Текст книги "Ценою крови"

Автор книги: Вилло Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

12

Праздничного ужина не получилось. Мадлен делала героические усилия, чтобы не разрыдаться. Близнецы изо всех сил старались поддержать свою репутацию весельчаков, но, несмотря на праздничные лепешки и вино не домашнего приготовления, а привезенное из Франции и стоившее целого состояния, всем было очень грустно. Все, кроме малыша Марка, понимали, по какому невеселому поводу они собрались.

Луи с семьей должен был покинуть дом на рассвете, и родители Мадлен умоляли их побыть с ними последнюю ночь. Все семейство Сиров опустилось на колени, и Эмиль стал читать молитву. Он просил у создателя спасения и защиты для старшего сын, внука и невестки, а в конце добавил:

– Благослови и защити юного Реми Мишо в его странствиях в пустыне. Да святится имя Твое, аминь.

Это было настолько неожиданно, что Солей почувствовала, как у нее перехватило горло. Глаза ее затуманились от слез, когда она стала целовать всех троих на прощание. Были произнесены последние напутственные слова. Дверь закрылась, и в доме воцарилась гнетущая тишина.

Близнецы и Бертен тоже ушли. Солей и Даниэль отправились спать раньше обычного. Все расходились молча. Солей еле удержалась, чтобы не поблагодарить отца за то, что он упомянул Реми в своей молитве. Почему же он не дал согласия на их официальную помолвку?

Солей еще не спала, когда вернулись братья. И хотя она была дома, в своей кровати, в которой спала с тех пор, как себя помнила, ее мысли были далеко отсюда – в северных лесах, вместе с Реми.

* * *

Ночью ударил мороз. Барби выглянула в окно и увидела, что все вокруг покрыто белым, сверкающим на солнце снегом.

– Я не думала, что так скоро наступят холода. Как же трудно будет Марку и Мадлен зимними ночами, – сказала она и со вздохом отвернулась от окна.

Несмотря на то, что дом был полон народу, образовалась какая-то пустота. На столе – меньше мисок и чашек, в котле оставалась пища. Старшие мальчики могли занять комнату Луи и Мадлен, но не захотели, и она так и осталась пустой. Никто сюда не заходил после того, как девочки забрали постельные принадлежности Мадлен и стеганое одеяло Барби.

В последующие дни Солей часто замечала, как ее мать стоит в дверях дома, наблюдая за тем, что происходит вокруг, в природе. Барби в разговоре редко упоминала сына и невестку, но Солей знала, что мать все время думает о них. Однажды Барби нашла деревянную игрушечную лодочку, которую Луи смастерил для Марка, а в другой раз случайно наткнулась на маленький лемех, висевший в углу. Когда Солей увидела ее слезы, Барби смущенно улыбнулась и тихо сказала:

– Я так скучаю по нему.

Каждый раз, совершая вечерние молитвы, Эмиль просил всевышнего оказать покровительство всем отсутствующим и обязательно упоминал имя Реми Мишо.

"Наверняка он знает, как много Реми значит для меня, – думала Солей. – Почему же в таком случае он настоял на нашей разлуке?"

Несмотря на благодарность отцу за эти молитвы, ее горечь не проходила. Но все же она не могла допустить, чтобы обида переросла в ненависть, потому что видела, что он искренен в своих мольбах.

Мало-помалу гнев улетучивался, в то время как ее тоска по Реми росла. Несколько недель спустя после того, как с уборкой урожая было покончено, близнецы неожиданно объявили, что собираются в путешествие.

– Мы хотим заглянуть в селение микмаков, чтобы сбыть им немного красной материи, вывезенной из Луисбурга, – сказала Франсуа, а Антуан добавил:

– И посмотреть, что можно у них сторговать. Заказывайте, что вам привезти?

Даниэль и Солей хором закричали:

– Вышитую материю на юбки! Пару мокасин!

Барби подняла голову от работы – она чесала шерсть:

– На обратном пути подстрелите какую-нибудь живность, чтобы было чем наполнить котел на несколько дней. Только не кролика. У меня полно крольчатины.

Солей проводила их до ворот.

– Будьте осторожны! – напутствовала она братьев.

Франсуа изобразил на своем лице ужас.

– Кто мы? Тебе ведь известна наша репутация. Близнецы-повесы, всегда несмешливые, ни минуты не бывающие серьезными. Не беспокойся, если нам будет грозить какая-либо страшная опасность, нас как ветром сдует.

– Хорошо, – хмыкнул Эмиль. – Держитесь подальше от англичан. На прошлой неделе в Гран-Пре уже был случай, когда какие-то глупые мальчишки дразнили солдат у казармы. Их разогнали штыками. Младшему мальчишке Бланшаров даже поцарапали щеку штыком. Он вполне мог потерять и глаз.

– Шарль? Но ведь ему только семь лет! – воскликнула Барби, забыв про шерсть. – Эти храбрецы-англичане только и годятся на то, чтобы воевать против мальчишек.

– Дети должны знать, что дразнить льва – дело опасное, – сурово сказал Эмиль. – Лучше всего держаться от англичан подальше и не замечать ни их, ни все, что с ними связано.

В порыве нежности Солей судорожно обняла сначала Франсуа, потом Антуана.

– Будьте осторожны, – предостерегла она их еще раз и затем, чтобы не показаться слишком назойливой, добавила беспечно: – Кто-нибудь из вас хочет передать что-либо Селест?

– А кто такая Селест? – спросил Антуан, закидывая за плечи мешок и закрепляя лямки.

Франсуа ухмыльнулся и заметил:

– Думаешь, сестра о нас беспокоится? Нет уж, она беспокоится о Реми, только его здесь нет и обнимать ей некого.

Солей шутливо стукнула каждого из них, подумав, что Франсуа абсолютно прав. Близнецы и прежде не раз предпринимали увеселительные прогулки, но она никогда не беспокоилась за них. Это любовь и тоска по Реми возвысили ее до осознания того, что можно беспокоиться о ком-то или чем-то еще.

– Селест будет ждать вас завтра вечером на танцах, – продолжала она настаивать, беспокоясь о подруге.

– Мы все это время не видели ничего, кроме работы, и работы тяжелой. Нам необходимо отвлечься, – буркнул Антуан. Он наклонился, чтобы поцеловать мать. – Поддерживай огонь в очаге, мама, и мы наполним котелок едой, когда вернемся. До свидания, дедушка, привезем тебе порцию свежего табака.

Старик ощерился беззубым ртом.

– Хорошо, хорошо.

Казалось, Эмиль был обеспокоен их уходом больше, чем бывало прежде.

"Это отъезд Луи так подействовал на него", – подумала Солей.

– Привезите табаку, расшитую орнаментом индейскую одежду и еще что хотите. Однако держитесь подальше от английских патрулей. Уже бывали случаи, когда они брали дань за товар, но ни разу не были наказаны за самоуправство.

– Не беспокойся, папа, – сказал Франсуа. – Неужели дна французских парня не смогут перехитрить целый батальон англичан?

– Или хорошенько проучить их, – добавил Антуан.

Но Эмиль не поддержал их шутливого тона.

– Не нарывайтесь на неприятности, – благоразумно предостерег он их.

Близнецы ушли, и в доме стало совсем пусто. Спустя немного времени, в один из тех обманчивых теплых дней, которые иногда дарит межсезонье, к Солей пришли месячные. Она была позади хозяйственных пристроек, у поленницы дров позади сарая, и тихо плакала.

Конечно, ей не хотелось, чтобы родители догадались, что она спала с Реми, что у нее будет от него ребенок. Ведь им не разрешили сразу же обвенчаться, отложили свадьбу до весны. Но где-то в самой глубине своей души она лелеяла надежду, что носит в своем чреве его ребенка, дочь или сына, зачатого в ту памятную ночь. Солей не замечала, как бежало время, как все холоднее, все морознее становились дни и ночи. Она механически выполняла работу по дому, готовила, убирала. Сейчас не нужно было следить за садом или работать в поле. Она, ее мать и сестра проводили долгие зимние вечера за станком, на котором ткали полотно, за прялкой или за вышиванием.

Ее руки привычно делали свое дело, а мысли были заняты им, Реми. Ей хотелось знать, где он сейчас, какое расстояние преодолел, направляясь из Гран-Пре к Квебеку. Она воображала, как после их свидания идет вместе с ним к этому далекому и таинственному городу, пыталась представить каменные стены укреплений и французских гвардейцев, которые охраняли их. Не то что эти одетые в красное англичане, которых проклинал каждый житель Гран-Пре…

Близнецы отсутствовали примерно около трех недель и вернулись так же внезапно, как и ушли. Они привезли табак, алого цвета полотно, украшенное чудесной узорчатой вышивкой микмаков, которое предназначалось для шитья одежды женской половине дома. Девочки восторгались меховыми мокасинами, крепившимися тесемками на щиколотках. Они были так кстати в эти холодные зимние месяцы. А Барби была очень довольна плетеными корзинками для перевозки и хранения продуктов.

А еще они принесли много мяса, потому что Франсуа подстрелил самку лося, так что теперь можно было не трогать их собственных животных, а оставить для разведения. Тащить тушу вдвоем через весь лес было трудно, и близнецы поделились добычей с соседями микмаками. Теперь мяса было в изобилии. Заднюю ногу немедленно разделали на жаркое и нанизали на вертел. Оставшееся мясо засолили впрок.

Если не считать отсутствия Луи и Мадлен с малышом, эта ночь, когда вернулись близнецы, напоминала прежние застолья обилием еды и питья, смеха и разговоров. Антуан и Франсуа развлекали всех присутствующих рассказами о пребывании среди индейцев, которые принимали их очень радушно.

"Реми тоже, должно быть, проводит время с микмаками", – думала Солей. Она представила его в селении индейцев, внутри выложенного березовой корой вигвама, в обществе черноглазых, стройных девушек. Хотя он ничего ей не рассказывал, она была уверена, что в селениях, где он обычно хранил свои меха, у него были одна или несколько девушек.

Солей почувствовала укол ревности и сказала себе, что теперь, когда он принадлежит ей, это не должно ее волновать. Однажды утром в начале ноября ее разбудил возбужденный голос Анри.

– Снег, бабушка, снег! – кричал он.

Все пространство перед домом было белым, а пушистый снег все падал и падал. После завтрака Даниэль и Солей выбежали из дома поиграть с ребятишками в снежки. Снег, как, впрочем, и все остальное в последнее время, вернул мысли девушки к Реми. Где он сейчас – наслаждается теплом индейского вигвама или выслеживает зверя на тропе, замерзшей и холодной? Ее сердце разрывалось от тоски по нему.

* * *

Раз в неделю Сиры встречались со своими соседями на танцах. Солей кружилась в объятиях одного из деревенских парней, не чувствуя никакого волнения, как если бы она танцевала с одним из своих братьев. Одновременно она наблюдала за тем, как развиваются отношения между Антуаном и Селест, и представляла, что было бы, если бы они получили согласие на помолвку сразу же, как только объявили о своем решении. Внезапно она обратила внимание на то, что Франсуа тоже не спускает глаз с этой пары, а его обычно такое подвижное лицо словно окаменело. Неужели он тоже испытывает какие-то чувства к ее подруге? Солей очень хотелось надеяться, что это не так.

Ни громкие голоса друзей, начинавшие звучать еще громче после нескольких кружек выпитого эля или пива, ни скрипачи, игравшие веселые зажигательные мелодии, – ничто не радовало Солей. В ее мыслях было место только для Реми. Она видела, как он пробирается сквозь заросли леса, как плывет в каноэ вверх по течению, как устраивается на ночлег прямо под открытым небом. Господи, как бы ей хотелось быть рядом с ним! Думает ли он о ней так же часто, как она о нем? Солей молилась, чтобы это было именно так.

Конечно, она тосковала по Луи, Марку и Мадлен, тем более что от них не было никаких известий. Раз или два в году деревенский кюре получал газеты из Старого Света и знакомил всех с событиями, происходившими во Франции, хотя все сведения были соответственной давности. Все новости из Галифакса, Аннаполис-Ройял или Бобассена они узнавали только от редких прохожих.

Очень немногие в Гран-Пре могли читать газеты или письма, за исключением старого месье Ганьона, ровесника дедушки. "И если бы Реми нашел возможность послать мне письмо, то я скорее всего пошла бы с ним к месье Ганьону, чтобы он прочел его, а не к отцу Кастэну", – думала Солей. Ей стало не по себе, когда она подумала о том, что Реми умеет писать, что он посещал школу, что он, если потребуется, может начертить на бумаге больше, чем только свое имя. Его жизнь так отличалась от ее собственной. Он почти не помнил своих родителей. Его отец утонул в море, когда Реми был еще малышом. После этого мать прожила только одну зиму и вскоре умерла. У него еще была младшая сестра, но она не прожила и года. Так что Реми остался совсем один. С пятилетнего возраста он переходил из одной семьи в другую, включая и семью его дяди Гийома. Как-то он провел два года в Аннаполис-Ройял, где его научили читать и писать. С двенадцати лет он начал вести самостоятельную жизнь.

Реми никогда не знал, что значит ощущать любовь и поддержку такой большой семьи, как у Солей. У него никогда не было своего собственного дома, хотя он очень хотел его иметь. Той ночью, которую Реми и Солей провели в объятиях друг друга, они мечтали о доме, который он хотел построить, о том, как тепло и уютно в нем будет и как он наполнится, если на то будет божья воля, голосами детей.

Как быстро он вошел в ее жизнь! Иногда, тоскуя по нему, Солей еле сдерживалась, чтобы не зарыдать. Барби и Эмиль никогда не спрашивали, почему она постоянно ходит с красными глазами. Они, конечно же, знали почему. Она хотела, чтобы они поняли, что, если бы отец дал согласие на свадьбу, ей не пришлось бы сейчас так страдать.

Зима выдалась очень суровой. Температура редко поднималась выше нуля. Мужчины проводили в доме времени больше, чем обычно. Эмиль казался каким-то притихшим, Солей и не помнила отца таким. Он все время что-то латал и чинил, мастерил кожаную или деревянную обувь, но делал все это без своих обычных добродушных шуток. Было ясно, что его мысли заняты Луи, что он очень беспокоится о нем.

Близнецы пытались как-то растормошить всех. До Антуана наконец-то дошло, что Селест не равнодушна к нему, но, далекий от мысли о женитьбе, он отнесся к своему открытию как к поводу для очередной шутки. Они с Франсуа строили планы, как бы разыграть бедняжку, хотя Солей иногда казалось, что Франсуа делает это без особого энтузиазма. "Что, если он и вправду испытывает какие-то чувства к Селест?" – думала Солей, не находя тем не менее оправдания его глупости.

Морозы не ослабевали. Миновали праздники, которые в этот раз отмечались без обычного размаха. До весны было еще далеко, а все уже мечтали о конце холодов.

В начале января на пороге дома Сиров неожиданно появился закутанный до самых бровей месье Ганьон. Когда Солей открыла ему, она была ослеплена искрящимся под лучами солнца снегом. И какое-то время после того, как она закрыла дверь, ее глаза по-прежнему ничего не видели.

– Входите, месье, входите, – тепло приветствовала она гостя. – Садитесь к огню рядом с дедушкой и выпейте чаю. Я сейчас приготовлю вам кекс с изюмом.

Эмиль, вырезавший деревянный игрушечный кораблик, поднялся навстречу гостю:

– Чай, и будь я проклят, девочка, человек, который проделал путь из деревни до нашего дома в такой мороз, нуждается в более крепком и горячем напитке, чем чай. У меня имеется как раз то, что нужно, месье, то, что нужно! Бутылка доброго коньяка, проделавшего путь от самой Франции. Я припас его как раз для такого случая.

Дед ухмыльнулся, вынул изо рта трубку и протянул испещренные голубыми прожилками руки к огню.

– А, брэнди. Я не откажусь пропустить немного, дружище!

Только после того, как месье Ганьон выпил порцию коньяка и принялся за вторую, он объяснил причину своего визита.

– Несколько дней назад у нас в Гран-Пре остановился гость из Бобассена. Он направлялся в Аннаполис-Ройял. Я пытался найти хоть кого-нибудь, чтобы сразу же известить вас, но не нашел. И вот только сегодня смог выбраться сам.

Он осушил свою кружку и, не колеблясь, протянул ее снова, когда Эмиль поднял бутылку, чтобы налить ему по третьей.

– Превосходно, месье, превосходно! Я не припомню, когда еще пил что-либо подобное! Ну так вот. Приезжий сказал, что у него имеется известие для Сиров.

Солей замерла. Ей показалось, что ее сердце сейчас выскочит. "Реми?" Она задрожала от страха и возбуждения.

– Я старый человек, и моя память стала меня подводить. Но я постараюсь вспомнить. Молодой Луи просил передать вам, что они все благополучно добрались до Бобассена, где он и его семья пробудут несколько недель до тех пор, пока его жена не сможет продолжить путешествие. У них все в порядке, и они рассчитывают добраться до острова Сен-Жан на баркасе вместе с двумя другими семьями. Всего их четырнадцать человек, включая детей.

"Не Реми! Это Луи и Мадлен, и у них все хорошо!" Солей облегченно вздохнула.

– С другими семьями! Благодарю тебя, господи!" – сказала Барби, сложив руки в молитве. – По крайней мере рядом с Мадлен будет другая женщина, и ей не придется просить мужчин, когда наступит ее время.

– Ее время наступит еще не скоро, – резко бросил Эмиль.

– Ну да, разве можно быть уверенным в таких вещах? В любом случае она будет чувствовать себя спокойнее в женской компании! Знаете, месье, мой сын – прекрасный муж. Но он мужчина. А что мужчины смыслят в этом? – Под мужчинами Барби подразумевала и своего собственного мужа. – Приезжий что-нибудь говорил о нашем маленьком внуке Марке?

Месье Ганьон потряс головой.

– Только то, что у них все хорошо. Я очень рад, что принес вам добрые вести о Луи. Ведь сейчас вокруг происходит так много плохого.

– О чем это вы, месье? – спросил Эмиль, отпивая из своей кружки.

– Англичане снова обеспокоены. Им не нравится, что мы живем в мире, трудимся на своих полях, ловим рыбу, занимаемся торговлей, – месье Ганьон нахмурился. – Индейцы и какая-то часть наших наиболее нетерпеливых молодых людей продолжают провоцировать их солдат. На прошлой неделе уже произошел один случай у казармы, подстроенный ребятишками! Они швырялись камнями и вели себя безобразно. Одному солдату разбили нос, другому – поранили губу. Солдаты поймали мальчишек и продержали в казарме всю ночь, пытаясь дознаться, кто подговорил их на это.

Эмиль допил свою кружку:

– Скорее всего, не родители. Ведь это дурацкая затея, все равно что овце дразнить волка.

Дед и месье Ганьон закивали.

– Это кто-то из молодых людей, из тех, кто прекрасно осознает всю опасность своей затеи. Из тех, кто объединяется с индейцами и совершает набеги на фермы и деревни англичан, поджигая и грабя их… – продолжал гость.

– И натравливая англичан на всех нас, – согласился с ним Эмиль и вздохнул. – Что еще нового в Бобассене? Полковник Лоуренс не предпринимал новой попытки захватить город и форт Бозежур? Моему сыну ничего не угрожает?

Месье Ганьон встрепенулся, он разомлел от тепла и коньяка после своей утомительной прогулки.

– Нет, хотя люди продолжают бояться этого. Ясно, что не Лоуренс поджег церковь в Бобассене. Это сделал отряд индейцев под предводительством аббата Ле Лутра.

– Постыдное дело, – заметил Эмиль после недолгого молчания, прерываемого только потрескиванием пламени, – вытеснять наших собственных поселенцев, пытаться силой выдворить их в Канаду. Ле Лутр – священник и француз, а временами совершает поступки, непростительные даже для врага. Я слышал, что кто-то из его добровольцев вернулся домой. Это так?

Месье Ганьон кивнул:

– Да, так. Но полковник Лоуренс объявил, что тот из поселенцев, кто покинет свою землю и уйдет добровольцем к врагам – так англичане называют наших людей, скрывающихся на территории Канады, – считается нарушившим договор и, следовательно, лишается права на владение землей…

– В трудное время мы живем, – заметил Эмиль. – Мы должны остудить свои головы и оставить в покое англичан. Тогда и они не тронут нас.

Слушая отца, Солей молилась, чтобы он оказался прав. Но она очень боялась, что он ошибается.

13

Раз в неделю, за исключением тех случаев, когда соседи собирались вместе, чтобы потанцевать, выпить и повеселиться в компании, Солей и Селест встречались после обеда и шли гулять. Они не боялись холода, взбирались на самый верх дамбы, бродили там, и никто на много миль вокруг не мог слышать, о чем они говорят. Здесь они делились друг с другом секретами и мечтали, пока холод не начинал пробирать их, заставляя прыгать, чтобы согреть окоченевшие руки и ноги.

Селест уже отчаялась дождаться от Антуана предложения.

– Иногда он такой ласковый… Сказал мне, что я хорошенькая, что ему нравится мой яблочный пирог, что к тому же я лучше всех танцую. А потом, – тут в голосе Селест послышалось негодование, – он и Франсуа обманом заставляли меня поцеловать Франсуа! – она чуть не плача посмотрела на подругу. – Может ли парень делать такое, если ему действительно нравится девушка?

– Я не знаю. Близнецы еще так неопытны во многих вещах… Вот, сегодня, к примеру, они выскочили во двор, катались по льду и дурачились как малые дети, вроде Жака или Анри.

– Мне скоро будет шестнадцать. Все, кого я знаю, в шестнадцать лет уже были обручены.

– Даже я, – сказали Солей, засмеявшись.

– Даже ты, – откликнулась Селест. – Мама беспокоится за меня и говорит, что я зря трачу время на Сиров, потому что их всегда двое и они никогда не расстаются. Она говорит, что лучше бы я нашла парня, который захотел бы жениться на мне.

Она пнула ногой заледеневшую комышинку. Ее хорошенькое личико пылало.

– Мне не нужен другой парень. Мне нужен Антуан. Иногда мне кажется, что я тоже нужна ему. А потом он исчезает, даже не попрощавшись, и не появляется несколько дней.

Порыв ветра выбил прядь ее длинных каштановых волос из-под капора, поверх которого был повязан шерстяной платок, и ей пришлось поднять одетые в рукавички руки, чтобы заправить волосы. Она была так хороша, что Солей снова удивилась, почему Антуан не делает предложения ее подруге.

– Почему ты решила, что тебе нравится Антуан, а не Франсуа? – спросила она мягко.

– Потому что он веселее, потому что он заводила. А Франсуа только тянется за ним. Неужели тебе не ясно?

– Да, так было всегда.

Селест вздернула головку.

– Ну так вот, поскольку твой брат Антуан не принимает меня всерьез… вскоре очень может оказаться, что у него появится соперник.

Солей округлила глаза.

– О! Кто? Франсуа?

– Нет, глупышка. Франсуа – это просто тень Антуана, причем более глупая, чем его близнец… Недавно я познакомилась с одним солдатом, там, у казармы. Я как-то шла мимо, а он подошел ко мне и попросил разрешения поговорить со мной… Буквально на прошлой неделе он сказал, что я самая красивая девушка, какую он когда-либо видел.

Солей вся напряглась.

– Солдат? Англичанин? Селест, надеюсь, ты шутишь!

– Ну, конечно, то же самое сказали бы мои, если бы узнали. Его зовут Томми Шарп. Ты знаешь его, такой высокий блондин, очень симпатичный. Ему нужна девушка, чтобы просто было с кем перекинуться словом. Он не такой, как другие солдаты. Они всегда пьяные и грубые и ненавидят нас. Папа говорит, это потому, что они боятся, как бы мы не подняли восстания против них из-за того, что они делают с нами, из-за всех их притеснений и поборов. А еще потому, что нас больше, чем их.

Солей с трудом понимала, о чем говорит ее подруга.

– Но ведь это красные мундиры, Селест! Их ненавидят все в Гран-Пре, все в Акадии!

– Я знаю. Я тоже ненавижу их. Но Томми не такой, как полковник Лоуренс. Он только несет свою службу. И он пересек океан, оставив у себя на родине всех, кого он любит, – родителей, братьев, сестер. Я даже не думаю, что у него прежде была девушка. Ему только что стукнуло восемнадцать. Он не был дома полтора года. Ему просто хочется пообщаться, как любому молодому парню, ведь он очень одинок.

– Надеюсь, ты не можешь всерьез считать его ухажером!

Лицо Селест исказилось.

– Не знаю. Он нравится мне даже больше, чем Антуан, но что это мне даст? А тут еще мама каждый день подразнивает меня, что старую деву трудно сбыть с рук… – на глаза девушки навернулись слезы.

Солей почувствовала, что тоже сейчас расплачется. Она порывисто обняла подругу и крепко прижала ее к себе.

– О, Селест! Прости меня! Но ведь английский солдат не выход для тебя. Твои родители никогда не разрешат тебе выйти за него замуж! А если даже и разрешат? Где вы будете жить? Ты будешь отвергнута всеми!

Селест достала носовой платок и вытерла нос.

– Я знаю, я уже думала обо всем этом. Но мне хочется испытать твоего бесчувственного брата, заставить его поверить, что я всерьез увлечена Томми.

– Только не заставляй кого-нибудь еще поверить в это, – сказала Солей рассудительно. – Это может быть очень опасно. И ты не находишь, что это не очень честно по отношению к Томми? Позволить ему думать, что ты серьезно к нему относишься, в то время как ты сама знаешь, что это не так?..

Они возвращались домой в сумерках, и Солей готовилась к серьезному разговору с Антуаном.

* * *

Снег покрыл землю толстым слоем. Казалось, весь мир на много недель превратился в пленника снежного царства. Реми Мишо застрял в селении микмаков, у Рассерженных Вод, пережидая, когда утихнет ненастье. Он провел уже много ночей в вигваме. Реми бегло говорил на языке индейцев, а индейцы знали французский язык, так что никто не испытывал трудностей в общении. Мужчины ели и курили, расположившись вокруг огня, вели бесконечные разговоры о ненавистных англичанах, которые поджигали поселки жителей Акадии и оставляли беспомощных женщин и детей без крова, обрекая их на гибель от голода и холода.

Рассерженные Воды с удовлетворением, которое немного беспокоило Реми, рассказывал о набегах индейцев на врагов.

– Захвачено много скальпов, – сообщил Рассерженные Воды, попыхивая своей трубкой с длинным наконечником.

Реми старался говорить как можно безразличнее.

– Тебе не кажется, что эти набеги будоражат англичан? Вынуждают их еще безжалостнее обращаться со всеми нами?

Лицо индейца было возбужденным.

– Красные мундиры всегда были жестокими, никогда не церемонились ни с индейцами, ни с французами. У них очень много солдат на юге, в колониях с чужими названиями. Они мечтают прогнать всех индейцев и французов, чтобы заселить их земли английскими колонистами, которых они привезут на своих кораблях с высокими мачтами…

Однажды, в долгие послеполуденные часы, когда ветер завывал вокруг большого вигвама и гнал дым от костра через выходное отверстие обратно в помещение, один из сыновей Рассерженных Вод обронил фразу, которая вывела из оцепенения и заставила насторожиться.

Многие годы Реми и Молодой Бобер были друзьями, хотя на этот раз, прибыв в поселок, Реми почувствовал, что в их отношениях произошла какая-то перемена.

Все началось с привычного подтрунивания над прозвищем индейца. Аббат Жан-Луи Ле Лутр был известен всем под прозвищем Бобер. Каждая живая душа в Акадии и Канаде знала прозвище священника, особенно хорошо оно было известно в английских колониях на юге, куда совершали свои кровавые набеги Бобер и его молодые смельчаки.

Молодой Бобер воспринимал эти набеги как обычное явление, потому что видел, как тяжело приходится его народу, сгоняемому со своей земли, при англичанах. Однако он не одобрял действий аббата Ле Лутра.

– Я думаю, он сумасшедший, – заявил Молодой Бобер. Затем, глядя прямо в глаза гостю, заявил: – По-моему, большинство белых людей – сумасшедшие. – И так как не последовало никакой реакции на его слова, Молодой Бобер добавил: – Особенно французы.

Реми усмехнулся.

– Французы особенно, – подтвердил он.

Индеец начал рассказывать об одном из таких набегов на расположенные за Галифаксом фермы, который был совершен несколько месяцев назад. Была настоящая резня, до основания были разрушены дома и хозяйственные постройки.

– Много смертей, – заявил Молодой Бобер. – Мы не потеряли ни одного из наших людей, не получили ни одной царапины.

Реми лежал на спине, наслаждаясь теплом и хорошей компанией, и слушал рассказ друга.

– Французы – храбрецы, но они даже больше чем безумцы. Двое из них, с виду напоминающие двух лососей, казалось одновременно возникали в нескольких местах. Никто не знает, как это у них получалось, но это и не важно, потому что они оба сумасшедшие. Они искушали судьбу так, как не искушает ее ни один нормальный человек, и остались невредимыми. Огонь, стрелы, мушкеты – ничто не могло их остановить… Возможно, это правда, что Бог белых людей покровительствует безумцам, таким, как аббат. Ведь он, – Молодой Бобер запнулся, подыскивая подходящие слова, – он одержим убийством англичан. Изгонять англичан с наших земель – это хорошее и благое дело. Но аббат… – Он тряхнул головой. – Я никогда больше не стану воевать под предводительством этих ненормальных. Однажды Бог покинет его, и все мы будем убиты. Я не боюсь смерти, но я не желаю умирать за просто так.

Реми сел, его сердце отчаянно билось. Однако он постарался сдержать свой голос.

– Кто они были, эти безумные французы, как они выглядели?

Молодой Бобер отмахнулся.

– Какое это имеет значение? Я никогда прежде не слышал этих имен, а если бы и слышал, то все равно не запомнил бы. Ведь у французов такие нелепые имена.

Молодой Бобер лгал. Он никогда не забывал имен, будь то микмакские, французские, английские или абенакские. Реми был расстроен тем, что его друг заметно изменил отношение к нему со времени их последней встречи, но еще больше он был возмущен тем, как Молодой Бобер изобразил двух участников этого набега.

– Они из Гран-Пре, ты не знаешь? Они темноволосые, красивые?

– Они выглядят, как все французы, – ответил Молодой Бобер равнодушно.

– Плохо, – сказал Реми, улыбаясь одними губами.

– Конечно, плохо, – согласился Молодой Бобер.

Беседа подошла к концу, и микмаки стали расходиться по своим вигвамам.

В помещении остались только Рассерженные Воды и Реми. Старик некоторое время молча попыхивал своей трубкой, затем тихо спросил:

– Что-то произошло между тобой и моим сыном, друг?

– Если что и произошло, то я не знаю что, – спокойно ответил Реми. – Молодой Бобер спас мне жизнь, а я ему. Он мне брат…

Разгадка пришла позже, когда ближе к вечеру в вигваме появилась Бегущая Лань с берестяным кузовком, в котором она принесла воду для гостя… Такая красивая, смуглолицая, черноглазая. На ней была щегольски расшитая голубая накидка из французской, а возможно, и из английской ткани, наброшенная поверх красных легинсов, также отделанных кусочками меха американского лося. Реми на мгновение пришла в голову мысль, как прекрасно все это гляделось бы на Солей. Но даже сейчас, сознавая, что он не любит эту девочку так, как любит Солей, он испытывал волнение.

– Благодарю тебя, Бегущая Лань, – произнес он, беря кузовок.

Она смущенно улыбнулась, поколебалась, затем сказала:

– Ты избегаешь встречи со мной, Реми Мишо. Мы больше не друзья?

– Мы всегда будем друзьями, – ответил Реми. – Но у нас уже не может быть так, как… прежде. У меня появилась женщина, девушка из Акадии, и мы обручились. Мы собираемся пожениться, когда я весной вернусь в Гран-Пре.