Текст книги "Новая жизнь 2 (СИ)"

Автор книги: Виталий Хонихоев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Ладно, говорит адвокат, ладно, что ты хочешь сказать? Говори уже и покончим с этим.

– Что я хочу сказать – разворачивается его оппонент, я хочу сказать, что ты, вернее – мы, то есть Кента-кун со всеми его тараканами – жалкая и эгоистичная тварь.

– Как-то резковато. Но, наверное, правда – соглашается с ним адвокат и я мысленно возмущаюсь – уж ты то должен был меня защитить! Тяжелый процесс, пожимает плечами адвокат, что я сделаю, если ты – сволочь и действительно все делаешь только для того, чтобы либо потешить свое самолюбие, либо обеспечить себе сексуальную партнёршу в будущем, либо и то и другое. Ты же как змей, вползешь в душу и останешься там «добрым старым другом», который время от времени трахает бедных девушек, чью душу ты отравил. Тебе же это надо, Макиавелли ты наш. Власть над людьми, но не та власть, которая может быть навязана силой или куплена за деньги, нет. Ты хочешь иной власти – ты хочешь владеть сердцами людей, ты хочешь управлять ими, но так, чтобы они сами хотели исполнять все твои желания… слава богу что ты ленив… таких как ты на кол надо сажать. И сжигать потом. А пепел в хранилище радиоактивных отходов запечатывать в саркофаг бетонный.

– Точно – подхватывает государственный обвинитель – у него новый шанс, новая жизнь, весь опыт прошлой жизни, а он – чижика съел! Школьниц он соблазняет! Охренеть, видели бы тебя твои знакомые из прошлого… ты что, старый?

– Да пошли вы – говорю я им, пошли вы все. У меня была жизнь и я ее прожил как хотел. Есть новая и ее я тоже проживу как хочу… но насчет сексизма вы правы. Неправильно помогать только симпатичным девушкам, спасибо, что глаза раскрыли. И неверно рассчитывать на благодарность… так я и не рассчитываю... ну почти. Что касается секты и Клуба – тут я согласен что палку перегнул, но казалось, что оно, само собой. Впрочем – согласен, сволочь я. Вернусь в школу – разгоню клуб и объясню девушкам за тоталитарные секты, а то у меня едва «Аум Синрике» не получилась. И там уже заживу по-настоящему, хватит в песочнице возиться. Но сейчас… сейчас надо Такеши-куна спасать.

– Так – говорю я, прерывая ход мыслей и отодвигая в сторону Сору-тян, которая машет у меня перед лицом ладошкой, проверяя не заснул ли я: – я пошел за ним, не натворил бы он чего сдуру…

Глава 29

Где умный человек прячет лист – спрашивал отец Браун над памятником погибшим солдатам и ответ на этот вопрос у нас есть. Мы знаем, что сделал бы умный человек. Но вот что сделает дурак, предсказать невозможно. Вот возьмет сейчас и прыгнет с крыши… хотя какие крыши, мы же на студии, тут только с павильона прыгать, там довольно высоко, но туда попробуй заберись. Я рывком открываю дверь в нашу «пацанскую» комнату. Пусто. Заглядываю на верхние полки, под кровати – тоже пусто. Остается только душевая. Там камер нет – в теории. Убежден, что есть, только об этом не говорят. Или у меня паранойя?

Иду в душевую, по дороге размышляя, что принцип Бритвы Оккама предполагает что никаких камер в душевых не установлено, а было бы установлено – обязательно бы вскрылось, крик-шум-скандал, кое-кто из участников несовершеннолетние… а вот микрофоны там установить сам бог велел – так и соблазна у технического персонала слить фотки голых участников нет и психологам есть над чем поработать. Уверен, что в студии есть психологи, правда задача у них диаметрально противоположная той, которая перед врачами обычно стоит. Их задача – не сгладить истерику и предотвратить конфликт, а наоборот – обострить все до предела. Что за шоу без драмы?

Вхожу в раздевалку. Шкафчики открыты, в одним из них – стоит обувь Такеши, белые кроссовки. Больше ничего. Воображение послушно рисует как он принимает душ полностью одетый и босиком.

Вообще-то у нас душевые без признаков разделения по полу, просто запирается дверь и все. Из раздевалки – четыре двери, три открыты, а за четвертой – льется вода. Прислушиваюсь. Кроме звука льющейся воды – ничего не слышу.

– Такеши! – повышаю я голос. Прислушиваюсь. Только вода. Стучу в дверь. Что этот идиот может с собой сделать? Может вены вскрыть, например. Если грамотно сделает, то времени на спасение идиота совсем мало – минут пять. А если додумается бедро себе надрезать – то и вовсе нет. Но бедренные артерии расположены довольно глубоко, и никто из суицидников себе бедра не режет, рука дрогнет. Потому как чтобы самому себе такой глубокий порез нанести, это надо стальной волей обладать, а уж Такеши такого впечатления не производит.

– Такеши! – я стучу в дверь. Нет, уже не стучу – бью, колочу, ударяю. Дверь сотрясается, Такеши молчит, вода льется.

– Ну… – я оглядываюсь по сторонам. Ничего подходящего, никакого огнетушителя или там скажем пожарного топора на стенде. Придется импровизировать. Мысленно провожу линию на двери – там, где по моим представлениям находится защелка двери. Дверь не сказать, чтобы такая прочная – обычный пластик, да и защелки тоже не от медведя тут. Делаю шаг назад, примериваюсь, выдыхаю – Ха! И с силой обрушиваю прямой удар ногой чуть выше воображаемой линии защелки. Дверь вбивается внутрь душевой кабинки, во все стороны летят мелкие осколки пластика. Не обращаю внимания на это, мой взгляд прикован к лежащему на полу Такеши. Тот лежит в расстегнутой на груди рубашке, с бинтами, виднеющимися в разрезе, в своих черных брюках и да – босиком. Взглядом ищу расплывающиеся пятна крови, лезвие бритвы на кафельном полу, разрезы на руках… или ногах, на шее… но ничего не вижу. Склоняюсь над ним, не обращая внимания на льющуюся сверху воду и быстро проверяю его руки и шею. Чисто. Ноги – проверяю брюки, есть ли разрезы. Нет. Становится холодно и я выключаю чертову воду, которая барабанит по спине и мешает думать. Одежда противно липнет к телу. Я проверяю пульс и дыхание. Жив, чертяка, только сознание потерял… кровь! Вместе с последними струйками воды в сток тянется красная нитка – откуда-то из-под Такеши! Он все-таки… ну засранец, как он себя порезал?! Где?! Неужели все-таки разрез внутренней поверхности бедра? В голове тотчас вспыхивает возможный сценарий – Такеши стянул с себя брюки, идиот суицидальный, разрезал себя там, а потом натянул брюки и сел помирать… а кровь смыла вода…

Пока в голове крутятся вариации на тему «какой же он идиот» – я лихорадочно стягиваю с Такеши брюки, осматриваю его бедра, не нахожу ничего, стягиваю трусы и …

– Так… – говорю я, разглядывая Такеши без трусов. Нет, я мог ожидать всякого. Например, что он себе член отрезал и кровью истекает сейчас. Могло быть? Могло. Бывали такие вот случаи в мировой истории на почве полового помешательства. Или у него могло быть два члена, например. Или такой здоровенный как у звезды adultvideoиндустрии… но вот что никакого члена у Такеши вовсе нет… и что к внутренней поверхности его белых трусов была прилеплена прокладка – я не ожидал.

Такеши открывает глаза и некоторое время смотрит на меня, потом на свои штаны, которые лежат рядом. Потом на трусы у меня в руках. И начинает кричать. Высоким, девичьим голосом. Опять теряет сознание. Как можно потерять сознание во время крика? Наверное можно, я не специалист. Стою над Такеши с ее трусами в руках и напряженно размышляю над дилеммой – надеть на нее трусы, или нет? В конце концов они все равно уже мокрые… менять придется.

Я иду в «гостиную». Мне нужна Сора. Сора – она мой моральный компас в этом море неопределенности, я уже понял, что она скорее умрет, чем совершит недостойный поступок. Потому за определением что тут морально, а что – аморально и где всему этому пределы – я иду к ней.

– Сора-тян – говорю я ей и тяну за рукав в сторонку. Говорящая с ней Юрико делает рот буквой «О» и понимающе кивает. Понимает она. Ни хрена вы не понимаете, думаю я, знали бы вы.

– Соря-тян – я продолжаю тянуть ее в коридор. Она хмурится, но идет за мной. Останавливается она только тогда, когда мы приходим к душевым.

– Я бы хотела тебя сразу предупредить, Кента-сенсей – говорит она, слегка краснея и глядя на дверь в душевую: – я берегу себя для будущего мужа. То есть, я конечно польщена твоим предложением, но…

– Ой да ладно тебе! – я отрываю дверь и вталкиваю туда Сору. Тренированная, волевая, всегда готовая к поединку и неожиданной атаке девушка вдруг теряет равновесие и конечно же – падает на пол. Пиджак распахивается, его полы разлетаются в стороны, и она издает какой-то совершенно женский писк, закрываясь руками. Я смотрю на это все и качаю головой. Ну чисто, барышня в беде, как будто не она недавно пыталась меня по ангару боккеном гонять. И где у нее переключатель из «безжалостная воительница» в «очаровательная в своей беспомощности» находится? Должна быть кнопка, да.

– П-по крайней мере не так грубо! – говорит она, лежа на полу и отворачивает голову в сторону, ее щеки пылают алым, а дыхание прерывисто: – у меня это в первый раз… так что…

– Я, млять, рад за тебя… просто охрененно рад. – отвечаю я и закрываю за собой дверь. Сора зажмуривается. Я сажусь рядом с ней и обхватываю голову руками. Некоторое время в душевой царит тишина и я даже слышу, как капает вода из крана в той кабинке, где был… была? – Такеши…

– Что с тобой – наконец спрашивает Сора, поняв, что я не собираюсь стряхивать «пыльцу ее невинности». Возможно в другое время мне бы все это польстило, но прямо сейчас у меня культурный шок.

– Сора, я тебя знаю недавно, но ты произвела на меня впечатление очень хорошего человека. Настоящей буккэ-но-онна.

– Мне приятна такая высокая оценка – кивает Сора, садясь на пол в сэйдза и сразу же становясь похожей на адепта боевых искусств, который решил стать страховым агентом. Такой вот контраст между позой и костюмом.

– И я хотел спросить у тебя совета – говорю я: – вот скажи, если мальчик переодевается в девочку на этом шоу – это … приемлемо?

– Вряд ли – не задумываясь отвечает мне Сора: – ведь он тогда должен будет жить с девочками, а это вызовет скандал – потом, когда все откроется.

– Понимаю – отвечаю я, представляя себя на женской половине. Понятно, что меня никто с девушкой не перепутает, но если бы… совместные спальные посиделки, пижамные вечеринки, драки подушками, хватание друг друга за… нет, определенно, у меня слишком идеализированные представления о женском общежитии. И вообще при словосочетании «женское общежитие» – в голове что угодно появляется, но только не картинки совместного быта. Как там у Монти Пайтона – «мы просто несколько девушек в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти и нам так скучно здесь! Мы только и делаем, что раздеваемся, одеваемся, принимаем ванны, смазываем друг друга кремом и делаем массаж, а потом снова одеваемся и раздеваемся…»

– Значит весь этот кроссдрессинг на шоу запрещен? – уточняю я. Если так, то Такеши в неприятном положении, все вскроется и тогда он/она – попадет. Судебные иски, публичный позор. Вот черт, решила же идиотка парня играть. Вот Сора смогла бы, она пожестче любого парня будет.

– Ну… если наоборот – девушка переоденется парнем, то можно… – пожимает плечами Сора и ее лицо вдруг принимает осмысленное выражение. Она оглядывается по сторонам.

– Ты! – говорит она: – Такеши! И ты…

– Я, я – успокаиваю ее я: – да, да… все верно.

– Вот оно что… – говорит Сора: – я почему-то сразу подумала, что парень из Такеши так себе, а вот девчонка красивая получилась бы. Прическу поправить, очки эти идиотские снять. Правда плоская…

– У нее бинты под рубашкой. Она там себе все перетянула – говорю я: – сильно так, аж до посинения.

– Тогда понятно. – кивает Сора: – поэтому она и безрукавку эту уродскую носила и очки такие… Наверное, задыхалась еще – бледная ходила. Механическая фиксация грудной клетки приводит к кислородному голоданию. Тут надо животом дышать – как обучают адептов в пути «ки».

– Ага – в свою очередь киваю я, понимая от чего у нас Такеши сознание потеряла. И так кислородное голодание, так тут еще и стресс и физическая нагрузка, добежала до душевой, воду пустила и вырубилась. А я-то панику развел и даже трусы с нее стянул, стыдобища. А с другой стороны, вот что я должен был делать, если кровь увидел?!

– И где она сейчас? – спрашивает Сора, подняв бровь и я начинаю думать что меня тут осуждают.

– В комнате – бурчу я: – спит. Бинты мы сняли… на второй полке спит… я ее там полотенцами занавесил, чтобы Нобуо не увидел, чего лишнего.

– Бинты вы правильно сняли – кивает Сора: – я потом с ней поговорю, как проснется. Поддержу ее. – она не продолжает, она – вежливый и правильный человек и никогда не скажет такого вслух, но в ее тоне отчетливо угадывается что-то вроде «а то ты только по морде умеешь да трусы стащить, толку от вас, Кента-сенсей ни на грош».

– И правильно – быстро соглашаюсь я: – спасибо. У меня от сердца отлегло. А то я уже думал что она нелегально проникла на шоу, притворилась парнем и документы подделала.

– Ты что – говорит Сора: – это невозможно. Всех проверяют. Уж такие вещи не могли не заметить. Так что студия знает кто такая Такеши, это … – она поднимает глаза вверх, подыскивая верное слово.

– Подстава? – предлагаю свое слово я.

– Можно и так сказать. Скорее – интрига. Такеши как мальчик – неинтересен, он на втором голосовании вылетит. А вот если раскрыть что он на самом деле девушка, да переодеть, да макияж накинуть… это обязательно повысит рейтинги. И его, то есть ее собственные и студии и шоу.

– Вот как? А может и у вас есть засланный казачок? Дездемона там… – если кто и похож на мальчика, так это девушка-панк. Вечно в одной и той же засаленной футболке, растянутых спортивных штанах и с татуировками по рукам.

– Не, я там уже все видела – машет рукой Сора: – без шансов.

– И как у вас девушек получается «все видеть» уже сейчас? Я вот, например, того же Нобуо, кроме как в одежде и не видел. Не то, чтобы я жаловался…

– Природное любопытство – поясняет Сора: – плюс у нее татуировки на теле интересные, вот я и попросила посмотреть. И сама показала.

– У тебя есть татуировки?

– Да нет. Просто в душевой вместе были… да не так, как ты думаешь! В раздевалке столкнулись! Как мы с тобой сейчас! – кипятится Сора, видя мои масляные глазки.

– А жаль – грущу я: – но да ладно. Слушай, просьба есть. О том, что Такеши… ни слова, хорошо?

– А то. Я ж понимаю – кивает Сора и я успокаиваюсь. Вот чего у Соры не отнять – это верности слову, нипочем она секрет не выдаст… сознательно. Однако ж ее бесхитростность в некоторых моментах заставляет меня переживать – так у нас уже был один секрет, который и минуты не продержался. Ей алиби нужно… а то она как учитель из рассказа солдата Швейка, который жил возле Пелгжимова и встречался с дочерью лесника – заврется и что-нибудь ляпнет. Вот скажем…

Дверь в душевую открывается и туда вваливается Эйка-тян, на ходу стягивающая с себя футболку. Увидев нас, сидящих на полу она останавливается и моргает. Ее руки опускаются, а футболка остается болтаться на шее, хорошо хоть бюстгальтер на ней есть. Такой – черный, как и положено рокерше. Без этих ваших легкомысленных кружев и сердечек.

– Юрико! – кричит Эйка, глядя на нас и немного повернув голову к двери: – иди-ка сюда!

– Эйка-тян? Что случилось? – просовывает голову в дверь Юрико и делает рот уже знакомой буквой «О».

– Это не то, о чем вы думаете – на автомате выдает Сора, а я только лицо ладонью прикрываю, маскируя глубокий вздох.

– Чего ты?! – оборачивается Сора: – скажи им!

– Бессмысленно – отвечаю я: – тут чем больше отрицаешь – тем больше уверяются в своей правоте. Парадокс такой. Эйка-тян и Юрико-тян у нас уже большие девочки, пусть думают, что хотят. Им так приятней. Но официально я конечно подтверждаю слова Соры-тян – это не то о чем вы думаете, о чем бы вы не думали.

– Да я и думать-то не умею – говорит Юрико: – я ж цирковая. У нас рефлексы. Это в офисе думают, а у нас – не поймал партнера – тот в лепешку разбился. Я девушка простая, вижу девушку и парня вместе в душевой – не думаю, а знаю, что между ними происходит.

– И вы не думайте, мы вас не осуждаем, нам просто завидно – наигранно вздыхает Эйка, а в глазах у нее пляшут веселые бесенята: – жаль телефоны отбирают, такие фотки можно было сделать!

– Ах так! – вскакивает на ноги Сора: – вам все равно не докажешь ничего! Думайте, что хотите, сплетницы! – она гордо вскидывает голову и проходит мимо стоящей Эйки-тян. Юрико сторонится, пропуская ее.

– Застегнись, а то простудишься! – весело кричит ей вслед Эйка. Потом переводи взгляд на меня. В дверь снова просовывается голова Юрико.

– Теперь ты – говорит Эйка: – вот что в тебе такого? Юрико, что в нем особенного? Может попробовать его? Сора не обидится… наверное…

– Да ничего в нем нет особенного – пожимает плечами Юрико: – обычный парень. Бабник и драчун. Наверное, это в нем и нравится. А пробовать не советую, Сора-тян – четвертый дан по кендо и второй по каратэ имеет. И характер у нее – по пустякам не будет тебя бить, но полезешь к ней в огород – получишь. Охота на всю Японию с синяком светиться?

– Ну тебя, Юрико, ты все удовольствие испортишь… – жалуется Эйка и снимает с шеи злополучную футболку: – тогда я мыться. Кента-кун – останешься, потрешь мне спинку?

– В самом деле, засиделся я тут – отвечаю я, вставая: – уже поздно, пора и баиньки.

– Ты не переживай, мы с Юрико ненадолго, можешь Соре сказать, мы через полчаса уже душевую освободим, продолжите то, о чем мы не думаем. Или думаем? – Эйка взялась за застежки бюстгальтера, и я задержался в дверях чуть-чуть подольше…

Дверь передо мной захлопнулась. Что же думаю я, пойду в комнату, там сейчас Такеши спит. Устал человек. Надо бы завтра с ней поговорить, что за дела такие и почему она Мулан косплеит, неужели в роде Фа закончились мужчины?

Глава 30

Я лежу на кровати и смотрю в потолок. Потолок тут совсем рядом и мне можно протянуть руку и коснуться пластикового покрытия. В моих ушах – наушники, которые выделила мне Шика в ответ на мою просьбу. И времени от запроса до того момента, когда она протянула мне новенькие затычки bluetooth с зарядным кейсом в упаковке – где-то минут десять прошло. Оперативно работает Шика-сан и как у нее голова кругом не идет, с нашим-то цирком?

Я кидаю взгляд на соседнюю вторую полку, которую сам же занавесил полотенцами и простынями. Палевно, конечно, может возникнуть вопрос – чего тут отгораживаться, если все парни, но у Нобуо такого вопроса не возникло. Он и сам социопат добрый, толком слова от него не услышишь, а Эйка вовсе уверяет что Нобуо только о себе думает. Так что у нашего с Такеши соседа по комнате не было ни подозрений, ни вопросов, ни даже сочувственного кивка в сторону отгородившегося Такеши. Нобуо просто включил ночник, выключил верхний свет и лег спать. Молодец. Чего себе нервы трепать.

В свою очередь Такеши из-за своего импровизированного будуара не показывалась, видимо спит от переизбытка чувств. И ладно, думаю я и нажимаю кнопку на диктофоне. Наконец я и Натсуми остались наедине. В наушниках раздается тихое шипение.

– Запись в лабораторном журнале номер семнадцать тридцать два. Эксперимент продолжается. Зомби-мутанты вышли из-под контроля и захватили большую часть земли. Немногие сохранившие разум вынуждены мимикрировать и маскироваться, чтобы не выделятся из общей массы и иметь шанс на спасение. Зомби коварны и их зловещая стратегия не оставляет человечеству шансов на выживание, я видела, как лучшие из нас сдаются и поступают в институты, женятся, заводят детей и берут квартиры в ипотеку. После нескольких лет такой жизни они сами превращаются в зомби, от человека остается пустая оболочка, которая едва волочит ноги и уже больше никогда не поднимает взгляда от земли. Знаете, как отличить человека от зомби? Человек – смотрит вверх. Он видит небо. Задайте себе вопрос – когда в последний раз вы смотрели в небо? – звучит в моих ушах голос Натсуми-тян и я завороженно слушаю ее. Потому что наступила ночь и Шахерезада начала дозволенные речи, столь же истинные, сколь и поучительные, и достойные быть написанными золотыми иглами в уголках глаз, и выложенными отборным жемчугом на парчовых подушках.

– Вы не видите небо, даже когда смотрите на него – продолжает моя личная Шахерезада и мысль о том, что где-то далеко эта девушка произносила эти слова в микрофон только для меня одного – трогает мои губы улыбкой.

– Вы не видите друг друга. Вы не видите жизни. Вы – зомби в худшей итерации этого понятия, вы – все еще живые, но уже мертвецы. Ваше существование словно след доисторической мухи в куске янтаря – застывший навсегда памятник возможностям. Вы словно механизмы – встаете, идете на работу или учебу, делаете одно и то же, а вечером – ложитесь спать, не понимая, что прошедший день как капля воды похож на предыдущий. Иногда мне кажется, что я вижу других живых людей, настоящих… но как правило я ошибаюсь… – голос замолкает и я слушаю тихое шипение. Когда я уже думаю, что запись подошла к концу и хочу взглянуть на экран, проверить – снова раздается ее тихий голос.

– Я надеюсь, что эта запись найдет еще одного живого человека на этой планете. На звезде печали по имени Тума. Где ты, где ты, где ты Сын Неба? – говорит она и мои глаза вдруг застилают слезы. Чертова девчонка, она читала эту книгу. Пронзительная история, которая должна была быть просто пропагандой лучшего, социалистического образа жизни, а получилась – историей любви, безнадежной, бесконечной и оттого – особенно сильной. Тума, звезда печали, думаю я, вытирая проступившие слезы, все мы слишком долго на тебе жили. Все мы привыкли есть горькие семена лотоса, словно Джон де Граффенрид Этвуд, который объедался лотосом сверх всякой меры: ел корни, стебли и цветы… мы забыли, что рождены для счастья, а не…

Рядом кто-то шмыгает носом. Я поворачиваю голову и вижу в полутьме блестящие глаза Такеши, которая выглядывает из-под импровизированного полога.

– Ты и сам плачешь – говорит она с укоризной. Я вздыхаю. Что есть – то есть. Плачу. И из-за чего? Просто прослушал голосовое сообщение одноклассницы, с которой у меня даже «отношений» в современной трактовке этого слова – нет. Так что, если кто тут и мокрая тряпка, и сентиментальный глупец, так это я. Но в моем возрасте мне позволительно. Наверное.

– Плачу – признаю я, вытирая слезы, которые пролил не по упругостям Натсуми-тян, а по тем чувствам, что всколыхнули ее слова. По темным коридорам коммуналки, по преувеличенно бодрому голосу, раздающемуся из старого динамика, прикрепленного к двум проводам, торчащим из стены – «Говорит Маяк»! По чтению той самой книги в тишине библиотеки, пахнущей так, как и должен пахнуть храм – книгами. Нет, не газетами и журналами, не свежей краской и сенсациями, а временем. Да, так должно пахнуть время, все эти столетия и эпохи. Где-то носятся твои ровесники, лето, купаться, загорать, носится по крышам и заборам. Где-то ждет домой бабушка и у нее уже готовы блины со сметаной и истории что во время войны такого у них точно не было. Где-то ходит и загорелая соседская девчонка, которая, кажется вся состоит из одних коленок, но почему-то при взгляде на нее так охота бежать куда-то, бежать изо всех ног, выкрикивая ее имя. Где-то там есть мои четырнадцать лет, вся жизнь впереди, а я сижу в библиотеке и сердце ноет от сладкой боли, которую я испытываю, закрывая книгу. Где ты, где ты, Сын Неба – звучит в моей душе голос Аэлиты, которая оказалась не комиссаром и заместителем отдела пропаганды в чуждой капиталистической и сословной системе, а просто любящей женщиной. Разве можно ожидать от человека большего?

– А мне говорил – будь мужиком, не плачь – обиженно выговаривает Такеши: – а я… я и не мужик вовсе! А ты – мужик, а плачешь! – и по ее лицу снова бегут слезы.

– Так – говорю я: – прекрати. Ты чего мне тут?

– Того! – отвечает Такеши: – у меня хоть причина есть! А ты! – и она начинает всхлипывать. На секунду я задумываюсь о этичности своих действий и последствиях таковых в далекой перспективе и … ай, к черту!

Наша комната не такая уж и большая, честно говоря – маленькая комната, крохотная, чертовы японцы со своей экономией пространства, у меня тут клаустрофобия скоро начнется. Так что мне не доставило труда просто перелезть со своей второй полки к Такеши (та даже не среагировала) и обнять ее, утешая.

– Хорошо – говорю я, сжимая ее в объятиях: – хорошо. У меня и правда нет причины плакать, это так… вспомнилось. А у тебя – есть. Хочешь рассказать? – Такеши отрицательно мотает головой, продолжая плакать.

– С семьей что случилось? – спрашиваю я и по закаменевшим вдруг плечам – понимаю, что попал. Что-то случилось с ее семьей, а она тут и даже выйти не может – тут вам не пионерский лагерь, тут миллионы и миллиарды на кону – не наши жалкие призовые, а доходы от рекламных контрактов студии. В договоре особо прописано что просто встать и сказать «а я передумал, пойду-ка я домой» – никто не может, разве что у вас в карманах лишняя сотня миллионов есть на выплату штрафов и хорошая юридическая компания – чтобы отбиваться от исков еще лет пять после этого. И при этом – ей и не поговорить с родными, ограничения же.

– Слушай – говорю я: – давай завтра вместе к Шике подойдем, пусть дадут тебе домой отзвониться, поговорить. Не изверги же они тут в самом деле…

– Все равно уже ее не вернуть … – говорит Такеши и всхлипывает: – а я как чувствовала… – и она начинает рассказывать. Сбивчиво, иногда прерываясь, заливая слезами свою пижаму. Я слушаю ее и начинаю понимать. Я поглаживаю ее по спине и молчу. Потому что сказать в утешение мне нечего. Конечно, бог дал – бог и взял, все мы однажды умрем и ее старшая сестра – не исключение. Конечно, рано или поздно это бы случилось все равно и уж безусловно, она в этом не виновата. И не стоит ей себя казнить, потому что …

– Я же знала, что ей нелегко после того случая – продолжает Такеши, держа меня за плечо двумя руками, словно боясь, что я исчезну: – знала. Но подумала, что ее это отвлечет. Ну вся эта ситуация… и психологи сказали, что лучше, когда такие вещи переживаешь сперва сам, а только потом моя помощь понадобится. А я как дура – поверила! – и Такеши начинает даже не рыдать, а выть. Тем самым утробным воем, каким воют бабы на деревне, когда в избушку протискивают цинковый гроб без окошка, запрещенный к вскрытию. Так воют только тогда, когда уже все, когда все силы кончились и переносить ситуацию больше решительно невозможно. Когда упала та самая последняя капля и все, что до сих пор копилось в чаше терпения – разлилось полноводной рекой и на душе пусто, когда вот она – эта последняя черта, за которую и собиралась когда-то сделать шаг Томоко, сделать шаг и наконец обрести покой и забвение под поверхностью холодной воды, что течет под мостом Влюбленных Парочек. Я прижимаю Такеши к себе покрепче и жду, пока у нее в легких не кончится воздух. Потому что прервать этот вой невозможно. Прямо сейчас этот вой – это все, что от нее осталось.

Внизу ворочается Нобуо, этот гад спит с затычками в ушах, но даже так до него что-то доноситься, потому что вой Такеши идет и на инфазвуке, вибрируя во всем существе, словно басы на рок-концерте. Наконец воздух в ее груди заканчивается и она, всхлипнув, – делает вдох.

– Ненавижу мужиков – говорит вдруг Такеши через некоторое время в той оглушительной тишине, что настала сразу после ее воя: – терпеть их не могу. Твари. Ублюдки. Ты умеешь делать людям больно… сделай так, чтобы им было больно, а? Я… я дам тебе все, что ты хочешь… сделаю что ты хочешь. У меня и деньги есть. Пожалуйста… я хочу чтобы им было очень больно.

– Это я умею. – грустно киваю я: – делать людям больно. А иногда – в особых случаях – и очень больно. Но у всего есть своя цена, дорогая и я сейчас не о том, о чем ты подумала… я скорее о твоей идентичности. На этот путь очень легко встать и очень трудно с него сойти.

– Я готова – говорит она: – я пройду по нему, даже если каждый шаг будет как по лезвиям острых ножей. Даже если я умру на нем, но я хочу увидеть их страдания. Их смерть. Даже если мы будем висеть на дыбе рядом – я буду счастлива плюнуть им в лица!

– Так – я смотрю на нее. Она чертовски серьезна в своей пижаме и с заплаканным лицом. Еще одна мне тут Фанни Каплан, девочка-террористка. Видимо я чего-то не знаю о смерти ее сестры. То есть в самой смерти ничего непонятного нет – девушка просто сделала шаг с крыши высотного здания и ее не остановили сетки для ловли самоубийц, которые муниципалитет вот уже лет десять как обязывает устанавливать. Но я полагал, что это несчастная любовь или что там еще бывает у девушек в таком возрасте. Но испытывать такую жгучую, испепеляющую ненависть к жениху своей старшей сестры? Или я чего-то не понимаю?

– Уроды – говорит Такеши: – вот из-за них я и ненавижу мужчин. Поможешь мне? Я готова на любые испытания и трудности…

– К сожалению, это даже не трудно. – отвечаю я: – самое страшное в этом то, что это – легко. Но …

– Я понимаю – говорит Такеши и расстегивает свою пижаму: – тебе нужна предоплата… – она отстраняется и рывком снимает с себя верх пижамы, зажмуривая глаза и отвернувшись в сторону. Некоторое время я смотрю на ее небольшие, упруго торчащие вперед груди, увенчанные розовыми бутонами сосков. Вздыхаю. Укутываю ее одеялом.

– Все будет хорошо – говорю я. Когда вам так говорят, как правило это не означает ничего хорошего, да. Но сейчас не время для парадоксальной психологии… или наоборот – самое время? У нее сейчас психика гибкая, направить в нужное русло… ай, какая ты сволочь, Кента, думаешь как бы слабостью девчонки воспользоваться? Ну, да, сволочь и да вот такое я говно, однако! Если проделать тот же трюк что и с Шизукой, то вместо депрессии и не дай бог – суицида вслед за сестрой – на выходе получим дисциплинированного человека с четкими целями и задачами. А уж когда она усвоит кунг-фу – то меньше всего ей захочется мстить – по себе знаю.

– Я … тебе не нравлюсь? – удивляется Такеши: – мне говорили, что вы, парни, вам бы лишь бы голую девушку увидеть… любую.

– Вообще это так – киваю я: – и ты мне очень нравишься. Парням такое нравится, тут я согласен. Однако и контекст имеет значение, Такеши-тян.

– Меня зовут Мико! – протестует Такеши, забывая придерживать одеяло, последнее сползает, и я снова могу лицезреть ее грудь с набухшими розовыми бутонами. Поправляю одеяло, желая все же сконцентрироваться на разговоре. У нас тут ситуация… опять. Нюхать цветы потом будем. Как заслужим, не раньше.

– Хорошо. Мико-тян. – поправляюсь я: – у меня одноклассница с таким же именем есть. Как же тебя угораздило так?

– Студия предложила – говорит Мико-Такеши, придерживая одеяло рукой: – я когда заявку подала на участие, к нам представитель пришел. И говорит, что я – молодец и все такое, но все же меня знают. И что интриги нет, а это же шоу. Все знают Мико Танн и что от нее ожидать… – она шмыгает носом, а я смотрю на нее и у меня в голове что-то лопается. Да, господа и дамы, да. Кента-кун – слеподырый идиот. Но и имиджмейкеры на студии – гении. Они и создали Такеши-куна, существо на которое без слез не взглянешь, одели его в безвкусную одежду, сделали прическу «аккуратный горшок прямиком из XVII века», выдали очки «ботан стайл» и все манеры, которые шли бы Мико в плюс – пошли Такеши в минус. Аккуратная, методичная и спокойная девочка – это одно. А мягкотелый, нерешительный, но жуткий зануда и педант Такеши – это другое. И никому в голову не пришло бы сравнивать зануду Такеши (у которого согласно легенде и аккаунта в соцсетях не было – он же нерд!) с некоей Мико Танн. Которая на секундочку – тоже скрипачка, однако она – современная интерпретация скрипки. Ну, знаете, как Ванесса Мэй, все эти сверх короткие юбочки, резкие переходы и рок-музыка в аранжировке. Мико Танн – это у нас даже не региональная звезда, это, на секундочку – национальный уровень. Только вот что она с нами смертными делает?