаль, Ростов, Ярославль, Переяславль и сама столица – Владимир. Вече в этих городах, в отличие от Новгорода, созывалось очень редко, только в пору сильнейших общественных потрясений. И вот такой момент наступил. Горожане восстали против исламских откупщиков ханской дани («бесермен»), которых возглавлял приехавший от «цесаря» Кутлубия (Хубилая) Титяк. Откупщики «велику пагубу людям твориша», беззастенчиво набивая сумы, закабаляя неимущих ссудами или уводя их в рабство. И решения вечевых собраний всюду были одинаковыми. «Бесермен», их охрану и прислужников начали гнать и бить («и побиша татар везде, не терпяще насилия от них»), В Ярославле народ расправился при этом и с монахом-вероотступником Зосимой, который стал «бесерменин зол вельми», превратился в ревностного приспешника Титяка и «творил великую досаду» соотечественникам: «...Тогда и сего беззаконного Зосиму убиша», и его валявшееся неубранным тело было съедено «псом и вороном».

Всё сказанное не имеет как будто бы отношения к интересующим нас сюжетам. Но я на сей раз готов поддержать М. М. Сокольского, писавшего в «Заговоре Средневековья»: «Это, безусловно, был не случайный взрыв негодования, а зрело обдуманное, точно согласованное, тщательно подготовленное выступление...» Степень обдуманности и тщательности проверить трудно, но синхронность выступлений бросается в глаза. Само собою, спонтанно такое произойти не могло, особенно при угасшей уже вечевой традиции. Значит, между инициативной частью жителей разных городов был сговор. И кстати, вряд ли обошлось без огласки.

М. М. Сокольский утверждает, что выступление народа застигло врасплох «монгольскую администрацию» на Руси. Это вполне вероятно. Чего, однако, никак нельзя предположить относительно «официальных русских агентов» этой администрации и «всей великокняжеской партии». Если бы Александр Ярославич и его ближайшее окружение являлись осведомителями татаро-монголов, как жаждет доказать М. М. Сокольский, то и великий баскак владимирский, глава ордынских чиновников и военных, и уполномоченные Каракорума, и всё вообще восточное «землячество» во Владимире и ближайших к нему центрах были бы оповещены. (И либо сами приняли бы какие-то меры, либо послали гонца в Сарай).

Спецслужбы великого князя могли не заметить происходящего, лишь зажмурив глаза и заткнув уши. И если Александр и его люди молчали (что вытекает из самого факта успешных выступлений горожан), то, конечно, не по неведению. К сожалению, летописцы, рассказывая о событиях 1262 года, словно сговорились молчать о позиции и действиях Александра Невского. Его словно и нет в это время на Руси. В связи с чем М. М. Сокольский, ничтоже сумняшеся, поспешил объявить, что князь, застигнутый восстанием в Переяславле, успел бежать в Орду. «Помчался» спасаться от народного гнева. Хотя по летописям Александр Ярославич покинул Русь какое-то время спустя после изгнания и избиения «бесермен», может быть, уже в следующем, 1263 году.

Подлинную роль великого князя во всём происходящем можно восстановить лишь в самом общем виде, пользуясь известиями о ходе восстания. Если Александр и его служба безопасности, отлично всё зная, предпочли сделать вид, будто ослепли и оглохли, значит, были заодно с поднявшимся народом, если не сказать больше. А больше сказать можно, если представить себе истоки события так, как они изложены, например, в Никоновской летописи и у Татищева. Здесь говорится не о вече, а о «совете», который «бысть на татаровей по всем градом русским». Причём совещались не горожане, а «властители», посаженные Батыем и его наследниками, в дальнейшем именуемые князьями: «Князи рустии, согласившеся меж собою, изгнаша татар из градов своих...» В существе своём это известие, видимо, вторично и пытается задним числом оспорить инициативу народа в сопротивлении завоевателям. Но вместе с тем в нём содержится и достоверная информация о позиции каких-то – или даже большинства – северо-восточных князей. Хорошая организованность народного движения была бы труднодостижима без участия «аппарата» княжеских дворов, на одних вечевых импровизациях. А то, что князья предпочли укрыться за широкими спинами бунтующих горожан, тоже легко объяснимо. Спрос-то в ханских ставках был с них...

Если же князья Центральной Руси действительно негласно участвовали в восстании 1262 года, то Александр не просто знал о готовящемся выступлении, но, по крайней мере, поддерживал его. Не в том ли лежит причина молчания летописцев, не желавших (или не рискнувших) «подставить» великого князя? И, конечно, большой заслугой как самого Александра, так и его тайной службы явилась эффективная завеса его планов от баскаков и прочих ханских чиновников и соглядатаев, которые ведь жили тут же, под боком, ездили по тем же улицам, выглядывали почти в те же окошки. Как удалось всё это (и, вероятно, не только это) советникам и секретным агентам великого князя – неизвестно. Но то, что без них тут не обошлось, подсказывает логика развития событий.

Сейчас, разумеется, можно только гадать, чем был 1262 год для Александра Невского. Продолжением ли психологически изнурительного лавирования между праведным возмущением своего народа и испепеляющим гневом восточных властелинов? Или возвращением надежд 40-х годов на более жёсткий курс в отношениях с Сараем и Каракорумом, но с опорой не на Запад, а лишь на национальные русские силы? Не являлось ли восстание 1262 года спланированной пробой (или смотром) сил Северо-Восточной Руси (а в Новгороде и Пскове князь уже мог быть уверен)?..

Вряд ли Александр Ярославич безусловно считал тяжкую зависимость Русской земли от Великой степи вечной или даже хотя бы перекрывающей по длительности его собственную жизнь. Его натура неукротимого бойца не могла примириться с такой перспективой. В мечтах своих Александр Ярославич, наверное, видел Русь снова такой же могучей и несокрушимой, неприступной для врага на западе и востоке, севере и юге, какой она была при его дяде, великом князе владимирском Всеволоде Юрьевиче Большое Гнездо. Он едва переступил сорокалетний рубеж и, может быть, лелеял в душе надежду лично свершить тот путь, на преодоление которого, как оказалось, понадобились многие жизни его близких и далёких потомков, – путь Ивана Калиты, Дмитрия Донского, Ивана III. И в 1263 году он поехал в Орду, как мне кажется, не только затем, чтобы золотой ценой даров и сладкозвучными речами затушить пламя ханского гнева. Не только затем, чтобы убедить хана Берке в нецелесообразности его намерения – набора русских людей для службы в татаро-монгольском войске. Александр ехал и на разведку: каковы нынешние возможности и настроения импульсивных «кибиточных политиков»?

Долгое пребывание великого князя в Орде закончилось так же трагично, как и долгое задержание в Каракоруме его отца, Ярослава Всеволодовича. Александр Ярославич умер на обратном пути, едва добравшись до русских границ. Но была ли смерть Александра Невского насильственной, то есть настигла ли его месть монголов (или, как думал Л. Н. Гумилёв, ухитрились подсыпать яду агенты Ливонского ордена, искатели своего интереса в ханских столицах), сказать невозможно...

...Не о времени и деяниях Александра Невского писалось «Слово о погибели Русской земли». Но именно это «Слово...» вставляли книжники перед «Повестью о житии и храбрости благоверного великого князя Александра». Стало быть, время Александра понимали они как время после погибели. Это время осталось в исторической памяти народа яркой вспышкой, осветившей и освятившей все грядущие свершения. И если в документированной биографии Александра Невского много неведомого и спорного (даже дата рождения не вполне определена: 1219, 1220, 1221...), то в житийной – всё ясно. «Повесть...» рассказывает о разгроме сильных врагов на Западе и о замирении на Востоке и предрекает возрождение Великой Руси.

С тех пор и до наших дней Александр Невский остаётся духовным знаменем во всех битвах за Русь. И если при жизни самого Александра на выручку своим поспешали лишь святые князья-мученики Борис и Глеб (именно они явились, как мы помним, и дозорному новгородского полководца – Пелгусию перед Невской битвой), то теперь вот уже семь столетий святым защитником земли Русской почитается святой князь-воин, князь-победитель Александр Ярославич Невский.