Текст книги "Ценою крови"

Автор книги: Вилло Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

39

Люди на судах набились в трюмы как сельди в бочке. Даниэль каким-то образом удалось не потерять деда – хотя он так и не осознал, где он и что им предстоит. Устроившись в уголке вонючего трюма, она усадила его, прижала к себе, больше она ничего не могла сделать для старика.

Утром третьего дня после погрузки – во всяком случае, Даниэль думала, что пошел уже третий день, – люк наверху распахнулся. Даниэль заглянула в лицо старика. Все в запекшейся крови, оно было каким-то величественно-спокойным. Невидящие глаза смотрели в пустоту.

Чей-то знакомый женский голос рядом произнес:

– Да он умер, девочка, умер!

Даниэль продолжала покачивать на руках почти невесомое, высохшее тело деда, что-то шепча ему на ухо. Наконец кто-то пришел и забрал его; она даже не повернула головы.

Прошел еще день, и еще ночь. Судно продолжало раскачиваться на якоре. Время от времени приносили питье и какую-то несъедобную пищу. Даниэль потом никак не могла припомнить: ела ли она, пила что-нибудь или нет.

Потом приказали всем выйти на палубу проветриться; Даниэль встала только после того, как кто-то подтолкнул ее и потянул за собой. Наверху было холодно; непривычно яркий свет ослепил ее. Она зажмурилась, а открыв глаза, вдруг увидела малыша, щеки которого были все в дорожках от слез, а губы время от времени вздрагивали. Даниэль пошатнулась и схватилась за леер.

– Венсан, ты? – ребенок повернул головку в ее сторону. – Венсан!

Они бросились друг другу в объятия, смеясь и плача; она чуть не придушила его. Дедушки нет больше, зато нашелся малыш Пьера. Что-то от семьи все-таки осталось! В эту минуту Даниэль поняла: нельзя терять надежду, надо пытаться найти какой-то выход. Жизнь снова обрела для нее смысл.

* * *

На другом судне группка молодых парней обсуждала план побега.

– Ты с нами, Пьер? – спросил один из них.

Как он может быть с ними, если у него на руках маленький сын?

– Нет, – ответил Пьер после минутного раздумья. – Но если чем могу помочь, скажите!

Анри поднял глаза; темно, даже лица не видно.

– Папа, куда мы?

– Не знаю, сынок, – в голосе отца слышалась непривычная нежность. – Но мы всегда будем вместе.

Ребенок задал еще вопрос, тихо-тихо:

– А мы увидимся когда-нибудь с бабушкой?

Пьер погладил сына по голове:

– Не думаю, Анри.

– А Венсана увидим? Или дедушку?

У Пьера защипало в горле; он не мог проговорить ни слова. Молча прижал к себе ребенка, и Анри больше ничего не спрашивал.

* * *

Погода портилась – обычное явление для октября. Качка становилась все сильнее – даже на якорной стоянке, и запертые в трюме люди страдали теперь еще и от морской болезни.

Однажды ночью двадцать четыре узника устроили побег. Жак тоже хотел быть среди них, но его не взяли.

– Слишком мал, обузой будешь, – сказал один из парней.

Жак ничего не возразил. Он порадовался за них, когда им удалось ускользнуть незамеченными. Что-то будет с теми, кто остался? Вздохнув, Жак прижался к сидевшему рядом Гийому Труделю, тот обнял его, и они задремали.

Полковник Винслоу был в бешенстве. Он послал солдат найти "дезертиров", как он назвал сбежавших. В ходе короткой стычки двое парней были убиты, остальным удалось уйти.

Винслоу пригрозил казнить всех родственников беглецов. Ребята один за другим стали возвращаться, и теперь их уже заковали в кандалы. Другие, которые тоже замышляли побег, оставили этот замысел – нельзя покупать себе свободу ценой жизни близких.

Одиннадцатого октября из Аннаполиса прибыли еще семь судов. Три должны были проследовать в Пизик, четыре были предназначены для того, чтобы принять в трюмы всех оставшихся на берегу жителей Гран-Пре, для которых не нашлось места раньше. В тот же день корабли подняли паруса; пять тысяч акадийцев отправились в изгнание.

* * *

«Все было бы относительно хорошо, если бы не дождь», – подумала с горечью Солей. Даже Эмиль держался неплохо, хотя плечо, судя по всему, болело все сильнее. Беда в том, что единственным укрытием для них были еловые ветви, из которых они на стоянках сооружали нечто похожее на шалаш. Но это мало помогало: все промокали до костей и не могли согреться. Из предосторожности Франсуа не решался использовать свой мушкет для охоты. Он подстрелил двумя оставшимися стрелами несколько кроликов да наловил в ручьях немного рыбы; и то и другое пришлось есть почти сырым: разводить костер надолго было тоже опасно. Припасы из заложенных складов они давно съели.

Вторую ночь они заночевали у красной скалы, возвышавшейся над проливом там, где прошлой весной были Солей и Реми. Сердце Солей сжалось от воспоминаний.

Лодка оказалась на месте, но места для пятерых в ней не хватало.

– Придется переправиться два раза. Сперва отца с матерью перевезу, потом за вами вернусь, – бросил Франсуа в сторону Селест, избегая смотреть ей в лицо: она-то потеряла сразу всех родных.

Утром, однако, Эмиль не встал.

– Давай, сынок! Забирай мать, сестру и Селест. Я больше не могу, – он закашлялся, и этот приступ совсем обессилил его. – Плечо жжет, как кочерга раскаленная, дышать трудно… Оставьте меня здесь. Не надо спорить. Я так решил…

Бледное лицо Барби стало совсем как мел.

– Я тоже остаюсь, – сказала она как нечто само собой разумеющееся.

– Не надо, – возразил Эмиль. – Зачем это? Ступай со всеми, мне все равно не поможешь.

– Ты меня плохо знаешь, если мог подумать, что я тебя тут одного помирать отставлю, – отрезала Барби.

Эмиль подумал, вздохнул.

– Ну ладно. Если пойдешь с ними, обещаю не помирать.

– Я твоим обещаниям не верю, поэтому остаюсь, – упрямо стояла на своем Барби.

– Хватит вам все о смерти! – резко вмешался Франсуа. – Я тоже согласен, что отцу пока лучше не двигаться. Я тогда сперва перевезу на ту сторону Солей и Селест, оставлю вам все, что тут есть из еды. Там уж и стрелять можно будет…

– Мы вас догоним через несколько дней, – заверил его Эмиль.

– Да я завтра же вернусь! Рыбы, во всяком случае, притащу жареной!

Однако назавтра он обнаружил на месте стоянки только следы костра и несколько обглоданных рыбных скелетов. Эмиль и Барби исчезли.

Франсуа недолго занимался поисками. Он понял: такова воля отца, и не ему ее нарушать. С тяжелым сердцем он спустился вниз по скалам и сел в лодку.

* * *

Издалека Эмиль с Барби долго-долго смотрели сыну вслед.

– Дай Бог ему избежать всяких бед на своем пути! – прошептала Барби; а Эмиль осенил его крестным знамением:

– Аминь!

Он повернулся, посмотрел на юг, откуда они пришли, и помрачнел. Заметив перемену в лице мужа, Барби тоже резко повернулась.

На горизонте поднималось дымное зарево.

– Никогда не думал, что господь такое допустит, – проговорил Эмиль наконец. – Они жгут Гран-Пре!

40

Солей и Селест стояли на утесе, всматриваясь в приближавшуюся лодку. Они тоже заметили дымное зарево.

– Деревню подожгли! – только и смогла проговорить Селест.

"Ну и видок у подружки, – подумала Солей. – Волосы растрепанные, под глазами темные тени. Да и у меня, наверное, не лучше…"

Запаха дыма не чувствовалось: далеко, да и ветер в ту сторону дул. Но Солей хорошо помнила запах пожарища в Бобассене и то, что они там видели на улицах: брошенная кукла, мертвая собака… До их усадьбы эти сегодня вряд ли еще добрались, а вот завтра или послезавтра… Сначала займется амбар, там сено сухое, потом дом… Дом, в котором она родилась, в котором прошла их первая брачная ночь…

Голос Селест вернул ее к действительности.

– Он один!

– Что? – Солей перевела взгляд с горизонта на приблизившуюся лодку. Селест права. В лодке только один силуэт. Она думала, что уже привыкла к боли, горечи, потерям. Оказывается, нет. Все расплылось у нее перед глазами. Насколько же ей хватит слез?

Селест закусила губу.

– Что с нами будет? Лучше бы мы остались. Хуже вряд ли было бы. Сейчас у нас ничего нет – ни еды, ни одежды, а зима идет…

Солей сделала над собой усилие, чтобы казаться спокойной:

– В дневном переходе отсюда индейская деревня. Они нам помогут.

– Дай Бог, чтобы это было так!

Когда Франсуа приблизился к берегу, они сбежали ему навстречу. Он вытянул лодку выше уровня прилива, пряча глаза.

– Я не смог их найти. Они ушли.

– Они не могли далеко уйти, отец ведь совсем слаб! – выкрикнула Солей.

– Как бы то ни было, он не хотел, чтобы я их искал. Понимаешь? – Франсуа бросил красноречивый взгляд туда, где поднимался столб дыма. – Попасться в лапы к этим зверям – дело гиблое. Надо спешить. Чем быстрее пойдем, тем скорее согреемся.

Согреться, однако, не получилось: дождь снова вымочил их всех до нитки. Последние мили две до индейского поселения они едва не бежали бегом. Велико же было их разочарование, когда они обнаружили, что оно покинуто обитателями.

– Ушли совсем недавно, – заметил Франсуа, потрогав еще теплые угли костра. – Наверное, как только дым увидели. Давайте-ка осмотрим все. Может, что-нибудь оставили впопыхах.

Увы, микмаки захватили с собой почти все, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Франсуа обнаружил изъеденную молью оленью шкуру: сгодится ей как накидка или одеяло. Солей нашла связку индейских колбасок – смесь жира, ягод и лосиного мяса, набитая в кишки; она была вывешена коптиться и о ней забыли. Так хотелось вонзиться в нее зубами – но нет, это надо оставить как неприкосновенный запас…

Не найдя больше ничего подходящего, они отправились дальше. Солей вспомнила о какой-то хижине, в которой они могут рассчитывать на помощь, нашла дорогу к ней. Они отыскали ее – опять никого и ничего!

Натыкались еще и на другие хижины – такие же заброшенные и пустые. В одной из них Селест понравилась печка.

– Может, здесь перезимуем? – предложила она.

Франсуа покачал головой:

– Слишком близко. Англичане скоро начнут прочесывать эти места – беженцев-то полно. Увидят дымок, и нам крышка.

"Мы как загнанные звери, – подумала Солей. – Никуда не спрятаться, нигде не укрыться…"

– Ради чего это все? – вслух сказала она, когда они укладывались спать. – Такая жизнь! Бегать, прятаться, когда никого не осталось…

Франсуа ровным голосом ответил ей:

– Ради них. Если бы мы были на их месте, разве мы не желали бы удачи тем, что на свободе?

– Да ведь у тебя еще будет ребенок! – мягко вставила Селест. – Ради него одного стоит жить. А может, Реми уже ждет нас там, в долине Мадаваски?

Эта мысль немножко поддержала Солей. Неужели такое чудо может свершиться?

* * *

Камера, в которую бросили Реми, была переполнена: в ней сидело не меньше дюжины заключенных. Она кишела паразитами, в воздухе стояла густая вонь от человеческих испражнений. И к тому, и к другому Реми довольно быстро привык. Труднее было привыкнуть к шныряющим крысам, особенно когда они пробегали по ноге или туловищу. Проклятье! Эти чертовы англичане!.. И он тоже хорош, дурак!

Отец Лаваль умер через несколько часов после того, как его бросили в эту крысиную нору. Ну чем ему помог Реми? С властями спорить – все равно что против ветра плевать. Но ведь он никого не оскорблял, только просил о милости для старика, не сопротивлялся, за что же его сюда?.. Надзиратели пожимали плечами, когда он просил узнать что-нибудь у начальства, или просто отворачивались. Боже, а что Солей теперь переживает? да еще в ее положении! Реми, вообще редко молившийся, теперь каждый день вставал на колени и отбивал поклоны, читая молитвы.

Впрочем, было непохоже, чтобы Бог прислушался к Реми или к кому-то из его товарищей по несчастью. Все, за исключением одного апатичного индейца из рода абенаков, были католиками, истово верующими, и ни одного еще не выпустили, только новые заключенные прибавлялись – в камере уже ногу негде было вытянуть.

В первый день Реми недвижно просидел в углу, но уже на второй решил, что так он долго не выдержит: надо поприседать, повыжиматься…

– Ты что это? – с изумлением спросил один из его товарищей по несчастью, по фамилии Дегль.

– Иначе с этими ублюдками разве справишься? А так сверну кому-нибудь шею и умотаюсь, – ответил Реми.

С разных сторон послышались одобрительные голоса. Дегль встал:

– Я тоже, пожалуй, месье…

– Мишо моя фамилия! – Реми сказал это, не переставая отжиматься. – Реми Мишо!

Через минуту отжималась уже вся камера – только несколько человек, включая, конечно, индейца, не присоединились к ним.

Еще через день индеец остался в одиночестве. На четвертый день поднялся и он. Он молчал, и все думали, что он не знает французского. Но на этот раз из его уст довольно внятно прозвучал вопрос:

– Красные мундиры, убивать? – и последовал красноречивый жест – как будто он скручивал шею гусю.

– Точно! – подтвердил Реми. Абенак ухмыльнулся и тоже начал отжиматься.

Заглянул надзиратель, заорал:

– Что здесь происходит?

Реми, не останавливаясь, бросил на нарочном ломаном английском:

– Пардон, франс один, инглез – но!

Стражник выругался, сплюнул и вышел.

С тех пор по несколько часов в день вся камера прыгала, бегала, отжималась. Индеец-абенак время от времени повторял свой излюбленный жест, и его обычно бесстрастное лицо озарялось чем-то похожим на улыбку.

Большинство заключенных были местными жителями, им разрешались свидания с родными, и те приносили в передачах еду, которой заключенные делились с Реми и даже с индейцем. Это было существенным подспорьем при скудном тюремном питании.

Реми пытался вести счет дням, делая черточки на стене. Однажды он попытался упросить одного из посетителей передать весточку для Солей, пообещав, что ему заплатят, однако тот покачал головой:

– Простите, месье, слишком далеко и слишком опасно. Англичане что-то замышляют, в такое время я не могу оставить свою семью, нет, нет…

Реми насторожился:

– А что они замышляют? Откуда это видно?

– Кто знает, месье? От англичан всего можно ждать. Судов в гавани больше обычного. И вообще, похоже, скоро что-то произойдет. Нет, месье, сочувствую вам, но не могу и не просите!

– Может, знаете кого, кто смог бы?

– Поспрошаю, но вряд ли. Сейчас самая страда, все в поле. Да еще дрова заготавливать надо. А на кого баб с детишками оставлять – на англичан, что ли? – и он сплюнул прямо на стену.

Так что с весточкой у Реми ничего не вышло, оставалось надеяться на себя. Реми все более яростно отжимался, размахивал кулаками, представляя, что перед ним ненавистная морда охранника. Теперь он уже сам освоил жест индейца – тот каждый раз в ответ ухмылялся и кивал.

Недели через две Реми посетил местный кюре, круглолицый и розовощекий отец Дюбуа. Он принес ему мясных пирожков, прямо из печки. Реми не знал, как и благодарить.

– Ну что вы, что вы! Вы заступились за отца Лаваля, а он к вам как к сыну относился, я знаю. Послезавтра еще навещу, Бог даст.

Бог не дал.

– Что с отцом Дюбуа, неужели что-нибудь случилось? – спросил Реми у мадам Дегль, пришедшей навестить мужа – это было примерно через неделю.

Женщина боязливо оглянулась: не слышит ли их надзиратель?

– Арестовали. Заперли в церкви вместе с остальными, называют это "домашний арест".

– За что? И с кем?

Голос женщины упал до шепота:

– Всех кюре в округе туда свезли. Почему, никто и не знает. Месс больше не служат…

Это была неприятная новость. Похоже, что и их никто не собирается выпускать. Бежать, бежать! Но как? Их даже на несколько минут в тюремный двор не выпускают!

Женщина ушла, зато вечером явился брат Дегля – да еще с бутылкой коньяка! Вторую пришлось, конечно, охране отдать, но все равно неплохо. Но еще больше обрадовало Реми другое: через решетку, отделявшую посетителей от заключенных, послышалось негромкое:

– Где тут Мишо? Весточка с воли!

В два прыжка Реми оказался у решетки:

– От кого?

– Да вот от одной парочки – их друг от друга не отличить. Говорят, родственники.

– Антуан и Франсуа? Вы с ними говорили?

– Как раз сегодня на меня вышли, когда я сюда собирался. Спрашивали, как вас отсюда вытащить. Я говорю, знать не знаю. Стражники, конечно, берут – и монетой, и бутылками, но чтобы выпустить кого – на такое они не пойдут. За такие вещи – расстрел. Я только сказал, что вы в порядке.

Реми вздохнул. "Ну, по крайней мере, хоть жена будет знать, а вообще-то они прехитрющие чертенята. Может, и придумают, как меня отсюда вытащить".

Несколько дней Реми напряженно ждал. Но его ожидания не оправдались. Однажды ночью они услышали выстрелы, крик, потом все стихло. Заключенные попытались увидеть что-нибудь из единственного в камере окошка у самого потолка, но не вышло. Не было больше и стрельбы. Реми понял, что это были близнецы и что их попытка не удалась. Что с ними? Ранены? Убиты? Или все-таки сумели ускользнуть и расскажут теперь обо всем своим там, в Гран-Пре?

41

Что-то назревало, Реми это нюхом чуял. Стражники стали еще более неприступными, и в то же время чувствовалось, что они в состоянии какого-то возбужденного напряжения. Что придумали англичане на этот раз? Другие узники тоже поняли, что происходят какие-то непонятные перемены.

– Да уж наверняка ничего хорошего нас не ждет, – выразил свое беспокойство месье Дегль. – Вот жена придет, авось расскажет…

Но мадам Дегль больше не приходила. Посещения родных вообще прекратились. Напряженность росла.

Пожалуй, сильнее всего ощущал это индеец-абенак. Он теперь непрерывно хмурился и бормотал:

– Нет хорошо! Нет хорошо!

Реми был с ним согласен. Если бы у него был нож!

Стражники не появлялись с самого утра, а уже день клонился к вечеру. Еду не приносили. Когда надзиратель наконец появился, его слова, которые он скорее выплюнул, чем проговорил на плохом французском, поразили всех:

– Эй ты, индеец! Микмак! Убирайся отсюда! Свобода!

Индеец неторопливо собрал вещички, проговорив на своем языке, который Реми знал:

– Не могут отличить абенака от микмака! Вот дурачье!

– Верно! – бросил ему Реми. – Удачи, друг!

– Господь с тобой! – для индейца это был необычный ответ, но индеец знал, что местные белые так прощаются с самыми дорогими им людьми.

– Давай-давай, пошевеливайся! – прикрикнул стражник, подтолкнув индейца, едва тот оказался за дверью.

"Эх, сейчас бы его! Голыми руками удушил бы, да вон еще стоят, с мушкетами на изготовку". Секунда – и дверь с грохотом захлопнулась, вот и замок опять заперли.

– Эй, а жрать когда дадите? – крикнул кто то из заключенных.

Один из стражников огрызнулся какой-то скороговоркой, но смысл сказанного – хотя и по-английски – большинство уловило: мол, еще денек, по-другому заговорите, не до еды будет…

Значит, завтра. Или послезавтра…

Примерно через час послышались несколько выстрелов снаружи, потом – тишина, потом – огонь залпами, крики, еще один одиночный выстрел, и снова тишина…

– Какому-то бедняге не повезло! – разочарованно заметил месье Дегль. – Нет, честно, если они меня отсюда выпустят, ни на день в городе не останусь. Заберу жену с детишками, в лодку – и на запад, по Сент-Джону! Говорят, там, по другую сторону Фанди, полно земли, зато англичанами и не пахнет.

Послышались голоса одобрения, а у кого-то с голодухи громко заурчало в животе. Но никто не засмеялся и не пошутил. Воспоминания о только что слышанной перестрелке как-то не располагали к шуткам.

– Ни обеда, ни ужина, ни передач… – раздумчиво продолжал месье Дегль. – Уж не на виселицу ли нас готовят? Посплю-ка я, пожалуй, а то в таком виде меня и всевышний к себе не примет.

– Примет, если парочку этих с собой захватишь! – ввернул другой заключенный по фамилии Питр; он сидел "за неуважительное отношение к британскому офицеру". "Я в него плюнул?" – не без гордости объяснял месье Питр эту юридическую формулу.

Еще немного поупражнялись в тюремном юморе – и затихли. Реми давно уже развил в себе способность засыпать сразу и столь же мгновенно просыпаться. Вот и сейчас – кто-то зацарапался наверху, и Реми сразу же вскочил, всматриваясь в светлеющий проем окна.

– Кто там? Антуан? Франсуа?

– Пришел сказать новость, друг! – это был индеец-абенак.

– Какую? Что там было?

– Англичане приказали: всем белым людям идти к церкви. Много пошли в лес. Стреляли. Видел: два красный мундир убит. Ваших убито нет видел. И одна вещь другая.

Реми услышал, как и другие заключенные зашевелились, прислушиваются.

– На воде много корабль. Туда гнать людей. Штыками. Я не знал, что это есть, но хотел тебе знать, друг!

– Спасибо, друг! Смотри шею не сломай, беги!

– Господь с тобой! – и абенак исчез.

– Наших на суда грузят! Насильно! Что это они? – спросил кто-то из темноты.

– Да уж давно, видать, задумали! – с горечью произнес Реми. Б-р-р, как холодом от окна несет! А зимой еще и снег, видно, через решетку сыплется. – Хотят отнять у нас землю и скот, а самих на суда – и в море!

Послышались сердито-недоверчивые голоса, ропот.

– Нас на их чертов корабль? Ну уж нет!

Реми уже не слушал. Ведь должен же быть выход, должен! Но какой?

* * *

Утро встретило их пронизывающим ветром и подгоревшей, холодной овсянкой на завтрак. Голодные люди набросились на еду, не упустив, впрочем, случая высказать общее мнение, что своих свиней они кормили лучше. Не доев, Реми отставил свою кастрюльку – как бы не вырвало. Снова раздались выстрелы. Одиночные, но выстрелы. Что же там происходит, черт побери?

Примерно через полчаса явились шестеро охран-пиков. Лица мрачные – уж не по ним ли стреляли? Может, уже недосчитались кого-то из своих? Всех заключенных выгнали наружу.

– Не церемониться с ними! Кто побежит – стрелять! – отдал распоряжение какой-то лейтенантик. – Все равно на всех мест на судах не хватит!

– Куда это вы нас? – спросил Реми.

– На корабли – и туда, где вы для короны больше опасны не будете! – с садистским удовлетворением ответил лейтенант. – Ваши земли и ваше имущество конфискованы в пользу верных подданных его величества. Это вас отучит шутки шутить с нашим королем!

Нестройная толпа освобожденных – хотя какие там освобожденные! – заволновалась.

– А моя жена? Ребятишки? – вскричал месье Дегль.

– Тоже на корабли, – успокоил его лейтенант.

Несчастный отчаянно завертел головой, пытаясь отыскать своих в толпе тех, кого гнали к пристани.

– Никто не видел мою жену? – спрашивал он.

Ему сочувствовали, но никто не мог ответить ничего утешительного.

Реми готов был броситься на этого наглого английского офицерика, придушить его. Но какой смысл? Не успеет он до него дотронуться, а его уже проткнут штыками. Вместо этого Реми собрат все свое самообладание и как можно вежливее обратился к офицеру:

– Я не местный. У меня жена в Гран-Пре. Там что, то же самое происходит?

– Это происходит везде на территории колонии Новая Шотландия, месье! – лейтенант произнес это с издевательской интонацией, особенно подчеркнув издевку этим "месье". – В Бобассене, в Пизике, везде. Приказ короля – сослать вас всех. Ваше пренебрежение законами королевства далее нетерпимо. Если хотите знать мое мнение, то давно пора.

Реми облизал разом пересохшие губы:

– И куда же нас?

– Кто знает? Раскидают по колониям, среди верных подданных короля, авось вашего папистского духу поубавится, да и языком настоящим заговорите.

Вмешался какой-то другой вояка:

– Вам же лучше будет, отправят куда-нибудь, где потеплее, в Виргинию, например…

Реми задохнулся от бессильной ярости:

– У меня жена ребенка ждет! Как я узнаю, где она?

Ему никто не ответил. Но по лицам солдат можно было понять, что они думают: эти паписты заслужили свою участь. Лейтенант, видимо, тоже кое-что прочел в глазах Реми, потому что произнес фальшиво-сладким голоском:

– Ну-ну, попытайтесь, попытайтесь! Да вы все трусы. У нас в Англии Овцы и то храбрее! Ну, попробуйте, а? Слабо?

Глаза Реми застлала какая-то розовая пелена. Секунда – и он впрямь бы бросился на лейтенанта, но тот, видно, чтобы еще больше разбередить раны узника, добавил:

– И женушка никогда не узнает, что волки твои косточки обглодали!

Реми опомнился. Да, у него в жизни есть нечто большее, чем ненависть к этим мерзавцам! Он с усилием оторвал взгляд от лица офицера. Кто-то сильно толкнул его в спину. Он пошатнулся, потом выпрямился и с гордо поднятой головой двинулся вперед – навстречу своей судьбе. Она распорядилась так, что он попал на корабль под названием "Пемброк". Как оказалось, это имело неожиданные последствия.