Текст книги "Чужая игра"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

И все.

Ничего из ряда вон выходящего, как я понял по достаточно прозрачным намекам Волкодава.

Как бы невзначай, без определенной цели, он говорил, что спецслужбы многих стран и в былые времена, и сейчас используют для некоторых, особо щепетильных дел «болванчиков», чаще всего не имеющих представления, на кого они работают.

Это делается для того, чтобы самим спецслужбам не вываляться по уши в грязи, а в случае провала операции или засветки исполнителя сдать этого подставленного со всеми потрохами. Если, конечно, не удастся его ликвидировать, чтобы спрятать концы в воду.

Обычно исполнитель «заказа» практически никогда не знает, кто истинный заказчик. Это мне было известно из личного опыта.

Таким не шибко хитрым способом спецслужбы, во-первых, реализовывали свои планы, не имеющие ничего общего с гуманными принципами человеческого сообщества, во-вторых, умывали руки, а в-третьих, – ко всему прочему, – нередко повышали свой рейтинг перед околпаченными налогоплательщиками, именуемыми «народом».

– Он ищет семью. – Абросимов сказал это с нажимом и еще раз повторил: – Семью!

– Вы полагаете… – начал было Баркасов.

– Стоп! Закройся. По-моему, он уже очнулся.

Полковник подошел к кушетке и потеребил меня за плечо.

Я застонал и медленно открыл глаза.

– Где я? Что со мной? – Я постарался, чтобы мои вопросы звучали совершенно искренне.

– Все нормально, все нормально, Карасев…

Абросимов смотрел на меня с каким-то странным выражением, будто решал задачу со многими неизвестными.

Похоже, я оказался в одном ряду с «иксом» и «игреком», неким «зетом», величиной, всплывшей в уравнении абсолютно случайно, из-за чего решение задачи стало весьма проблематичным…

Меня снова определили в ту же самую камеру, каменную гробницу.

Там все осталось без изменений, кроме одного – моя койка приобрела вполне цивилизованный вид. Мне дали матрас, почти новое постельное белье и подушку – не блином, а свежеиспеченной пышкой.

Опер

О-о, нет… Так болеть голова просто не может. А если и может, то не моя…

Где выключатель? Куда он девался, чтоб его!..

До чего хочется пить… Пи-ить… Где-то рядом с кроватью должна быть тумбочка, а на ней бутылка минералки.

Где эта чертова тумбочка?! Нет ее, словно испарилась… Да, все-таки нужно включить свет.

Интересно, почему я ищу выключатель лежа?

Я с трудом открыл глаза – и очутился неведомо где. А точнее, в темном (скорее сером) пространстве без окон и дверей!

Меня охватило тупое удивление, когда я попытался рассмотреть в этом пространстве знакомые предметы.

Их просто не было.

Нет, это точно ночной кошмар! Сон, видение, сглаз, нечистая сила… Или я уже ТАМ?..

Меня вдруг охватил страх, не поддающийся разумному толкованию.

Я попытался заговорить, чтобы разрушить наваждение, но лишь просипел, как проколотый воздушный шарик.

Я хотел принять сидячее положение, но незримые путы приковали меня к земле стальными цепями. Мне удалось лишь с трудом поднять голову, чтобы тут же вернуть ее в прежнее положение; голова была даже не чугунной, а словно налита свинцом.

Может, пока я спал, изменилась сила земного притяжения?

Или все-таки мое предположение насчет того, где я сейчас нахожусь, правда? Свят-свят!..

В полном отчаянии я мысленно включил правую руку, чтобы пошарить рядом с собой. И наткнулся на человеческие тела, лежавшие едва не в обнимку.

Сколько их – трое, четверо? И кто они? Неужели такие же грешники, как я?

А иначе зачем бы им обретаться, как и мне, в темноте и в полной неопределенности? То есть в бесконечности, если изъясняться научными терминами.

Где я, в конце концов?!

– Маркуша, чего тебе? – вдруг раздался женский голос. – Лежи спокойно… И не тяни на себя одеяло, мне холодно!

Маркуша?! Что еще за Маркуша? Может, это я Маркуша? А и верно, как меня зовут? Кто я? И вообще – при чем здесь одеяло?

– Отстань, Стрёма! – раздался хриплый, прокуренный и недовольный мужской бас.

– Кто вы такие? – выдавил я из себя, чтобы хоть что-то сказать.

Я был изумлен до крайности. Нет, не так – потрясен до глубины души. Уж не знаю отчего. Наверное, я не ожидал, что в окружающей меня бесконечности все-таки существует жизнь.

– A-а, проснулся, голубок…

Послышалось шевеление, и я увидел, как темная слитная масса на полу – на полу?! – раздробилась на несколько продолговатых черных пятен. Теперь я понял, что нахожусь в каком-то помещении.

Это открытие меня воодушевило и немного успокоило.

В помещение начал откуда-то проникать свет. Его хватало лишь для того, чтобы еще больше подчеркнуть неуютность освещенного пространства, захламленного черт знает чем.

Спичка, чиркнувшая в вязкой и душной тишине, сняла часть моих вопросов мгновенно.

Какое-то существо, лишь отдаленно напоминающее женщину, зажгло керосиновый фонарь, и неяркий желтый свет очертил круг, в котором вповалку спали странные личности, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся бомжами.

– Который час? – Других слов у меня от изумления просто не нашлось.

– Седьмой… – ответила женщина.

Она зевнула, открыв щербатый рот, напомнивший мне в этот миг старый кошелек, опустошенный карманным вором и выброшенный за ненадобностью в подворотне.

– Почему седьмой? – снова брякнул я, все еще в трансе от похмельного ступора.

– Жильцы собачек начали выводить на прогулку.

– Жильцы… собачек?

Я поднатужился и сел. А затем тряхнул головой, пытаясь сбить расплавленные алкоголем мозги в комок.

– Ага, – подтвердила женщина. – Значит, пора вставать. Скоро появится дворник. Вредный мужик! Вытолкает взашей. Маркуша, кончай дрыхнуть! Уходим.

– Стрёма, у тебя есть чего?.. – снова раздался мужской голос.

Из общей массы отвалился мужик, похожий на киношного старца Распутина в исполнении известного актера.

Женщина поколебалась чуток, но затем смилостивилась и достала из-под груды мусора начатую бутылку дешевой поддельной водки.

Маркуша приложился к горлышку, но не пожадничал, а отхлебнул граммов сто, не больше. Затем угрюмо зыркнул в мою сторону и протянул бутылку:

– На. Испей. Полегчает…

Я машинально выпил.

И только когда мерзкий самопал обжег внутренности, до меня дошло, что за пойло я лакаю и с кем бражничаю.

У меня даже слов не оказалось в запасе, чтобы – мягко выражаясь – описать ситуацию. Хотя нельзя сказать, будто я большой любитель употреблять только нормативную лексику, а не добротный российский сленг.

Я молча вернул бутылку Маркуше и встал.

В самом деле, где я? И как я дошел до такого состояния?

Куда меня занесла нелегкая? То помещение, где я сейчас кантовался, никак нельзя было назвать даже ночлежкой.

И почему я среди бомжей? По-моему, у меня другой социальный статус… Или я ошибаюсь? А если нет, то когда я успел так низко пасть и почему об этом ничего не знаю?

Бред…

Я снова потряс головой, прогоняя остатки похмельного синдрома, – самопальная водка, скорее всего смесь технического спирта с водой из обычного водопровода, все-таки внесла некоторое просветление в атрофированные мозги.

Только теперь я понял, что нахожусь в подвале дома, достаточно сухом и теплом, чтобы приютить несчастных отверженных, уже выползающих из-под тряпья, служащего в качестве постельных принадлежностей.

Но как я сюда попал?

Я, Сергей Ведерников, майор милиции, сотрудник управления по борьбе с организованной преступностью, бывший афганец, орденоносец… и вообще приличный человек!

– Не суетись, Стрёма, – недовольно пробурчал Маркуша. И бережно заткнул бутылку скрученной из газеты пробкой. – Седни ентот Баклушич выходной, – продолжил он. – Сначала пошамаем, а потом…

– Он, падла, и в воскресенье шастает по подвалам.

Женщина пыталась причесаться расческой с тремя зубцами.

– Козел… – выругалась она.

– Что с него взять? – сказал Маркуша. – Бывший мусор.

– А ты откуда знаешь? – спросила недоверчиво Стрёма.

– Знаю, – не стал вдаваться в подробности Маркуша. – Его еще при Андропове из органов выперли. Говорят, из-за баб. На допросах баловался…

– То-то я смотрю, он ни одну юбку не пропускает, все зырит и зырит, а глаза как у кобеля, которому яйца отрезали.

– Ага. Намедни одну дворничиху из соседнего квартала хотел в подсобке поиметь, так она его чуть не пришибла, – заржал Маркуша.

– Кобель, он и есть кобель, – резюмировала женщина, прилаживая миниатюрный примус на хлипкий ящик. – Заварка у тебя?

– Сегодня не моя очередь, – огрызнулся Маркуша. – Кукла, протри зенки!

Он потормошил ворох тряпья, скрывающий еще одно человеческое существо.

– Пошел на хрен! – раздалось в ответ.

Тряпье зашевелилось, затем раскрылось, словно бутон фантастического цветка, и вторая женщина, гораздо моложе, чем Стрёма, зевая и потягиваясь, присоединилась к компании.

– Гони заварку! – упрямо боднул головой Маркуша.

– Тебя еще дальше послать? – с вызовом спросила Кукла.

Маркуша был непреклонен.

– Седни твой черед, – сказал он. – А у меня есть колбаса и хлеб.

– Ну, если так… – сменила гнев на милость Кукла.

Она порылась в своей торбе и протянула Стрёме мятую пачку чаю.

– О! – воскликнула Кукла, взглянув в мою сторону. – Наш найденыш очухался. Привет, парнишка! Что, головка бо-бо?

– Найденыш? – Я наконец посмотрел на себя. – Мать твою…

У меня просто не хватило слов. Моим глазам открылась картина из серии «Нарочно не придумаешь».

Я был только в трусах и майке! Притом изгвазданных до неприличия. В этом, с позволения сказать, «одеянии» я был похож на тракториста, который только что выполз из-под брюха своего железного коня, остановленного на ремонт прямо посреди проселочной дороги, которую недавно полил сильный дождь.

– Видик у тебя… – хихикнула Кукла. – Плюнь, не переживай. Главное, остался жив.

– Как это?.. Где?.. Почему я здесь?!

– Не кричи… – поморщилась Кукла. Она резала колбасу большими кусками. – Ты лучше скажи спасибо нам, что подобрали… – Кукла снова захихикала. – Иначе замерз бы в подворотне, – добавила она уже с участием. Кукла разделила колбасу на порции. – А могли и менты загрести, – продолжала она неторопливо. – Это еще хуже. Там у них теперь одно зверье собралось.

– Это точно, – поддержал ее Маркуша. – Им человека замордовать – раз плюнуть. Вот и смекай, что лучше: или от холода сразу кранты, или будешь кровью харкать еще лет пять, пока не загнешься.

– Менты… Подворотня… – повторил я тупо, все еще не соображая как следует. – А где моя одежда?

– Местная кодла постаралась… – хмуро сказала Стрёма. – Сопляки. Лет двенадцати – пятнадцати.

– Они и нас грабят, – сказала с ненавистью Кукла. – Последний кусок хлеба забирают.

– Достойная смена отморозкам… – поддержал разговор Маркуша. Он сокрушенно покачал головой и матернулся: – «Октябрята» перестройки…

– Чаю выпьешь? – спросила Кукла.

– Давай…

Я завернулся во что-то непонятное и взял алюминиевую кружку с круто заваренным чаем.

Я глотал терпкую жидкость и постепенно приобретал ясность мышления. Самое интересное, меня уже не удивляло и не смущало окружение, будто я давно прописался в этом подвале.

Но я все никак не мог сообразить, что со мной случилось. И почему я надрался до положения риз?

Да, я помнил о службе, о том, что сейчас в краткосрочном отпуске, и даже смутно припоминал питейные заведения, которые посетил вчера.

Но почему тогда из головы вылетело все, что касалось сугубо личного?

Отчего, едва я мысленно представлял свою квартиру, в висках начинали стучать колеса электровоза, будто я лежал на рельсах, и на меня надвигался груженый состав?

И чем дольше я думал о своих житейских проблемах, тем сильнее начинала болеть моя совсем отупевшая голова.

Я попытался избавиться от мыслей о прошлом вообще.

Получилось не очень, но в мозгах снова посветлело. И то ладно. Значит, есть надежда на благополучный исход моей одиссеи.

Ничего себе одиссея… Это же надо так нажраться… И по какой причине? Ведь мне кажется, что к «зеленому змию» я в общем-то достаточно равнодушен.

А может, нет? Может, я законченный алкоголик? И только сейчас вышел из длительного запоя?

Я попытался еще что-нибудь вспомнить, но голова ответила мне лишь тупой болью в висках. Стоп, хватит! Никаких мыслей. Оставим опустошенные алкоголем мозги в покое. Наверное, они еще не совсем проснулись…

Я бездумно наливался чаем, даже попросил добавки – еще одну кружку, – и мне не отказали, хотя заварка была на исходе.

Наконец поднялись и все остальные.

Их было шестеро: Маркуша, Стрёма, Кукла, два дедка неопределенного возраста, но явно за шестьдесят, и иссушенная старушка, на удивление опрятная и какая-то благообразная.

– Федотовна, колбасу будешь? – неожиданно вежливо спросила нагловатая Кукла.

– Спасибо, деточка, дай тебе бог… – Старушка кротко улыбнулась.

– Кому дает хлеб и сало, а кому и по мусалам… – сказал Маркуша.

Воровато поглядывая на Стрёму, он потянулся за бутылкой, уже уложенной в сидор бомжихи.

– Маркуша, счас получишь по башке! – прикрикнула на него Стрёма.

Она отставила сумку подальше.

– Нам еще работать нужно, – сказала она решительно. – Не хватало припереться на паперть с пьяной рожей. Не забывай, сегодня престольный праздник.

– Бог подаст, Бог подаст… – тихо молвила старушка. И смела крошки с носового платка, служившего ей салфеткой, на ладонь.

– Тебе, Федотовна, уже подал, – грубо брякнул Маркуша, недовольный решительностью Стрёмы.

– Заткнись, бульбаш чертов! – зло прикрикнула на него Кукла. – Жри быстрее, и пойдем.

– Как она здесь очутилась? – отважился спросить я у Куклы, кивая на старушку.

– Так же, как и все мы. Или почти так, – неохотно ответила Кукла.

– А все-таки?

– Ее угораздило иметь квартиру в центре на первом этаже. Даже не квартиру, а просто полуподвальное помещение. Вот Федотовну и выперли эти самые «бизнесмены», чтобы сделать там магазин.

– Как это – выперли?

– Молча. Обвели вокруг пальца. Нажухали, как захотели. Обещали переселить в новый микрорайон, а когда она подписала бумаги, пнули под одно место ногой и забыли, как и звать ее. Хорошо хоть, не подвели под «несчастный случай». Знавала я и таких…

– Падлы… – резюмировал Маркуша. – И когда уже нажрутся?

– Жди, как же…

Стрёма заворачивала остатки еды в газету.

– У них утробы – что у твоего Баклушича. Пока все контейнеры из мусоропровода не проверит, никого к ним не подпустит. Хавает все подряд.

– Намедни едва не отдал концы – съел какую-то консерву, – сказала с мстительной радостью Кукла. – А жаль, что не сдох. Зараза…

– Гад, – согласился Маркуша. – Никакой управы на него нету… Кис-кис-кис… – позвал куда-то в темноту.

В световой круг вошла серая кошка – один скелет, прикрытый свалявшейся шерстью.

Маркуша положил перед ней кусочек колбасы. Она схватила его и утащила в глубь подвала.

– Мамаша… – Добрая улыбка неожиданно осветила угрюмое, заросшее неухоженной бородой лицо Маркуши. – Кошата у нее… – сказал он с теплотой.

– Спонсор хренов… – Стрёма со злостью пнула ящик, освобождая проход. – Ей они нужны, как телеге пятое колесо, – сказала она раздраженно. – Будут, как и она, по помойкам шарить. Лучше подохли бы сразу.

– Встали, мужики, – скомандовала Кукла. – Пора на промысел.

Похоже, в этой компании вожаками были женщины.

– Эй, погодите! – воскликнул я всполошенно. – А как со мной? Мне что, в таком виде чесать по городу?! Одолжите какую-нибудь одежонку. Я верну. Честное слово!

– Вернешь, как же… – недовольно буркнул Маркуша.

Но все-таки полез в свою торбу – он был единственным из всей компании, у кого и рост и комплекция в какой-то мере соответствовали моим.

Маркушин холщовый «комод» вмещал столько всякой всячины, что у меня глаза полезли на лоб; там нашлась даже пара галстуков.

– Выбирай… – Со вздохом сожаления Маркуша сунул в рот сигаретный окурок и чиркнул спичкой.

– Ей-богу, отдам…

Мне было очень неловко и стыдно, но иного выхода я не имел. И вообще – какого черта! Тоже мне, чистюля… Носят же люди этот… как его… кажется, секонд-хенд, старое тряпье, которое присылают в нашу бедную страну сердобольные иностранцы. А чем ты лучше?

Да, все это так, но видик у меня был еще тот…

Я шел задворками, но и там встречались ранние пешеходы. Ну что за дурацкая привычка пялиться на человека в рванье?!

Будто я один такой во всем городе…

Наша новая «демократия» наплодила столько нищих, что временами казалось, будто разверзлась преисподняя и оттуда хлынули зомби всех эпох и народов. Хромые, косые, безногие, скрюченные, дети, женщины, старики, притом любых национальностей… Они так и просились на полотна сумасшедшего художника.

На свой этаж я поднялся как идущий на дело начинающий воришка – согнувшись в три погибели и прикрывая лицо ладонью.

Дверь…

Что случилось с моей дверью?! Почему она скособоченная, обгоревшая, местами расщепленная?

Я с трудом повернул ключ в замочной скважине и вошел внутрь. Вешалка, зеркало – фу, лучше на себя не смотреть! – подставка для обуви…

Все как обычно. Светло, уютно, тепло… Или это мне так кажется после подвала?

В ванную, скорее под душ! Сбросить мерзкие обноски, отмыться дочиста, побриться, почистить зубы и забыть…

Что забыть? Забыть…

Кстати, где мама? На кухне? Мама… Мама…

Стоп, стоп, что-то не то… О чем это я? Мне кажется, я упустил что-то очень важное…

Важное?

Мама, где ты? Мама, я уже дома. Я пришел. Мама… Мама!

О господи, я вспомнил! Нет, я не хочу этого вспоминать! Этого не было, просто я видел кошмарный сон. Конечно же сон.

Но мама, она должна быть на кухне… В такую рань? Конечно. Мама готовит мне завтрак. Моя любимая, рано поседевшая старушка.

Впрочем, какая она старушка? Ей всего-то…

А сколько ей было, когда она померла? Почему померла? Она жива. Жива!

Опять в голову лезут страшные мысли. Прочь, прочь! Я знаю – уверен! – что это не так.

Но проклятая память настырна, она уже оправилась от похмельного синдрома и начинает раскручивать маховик воспоминаний. Мама… мама, где ты?

Нет! Не-ет!!! Господи, пусть это будет еще один страшный сон!

Увы, это не сон…

ОНИ УБИЛИ МАМУ! ОНИ ЕЕ УБИЛИ… УБИ-ЛИ-И-И!!!

Киллер

Взи-у, взи-у, взи-у…

И так каждый день, непрестанно, сутки напролет. Это были даже не звуки, а их отражение в подкорке. Когда я услышал эти «взи-у…» впервые, мне стало немного не по себе.

Поначалу я подумал, что где-то работает какой-то агрегат. Скорее всего, предположил я, меня заточили в карцер воинской части, и там могла быть различная аппаратура связи и прочая.

Но когда равномерные и монотонные звуки начали вгрызаться в мои мозги, как черви-древоточцы, я, кажется, понял, в чем дело.

И в первый миг даже испугался.

Меня хотели сломать. И для этого применяли какую-то электронную пакость, возможно генератор ультразвука.

Когда-то мне приходилось слышать о чем-то подобном. Но за давностью и из-за амнезии мои сведения на сей счет были довольно скудны и в данной ситуации практически бесполезны.

И еще я заметил, что за мною ведется круглосуточное наблюдение – вместо глазка в дверь камеры был вставлен миниатюрный телеобъектив.

Конечно, я мог бы его разбить. Но тогда меня просто прикуют к койке, а телеглаз заменят другим.

И я решил до поры до времени не усложнять отношений ни с надзирателями, ни с Абросимовым – пока не разберусь, что ему от меня нужно.

Проклятый ноющий звук, практически едва слышный, но от этого не менее неприятный и действующий на нервы, как визг дисковой электропилы, не давал покоя ни днем, ни ночью. Он постепенно приводил меня в состояние вялотекущего бешенства, готового в любой момент взорваться и утопить здравый рассудок в омуте безумия.

Я уже начал подумывать о побеге.

Шансы были минимальными, но все равно были. И уж лучше погибнуть в схватке, чем провести остаток жизни в психушке.

Однако что-то меня сдерживало, какая-то странная надежда на возвращение к истокам, к жене и сыну, поскольку теперь совершенно точно узнал, что они у меня есть.

И это было единственным, из-за чего стоило бороться до конца.

Я с головой окунулся в мир медитаций.

Часами я сидел как истукан, отключая сознание и погружаясь в мир нирваны. Стены моего каменного мешка постепенно раздвигались, затем и вовсе исчезали, таяли, как последний весенний снег, и перед моим мысленным взором вырастали величественные Гималаи, водопад возле жилища Юнь Чуня, едва заметные лесные тропы, уводившие меня в глубь леса…

Назойливый, рвущий нервы звук истончался, сливался с шумом листвы, чтобы затем перерасти в вой ураганного ветра, ломающего ветки и рушащего каменные осыпи.

Но эта какофония меня не угнетала, наоборот – бодрила и вызывала прилив энергии и сил. Затем снова предельной концентрацией воли я уводил себя на зеленые цветущие луга, где жужжали пчелы и сияло ласковое солнце…

После медитаций я спал как убитый, будто и не было этой ультразвуковой электронной сволочи, ни на минуту не прекращавшей свои жалобные стоны.

Медитации я чередовал с тренировками: отжимался от пола несчетное количество раз, выполнял приседания поочередно на левой и правой ногах, садился на шпагат, стоял на голове и даже «бегал» на большие расстояния.

Да, бегал, но только мысленно.

Этому способу тренировки в условиях ограниченного пространства научил меня Юнь Чунь. Я ложился на кровать, закрывал глаза и представлял себя мчащимся по лесной дороге.

Мои мышцы постепенно разогревались, сокращаясь, как при беге, пульс учащался, сердце гоняло кровь с полной нагрузкой, будто я был на стайерской дистанции.

Мимо моего мысленного взора проплывали деревья, холмы, иногда я спускался в низины, перепрыгивал через ручьи и взбегал на косогоры…

Свой «бег» я заканчивал весь в поту и с каменными от напряжения мышцами.

Эффект был точно такой же, как после так называемого в хэсюэ-гун «длинного бега», рассчитанного не на километраж, а на время – протяженностью в восемь, десять, шестнадцать и двадцать четыре часа.

Техника такого бега дошла до наших времен из глубины веков, и для владеющего ею сорокакилометровая марафонская дистанция была не более чем разминкой…

На очередной допрос меня повели через двадцать один день.

Та же комната, похожая на пыточную, те же действующие лица, только без эскулапа. Все было так же, за исключением одного: на этот раз я шел в сопровождении четверых десантников, вооруженных до зубов, а здоровяк Ливенцов демонстративно выставлял напоказ крупнокалиберный пистолет неизвестной мне модели в наплечной кобуре.

– Как самочувствие? – мило улыбаясь, поинтересовался Абросимов.

– Не жалуюсь.

– Претензии есть?

– Всего одна.

– И в чем она заключается?

– Не надевайте на меня наручники. Я не собираюсь убегать.

– Вам нравится сидеть под замком?

– Конечно нет. Но мне хочется, чтобы вы сняли с меня необоснованные обвинения.

– Необоснованные? – Абросимов вдруг расхохотался, будто услышал скабрезный анекдот. – Ты слышишь, Ливенцов, – необоснованные… ха-ха…

– Не вижу причин для веселья.

– Вот-вот, в этом досье для вас веселого мало… – Абросимов раскрыл уже знакомую мне папку; только теперь она стала гораздо толще.

– Я вам уже рассказал все, что знал.

– Все ли? – снова развеселился Абросимов. Мне вдруг до зуда в конечностях захотелось вбить его ровные белые зубы в глотку, чтобы стереть улыбку навсегда.

– Вы ведь знаете, что у меня амнезия.

– Меня учили ничего не принимать на веру.

– Что я могу возразить? Сейчас вы хозяин барин. Вам и карты в руки.

– Да, точно, пора раскрыть карты…

Абросимов полистал подшитые в папку листы, отпечатанные на лазерном принтере.

– Карасев Андрей… оч-чень занимательная личность… Во-первых, наемный убийца у одного из мелких стервятников. Которого он сам и… Впрочем, туда ему и дорога. Не так ли?

– Вам виднее…

– Это точно… Да и другие, кого Карасев отправил вперед ногами, не заслуживают особого сочувствия. Потом ему присудили высшую меру, хотя он и спас от верной гибели сотрудника уголовного розыска. Правда, Карасев даже не захотел подать прошение о помиловании. Вспоминаете?

– Извините – нет.

– Возможно, возможно… Итак, дальше. А вот дальше еще интересней: приговор приводят в исполнение, труп… ха-ха… сжигают… но Карасев, словно птица Феникс, восстает из пепла в нашем специальном тренировочном центре, где участвует в спаррингах на татами в качестве «куклы». Все верно?

– Не помню.

– Ничего, вспомните… Итак, в спецзоне он долго не задерживается. Карасев опять умирает. На этот раз, кажется, окончательно и бесповоротно – наша контора свои тайны хранит весьма тщательно. Вы следите за нитью моих рассуждений?

– Зачем? Мне это совершенно не интересно. Чья-то жизнь – не моя проблема.

– Не скажите. Вы отобрали столько чужих жизней, что они-то как раз и стали вашей самой большой проблемой.

– Я не могу вам ответить ни да, ни нет. Увы. Я ничего не помню.

– Не знаю, не уверен… Амнезия недостаточно изучена наукой, чтобы можно было принимать все ваши отговорки на веру. Но про то ладно. Продолжим?

– Как вам угодно. – Я безразлично пожал плечами.

– Продолжим. Карасев, получивший в спецзоне кличку Ерш, что обозначает на блатном жаргоне задиристого бывшего авторитета или проще – сильную личность, вдруг снова оживает… прямо-таки мистика… для непосвященных… И где? Где, Карасев?

– Знал бы, сказал… – буркнул я.

– А мы напомним. В Южной Америке, в тренировочном центре мафиозного синдиката, готовящем киллеров международного класса. Там Карасеву сделали пластическую операцию, и теперь его не смогли бы узнать даже хорошие знакомые… – Абросимов отложил папку в сторону. – А дальше одни домыслы, непроверенные факты и вообще белые пятна. В том числе и история, приключившаяся с вами в Непале.

– Хотите сказать, что я был в Непале?

– Уже сказал. Но с какой стати вы там оказались, как вам удалось выжить после авиакатастрофы – согласитесь, в наше время мы в чудеса не верим, – и эта ваша амнезия…

– Наверное, у меня были крылья, коль я сумел выжить в авиакатастрофе.

– Не нужно иронизировать. Факт остается фактом, как его ни толкуй.

– Так уж и факт?

– Все, давайте оставим Непал в покое! – Абросимов был раздражен. – Если понадобится, эту темную историю мы сможем живописать во всех подробностях.

– Нет возражений.

– Идем дальше. Ваш почерк зафиксирован в Южной Америке, Испании, Югославии, Колумбии, а теперь и в Греции. Но опять-таки все это одни догадки, пусть и обоснованные с точки зрения спецслужб, однако цена им – рубль в базарный день. И снова фактов – ноль.

– Простите – что значит «мой почерк»?

– А то и значит, что ликвидации были проведены безупречно и с большой выдумкой. У вас талант стратега, Карасев.

– Не замечал…

– Зато другие заметили. Правда, некоторые слишком поздно. Как, например, Шалычев и иже с ним. Помните Шалычева?

– Вы меня уже достали с этим Шалычевым. Говорю вам – у меня амнезия.

– Кстати, в тот период вы работали на нас, – неумолимо продолжал Абросимов. – Правда, не совсем официально. Хоть это вы помните?

– Очень смутно. Все как в тумане…

– И, судя по весьма скудным данным, якобы выполняли какое-то задание у черта на куличках. По меньшей мере в тысяче километров от столицы.

– Возможно. И скорее всего, так оно и было.

– Как же! – воскликнул Абросимов. – Вы были в столице!

– Это вы так утверждаете…

– Это не голословное утверждение, а факт.

– Меня кто-то видел?

– В том-то и дело, что нет. Вы просто фантом, милейший.

– Тогда о каком факте идет речь?

– Ваш почерк.

– Создается такое впечатление, что вы пытаетесь повесить на меня всех собак.

– Отнюдь. Ликвидация Шалычева (я в этом уверен на все сто процентов) – ваших рук дело. Господин губернатор отдал концы так «красиво», что до сих пор и милиция, и служба безопасности на ушах стоят, чтобы узнать хоть самую малость.

– Заказные убийства раскрываются редко. Почитайте прессу, там все сказано.

– Согласен. Это когда наемный убийца подстережет свою жертву, например, в подъезде дома. Или где-нибудь на улице.

– А где был убит этот… Шалычев?

– Ах, Карасев, Карасев… Может, перестанем играть в прятки?

– Я не играю.

– Уж кто-кто, а вы-то должны знать, где это случилось.

– Может быть, и должен. Но не знаю.

– Упрямец… – Абросимов с трудом сдержался, чтобы не сказать мне какую-то резкость. – Добро, так и быть, – сказал Абросимов. – Я расскажу вам, как все было. Киллер проник в правительственное здание, охраняемое с величайшим тщанием, и смог уйти незамеченным в тот самый момент, когда были блокированы все входы и выходы. И это при том, что Шалычев был убит практически на глазах своих коллег, а тревогу в здании объявили спустя считаные секунды после гибели губернатора. Вот такая беллетристика.

– Занятно. И все-таки повторю еще раз: я не знаю Шалычева и не убивал его. Зачем мне чужие «подвиги»?

– Какая вам разница?! – Абросимов взвился словно ужаленный. – Карасев, вас нет! Понимаете, вы теперь как зеленый человечек, пришелец. Паспорт у вас поддельный, идентифицировать вашу личность невозможно: лицо другое, кожу на подушечках пальцев вам пересадили, так что папиллярные линии вообще отсутствуют – эдакий феномен, ошибка природы. Что еще?

– Вы хотите сказать…

– Угадали, Карасев. На все сто угадали. У вас отсюда есть только два выхода. Помните «Кавказскую пленницу»? Или мы вас сосватаем, или…

– Или что?

– Нет, к прокурору мы вас не поведем: вы ведь призрак. А наша судебная система воспитана на голом материализме.

– Это точно…

– Впрочем, будь призрак в состоянии хорошо заплатить, то сразу нашлись бы и адвокаты, плюющие на мистический ужас, и судьи, готовые принять взятку хоть от Мефистофеля. Да не оскудеет рука дающего…

– Почему бы вам не связаться по моему поводу с полковником Кончаком? Если все, что вы мне тут наговорили, правда, он подтвердит. Мне уже надоело говорить, что у меня потеря памяти.

– Э-э, батенька, не тут-то было. У полковника своя свадьба, а у нас своя. Мы с ним решаем разные задачи и обмениваться информацией не имеем права.

– Помнится, на первом допросе…

– Это была просто беседа, – перебил меня Абросимов. – Беседа, Карасев.

– Пусть так. Так вот, вы тогда сказали, что Кончак меня вам передал. Как это понимать?

– Очень просто – тогда я вас просто не знал. И мне были интересны ваши реакции.

– А теперь?

– О-о, сейчас я вижу – вы именно тот человек, что нам нужен. Только вы, и никто иной, в состоянии выполнить одно очень важное задание.

– Естественно, для блага государства и демократии…

– Вы опять иронизируете, Карасев. Это, кстати, хорошо. Значит, у вас есть надежда на выздоровление.

– Я в этом не сомневаюсь. Еще один ваш укольчик – и все будет в ажуре.

– Мы просто делаем свою работу. И стараемся исполнять ее с максимальной эффективностью.

– Цель оправдывает средства…

– Для киллера вы хорошо начитаны.

– Это недостаток?

– Отчасти. Когда в одном человеке объединяются две ипостаси – абстрактный образованный мыслитель и жестокий прагматик без внутренних тормозов, – его невозможно обуздать.

– Так уж и невозможно…

– Действия подобного индивидуума нельзя спрогнозировать, а значит, неизвестно, в какую сторону он направит свой разрушительный сплав столь разноплановых натур.