Текст книги "Чужая игра"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– А вы не можете себе представить такой поворот, что я не хочу больше заниматься тем, чем раньше? И не по причине капризной натуры. Просто я перегорел и уже не гожусь для таких подвигов.

– У вас нет другого варианта. Я вам говорил, что мы не отдаем прокурору тех, кто на нас работает. Или работал.

– Вы считаете, что я боюсь смерти? – Я слегка покривил губы в презрительной ухмылке.

– Подумай я так, наша первая встреча была бы и последней, – жестко сказал Абросимов.

– И что вас подвигло на еще одну встречу?

– То, что вы подходите нам по всем статьям.

«Хотелось бы мне знать, кому это „нам“», – подумал я с отвращением. Если под этим выражением понимается государство, то или народ за последнее время сильно измельчал, или армия прогнила насквозь, если они обращаются за помощью в щекотливых делах к сомнительным личностям с темным прошлым. У них что, своих кадров нет?

Есть, вспомнил я Волкодава и Акулу. Да еще какие…

Но тогда почему Абросимов готов на все, лишь бы заполучить меня? Будто нет в их конторе спецов, которые могут выполнить практически любое задание.

Вывод напрашивался единственный: Абросимов и компания задумали сомнительное предприятие, не имеющее ничего общего с главными задачами спецслужб.

Что это за предприятие? Знать бы…

Да ладно тебе… Все равно из этого зверинца так просто не сбежишь. А значит, придется какое-то время идти на поводу у Абросимова. Куда денешься…

Впрочем, выход у человека всегда есть. А тем более у того, кто уже был за гранью. Страшно умирать только первый раз.

– Вы прекрасно подготовлены как физически, так и психологически, – между тем продолжал Абросимов. – Это вы доказали тем, что напрочь проигнорировали звуковой генератор. Чем здорово удивили наших психологов-аналитиков.

– Каким образом?

– После обработки звуком на таких частотах человек может продержаться не более недели. В лучшем случае.

– А в худшем?

– Сходит с ума на четвертый день. Сначала наступает бессонница, затем расстройство зрения и речи, потом появляются слуховые галлюцинации, переходящие в зрительные. Своеобразная белая горячка. Как у законченных алкоголиков. Но вот только выйти из нее очень трудно, а часто – и невозможно.

– Нет.

– Что – нет?

– Я отказываюсь. Вы мне все осточертели. – В груди начал ворочаться, просыпаясь, кровожадный зверь. – Осточертели! Красные и белые, правые и неправые, мафиози и демократы… Все! Или кончайте меня, или…

– Или отпустите к семье. Так?

– Допустим. Я ведь на вас работал. И наверное, честно.

– Да, работали. И претензий к вам нет. Ну и что с того?

– У меня амнезия. Я ничего не помню. Ничего!

– Мы вас вылечим.

– Зачем я вам нужен?!

– В свое время узнаете. Вы не просто нам нужны, а очень нужны.

– Я очень сомневаюсь, что смогу быть вам полезен. Я никто, ничто, и звать меня никак. Вы сами говорили, что я фантом. Христа ради, отпустите меня – и я исчезну для всех навсегда.

– Не могу. И не хочу, – жестко отрезал Абросимов.

– Почему?!

– Я не имею права сорвать важную операцию только потому, что поддался сентиментальному порыву. Говорю сейчас абсолютно честно. Не могу! Не имею права.

– Тогда о чем дальше говорить…

Я пожал плечами и встал. После минутного взрыва эмоций в моей душе вновь образовалась звенящая пустота. А пошло оно все!..

– Здесь шлепнете или куда отведете?

– Садитесь! Садитесь и не умничайте, Карасев! Может, вам неизвестно, что в ГРУ тупых не держат?

– Да? – Я скептически ухмыльнулся.

Абросимов сделал вид, что не понял моего сарказма.

– Мало того, – продолжил он, – чтобы попасть в нашу контору, нужно пройти жесточайший отбор. Да, мы разные по личным качествам, характерам, устремлениям, среди нас есть очень неприятные типы, но вот что касается профессионализма – этого у нас не отнять.

– А какое я имею отношение к вашему «профессионализму»?

– Самое непосредственное. Вы, наверное, отметили, как быстро и полно было собрано на вас досье.

– Чего проще, – буркнул я. – Вы можете сейчас лепить мне все, что угодно. Я как чистый лист бумаги – что вы на нем напишете, то можно считать правдой. Только это совсем не так.

– С вашим утверждением можно спорить, но это не все. У меня для вас есть еще и сюрприз. И пока вы с ним не познакомитесь, не нужно принимать окончательное решение – быть или не быть. Игры, в которые мы играем, весьма серьезны, а ставки в них настолько высоки, что вам даже трудно представить.

– Плевать мне на ставки! И на ваш сюрприз.

– Напрасно. Все равно вам придется на него посмотреть. Поверьте, вы не разочаруетесь…

Что он задумал?

В словах Абросимова был какой-то интригующий подтекст. Полковник меня и впрямь заинтересовал.

Я сидел перед ними и просчитывал обстановку. И в душе смеялся над их хваленым «профессионализмом».

Если бы только Абросимов знал, что, несмотря на мои наручники, вооруженных автоматами десантников за дверью, пистолет и мышцы Ливенцова, они все при моем желании потенциальные мертвецы.

Меня так и подмывало сбросить стальные браслеты, отобрать у Ливенцова его козырную пушку и сделать из нее металлолом.

Но я немедленно подавил в себе этот совершенно неожиданный для меня мальчишеский порыв.

Во вражеском окружении боец хэсюэ-гун никогда не станет демонстрировать свои возможности из-за тщеславия. Только глупец выворачивает карманы с деньгами перед публикой, где может оказаться искусный вор…

Из комнаты я вышел уже без наручников.

Меня сопровождали только Абросимов и Ливенцов. Едва я оказался на улице, как к нам подкатил невзрачный «уазик».

Бросив быстрый взгляд по сторонам, я только утвердился во мнении, что сбежать отсюда трудно. Чтобы не сказать – невозможно.

Мы находились в тюремном дворе, окруженном каменным забором в два человеческих роста с «колючкой» поверху.

Две сторожевые вышки торчали по сторонам железных раздвижных ворот, как средневековые бастионы.

А притаившиеся на них парни в десантных комбинезонах, прильнув к лазерным прицелам современных снайперских винтовок, следили за каждым моим движением.

Конечно, не привяжи Абросимов к моим ногам «гири» сюрприза, я бы не замедлил использовать даже такую, казалось, совершенно безнадежную возможность для побега.

Тем более, что солдатики целились в меня для понта, лишь исполняя приказ.

Им и в голову не могло прийти, что найдется безумец, способный отважиться на такое, с их точки зрения, совершенно безнадежное предприятие, как побег из зоны.

Перекрестный огонь с дистанции в двадцать – тридцать метров сводил его шансы к нулю. Ведь они не знали об «Алой ленте» Шивы Разрушителя…

Впрочем, расскажи им кто-нибудь о том, что «объект» в перекрестье прицела может вдруг «размножиться» на несколько близнецов, когда просто непонятно, куда целиться, они вряд ли поверили бы.

Такое нужно видеть. А лучше – никогда с этим не встречаться, чтобы не повредиться рассудком.

Я безропотно дал усадить себя в «уазик», с виду обычную таратайку, а на самом деле бронированный фургон с клеткой для заключенных и треногой с пулеметом, готовым к стрельбе.

Абросимов сел рядом с водителем, а Ливенцов устроился на откидном сиденье возле пулемета.

Мы выехали за ворота.

Мне показалось, что по обе стороны дороги – лесные заросли. Несмотря на металлические жалюзи, плотно закрывающие стекла кузова, и принудительную вентиляцию, я все равно чуял ни с чем не сравнимый запах оттаявшей после первых морозов хвои и опавших листьев, едва прикрытых снегом.

Мы ехали; и чем больше километров разматывалось под колесами «уазика», тем тревожней становилось на сердце.

Я даже не предполагал, что ждет меня впереди.

Но колючие иглы неприятного предчувствия вонзились в мой «защитный экран», и поток злобной, угнетающей разум энергии хлынул в образовавшиеся микроскопические бреши, расширяя их с неумолимым напором и постоянством и затопляя уже и так немногочисленные островки невозмутимости и спокойствия, возведенные мною за часы медитаций.

Я никогда не был оптимистом…

Опер

В дверь стучали не переставая.

По звукам было похоже, что кто-то не только молотил кулаками, но и пинал дверное полотно ногой.

Я попытался встать, но вместо этого свалился с кровати, запутавшись в простыне.

– Иду! – крикнул я, сражаясь с озверевшим куском материи, обвившим тело как удав. – Уже иду… Какого черта!

Мой друг, капитан милиции Славка Баранкин, не вошел в квартиру, а ввалился.

– У тебя что, совсем крыша поехала?! – заорал он, хлопая дверью. – Я уже полчаса выстукиваю здесь походный марш, а он дрыхнет, как медведь зимой. А уже вечер, между прочим. Опять бухал? Посмотри в зеркало на свою небритую рожу… Фу, противно! И вообще – завязывай, Серега, с пьянкой…

Он перевел взгляд на мое одеяние и умолк, сраженный наповал, – я как пришел в обносках из торбы Маркуши, так и завалился в них спать, предварительно допив все спиртное, которое только мог отыскать в шкафах.

– С ума сойти…

Славка как стоял, так и опустился на кухонный табурет, не отводя от меня ошалевших глаз.

– Ты… ты как?.. Откуда все это?!

– От верблюда, – вяло огрызнулся я.

И жадно припал к трехлитровой банке с остатками помидорного рассола.

– Ну ты даешь…

Баранкин наконец умолк, созерцая меня с видом забитого провинциала, который, впервые попав в большой город, нечаянно забрел на «стрелку», где повстречал полуголую проститутку.

Пользуясь моментом затишья, я избавился от тряпья и залез под душ.

Глянув в зеркало, я решил все-таки побриться, хотя оно было вроде и ни к чему. В гости я не собирался, а Баранкину моя двухнедельная щетина до лампочки – чай, не барышня.

Но коль уж решил…

Когда я снова появился на кухне, Славка колдовал над газовой плитой.

– В доме шаром покати… – бубнил он, наблюдая, как в сковородке плавится кусок маргарина. – Хорошо хоть, картошка осталась… Ты когда ел последний раз? Похудел, как тифозный.

– Когда ел? Утром, – вспомнил я подвальную ночлежку бомжей. – Чай пил.

– Жанка не приходила? Я ей звонил.

– Не знаю. Меня не было дома.

– Значит, не приходила, – подытожил Баранкин. – А иначе дождалась бы.

– Дела давно минувших дней…

– Брось! Еще вчера она тебе на шею вешалась, о любви лепетала…

– Заткнись, мать твою!.. – сорвался я неожиданно. И тут же устыдился своей грубости: – Извини, Слав…

– Ладно, чего там…

– У Жанны теперь другой мужчина, более надежный, чем я. – Я сказал это спокойно и отстраненно. Женщины всегда в моей жизни значили мало. Как поется в песне: вот она была – и нету… За исключением мамы.

Но это совсем другое…

– И наверное, более состоятельный, – зло сказал Баранкин. – Мы ведь с тобой словно белые вороны: взяток не берем, планы оперативных мероприятий не продаем, так сказать, «заинтересованным лицам»… мордам мафиозным. – Славка смачно выругался. – А зарплаты нашей ментовской хватает только на маргарин, бутылку дешевой водки и ливерную колбасу.

– Плевать, – буркнул я в ответ.

– Брось! У меня, между прочим, семья. Это не в укор тебе, просто констатация факта. И все почему-то хотят жевать каждый день. Жена уже в моей башке дырку прогрызла. Садись за стол, картошка поджарилась.

– Семья… – Я почувствовал, как под сердце вонзилась игла. – Слава, они убили маму… Я не могу себе простить…

– Мне так жаль… Она относилась ко мне как к сыну… Ты ни в чем не виноват.

– Не виноват?! Сколько раз она просила, умоляла меня, чтобы я не шел работать в милицию?! А потом, когда заварилась вся эта каша с Шалычевым? Она как будто чуяла, чем кончится моя долбаная служба. Будь оно все проклято!

– А ты мог поступать по-иному?

– В том-то и дело, что нет. И мама это знала. И была права: в ближайшем обозримом будущем нам их не победить. Они везде, как крысы – неистребимые, всегда голодные и коварные. А нас держат на положении цепных псов, чтобы мы не давали разной нищей мелочи подбирать крохи, упавшие с их стола.

– Жадность их и погубит.

– Но мы до той поры не доживем. Мамы уже нет… Нет!

Слезы полились сами собой. Весь мой маленький мирок рухнул, и я чувствовал себя даже не сиротой, а старым калекой, прикованным к постели неизлечимой болезнью.

– Выпей… На!.. – Баранкин совал мне в руки стакан с водой.

– Не нужно… Я сейчас…

Чтобы успокоиться, мне понадобилось минут пять.

Я умылся и возвратился к Славке, который сидел с виноватым видом и нехотя ковырялся вилкой в тарелке с картошкой.

– Извини… – сказал я виновато. – Вот… раскис…

– На твоем месте я просто не знаю, что сделал бы.

– И я не знаю, что мне делать…

– Только, ради бога, не пей! – взмолился Баранкин.

– А как залить пожар в груди, Слав? Как?!

– Я не доктор, – буркнул Баранкин. – И психолог из меня аховый. Так что советовать я не мастак. Думай, ты человек умный. И не пацан.

– Вот видишь… Ты тоже не знаешь, как избавиться от душевной боли, которая терзает меня днем и ночью.

– Тебе нужно быть в коллективе. Гляди, полегчает.

– Может быть… Но я как подумаю, что мне снова придется лопатить тонны человеческой грязи… смотреть на сытые морды тех, кто ворочает миллионами, которые они украли у народа… Нет! Это выше моих сил.

– Но кому-то же надо это делать.

– Надо. Только я – пас. Я сыт по горло теми играми, что устраивает власть. Нам просто не дают работать. Того не тронь, к тому даже не приближайся, потому что он обладает иммунитетом, а этого просто оставь в покое, так как он принадлежит к «семье»… Воры и предатели правят бал в стране. Их за это даже награждают. С ума сойти можно!

– Так ведь не сразу Москва строилась. Когда-нибудь придет и их черед хлебать тюремную баланду.

– Не будь наивным, Слава. Пока это время настанет, нас с тобой уже не будет.

– Придут другие…

– Уже пришли. И они считают, что зарплата – это премия к тем взяткам, что им дают.

– Ты не прав. Не все так мрачно. Например, в нашем управлении не так уж и много попутчиков. Парни работают на совесть. Конечно, все бывает. Но не нужно хаять всех скопом.

Я промолчал. На меня вдруг навалилась смертельная усталость. Мне захотелось лечь и уснуть. Наверное, расшатанные нервы властно потребовали покоя.

Славик правильно истолковал мое молчание:

– Я пойду… Держись, Серега. Как-нибудь выплывем. Вдвоем.

Баранкин встал и направился к двери.

– Стоп, чуть не забыл! – Он остановился у порога. – Заговорился… У нас теперь новый шеф. Саенко уволили по «собственному желанию».

– Да? – слабо удивился я, углубленный в свои мысли. – И кто теперь будет нам мозги компостировать?

– Полковник Латышев.

– Я такого не знаю.

– И никто его не знает. Прислали из столицы. Странная личность. Весь в шрамах, угрюмый и здоровый как бык. Мне кажется, что Латышева даже генерал опасается, непонятно почему. Неделю назад он его нам представлял.

– Боится, что подсидит. Наверняка у этого Латышева в столице есть мохнатая лапа. Но нам с тобой однохренственно, кто в седле, все равно кнута не избежать.

– Может, ты и прав…

– Кому нужна моя правота?

– И то… – Баранкин немного поколебался, с сочувствием глядя на меня, но все-таки сказал: – Твой отпуск подошел к концу. Латышев приказал, чтобы ты завтра явился на службу.

– А почему мне не позвонили?

– Потому что ты телефон отключил.

– Ах да…

Я покивал, припоминая; впрочем, после похорон мамы я заходил домой всего раз.

– И еще: я там заказал для твоей квартиры металлическую дверь. Завтра утром, после десяти, ее установят.

– Ты что, разбогател? Слава, я пустой. Мне нечем заплатить даже за телефон.

– Не переживай, все оʼкей. Ребята сбросились, кто сколько мог.

– Спасибо… – Я был растроган до глубины души. – Я этого не забуду.

– Если что тебе еще нужно, ты только скажи. Мы с тобой уже не один пуд соли съели, и ты знаешь, что можешь на меня положиться.

– Слав… – Мой голос дрогнул от ненависти. – Я их все равно достану, Славка. Рано или поздно. Даже если уйду из управления. И я этих сук на суд не потащу. Я с ними разберусь по-своему… Поможешь?

– Заметано. Наши ребята тоже в стороне не останутся. Тебя не было, и ты пока не знаешь, но в управлении после всех этих событий… В общем, многие из наших сейчас горят желанием проучить этих псов, чтобы им впредь было неповадно замахиваться на нас и наши семьи. И кто-кто, а мы знаем, на какие рычаги нужно нажать и кому на горло наступить. Хватит, сколько можно заднее место подставлять этой сволоте…

Славка ушел. Я упал на постель и закрыл глаза.

Мама… Родная моя, единственная, светоч жизни…

Как могло так случиться?!

Почему?!

Они мне не простили…

Интересно, кто там у них такой проницательный, – вычислить мою роль в интриге с губернатором Шалычевым было непросто, если не сказать – невозможно.

Ясное дело, здесь не обошлось без Саенко.

Только он, мой теперь бывший начальник, имел доступ к материалам под грифом «Совершенно секретно», после убийства Шалычева изъятым службой безопасности.

Однако я не такой дурак, чтобы изложить на бумаге не только свои соображения по поводу целого ряда заказных убийств местных мафиозных авторитетов, но и то, кто обрушил эту лавину, подбросив в будущий камнепад первый камешек.

И все равно меня нашли.

Пусть многое из того, что перечислено в досье Шалычева, было мотивировано моими прямыми служебными обязанностями, как сотрудника УБОП. И все равно мое чрезмерное, а из-за этого весьма подозрительное усердие кому-то очень не понравилось.

Кому-то влиятельному и богатому…

Впрочем, чему я удивляюсь: один из новых вице-премьеров – большой друг убитого Шалычева. Они вместе такие делишки прокручивали, что в еще совсем недавние времена могли получить по сотне вышек каждый за экономическую диверсию против государства.

Трудно даже представить простому обывателю, сколько миллионов долларов уплыло на тайные заграничные счета этих больших «радетелей» за свободу и благополучие сограждан…

Они меня нашли и нанесли удар.

Прошло чуть меньше двух недель, но то страшное утро, казалось, никогда не кончится. Ну почему, почему я проспал и мама сама вынесла ведро с мусором?!

Наверное, за мной долго следили, изучая привычки и распорядок дня.

И знали наверняка, что ровно в семь утра я отправляюсь на службу.

Рабочий день начинался с восьми, до управления всего пятнадцать – двадцать минут ходу, но я любил эти свободные полчаса, когда можно без обычной суеты и нервозности сесть за письменный стол и привести в порядок бумаги и мысли, настраиваясь на очередной рабочий день.

Многие мои коллеги засиживались допоздна, глотая литрами кофе и крепкий чай, бывало, и я торчал в кабинете едва не до полуночи, когда намечалась запарка, однако мои мозги работали наиболее интенсивно только в утренние часы.

В особенности если ничто не нарушало благословенную тишину и никто не мельтешил перед глазами, даже Славка Баранкин, с кем я делил кабинет…

Они учли все, кроме одного: нашей совковой безалаберности и халатности.

В доме засорился мусоропровод. Кто-то вызвал из ЖЭУ «умельца», он поковырял толстой проволокой с крючком на конце в одном из люков и, пробормотав нечто нечленораздельное, отправился восвояси.

И в течение недели жильцы безропотно топали по лестницам с ведрами, чтобы высыпать мусор в бункер на первом этаже, – о долготерпении наших людей можно слагать легенды.

В то утро на моей двери укрепили заряд ограниченного радиуса действия, который должен был сработать ровно в семь, когда я выходил из дому.

Детонатор был настроен на размыкание контактов и установлен с задержкой в три секунды, как определили после в нашей лаборатории.

Тот, кто приказал изготовить мину, был настоящим изувером, садистом. Меня не просто хотели убить – это для них, похоже, казалось чересчур примитивным и неэффективным способом мести.

Взрыв должен был оторвать мне обе ноги, чтобы я остался калекой.

Я поздно возвратился домой и проспал. Обычно мусор выносил я, но в то утро мама меня просто пожалела, дала подремать лишних пятнадцать минут…

Заряд был рассчитан на мой рост.

Мама была ниже меня больше чем на голову. И вместо того чтобы оторвать мне ноги выше колен – наверное, им очень хотелось видеть меня даже не на протезах, а в инвалидной коляске, – маме разворотило низ живота.

Спасти ее не удалось…

Ее похороны прошли как в тумане.

Мне сразу же дали отпуск, но я никуда не поехал, даже на нашу базу отдыха в лесу неподалеку от города.

Я запил.

Запил по-черному, будто хотел сгореть от водки.

Где я все эти дни после смерти мамы шлялся, сказать было трудно. Слава богу, у меня хватило ума оставить на работе в сейфе служебное удостоверение и пистолет.

Мама, мама, как теперь мне без тебя жить…

Ведь я один, словно перст, если не считать каких-то дальних родственников.

Один…

Но я их найду… клянусь! Чего бы это мне ни стоило. Найду!

Мама, я им никогда и ничего не прощу. Никогда!