Текст книги "Разведка была всегда..."

Автор книги: Виталий Шеремет

Соавторы: Владимир Плугин,Андрей Богданов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Владимир Плугин
НЕВИДИМЫЙ ФРОНТ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО

Как ни странно, на первый взгляд, но о времени Александра Невского интересующего нас материала сохранилось гораздо меньше, чем о древнейшей эпохе в жизни средневековой Руси. Главная причина заключается в скудости летописания XIII века и минимальном количестве дополняющих его источников. Между тем можно не сомневаться, что работа разведки и контрразведки при этом выдающемся государственном деятеле и полководце, искусном дипломате и тонком политике была организована очень хорошо. Во всех редакциях его великолепного, яркого Жития подчёркивалось: «Мудрость же и остроумие дадеся ему от Бога яко Соломону». Оценивая же деяния Александра Ярославича, Житие на первый план выдвигает его военные подвиги: «Побежая везде, а не победим николиже». Действительно, удача сопутствовала князю в его военных предприятиях, гораздо более многочисленных, чем об этом известно большинству читателей.

А постоянство военной фортуны обеспечивается прежде всего хорошо поставленной разведкой...

«СТРАЖА МОРЬСКАЯ»

Начало самостоятельной государственной деятельности Александра Ярославича, как мы знаем, совпало с прямой агрессией Швеции и немецкого Тевтонского ордена против Новгородско-Псковской земли. Выступили захватчики почти одновременно, и есть все основания думать, что это не было случайным совпадением. Акция готовилась совместно и поспешно, дабы воспользоваться бедственным положением Руси, сложившимся в результате нашествия монголов, и тем обстоятельством, что у великого князя владимирского, скорее всего, не найдётся достаточно крупных воинских резервов для помощи далёкой окраине. Для того чтобы выяснить, так ли это на самом деле, была проведена дипломатическая разведка. Именно так я объясняю появление в Новгороде незадолго до шведского похода сладкоречивого Андреяша или Андриаша. Это был, по Житию Александра, «некто от Западных стран, иже нарицаются слуги Божия». Наслышавшись будто бы о молодом новгородском князе всяких чудес, он прибыл на берега Волхова «сего ради», чтобы самолично «видети дивныи възраст его». Вернувшись же «к своим», подтвердил, что, «прошед страны и языки, не видех таковаго в цесарех цесаря, ни в князех князя». Слова эти каким-то образом услышал «король части Римскыя от полунощныя страны» (то есть католический король северной державы) и, уязвлённый завистью, решил завоевать и пленить землю Александрову.

Историк И. П. Шаскольский, определив, что путешественник должен был принадлежать к ливонскому ордену Меченосцев, счёл вместе с тем, что «весь рассказ об Андреяше в целом недостоверен, является чисто литературным приукрашиванием Жития и возник довольно поздно». И попенял «многим авторам», пишущим об Александре Невском, за ссылки «на этот рассказ как на реальный факт».

Между тем о посольстве рыцаря Андреаса (само искажение имени говорит против его выдуманности; возможно, это был провинциальный магистр Тевтонского ордена в Ливонии в 1240—1242 годах. Андреас фон Вальвеа[18]18
  В 1237 году орден Меченосцев слился с Тевтонским орденом.


[Закрыть]) сообщает уже древнейшая редакция Жития. Так что считать данное событие апокрифом невозможно. Вымысел, а точнее самообман, заключался в другом: составитель Жития, видимо, был человеком весьма не искушённым в политике и дипломатии и потому принял медовые этикетные речи ливонского рыцаря за чистую монету. Между тем главной задачей Андреаса, дипломата и разведчика, судя по всему, очень опытного – «прошед страны и языки», – являлась, вероятно, оценка военных возможностей Великого Новгорода и его юного князя. К каким выводам он пришёл, мы не знаем. Но вслед за дипломатической разведкой Запад начал военное наступление.

Житие не сообщает, как восприняли визит ливонца князь Александр Ярославич и правительство вечевой республики. Однако известно, что их не застигли врасплох шведские корабли, появившиеся в Финском заливе в 1240 году. «Придоша свей в силе велице, и Мурмане (норвежцы), и Сумь, и Емь (основные финские племена) в кораблях множество много зело; свей с князем и с пискупы (епископы) своими; и сташа в Неве устье Ижеры, хотячи восприяти Ладогу, просто же реку и Новъгород и всю область Новгородьскую», – записал составитель «харатейного» (пергаментного) списка Новгородской первой летописи. И пояснил: «Приде бо весть в Новъгород, яко свей идуть к Ладоге».

А прислал весть (или передал лично) Александру Ярославину некто Пелгусий (или Пелгуй) – «муж старейшина в земли Ижерьской», как представляет его Житие. Этот Пелгусий (по-фински Пелконен) крестился, хотя его племя продолжало ещё оставаться языческим, получил имя Филипп и вместе с ним доверенность новгородских властей: «...Поручена же бе ему стража морьская». Если я не ошибаюсь, это первое упоминание в исторических документах о русской морской пограничной службе и её начальнике (не считая былины о Соколе-корабле и его командире Илье Муромце).

Никаких подробностей об организации этой службы не сохранилось. Мы знаем лишь, что «личный состав» морской стражи состоял из ижорян. Следовательно, новгородское правительство вполне полагалось на племенные воинские традиции. Неизвестно даже, была ли стража собственно морской (и речной) или только береговой. Древнерусские художники изображали Пелгусия всегда наблюдающим за водными просторами с суши. Нужно думать, что в обязанности ижорских пограничников входило не только отследить врага в море, то есть ещё на дальних подступах к русской границе, выяснить его намерения и сообщить об этом в столицу республики, но и не выпускать его затем из поля зрения вплоть до прибытия новгородского войска или получения из Новгорода каких-либо распоряжений, а значит – скрытно передвигаться берегом, следя за неприятельской ратью.

Мне кажется, дело было так. Обнаружив шведские корабли и пересчитав их («уведав силу»), а также определив, что они направляются в Неву, следовательно, в сторону Ладоги, Пелгусий отправил гонцов и в Новгород, и в северную крепость. Он сообщил и о «станах», обнаруженных им, – значит, шведский флот первоначально сделал остановку у будущего Васильевского острова. О стане же шведов в устье Ижоры Пелгусий мог донести лишь после того, как вынужден был покинуть свой наблюдательный пункт на пограничье реки и залива и отступить вместе со своими воинами под кров ижорских лесов. А в это время Александр Ярославич, вероятно, уже выступил из Новгорода и от Пелгусия узнал более точные сведения о численности вражеских войск, их вооружении и национальном составе.

Последний пункт в донесении ижорянина в не столь давние времена вызвал довольно острую международную научную дискуссию. Норвежские и финские историки националистического направления ухватились за известие Новгородской первой летописи об участии в походе своих соотечественников для доказательства, во-первых, того, что и в XIII веке викинги продолжали играть важную роль в делах Северной Европы, а во-вторых, того, что финские племена были исконно враждебны к Руси. Но в советской историографии была предпринята попытка поставить под сомнение присутствие в шведском войске и «мурман», и «еми», учитывая не очень дружественные, мягко говоря, в ту пору отношения между теми и другими. Эту попытку неожиданно поддержал непримиримый враг «верноподданных историков» М. М. Сокольский в политическом памфлете «Заговор Средневековья», имеющем целью «развенчать» Александра Невского. Он стремился уверить читателей в том, что битва на берегу Ижоры или Невы представляла собой заурядную драку небольших отрядов (русских – человек 400, шведов «от силы» тысячи полторы), длившуюся всего 15—20 минут, в крайнем случае полчаса (??) и не имевшую почти никакого исторического значения. При этом предполагалось, что все сведения о неприятеле русские получили уже в ходе сражения, когда было недосуг наводить точные справки.

Подобная точка зрения конечно же не соответствует действительности: ижорские пограничники Пелгусия «вели» шведов уже неделю или больше и знали о них достаточно много. Помните первую «весть» о нападении врага, полученную в Новгороде? В ней говорилось только о «свеях». Вполне возможно, что летописец просто переписал присланное старейшиной ижоры лаконичное «бересто» (берестяное письмо). И если затем новгородский книжник счёл нужным расширить список вторгнувшихся на Русь иноземных племён, значит, у него были для этого и иные основания, кроме неуёмного желания прославить своего князя. Думаю, что помимо показаний пленных, которых новгородцы могли захватить во время боя, новые данные исходили от того же Пелгусия (ижорцы, например, без большого труда различали, вероятно, родственные им финские племена). И этим сведениям стоит доверять (видимо, в состав шведского войска наряду со вспомогательным отрядом Суоми влились и искатели приключений и наживы из Норвегии и Тавастланда[19]19
  Тавастланд (страна тавастов) – одно из названий земли еми.


[Закрыть]: такие всегда имеются в любом народе).

Хотя в источниках об этом ничего не сказано, думаю, вряд ли ошибусь, предположив, что Пелгусий не дожидался прихода русских дружин в лесной глухомани неподалёку от вражеского лагеря, а, оставив возле него наблюдателей, вышел навстречу князю куда-нибудь к Ладоге, чтобы затем провести новгородскую рать скрытым от чужих глаз путём (по мнению Т. Н. Караева: по притоку Невы Тосне, по суше, до речки Большой Ижорки и далее по её лесистому берегу) на подходящую для неожиданной атаки позицию. Судя по Житию, Пелгусий (конечно, вместе со своими воинами, хотя о них и ничего не говорится) нёс свою службу очень добросовестно, ночи проводил в бдении и был удостоен видения святых князей Бориса и Глеба. Это заставляет думать, что он так же тщательно выполнил и все другие свои обязанности разведчика и проводника. В битве на Неве внезапность нападения явилась решающим условием успеха. Поэтому столь важен вклад морских пограничников во главе с Филиппом Пелконеном – Пелгусием. Наверное, ижорские воины приняли участие и в самом сражении, где у русских на счету был каждый человек.

Александр Ярославич очень торопился. Ему необходимо было обрушиться на шведов в тот момент, когда они ещё не помышляли о приближении русской рати. Поэтому он увёл с собой всех, кого успел собрать: самых расторопных новгородцев и всю боеспособную часть своего двора. То есть не только дружину, но и дворцовую и личную охрану, службу разведки и сыска, мужей и челядинцев, ведавших управлением и хозяйством. Так попал в сводный новгородский полк ещё один герой Жития – Яков-полочанин, бывший у Александра ловчим – начальником княжеской охоты. Он «наихав на полк с мечем, и мужествовав много, и похвали его князь», для которого воинская доблесть зверобоя оказалась всё-таки приятной неожиданностью. Другой отличившийся в Невской битве воин – дружинник Савва, «наихав (на коне. – Авт.) шатор великыи и златоверхий, подсече столп шатерныи».

В битве на Неве погиб один «от слуг» Александра, «именем Ратмир; сии бися пешь, и оступиша его мнози; и оному же пакы от многых ран падшю, и тако скончася».

Профессиональная княжеская дружина всегда воевала в конном строю. Таковы были традиции, сформированные самой жизнью, характером дружинной службы. Раз Ратмир сражался пешим, значит, он не принадлежал к дружине. К тому же дружинников обычно слугами не называли. Храбрость и ратное искусство Ратмира позволяют предположить, что он был либо охранником, либо «сотрудником» разведывательно-сыскного ведомства, что, впрочем, достаточно близко, если не одно и то же. К сожалению, средневековый книжник отметил лишь славный конец его недолгой, по-видимому, карьеры.

«ПЕРЕВЕТНИКИ» В МЕДВЕЖЬЕЙ ГОЛОВЕ,
ПСКОВЕ И ИНЫХ МЕСТАХ

Успехом в сражении на невско-ижорском «пятачке» Александр Ярославич, как мы уже говорили, был в немалой степени обязан хорошо поставленной охране морских границ. Безопасность сухопутных границ в неменьшей степени являлась предметом его постоянных забот. Усиливая рубежи Руси с юго-запада, князь с новгородцами в 1239 году «сруби городци по Шелоне» (поставил городки на реке Шелони) в прямой связи с готовившимся нападением немцев на Псков.

Немецкое войско со вспомогательным отрядом датчан вторглось на Русь в конце августа 1240 года. Рядом с воеводами крестоносцев и сыновьями датского короля Вальдемара II – Канутом и Абелем – ехал и князь-изгой Ярослав Владимирович (сын прогнанного когда-то псковичами за сношения с немцами князя Владимира Мстиславича), надеявшийся с помощью рыцарей вернуть свою вотчину хотя бы на правах вассала Тевтонского ордена. Действовал он не в одиночку. В Медвежьей Голове (Оденче), откуда начала свой поход новая «римская» рать, ещё в 1232 году образовалась небольшая колония русских беглецов-изменников, возглавлявшихся бывшим новгородским тысяцким Борисом Негочевичем. Летописец называет их «Борисовой чадью». В 1234 году эта «Борисова чадь» «с князем Ярославом Володимировичем и с Немци» захватила Изборск. Но псковичи обложили город, схватили князя, «а инии побегоша». Вероятно, в числе бежавших спаслась и часть людей Бориса Негочевича. Другая могла вместе с Ярославом Владимировичем угодить в плен. Псковичи передали пособника ливонцев и других пойманных под Изборском русских (и немцев?) троюродному деду и тёзке князя-изгоя новгородскому князю Ярославу Всеволодовичу. А тот «исковая» родственника и его присных и отправил в заточение в свой родовой Переяславль.

Неизвестно, как разбиралась с предателями переяславская контрразведка, но через несколько лет, как мы видели, Ярослав снова в Ливонии и готовит вторжение крестоносной рати на Русь. Надо думать, он поклялся переяславскому «Добрыне» не приводить более с собой западных иноземцев, имеющих на Псковщину собственные виды. Но обещания у людей такого рода мало что стоят...

Партия переветников в Медвежьей Голове вновь подняла голову. Только так можно объяснить активизацию пронемецких сил и в самом Пскове. Вождём их был Твердило Иванкович, которого иногда называют посадником, хотя в летописях об этом ничего не сказано. Напротив, из того, что он при немцах «сам поча владети Пльсковомь» (Псковом), следует, что прежде он был, скорее всего, «просто» боярином или иным «нарочитым» мужем. Вероятно, Твердило с некими «иными» знали о готовящемся походе и старались содействовать его успеху. Мы не имеем сведений, сыграло ли это какую-либо роль при взятии крестоносцами Изборска, разгроме под его стенами псковского ополчения воеводы Гаврилы Гориславича, а также последующем нападении на Псков, когда рыцари сожгли посад, разорили сёла и неделю осаждали кремль. Но дальнейшие бедствия города новгородский летописец не колеблясь связывает с Твердилой и его единомышленниками. Хотя немцы, взяв в заложники (тали) детей «добрых мужь» и не заключив мира, отступили, Твердило с прочими переветниками, учинив какую-то провокацию, вновь «подъвели» их к Пскову и сумели сдать его захватчикам.

Немецкая Рифмованная хроника конца XIII века утверждает, будто бы город был вручён рыцарям неким князем Герполтом. «Имя Герполт, – писал М. Н. Тихомиров, – некоторые расшифровывают как Ярополк, хотя псковский князь с таким именем неизвестен». Не решив загадки с именем, учёный отметил как самое важное, что «сдача города была произведена феодальными кругами во главе с князем». Я думаю, однако, что два князя-изменника в одном и том же месте и в одно и то же время – это для Русской земли во все эпохи, кроме нынешней, было слишком много. Герполт действительно, скорее всего, Ярополк. А Ярополк появился в результате искажения имени Ярослав или Ярослав Пльсковский. Скорее всего, именно этот на редкость беспокойный Рюрикович стремился оправдать своё участие в походе и доказать тевтонцам, что без него у них ничего не получится. Наверное, Твердиле и его подручным удалось, кивая на рыцарские шатры под стенами Пскова, уговорить горожан принять сына своего бывшего господина. Или Ярослав остался в Пскове взамен уведённых немцами детей местной знати. А затем уж его приближённые и сторонники, объединившись с партией Твердилы, хитростью ввели в город немцев. Но если князю показалось, что он ухватил за хвост птицу удачи, то его ожидало разочарование. Крестоносцы, захватив власть, сделали ставку на Твердилу, который вместе с ними начал воевать сёла новгородские.

Утвердившись в Пскове, рыцари повели наступление на подвластные Новгороду земли племени водь у побережья Финского залива. Предварительно они установили связь с местными доброхотами-переветниками из вожан и чуди (эстов) и действовали наверняка. В Конорском погосте, в И километрах от побережья, они построили крепость и, обложив население данью, начали планомерный натиск на коренные новгородские территории. Немецкие, а затем и литовские и эстонские отряды появились уже в нескольких десятках километров от столицы вечевой республики, грабя и терроризируя жителей и нарушая хозяйственные циклы. «Нельзя бяше орати... – говорит летописец, – одна (пока не. – Авт.) вда Ярослав сына своего Александра опять».

...Весть о походе немцев на Русь застала героев невского сражения, можно сказать, за пиршественными столами. Однако никаких ответных действий со стороны Новгорода не последовало, и единственной реакцией Александра Ярославича на всё происходящее был его внезапный отъезд из города «с матерью и женою и со всемь двором своим». Летописец лаконично написал о его ссоре с северянами: «роспревъся с новгородци».

Одна из причин ссоры угадывается, на мой взгляд, без особых затруднений. Князь, понимая, что врага легче разбить, пока он не закрепился на захваченных землях, хотел немедленно оказать помощь псковичам. А новгородцы, у которых всегда были очень непростые отношения с соседями, на этот раз не торопились. Только когда беда нависла над самим Новгородом, местные власти спохватились и, можно оказать, «выклянчили» себе Александра у рассерженного Ярослава.

Ознакомившись с сильно изменившейся к худшему обстановкой, Александр Ярославин не стал мешкать. «То же лета, – отметил летописец, под 1241 годом, – поиде князь «Олександр на Немци на город Копорью, с новгородци и с ладожаны и с корелою и с Ижеряны, и взя город, а Немци приведе в Новгород, а инех пусти по своей воли, а Вожан и Чюдию переветникы извеша» (извёл). Как происходило выявление виновных в измене, кто производил дознание – мы, к сожалению, не знаем. Никаких подробностей об этой акции Александровой контрразведки, впервые обнаружившей своё существование, не сохранилось. А наказание изменникам было учинено в полном соответствии с древнерусским законодательством. В статье 7 Псковской Судной Грамоты, одним из источников которой была, возможно, грамота Александра Невского, сказано: «Крим(с)кому татю и коневому (кремлёвскому или храмовому вору и конокраду. – Авт.) и переветнику и зажигал нику (поджигателю. – Авт.) – тем живота не дати».

Лишив немцев их базы на морском побережье («изверже град из основания», как выразилось Житие), Александр Ярославич в следующем году нанёс им новый удар. Отправившись с новгородцами и прибывшими на подмогу суздальскими полками брата Андрея в поход «на Чюдьскую землю на Немци» (то есть в Эстонию против немцев), он неожиданно повернул к Пскову и «зая вси пути» до самого города. Это была блестяще осуществлённая операция войсковой контрразведки. Понимая, что у рыцарей и их доброхотов могут быть в Новгороде или поблизости соглядатаи, князь и его приближённые, видимо, тщательно скрывали ближайшую цель движения русских дружин (не готовя, например, осадных «снарядов» и приспособлений). Затем сторожевые заставы отрезали Псков от внешнего мира, и стремительный лихой налёт решил его судьбу. Новгородский летописец, среди всех достоинств литературной формы более всего ценивший краткость, опять уместил рассказ об этих событиях в одну неполную фразу: «...изгони князь Пльсков, изъима Немци и Чюдь и сковав поточи в Новъгород, а сам поиде на Чюдь». Рифмованная хроника говорит о радости псковичей, узнавших, что «король новгородский... поднялся с большою силою на освобождение» города. Это нужно понимать так: в город были посланы разведчики, которые связались с оставшимися там надёжными и влиятельными людьми (к кому следовало постучаться, могли подсказать псковские беженцы, появившиеся в Новгороде после предательской акции Твердилы и Ярослава Владимировича). А те, в свою очередь, сколотив отряд из местных смельчаков, облегчили новгородскому войску захват Пскова.

Князь лишил, так сказать, полномочий ливонских администраторов-фогтов («свергнул двух орденских братьев, отняв у них фохтейство») и вообще «выгнал» всех незваных гостей с Псковской земли, «так что ни одного немца тут не осталось и страна отошла к русским».

Немцы и чудь, согласно летописи, под конвоем охранников были отправлены в Новгород, а по хронике, они были отпущены. Очевидно, оба сообщения верны частично. Большинство пленных, вероятно, было отпущено, а те из них, кто чем-то заинтересовал новгородскую разведку или представлял интерес с точки зрения будущего размена, отправился «в железах» на восток. Значит, всем попавшим в руки русских кнехтам (рядовым воинам) и особенно много знавшим рыцарям в Пскове был учинён пристрастный допрос, в котором, возможно, участвовал и сам Александр Ярославич. Об этом как будто свидетельствует приведённый С. М. Соловьёвым рассказ немецкого летописца XIV века Балтазара Руссова, согласно которому при взятии Пскова «погибло семьдесят рыцарей со множеством простых ратников, шесть рыцарей взяты в плен и замучены». Думаю, что рыцари погибли (если это правда) не от беспричинной жестокости «варваров», а во время допросов, которые в средние века редко обходились без «мучений»... Новгородскому полководцу, конечно, необходимы были сведения о степени готовности противника к боевым действиям, его намерениях, численности и составе войск и т. д. Княжеских советников из тайной службы интересовали, вероятно, ещё и деятельность рыцарей на Псковской земле, их добровольные помощники из числа местных жителей, то есть переветники.

Летописи и хроники молчат о судьбе последних, но как с ними обходились, представить нетрудно. Ведь не случайно же статья о том, как надлежит поступать с переветниками, дошла до нас именно в тексте Псковской Судной Грамоты. Наверное, дознания, проведённые по горячим следам княжескими и новгородскими сыщиками, и судебный приговор положили конец карьере Твердилы Иванковича и многих других помельче. Агенты крестоносцев, предавшие свой народ и пытавшиеся отторгнуть Псков от Руси, понесли заслуженную кару. Только князь Ярослав Владимирович снова сумел выправиться...

В подготовку победы над немцами на льду Чудского озера в апреле 1242 года свой вклад внесла военная разведка. Когда новгородско-суздальская рать вступила на занятую врагами землю, князь «пусти полк всь в зажития», то есть распорядился запасать продовольствие и фураж в окрестных селениях. А отряд под командой Домаша Твердиславича, брата посадника Степана Твердиславича, и Кербета, одного из воевод, пришедших с Андреем Ярославичем, был послан добывать сведения о противнике («быша в розгоне», по выражению летописца). У моста русские наткнулись на засаду и после короткой ожесточённой схватки в беспорядке отступили, лишившись многих бойцов – убитыми, ранеными и пленными. Пал в бою и «муж честен» Домаш Твердиславич. Но Кербет оказался в числе тех «иних», которые к князю «прибегоша в полк». В данном случае в этом не было ничего позорного, потому что главной задачей «разгона» было обнаружить противника и сообщить о нём.

Вероятно, Александр Ярославич уже решил, где лучше всего навязать сражение рыцарям. Но заманить их на лёд озера можно было, лишь демонстрируя свою слабость и боязнь, следствием которых и выглядело бы отступление к озеру. Убедить немцев в недостаточной боеготовности русских помог именно «разгонный» отряд. Не берусь утверждать, что среди попавших в плен новгородцев и суздальцев были и такие, которые сдались добровольно, выполняя княжеское или воеводское поручение. И конечно, совсем невероятно, чтобы тяжёлое поражение Домаша и Кербета было спланированным. Скорее всего, это было то несчастье, которое оказалось кстати. Однако я не исключаю, что воеводы разведчиков получили приказ при встрече с противником побыстрее «испугаться» и бежать. В Житии Александра Невского в уста рыцарей вложены слова, якобы сказанные ими перед битвой: «Имем Александра руками». Возможно, это риторическое украшение, как и предыдущая похвальба шведского «короля», а может быть, и отголосок реальной самонадеянности, которую новгородский полководец сумел к своей выгоде внушить противнику.