Текст книги "Разведка была всегда..."

Автор книги: Виталий Шеремет

Соавторы: Владимир Плугин,Андрей Богданов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Вот так. Игры с церемониалами, коленопреклонениями и подобострастным шёпотом салонных кавалеров для «Елизаветы Второй» заканчивались. Теперь начиналась охота. За ней. Охота, в которой все средства были объявлены дозволенными. Но красавица, однажды ослеплённая призрачным блеском несбыточной мечты, не желала думать о таких неприятных вещах. «Вы оглашаете в газетах невероятные вещи, чтобы обратить на себя внимание всей Европы, – взывал к её рассудку верный и поумневший Филипп-Фердинанд, – а жизненные интересы более всего велят вам сидеть тихо, как никогда, и не выставлять своих друзей на неминуемую гибель.

Вы... заставляете государства, которые могли бы помочь Вам в небольшом деле, свидетельствовать против Вас. Возвращайтесь в Оберштейн и забудьте навсегда о Персии, Пугачёве и тому подобных глупостях!» Увы, «великая княжна» его не слышала. Она уже покинула Рагузу к вящему удовольствию сената, которое увеличилось бы ещё более, если бы он узнал о грозившей городу бомбардировке. При ней оставались теперь, кроме слуг, только Доманский, Чарномский и бывшие иезуиты Ваисович и ксёндз Ханецкий, взявший на себя функции секретаря, казначея, мажордома и т. п. Путь «Елизаветы Второй» лежал, естественно, не на берега Босфора, а в вечный город – Рим. Английский посланник в Неаполе сэр Уильям Гамильтон выхлопотал ей паспорт. В конце ноября по старому стилю карета «великой княжны» появилась на набережных Тибра и остановилась у дома Джоранни.

Что же привело неутомимую соискательницу российской короны снова под небо Италии? Её интересовал Ватикан. Она сделала попытку проложить себе путь к трону с помощью папской курии. Впрочем, первое время «Елизавета» вела себя тише воды, ниже травы. Выезжала в карете с опущенными занавесками, никого не принимала. Но это только разжигало любопытство экспансивных итальянцев. Даже полиция не могла сказать о ней ничего определённого и полагала, что неизвестная дама – жена одного из двух шляхтичей и сестра другого. Может быть, её супруг вон тот, что разгуливает по Риму в национальном наряде и гипнотизирует публику громадными усищами и саблей без защитной дужки? (Это был Чарномский, называвший, впрочем, себя Линовским, тогда как Доманский стал Станишевским). Публика склонялась к тому, что приезжая незнакомка, скорее всего, авантюристка, то есть попала именно в точку, но не могла, конечно, догадываться, какого масштаба авантюра замышлялась за плотно прикрытыми воротами дома Джоранни. Занавес над тайной вскоре приоткрыла сама «Елизавета», ибо...

Ну, подумайте сами, уважаемые читатели, сколько времени может молодая красивая женщина, знающая, что ею интересуются, соблюдать инкогнито? Конечно, не больше недели, если при этом принять во внимание, что она всерьёз собралась надолго «залечь на дно», дабы сбить со следа возможных недоброжелателей и даже преследователей (молчание Орлова и Панина ничего хорошего не сулило). Через неделю Ханецкий, успевший кое с кем познакомиться, шепнул по секрету самым надёжным и неболтливым, что это-де русская княжна. Жители вечного города были удовлетворены. Тем более что для разнообразия вновь откуда-то выплыла княжна Волдомира, а рядом с ней появилась совсем свеженькая Елизавета Радзивилл, сестра пане Коханку. Впрочем, некий монсеньор Ласкарис, а вслед за ним принц Оранский уверяли, что это дочь турецкого султана. А может, и не дочь. Сама же «великая княжна» на всякий случай просила у сэра Уильяма Гамильтона паспорт на имя госпожи Вальмонд из Ганновера. Ну, да все эти штуки читателям, наверное, уже надоели.

Представившись римлянам, «Елизавета» развернула привычную для неё энергичную и разностороннюю, хотя в то же время несколько хаотичную и импульсивную, деятельность. По-видимому, она собиралась подключить каким-то образом к своей охоте за троном английскую дипломатию, потому что выпрашивала у Гамильтона рекомендательные письма к британским посланникам в Стамбуле и Вене. Были у неё намерения связаться и с польским и прусским дворами. Но особый её интерес возбуждал на этот раз кардинал Альбани, декан папской курии и наиболее вероятный кандидат на вакантный в эту пору престол главы Католической церкви. В первый день нового 1775 года (по новому стилю) Ханецкий, оправдывая славу бывшего иезуита, выследил его эминенцию и вручил ему послание своей госпожи, в котором она ходатайствовала о тайной аудиенции. Альбани отослал Ханецкого к своему секретарю аббату Роккатани. Тот объяснил ксёндзу, что пожелания, выраженные в послании, нереальны. Пусть приславшая Ханецкого особа запечатлеет их на бумаге. Это не устраивало уже «Елизавету». Через два дня Ханецкий изловил аббата в одном из домов и принудил его сесть в карету «Её высочества» и ехать на Марсово поле, в палаты Джоранни.

Здесь Роккатани ожидал «царский» приём, чем-то напоминавший приёмы, которые ещё совсем недавно устраивал Пугачёв. Да понятно чем. Вот этой самой подчёркнутой, декоративной царственностью, забота о которой, впрочем, понятна у мужика в мужицком же окружении, но несколько удивляет, когда речь идёт о даме, потёршейся как-никак в свете. В одной из передних комнат аббата встретила группа «придворных», чьи личности и настоящие профессии остались неизвестными, потому что они исчезли, как только минула надобность. Кабинет властительницы был залит ярким светом светильников, в котором всеми цветами спектра переливались небрежно разбросанные там и сям драгоценности. «Елизавета Вторая» в амазонке сидела у стола, целиком погруженная в писание какого-то важного письма или документа. Ей предстояли Ханецкий и «Станишевский». Увидев аббата, она сделала знак рукой, и «приближённые» вышли. Тогда «великая княжна» начала свою первую атаку на новом для неё фронте. Она наговорила Роккатани кучу приятных вещей как представителю того общественного слоя, который нельзя не уважать за его честные седины и постоянные кропотливые и благодатные труды. Она поговорила и о Фридрихе Великом, и о разделе Польши, и об иезуитах. Она приоткрыла аббату завесу над своей тайной. Ей очень нужен кардинал. Она нуждается в его совете. Вообще-то у неё намерение остаться в Риме до тех пор, пока его не выберут Папой (в чём не может быть сомнения), но здоровье не позволяет говорить об этом уверенно. Тут неизвестно зачем появился «Станишевский» и стал произносить вольтерьянские речи. «Елизавета» вспыхнула, отчитала его за легкомысленное отношение к религии и выгнала... Роккатани вышел очарованный и озадаченный одновременно. «Нельзя отрицать, – писал он в Варшаву королевскому советнику Гижиотти, – что это женщина большого ума, и если и выдаёт себя за другую, то умеет великолепно принять её вид. Интересно, что будет дальше!»

Дальше банк Беллони отказал будущей повелительнице громадной империи в ничем не гарантированном кредите. Это, конечно, говорило не в её пользу. Но тут (чего не бывает на свете!) некий отец Ландай, в молодости служивший в русской гвардии, увидев претендентку на престол, неожиданно признал в ней супругу герцога Ольденбургского, троюродного брата Петра III. Акции «Елизаветы» снова поднялись в цене. А она продолжала активную наступательную игру, обволакивая Роккатани женским обаянием и рассказывая ему всё новые сказки, помогавшие ей самой отвлекаться от обострившейся болезни лёгких. Теперь она собиралась в гости к польскому королю, откуда с почётным конвоем шляхтичей отправится к султану. Пройдёт каких-нибудь полгода, и Польша благодаря её усилиям объединится и снова расцветёт. В Персии её ждёт 60-тысячная армия. О деньгах и говорить нечего. (Право, она словно действительно находилась в родстве с Пугачёвым. Тот сочинял ничуть не хуже и примерно в таком же стиле). «А что княжна думает о Панине и братьях Орловых?» – спросил прослышавший о чём-то аббат. «Панин – человек заслуженный, – отвечала «Елизавета», – но слишком ревностный служака». Она на него не рассчитывает. Орловы же – выходцы из черни, невежи и мужланы по манерам, покровительствовать им было бы неприлично. Впрочем, она приказала на всякий случай графу Алексею прибыть с флотом из Архипелага в Ливорно. Но её ближайшие планы – приехать в Киев, а оттуда в сопровождении шести тысяч гусар – в Варшаву. Вот только опасается, как бы конфедераты, сторонники Потоцкого и Радзивилла, не убили её за намерения помогать королю Станиславу-Августу. «Елизавета» вручила Роккатани письмо для его эминенции, позволив предварительно прочесть его. Она соблазняла претендента на папский престол не только возрождённой при её помощи мощной католической Польшей, но и обращённой в латинство необъятной Россией. «Клянусь слезами, страданиями стольких стенающих народов, что мы не будем препятствовать избавлению душ, которые черпают счастье в душе Вашей эминенции». Она знала, что обещать.

Голубая мечта Рима со времён галицкого князя Романа Мстиславича и Александра Невского – да нет, ещё раньше! – уничтожение крупнейшего оплота «схизмы» в Европе, распространение власти наместника святого Петра не только до восточных границ Европы, но и до берегов Великого азиатского океана!.. Наживка была слишком вкусна, чтобы не соблазниться хоть на минуту. «Кардинал уже в силу своего положения не может холодно принять трудов княжны, направленных к благу Римской церкви, – отвечал очарованный Альбани, – Если бы без тени сомнений справедливость была на Вашей стороне, он желает, чтобы Провидение встало над её шагами и доставило Вам верные средства для осуществления всех прекрасных замыслов». Но вот если бы без тени сомнений... А их-то как раз было больше чем достаточно. Альбани колебался, не зная, на что решиться. Возможно, это неустойчивое равновесие сохранялось бы ещё долго, если бы его неосторожно не нарушила сама «великая княжна», попытавшаяся заручиться поддержкой ещё одного важного духовного лица – польского резидента в Ватикане маркиза д’Античи. «Елизавета» добилась аудиенции в храме Санта Марии дельи Анджели.

Лучше бы она этого не делала. Д’Античи отдал должное её красоте, обаянию, уму и прочим достоинствам. Однако, услышав, что перед ним дочь императрицы Елизаветы и казацкого гетмана Разумовского, что она воспитывалась в Париже и на принадлежавшие ей там несметные богатства поддерживала пугачёвское восстание в России и т. д., как-то заскучал. «Делая вид, что я ей верю и считаю именно той, за которую она себя выдаёт, – сообщал он в Варшаву, – я отговаривал её, при этом разъясняя ей всё несовершенство и невозможность исполнения её ирреальных замыслов, которые она себе строила, и дал ей совет скрыть тайну, а самой удалиться в уединённое место». «Елизавета» попыталась поправить дело письменными бомбардировками. Она бестрепетно призналась, что после свидания в церкви никак не может прийти в себя – столько благородства, ума и добродетели позаимствовала она у его светлости. Ей лично ничего не нужно. Но она не может допустить ратификации позорного Кучук-Кайнарджийского мира. Если это произойдёт, она накажет султана с помощью персидских войск. Она не может примириться со смутой в Польше. Она в состоянии и субсидировать войну против её раздела персидскими деньгами. Она поднимет русский народ на подмогу полякам. Д’Античи повторил свой совет, с тревогой думая, что «Елизавете», видимо, приглянулся его кошелёк. Придя к такому выводу, он стойко отбил все наскоки очаровательного противника. Его позиция положила конец и колебаниям Альбани. «Великая княжна» в который раз оказалась без влиятельных союзников и, что было не менее прискорбно, без денег. Но в тот момент, когда она была близка к отчаянию, в ворота дома Джоранни постучала рука фортуны. Фортуна имела чин майора русской службы и по паспорту называлась Иваном (Яном) Кристенеком (Крестенеком, Христенеком). Это был генеральс-адъютант графа Алексея Григорьевича Орлова.

Получив жёсткий приказ Екатерины изловить «авантурьеру» любыми способами, даже с разрешением немного пострелять из пушек, Алехан энергично принялся воплощать его в жизнь. Прежде всего самозванку надо было найти. Дама с Пароса, как выяснилось, ничего общего с ней не имела. Посланный на фрегате в Архипелаг подполковник Марк Иванович Войнович донёс, что это была купеческая жена из Константинополя, которая сбывала султаншам французскую косметику, бижутерию и тому подобные мелочи. Что баба эта вздорная и заносчивая, повсюду сующая свой нос и пытающаяся всех запугать, заявляя, что она-де в переписке со всеми европейскими державами (дура, одним словом). Что она действительно прислана (турками?) для «обольщения» и «подкупа» Орлова, дабы он «неверным зделался» её императорскому величеству. Что она уже потратила кучу денег под будущие дивиденды с русского командующего и теперь в отчаянье собралась было в Италию, но Марк Иванович, выполняя данную ему инструкцию, отговорил. (И прекрасно, размышлял Алехан, не заниматься же в самом деле ещё и таким анекдотом. Вольно иностранцам прикидывать, за сколько можно его купить.

А он под флагом апостола Андрея – не наёмник и России не за мзду служит).

Для разведывания же о настоящей авантурьере пришлось нарядить специального агента, человека надёжного и много раз проверенного. Но вот незадача: минуло уже больше двух месяцев, а он словно в воду канул. То ли погиб, то ли где-то схвачен. Алехан, конечно, не ждал в бездействии. Он бросил в бой ещё двух агентов – русского офицера и славянина из венецианских подданных. Оба действовали вслепую. Им поручено было узнать, где сейчас пребывает старая знакомая их достойного начальника. (Офицеру при этом была дана для прикрытия формальная отставка, чтобы при случае он мог наняться волонтёром на службу к самозванке или к Радзивиллу). А тут как раз вернулся из Черногории один майор, на два дня останавливавшийся в Рагузе. Он сообщил, что видел там Радзивилла, что «великая княжна» при нём и ей воздают всяческую честь, к чему и его склоняли. Но он «поопасся итить к Злодейке, сказав при том, что ета женщина плутовка и обманщица». Итак, цель была наконец обнаружена. Сообщая об этом императрице 23 декабря 1774 года, Алехан начал готовить корабли к походу, «чтоб таковую злодейку постараться всячески достать» обманом или силой. Он ещё не был уверен, что здоровье позволит ему самому возглавить «группу захвата». Однако вновь полученные сведения сделали поход ненужным. Отозвался один из агентов, фигурирующий в донесениях Орлова императрице под именем «офицера». Оказывается, знакомая его сиятельства уже покинула Рагузу и след её чуть не затерялся. Сначала ему сказали, что она уехала вместе с Радзивиллом в Венецию, но, прибыв туда, он нашёл одного Пане Коханку. Что же касается дамы, то, по его сведениям, она отправилась в Неаполь. Едва Алехан начал выстраивать план новой операции, как на другой день пришло письмо из Неаполя от сэра Уильяма Гамильтона. Английский посланник любезно уведомлял высокого представителя дружественной державы, что одна молодая особа просила у него паспорт в Рим, а из Рима прислала ему письмо, в котором называет себя русской принцессой. Оно, несомненно, заинтересует его сиятельство.

Этот документ был вполне типичным продуктом эпистолярного жанра канцелярии «Елизаветы Второй». Там можно было прочесть и о Сибири, и о Персии, и о Разумовском, и о 7000 цехинов (милорд, разумеется, не откажет ей в такой пустяковой сумме?), и о «господине Пугачёве», который, надо признать, вовсе ей не брат, а настоящий донской казак, который приехал когда-то в Петербург вместе с Разумовским, был замечен Елизаветой Петровной, должен был стать пажом, но уехал в Берлин, где получил великолепное воспитание, и вернулся в Россию, чтобы путём восстания вырвать её из мрака бедности и невежества. «Моя партия очень сильна в этой стране, – писала «великая княжна». – Господин Пугачёв снискал уважение, он хороший генерал и математик, владеет большими познаниями, основательно знает военную тактику, имеет талант объединять людей, владеет народным языком...» Претендентка никак не могла попасть в ногу со временем и постоянно опаздывала...

Самое главное, что почерпнул из письма Алехан, было несомненное наличие у его «знакомой» холерического темперамента и неизбывной тяги к перемене мест. Становилось совершенно ясно, что в Риме она не задержится и упорхнёт в поисках приключений в Стамбул, в Вену, в Берлин, в Варшаву, да мало ли куда ещё. Гоняйся потом за ней по всей Европе, а то и Азии. Нет, её нужно брать без промедления. Хотя это, конечно, легче сказать, чем сделать. «...Министру аглицкому я отвечал, —доносил Орлов Екатерине 5 января (по ст. ст.) 1775 года, – что ето надобно быть самой сумасбродной и безумной женщине, однако ж при том дал ему знать моё любопытство, чтоб я желал видеть её, а при том просил ево, чтоб присоветовал он ехать ей ко мне». Британскому консулу в Ливорно сэру Джону Дику, кавалеру русских орденов, Алехан уже просто приказал писать к верным людям, которых он «в Риме знает, чтоб и оне советовали ей приехать сюда, где она от» него «всякой помощи надеятся может». Главная же роль отводилась «нарошному» Кристенеку, с крайней поспешностью откомандированному в Рим (в том самый день, как Орлов получил почту от Гамильтона). Генеральс-адъютант получил инструкцию: «...об ней в точности наведаться и стараться познакомиться с нею; при том, чтоб он обещал, что она во всём на» Алексея Григорьевича «может положиться, и буде уговорит, чтоб привёз её» к нему «с собою». Алехан, естественно, не был уверен, что авантурьеру удастся «достать», но он надеялся «по последней мере сведому быть о её пребываньи».

Объясняя поведение Орлова во всей этой истории, профессор Лунинский, автор одной из монографий о «княжне Таракановой», склонен был приписывать ему тонкий и коварный расчёт с двойной бухгалтерией: «граф Алексей натянул две тетивы на одном луке, устраивая выступление против царицы и вместе с этим возможность получить себе милости и почести в знак благодарности».

Я с этим совершенно не согласен. Алехан по природе своей вовсе не был безоглядным авантюристом. Он мог рискнуть головой, затеять головоломное по трудности предприятие с самыми высокими ставками и при победе, и тем более при поражении. Но он готовил такие предприятия со всей возможной тщательностью, а не на авось. Он мог в случае необходимости бросить на стол последний козырь. Но он никогда не играл против России и хорошо знал цену всяким заморским посулам. Он вообще не очень жаловал иностранцев. Жизненный опыт показывал ему, что большинство из них глядело на Россию и русских с презрением и одновременно с алчным блеском в глазах. Таких людей он при первой возможности от себя гнал. А чтобы начинать с их помощью делать новую карьеру – надо было лишиться последнего ума. То, что иностранные министры пытались его подкупить и склонить к измене, не свидетельствовало об их мудрости. Да и окажись он таков, как они предполагали, как мог бы он рассчитывать, что по его желанию весь флот взбунтуется и изменит присяге, данной Екатерине? Ведь его бы, скорее всего, скрутили и в клетке привезли в Петербург как государственного злодея. А что бы сталось с братьями? А с родным домом, с обширными имениями, громадными богатствами?..

Алехан тяжело переживал падение брата Григория. Только захлестнувшими его эмоциями можно объяснить отчаянную демонстрацию, которую он предпринял в Вене, когда решился публично приоткрыть завесу над обстоятельствами смерти Петра III. По счастью, он скоро понял, что сыграл слишком рискованно и что сумма проигрыша будет зависеть от его дальнейших действий. Усердие Алехана удвоилось, но не раздвоилось. Он спасал будущее своё и своих братьев...

Иван Кристенек не сразу добился своей цели. Сначала, увидев у дверей своего дома незнакомца, отрекомендовавшегося отставным российским флотским поручиком, «Елизавета» испугалась. Она отправилась в собор Святого Петра и просила Роккатани передать кардиналу Альбани её настоятельную просьбу – узнать через полицию и иные учреждения, что это за личность в штатском с военной выправкой крутится каждый день на Марсовом поле поблизости от её дома. Аббат уклонился. Между тем за Кристенека начала ходатайствовать в очередной раз подстерёгшая «Елизавету» нужда. При её образе жизни удивляться тут было нечему. Давать ей взаймы никто не желал. Более того, подлые кредиторы однажды даже остановили карету столь высокой особы, требуя оплаты долгов. Ханецкий предпочёл на сей раз позу стороннего наблюдателя. И разгневанная «великая княжна» выгнала его. Впрочем, ксёндз Глембоцкий считал, что Ханецкий принял в это время более доходную должность, также имевшую отношение к его покровительнице. Он стал агентом Орлова. «Здесь ходит слух, исходящий от самих москалей, что он должен получить 1000 шкудов от Орлова за измену; я думаю, это ещё немного за такое слишком уж гадкое дело...»

Помогал Ханецкий Орлову или нет, но у «Елизаветы» уже не было выбора. Друзья по-прежнему встречали её приветливыми улыбками. Но это было всё, что она могла от них получить. Аббат Роккатани выслушивал её очередные фантазии (например, о намерении послать курьеров в Берлин и Стамбул, а самой в наряде капуцина пробраться в Москву) как сцены из третьего акта надоевшей пьесы и терпеливо ожидал конца. Короче, когда Кристенек в ответ на предложение объяснить в письменном виде, что, собственно, ему угодно, вручил записку с уведомлением, что он прислан от его сиятельства графа Алексея Григорьевича Орлова и что он может передать ей содержание письма, только что полученного из Пизы (но для этого необходима личная встреча), – ворота дома Джоранни распахнулись. Это было в самом конце января по новому стилю. Встреча прошла в обстановке взаимопонимания. Адъютант Орлова спросил, действительно ли известный пакет, полученный его сиятельством, прислан от её высочества. «Елизавета» подтвердила. Тогда Кристенек сказал, что его сиятельство очень хотел бы увидеться с её высочеством, но не знает, где и как это сделать. Тут он, вероятно, весьма выразительно посмотрел на собеседницу, а может быть, и добавил: желание-де графа так велико, что он даже не желает принимать во внимание, будет ли эта негоция соответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России. «Елизавета» отвечала, что это совсем нетрудно. Встретиться можно бы, например, в Пизе, где граф находится на лечении. Впрочем, не исключено, что это Кристенек со свойственной ему пронырливостью сумел внушить «последней из дома Романовых» наиболее удобное для замыслов Орлова место встречи упоминанием о болезни своего обожаемого начальника, препятствующей ему совершать даже не очень далёкие вояжи.

Кристенек вообще быстро очаровал «великую княжну» и прослыл у неё за человека «очень искреннего». Созданию такового впечатления, очевидно, в немалой степени способствовало то обстоятельство, что от расточаемой лукавым агентом, по выражению Лунинского, «музыки розовых слов шёл и запах денег». Так или иначе, «Елизавета», оговорив, что для путешествия ей необходимо 2 тысячи дукатов, решилась оставить наконец вечный город и двинуться навстречу ожидавшим её русским кораблям. Она была в прекрасном настроении, почти счастлива. Она говорила Роккатани о Провидении, постоянно покровительствовавшем ей, когда у неё самой опускались крылья. Она строила новые радужные планы, трогательно прощалась с друзьями, наговорив всем кучу любезностей. Друзья тоже были взволнованы и желали удачи. Правда, на просьбу вернуть ей копии документов, удостоверяющих её достоинство, и писем к различным высокопоставленным лицам Роккатани сокрушённо сказал, что всё это ради предосторожности сожжено. Тогда как на самом деле было припрятано. Но это мелочи. Будущая государыня не только не рассердилась, но даже подарила аббату золотую шкатулку, на дне которой лежала крохотная, с ноготь, камея с изображением ворона в золотой, украшенной рубинами оправе. Аббат символики не понял, но подарок принял.

С помощью банкира Орлова Дженкинса и Кристенека «Елизавета» расплатилась с немалыми долгами и заняла солидную сумму под векселя. Запах денег сменился звоном настоящих монет, в котором музыкально одарённая «великая княжна» без труда улавливала сладостные мелодии. Кристенек со своей стороны энергично ускорял подготовку к отъезду. Он отправил к Алехану нарочного курьера с извещением о скором приезде гостей и, вероятно, об обещании авантурьеры оказать графу протекцию за будущую услугу при римском или каком-нибудь ином дворе. Появление курьера показывает, что генеральс-адъютант действовал в Риме не в одиночку, что, впрочем, можно было предположить заранее. Орлов в донесении императрице уже после поимки «Елизаветы» отмечал, что в акции кроме Кристенека участвовали и другие агенты, среди которых назвал только Франца Вольфа. Но где и как были задействованы агенты – неизвестно.

11 февраля (по н. ст.) «царственная особа» торжественно, с многочисленной свитой покинула Рим. Кристенек «за три почты» от Пизы помчался вперёд, так сказать, герольдом. «Великую княжну» надлежало встретить как подобает. Точнее, встречать следовало графиню Силинскую (Зелинскую), по странности именовавшуюся также сестрой господина Пугачёва. Римское общество на досуге снова занялось личностью загадочной красавицы с непредсказуемым поведением. Ведь если она и вправду претендует на русский трон, то как же рискнула отправиться в резиденцию высшего представителя императрицы на Средиземном море, под его защиту? Орешек был расколот, скорее всего, дамской частью светской салонной публики, как и повсюду, гораздо более сообразительной, чем мужская. Было доказано (с помощью внутреннего убеждения), что знатная путешественница – бывшая любовница синьора Орлова, когда-то бросившая его ради синьора Радзивилла, а теперь решившая вернуться к прежнему поклоннику. Всё это было настолько очевидно, что вполне успокоило общее любопытство. Едва ли не один маркиз д’Античи имел на этот счёт особое мнение. Он полагал, что птичка полетела прямо в открытую клетку и что синьора Орлова-Чесменского следует поздравить с ловким стратегическим ходом...

15 (4) февраля графиня Силинская прибыла в Пизу и поселилась в нанятых Алеханом палатах Нерви. Обе стороны были радостно возбуждены, хотя и по разным причинам. «Елизавету Вторую» встречали с царскими почестями. Русские офицеры и генералы на улицах и в общественных местах держались перед ней так, словно уже присягнули. Всюду чувствовалась добротная режиссура его сиятельства. Сам Алехан ежедневно бывал с визитами, возил желанную гостью по достопримечательным местам. И конечно, разговоры, разговоры... «Елизавета» принялась в очередной раз пересказывать свою «легенду». «...Сказывала о себе, – доносил Орлов Екатерине несколько суконным языком, лишающим захватывающее повествование всякой поэтической прелести, – что она и воспитана в Перси[и], и там очень великую партию имеет... знакома очень между князьями имперскими, а особливо с триерским и с князем голштейн-лимбургским; была во Франции, говорила с министрами, дав мало о себе знать. Венский двор в подозрении] имеет, на шветской и пруской очень надеется; вся конфедерация ей очень известна и все начальники оной. Намерена была ехать отсель в Константинополь прямо к султану...» Алехан слушал с неподдельным интересом, пытаясь постичь, кто перед ним. Но собеседница, привычно скользя по поверхности, ревниво хранила тайну. «Я ж моего собственного заключения об ней прямо Вашему императорскому величеству донести ни как не могу, по тому что не мог узнать в точности, кто оная действительно», – признавался Алехан Екатерине. Он мог утешиться лишь тем, что прекрасная авантурьера, сидевшая перед ним, знала о нём не больше, хотя думала, что знает всё.

Но если внутренние очи собеседников испускали, так сказать, рентгеновские лучи в тщетной надежде проникнуть за непроницаемую защитную броню друг друга, то внешне картина была совершенно иной. Очаровательная шатенка привычно разыгрывала девицу императорских кровей, богатырь с Андреевской и Георгиевской кавалериями через плечо дебютировал в роли влюблённого пастушка. Правда, соревнование талантов происходило в неравных условиях. «Великая княжна» могла играть сколь угодно блистательно или, напротив, плохо. Зритель всё равно понимал, что пришёл в театр. Алехану же нужно было сыграть пастораль так, чтобы она выглядела правдивее самой жизни. Это было тем труднее, что действие развивалось в темпах, близких к сценическим. Всего за неделю пребывания «Елизаветы» в Пизе пылкий граф успел не только без памяти влюбиться, но и сделать формальное предложение, в подтверждение прежних обещаний, переданных с Кристенеком. «Она же ко мне казалась быть благосклонною, – объяснял Орлов Екатерине, – чево для и я старался казаться перед нею быть очень страстен; наконец я её уверил, что я бы с охотою женился на ней, и в доказательство хоть сего дня, чему она, обольстясь, более поверила». Да, оценивая игру Орлова по шахматной шкале, можно сказать, что он провёл атаку на одном дыхании, а завершающий ход заслуживал нескольких восклицательных знаков. Неужто действительно женился бы, если бы «Елизавета» не сочла, что он слишком уж торопит события? Лунинский в этом не сомневается. В самом деле, зная горячую, азартную натуру Алехана, натуру игрока отнюдь не только в шахматы, предположить такое легче лёгкого. Тем более что он сам подтвердил «серьёзность» своих намерений. «Признаюсь, всемилостивейшая государыня, что я оное исполнил бы, лишь только достичь бы до того, чтобы волю Вашего величества исполнить», – рассыпался перед Екатериной её «всепотданнейший раб». Но почему бы, с другой стороны, и не порисоваться безграничной преданностью, когда проверить её уже не представлялось возможным?

Впрочем, Орлову не удалось так просто уйти из-под венца. Литература сенсаций женила-таки его. Пальма первенства принадлежит Кастера. По его словам, к наивной и доверчивой княжне Таракановой, скромно и в большой нужде жившей в Риме, явился один из тех интриганов, которых так много в Италии, и представился ей под именем и в мундире офицера её нации. Если читатели думают, что речь каким-то образом идёт о Кристенеке, то они ошибаются. Это был неаполитанец Рибас. (На самом деле 25-летний Хосе де Рибас – на русской службе, в которой он состоял с 1772 г., Осип Михайлович – был испанцем или испанским греком. Есть сведения, что именно он был тот офицер, который выслеживал «Елизавету» в Рагузе и Венеции). Притворившись сначала, что его привело к принцессе только сострадание к её несчастиям, и предложив помощь, он объявил затем, что прислан от графа Орлова, который предлагает ей путём уже организованной им и готовой по первому сигналу вспыхнуть революции против тирании Екатерины вступить на трон своей матери. Простодушная княжна согласилась, и вскоре в Рим явился сам Орлов. Очень правдоподобно разыграв комедию вспыхнувшей страсти, этот варвар предложил неопытной девушке сочетаться священными узами брака. Она, на своё несчастье, согласилась, не ведая, что для этого человека нет на свете ничего святого, что хотя в его экстравагантнейших поступках порой не было ничего преступного, зато не было и такого преступления, которое он не мог бы совершить. Сделав вид, будто он хочет, чтобы церемония бракосочетания была произведена по православному ритуалу, Орлов расставил подчинённых ему разбойников, наряженных священниками и служителями закона. Так профанация соединилась с мошенничеством против слабой и слишком доверчивой Таракановой...