Текст книги "Ценою крови"

Автор книги: Вилло Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

45

Еще два дня пути по Малому Кодьяку – и путников встретил лай собак; за стаей – двое подростков с мушкетами на изготовку, и дома – целые, несожженные дома! Из них вышли обитатели: трое мужчин, две женщины с детьми на руках, да еще полно ребятни – за юбки держатся. Господи, неужели опасность миновала?

Грозные стражи опустили ружья – полузамерзшие, хромающие путники, видно, не внушали опасений.

– Здравствуйте! – начал Франсуа, когда обе группы встретились у крайнего дома. – Неужели красномундирников здесь не было?

– Были, – коротко отозвался один из местных, видимо, старший по возрасту. – Трое тут и остались. – Он указал на едва заметные холмики у дороги. – И остальных положим коли сунутся. А вы откуда?

– Из Гран-Пре.

Старик печально кивнул.

– Так я и думал. Из Бобассена последние несколько недель как прошли. Да и немного их было-то. Уже весной мало кто остался. А кто не сбежал, тех на корабли погрузили – и в море…

Солей никак не могла свыкнуться с мыслью, что здесь продолжается мирная, спокойная жизнь.

– Так что, сюда действительно англичане не придут?

– Ну, это трудно сказать. Я говорил уже: они пытались, но мы отбились, но и наши тоже… легли. Может, до весны англичане не полезут больше, есть надежда. У нас тут одна рожать вот-вот должна. Невестка моя. Сын не хочет с места сниматься пока. По весне, наверное, двинемся все-таки. Ребенок окрепнет, да у нас еще четверо – малы для лыж, а без них в снегу проваливаться будут.

Вперед выступила одна из женщин:

– Пап, ну чего мы тут на ветру? Они же замерзли и голодные. Давай, приглашай гостей!

Не прошло и нескольких минут, и они очутились в настоящем раю: у печки, в тепле, а тут еще и похлебка горячая, и хлеб да еще с маслом!

Робишо – так звали хозяев – советовали им остаться здесь:

– У вас же все выношено, и обувка разваливается, да и немножко жирку набрать не мешает…

– К тому же пурга приближается, – добавил старик. – Костями чую. Пересидеть надо в любом случае.

Он оказался прав. Буря бушевала два дня подряд. Снегу навалило на три фута. Солей была рада этой задержке. Видимо, и ребенку отдых пошел на пользу: он стал шевелиться все чаще, все настойчивее. Молодая женщина на сносях окинула ее изучающим взглядом, улыбнулась:

– Ты тоже?

– Да. Только к апрелю.

– Ну к тому времени вы уже до места доберетесь. Зимой в лесу рожать – вот это, правда, страшно.

– Верно. Скажи, чем помочь, – отозвалась Солей.

В ответ она услышала, что женщин в доме полно и помощи не требуется. Им предложили иголки с нитками, чтобы починить все, что истрепалось, а под конец даже дали кое-что из собственной одежды.

– Последнее, что осталось, – объяснили Робишо, – тут такие же проходили, почти совсем раздетые, пришлось их одевать-обувать.

Одежда была хоть и поношенная, но все же в лучшем состоянии, чем у Солей и Селест. Самым же большим подарком были мокасины. Они были простые, без украшений – не такие, как подарила Солей прошлой весной Бегущая Лань, зато прочные. Надолго хватит.

Еще им дали с собой еды и, что немаловажно, по паре лыж на каждого.

Они покинули гостеприимных хозяев на четвертые сутки, согретые душой и телом. К концу недели, однако, они снова чувствовали себя вымотанными до предела. Правда, теперь им встречались целые, неповрежденные хижины, покинутые хозяевами: там они могли переночевать в тепле, приготовить еду. Но переходы казались Солей гораздо более длинными, чем тогда, с Реми. Вообще все выглядело иначе, и если бы не русло реки, она бы безнадежно заблудилась.

Им даже на лыжах было нелегко, а уж без лыж они вообще бы пропали. Дичь куда-то попряталась, протоки, богатые рыбой, все замерзли, надо было долбить лунки, а делать это простым ножом было невозможно.

Порой они встречали других беженцев – из Бобассена, Пизика, а однажды встретили двоих братьев из Аннаполиса, густо заросших бородами. Солей сразу засыпала их вопросами о Реми. Они покачали головами: нет, они о таком ничего не слышали, вот об отце Лавале – да, знают, он умер в тюрьме…

Острая боль пронизала сердце Солей, но она взяла себя в руки. Что это она? Реми – не старик, не больной, почему его должна постигнуть судьба отца Лаваля? Нет, нет, Реми жив, он не может, не должен умереть!

Братья поделились с ней своими горестями: у одного англичане забрали жену с двумя детьми, другой потерял невесту. Как и прочие беженцы, они были худые и оборванные, но надежда не оставляла их.

– Мы двигаем в Квебек, – сообщили они ей. – Слышали, что там еды полно, работа для нас найдется: мы лодки делаем.

– Верно, – подтвердила она, – вдоль реки там полно мастерских всяких…

– Бывали там, мадам?

– Да, с мужем.

Они задавали ей вопросы о городе, она отвечала. Поблагодарив ее, они пошли своей дорогой.

Солей снова загрустила. Боже, как все было хорошо, пока Реми не отправился к этому своему умирающему священнику! Как они веселились, смеялись вместе… Сможет ли она когда-нибудь еще не то что засмеяться – улыбнуться?

* * *

Становилось все холоднее. Они часто натыкались на могилы, на которых порой лежал лишь простой надгробный камень. Но даже и те могилы, что с крестами, не были освящены духовным лицом. Все кюре либо арестованы, а сейчас уже наверняка и сосланы, либо сбежали в Квебек. Селест беспокоилась из-за того, что давно не исповедовалась, Солей же было все равно: сердце ее окаменело.

Каким-то чудом они добрались до Сент-Джона. Здесь уже стали встречаться хижины с обитателями. Их приглашали на ночлег, что же касается еды, то ее самим хозяевам не хватало.

– Торговли нет! – объясняли они. – Англичане уничтожают посевы, топят баркасы. По воде ни к нам не добраться, ни нам никуда не сунуться. Только и знают за беженцами охотиться.

И все-таки люди делились с ними, чем могли, иначе они давно бы обессилели и их ждала бы судьба вот этого несчастного, на могилу которого они недавно набрели. Это была просто куча камней, земля промерзла, яму не выкопаешь. Селест опустилась на колени. Франсуа тоже остановился. Боже, сколько обожания на его лице, обращенном к подружке! У Солей мучительно сжалось сердце: ведь Селест совсем не воспринимает Франсуа как мужчину.

Но Солей была не права. Верно, в первые дни после того кошмара у церкви в Гран-Пре Селест очень страдала из-за Антуана. Но потом Франсуа как-то стал все больше и больше вытеснять из ее памяти образ Антуана. Селест ведь и раньше порой путала их, а уж какие штучки они с ней разыгрывали, пользуясь своим внешним сходством! В конечном счете она выбрала Антуана, и они уже поговаривали о свадьбе, но… Почему же ей сейчас так нравится смотреть на Франсуа, когда он раздувает костер или разделывает тушу убитого им зверя? Почему, когда ее глаза останавливаются на его губах – теперь не улыбчивых, как прежде, а сурово-серьезных, к ней приходят всякие мысли вроде той: а как он, интересно, целуется?

Франсуа был похож на брата, но ведь они же разные. Почему же?.. Чувство какой-то непонятной вины заставляло Селест вновь и вновь бросаться на колени, молить о прощении… За что? Чем она виновата?

– Что будет, когда мы придем туда, в долину Мадаваски? – спросила она вдруг. – Зима ведь, и там никого нет. И ничего – ни дома, ни припасов. Как мы доживем до весны?

– Построим хижину, – бодро отозвался Франсуа.

– Как? У тебя даже топора нет!

– Солей говорит, там поблизости индейцы, друзья Реми. Ну, а в крайнем случае, я и с одним ножом справлюсь. Не будет ножа – зубами! – в выражении его лица была какая-то пугающая отрешенность. – У тебя будет место, где ты сможешь по-человечески жить. И не забывай: там не будет англичан, а значит, стрелять можно сколько хочешь!

У него и патронов-то почти не осталось. Все это знати. И все-таки его голос как-то убеждал. Верилось: Франсуа сдюжит, не подведет.

И тут случилась беда – заболела Селест. Началось с кашля, потом появилась боль в груди, потом – лихорадка. Солей обнаружила это утром, когда она проснулась от кашля подруги. Эту ночь они провели под открытым небом; оленью шкуру, под которой спали, покрыл легкий снежок, его пушинки запутались в волосах Селест, выбившихся из-под их общего покрывала. Солей села, поежилась от холода. Вставать не хотелось, но надо; вон брат уже давно на ногах, пора в путь, нельзя терять времени, пока светло. Единственный способ не замерзнуть – это двигаться, идти…

Солей выскользнула из-под шкуры, сбегала в лес, вернулась – Селест все спала.

– Вставай, время! Солнце уже проглядывает, Франсуа рыбу жарит!

Селест не пошевелилась, и Солей наклонилась, чтобы растолкать соню. Прикоснулась к ее щеке – как огонь! Бросилась к брату:

– Франсуа! Быстро сюда! Селест вся горит!

Он бегом ринулся к ним, упал на колени, наклонился, нахмурился. Селест открыла глаза, они были подернуты какой-то пеленой, будто незрячие.

– Антуан? – пробормотала она. Господи, как больно слышать это имя!

– Нет, это я, Франсуа, – мягко произнес он. – Ты можешь встать?

– Конечно, – ответила она как-то механически, но даже не пошевельнулась. – Где мы? Уже на Мадаваске?

Франсуа и Солей молча переглянулись, потом Солей ответила:

– Нет. Нужно двигаться. Ты идти сможешь?

– Конечно, – повторила Селест, но, когда они попытались помочь ей сесть, она не смогла, а как-то осела у них в руках.

Солей проглотила комок в горле и вполголоса проговорила:

– Что делать? Идти она не может, а еще одна такая ночь – без крыши над головой… – она не договорила и замолчала, чтобы не заплакать.

– Да, здесь нельзя оставаться. Где мы вообще-то? Ты не знаешь, далеко до следующего поселка? Или хоть до хижины какой-нибудь?

Солей в отчаянии огляделась.

– Не знаю! Тут никаких ориентиров нет, все белое…

Франсуа на секунду задумался.

– Мы ее понесем на себе.

Солей замахала руками:

– Я ее поднять не смогу, да и ты… – она замолчала; не стоит ему говорить о том, как он выглядит.

– Не на спине! Сделаем волокушу, у индейцев я видел такие. Залезай-ка обратно, погрейтесь, пока я палки поищу.

– Ой, она вся горит! – воскликнула Солей, послушавшись совета брата.

– Ну вот, быстрее согреешься! Присматривай тут за ней, я быстро!

Солей обняла больную, крепко прижат ее к себе; Селест была в забытьи и даже не пошевелилась; только несколько раз кашлянула.

Солей смотрела вверх, в серое зимнее небо. Может быть, все-таки он есть там – всемогущий и милостивый!

– Господи, услышь меня! – шептала она. – Спаси ее! Не дай ей умереть, ведь мы уже столько прошли, столько мучений позади! Не дай нам умереть!

И как будто в ответ ребенок у нее в животе легонько ударил ножкой. Солей до крови прикусила губу. Где же Франсуа?

46

В начале декабря «Вайолет» – судно, в трюмах которого томилось около четырехсот ссыльных акадийцев, почти достигло юго-западного побережья Англии. Но оно так и не дошло до порта назначения. В корпусе обнаружилась течь – и ледяная вода Атлантики хлынула внутрь судна. К тому времени старики и младенцы уже все перемерли, а оставшиеся давно пали духом, им было все безразлично. Но, как часто бывает, смертельная опасность пробудила у многих из них неистребимую жажду жизни, а у них – спокойную и благородную готовность достойно принять этот последний удар судьбы.

Бертин Сир всегда считал себя трусом. Он унижался перед своими мучителями, он плакал. Другие этого не делали, и Бертин ненавидел себя за то, что он не такой. О, как за него было бы стыдно отцу, если бы он каким-то чудом обо всем узнал!

И вот сейчас судно все больше и больше кренилось, на палубе наверху слышались крики и беготня, и Бертин понял, что это конец. Плавать он не умеет, а если бы и умел, все равно его никто не выпустил бы отсюда… Вот крен уже такой, что всех обитателей трюма кинуло к одному борту. Образовалась куча из человеческих тел: многие только сейчас проснулись. Закричали женщины, заплакали дети.

Бертина схватил за руку Жозеф Трудель, его одногодок, тоже, как и Бертин, лишенный семьи.

– Что это? Что происходит? Боже, мы тонем!

Чей-то могучий голос на время заглушил крики и проклятия:

– Боже всемогущий, спаси наши души, дай нам мужества умереть как мужчинам, а не как презренным невольникам!

Бертин сжал руку друга. "Да, – подумал он, – я был трусом, но теперь у меня есть возможность искупить свой грех. Отец не узнает, но, быть может, почувствует, что ему не надо стыдиться за сына".

Он встал на колени, помог Жозефу сделать то же самое – и вознес молитву всевышнему. Он не почувствовал ледяной воды, которая поднималась все выше – сначала до пояса, потом – до шеи. Он не знал, что недалеко, с палубы другого корабля, трагедию "Вайолета" видел его брат Пьер, он не слышал оглушительного взрыва, который потряс корабль, когда тот проваливался в пучину. Бертин не боялся, не боялся ничего и никого. Наконец-то. Первый и последний раз в жизни.

* * *

Пьер вышел с Анри на палубу за несколько секунд до того, как капитан их судна «Герцог Вильгельм» увидел, что происходит с «Вайолетом». Наверху гулял пронизывающий ветер, и Анри сразу замерз и задрожал. Пьер тщательно закутал сына в свою одежду.

– Подожди, сынок, сейчас пойдем обратно, нужно хоть немножко подышать свежим воздухом! – с этими словами он прижал к груди головку Анри. Вспомнил умершую жену Аврору – повезло ей, она ничего этого не видит. Вспомнил Сесиль Меньо – тихую, застенчивую девушку, почти уж совсем было согласившуюся выйти замуж за вдовца. Где-то она сейчас?

Пьер двинулся по обычному маршруту по палубе – и вдруг услышал крик сверху; слов он не понял, но видно было: что случилось что-то необычное, – наблюдатель поспешно спустился по вантам и со всех ног кинулся к мостику.

– Земля, что ли, наконец? Неужели мы когда-нибудь сойдем на землю с этого вонючего корыта? – спросил один из братьев Дюбеи Этьен, разлученный англичанами с женой и маленькой дочкой.

– Да вряд ли из-за этого такую панику бы подняли…

– Корабль по курсу: столкнуться можем, – предположил Этьен, увидев, как капитан резко вывернул штурвал и корабль начал разворачиваться. Ветер теперь дул с другой стороны, и Анри еще плотнее прижался к отцу, зарывшись лицом ему в бороду. Но Пьер даже не обратил на это внимания.

– Гляди! – крикнул он. – Мы, наоборот, к нему идем!

Видно было, что корабль терпит бедствие – он страшно накренился.

– Это один из наших! – пробормотал Этьен. – Проклятье! Шлюпки-то только для команды, а остальных даже из трюма не выпустят, им наплевать, пусть подыхают!

Их троих уже давно должны были бы загнать обратно и выпустить на прогулку следующих, но сейчас матросы о них забыли, вернее, матросам было просто не до них. Команда была занята подъемом дополнительных парусов – капитан спешил на помощь тонущему судну.

– Дурачье, разве можно так? – выругался Этьен. Мы сейчас сами воды зачерпнем!

И точно, "Герцог Вильгельм" как-то странно дрогнул, дернулся, качнулся – и началось! Капитан приказал спустить спасательную шлюпку, все рванулись к ней – и увлекли с собой их троих. Пьер швырнул Анри вниз, прямо в лодку, и сам прыгнул за ним. Матросы в спешке едва не опрокинули ее. Обошлось. Гребцы налегли на весла – и шлюпка начала медленно отваливать от обреченного корабля. Сначала они увидели, как ушло под воду другое судно, а затем та же судьба постигла и их "Герцога Вильгельма".

Этьен плакал как ребенок.

– Сволочи! На таких гробах везти людей через Атлантику! Семьсот человек – только что были и нет их!

Пьер дрожал как в лихорадке. Сыночек, его сыночек! Спасен! Хотя до спасения еще далеко, рано об этом говорить.

Даже если они доберутся до берега – это будет чужой, враждебный берег. Пьер наклонился к Этьену, шепнул ему:

– Невольника они из меня все равно не сделают. Или убьют, или сбегу.

Этьен вытер слезы с лица:

– Я тоже. Суда не только в эту сторону ходят. Устроимся.

И они крепко пожали друг другу руки.

47

Выбиваясь из сил, они тащили на себе Волокушу, на которой, завернутая во все одеяла и шкуру, лежала Селест. По льду было бы легче идти, но Сент-Джон еще не замерз – только у берегов появился тонкий, непрочный ледок. Могла бы выручить лодка – но ни одной не было; верно говорили, что англичане все их лодки старались уничтожить или привести в негодность; одну такую, с проломанным днищем, они обнаружили, обрадовавшись было находке.

Вдруг их окликнули. В стороне от тропы двое мужчин разделывали тушу оленя.

– Нет ли тут поблизости, где остановиться можно? – обратился к ним Франсуа после первых приветствий. – У нас женщина больная. Ей тепло нужно.

– Есть хижина в полумиле отсюда. А вообще до Сен-Анн тут не больше мили.

– Это что, поселок? – Франсуа почувствовал, что у него как будто тяжесть с плеч свалилась. Он очень переживал, что не уберег Селест от этой простуды. "Антуан не допустил бы этого", – думал он сокрушенно.

– Да вроде того, – мужчина приблизился к ним, все еще держа в руке окровавленный нож, посмотрел на волокушу. – Помочь, может, надо?

Солей умоляюще поглядела на брата. Тот кивнул:

– Устали мы очень. И голодные как волки. А у нее жар.

Незнакомец потрогал лоб больной.

– Да уж! Эй, Жак! Кончай с тушей, потом домой притащишь, а я с ними…

Другой, помоложе, кивнул, а первый, отстранив Солей, взялся за оглоблю волокуши. Она не знала, как и благодарить его. Жак… Так зовут ее младшего братишку. Где он сейчас? Что с ним? Ах, эти проклятые англичане! От прилива ненависти ей даже теплее стало.

Вскоре они свернули от реки на едва заметную тропку и минут через десять вышли на полянку. Там стояла бревенчатая избушка, из трубы которой весело вился дымок.

В избушке оказались две женщины – одна постарше, другая помоложе – и четверо детей. Женщины сразу захлопотали вокруг Селест, положили ее поближе к печке, раскутали, стали растирать окоченевшие конечности.

– Тяжелая… – озабоченно высказалась старшая о больной.

Солей слитком устала, чтобы отвечать. Им, конечно, сразу дали горячей похлебки, но она с трудом могла даже поднести ложку ко рту. Отмерзшие пальцы сначала ничего не чувствовали, а потом, когда стали отходить, сделалось непереносимо больно. Между тем хозяйки решили познакомиться.

– Наша фамилия – Годе, это моя сноха Женевьева. А вы откуда?

– Из Гран-Пре, – ответила Солей. Как уютно было в этом домике: домотканые одеяла, полка с горшками и кружками, на полу коврики, чтобы снизу не дуло… Ее глаза наполнились слезами. Раньше и у них так было, а она даже не замечала, как это хорошо. Будет ли у нее опять когда-нибудь такое? Или она обречена всю оставшуюся жизнь скитаться, мерзнуть, голодать?

Селест издала какой-то невнятный звук. Женевьева, наклонившаяся над ней с ложкой в руках, ласково сказала:

– Мадемуазель, попробуйте! Это согреет вас!

Мадам Годе заметила слезы в глазах Солей.

– Да, далеко вы забрались. Повезло вам.

– Да уж, повезло, и еще как! – губы Солей дрогнули, и слезы хлынули ручьем.

– Ну-ну! Суп пересолите, что вы! По крайности, скальпы с вас не сняли, как с некоторых!

– Скальпы?

– Не слышали? Они не только убивают тех, кого ловят, но и скальпируют. Ну ничего, господь им воздаст! – она повернулась к снохе. – Не торопись так, а то она подавится. Дай-ка, я сама!

Господи, а она же совсем забыла об отце с матерью! Что эти звери могли сделать с ними, если поймали? Или отец уже умер от раны? А с мамой что тогда? Снимать скальпы с невинных людей! Да, нет Бога, если он терпит такое!

Вечером, когда вся семья Годе встала на колени для вечерней молитвы, Солей лишь сделала вид, что участвует в этом ритуале. Она не могла молиться.

Солей посмотрела на брата. Лицо Франсуа тоже было каким-то бесстрастно-отсутствующим. Где его мысли? Наверное, об Антуане думает. Они же были с ним как единое целое, а теперь у него все отняли. Но ведь еще есть Селест! Она перевела взгляд на подругу. Ей как будто полегчало. И бульона в нее удалось немного влить, и каким-то отваром от кашля ее попотчевали. Лицо Селест еще горело, но все-таки ей было лучше. Может быть, хоть они найдут свое счастье? С этого момента Солей решила, что она будет опекать эту парочку.

* * *

Они провели в доме семьи Годе целую неделю. Первая ночь была самой тяжелой. Солей то и дело приходилось вставать к больной Селест, которую сотрясали приступы мучительного кашля. Положили их с Франсуа на полу, вместе с ребятишками – больше места в тесной избушке не было. Однажды, когда Солей пыталась в очередной раз влить в рост Селест ложечку отвара мадам Годе, чтобы как-то унять кашель, она обнаружила, что брат тоже не спит, внимательно и серьезно наблюдает за ней. Увидев, что сестра смотрит в его сторону, он шепотом спросил:

– Ну, как она?

– Жар ужасный! – откликнулась Солей, вспомнив, как в их деревне старый месье Форе после такой вот лихорадки лишился рассудка на всю жизнь. О господи, какие мысли в голову лезут!

Селест беспокойно заворочалась, что-то забормотала. Солей могла различить только: "Нет, Антуан, нет!" Хоть бы он этого не слышал… Франсуа то есть. Селест почувствовала, что засыпает. "Нельзя! – приказала она себе. – Ну вот, кажется, затихла. Господи, хотя бы поспала до утра! – подумала она, заворачиваясь в одеяло. – Я больше так не могу". Имя божье она помянула просто так, по привычке, а не потому что надеялась на его помощь. Тем не менее ей действительно больше вставать не пришлось: когда она проснулась от следующего приступа кашля Селест, она увидела, что над Селест склонился Франсуа. Он вытирал ей лоб, шептал:

– Ты выздоровеешь! Все будет хорошо! Я с тобой навсегда!

Солей заснула и больше не просыпалась до самого рассвета.

На следующий день жар у Селест спал. Она лежала совершенно обессиленная, голову не могла поднять, чтобы напиться, но перелом в болезни наступил.

– Молодая, крепкая! – рассудительно заметила мадам Годе. – На поправку пошла!

Выздоровление, однако, было медленным. Вставал вопрос: как им быть дальше. Они не могли долго злоупотреблять гостеприимством хозяев. Когда Франсуа сказал ей об этом, она кивнула.

– Верно. Дров у них хватает, и мы им еще помогаем с заготовкой, но вот продуктов… Я глянула раз – мадам Годе горох уже со дна собирала на суп. Да и муки едва-едва… Но я боюсь за Селест. Она еще слишком слаба.

– Да, опять по лесам с ней тащиться – это для нее каюк, – согласился Франсуа. Вскоре он куда-то исчез. Вернулся к вечеру, замерзший, весь в снегу.

– Месье, мадам, – обратился он к хозяевам с некоторой торжественностью. – Вы были к нам очень добры. Мы не сможем никогда забыть вашего гостеприимства. Понимаем, что мы вам в тягость. Я тут видел лосиные следы и постараюсь свалить сохатого – вам мясо будет, хотя мы, конечно, все равно перед вами в неоплатном долгу. Я сейчас из Сен-Анн, приискал там домишко, там мы побудем, пока наша больная совсем поправится. Не хотим больше беспокоить вас…

– Как же это вам удалось? – удивленно спросила мадам Годе. – Беженцев полно, и чтобы незанятый дом был?

– Да нет. Он занят, конечно. Хозяйка там – вдова. Кормье ее фамилия. Она нас пускает, я обещал ей по хозяйству помочь, дровишек запасти, поохотиться… Поживем пока там…

Солей сразу почувствовала: что-то не то.

– Значит, вдова Кормье, – каким-то деревянным голосом отозвался хозяин, а хозяйка закусила губу, впрочем, тут же изобразив на лице любезную улыбку:

– Да, лось – это, конечно, неплохо, месье Сир…

Странно… Да еще и переглянулись как-то, но Франсуа этого, кажется, не заметил. Не мешало бы выяснить при случае. Улучив минуту, Солей спросила Женевьеву:

– А что это за вдова Кормье? Может быть, не стоит к ней идти?

Женевьева густо покраснела.

– Да нет, нет, мадам Мишо! По-моему, ваш брат разумно поступает. Извините, мама меня тут просила… с кроликом помочь…

Солей посмотрела ей вслед, пожала плечами. Небось какая-нибудь старуха со странностями, ну и пусть, не навечно же они у нее поселятся… Все-таки она решила еще и у брата спросить. Нет ли у этой вдовы каких-то странностей?

– Какие там еще странности? – Франсуа, укладывая дрова в поленницу, искоса бросил на нее взгляд. – Женщина без мужа и без детей. Подмога ей нужна… Ну что – еще ряд сложим?

Они снова устроили Селест на волокушу – она была слишком слаба, чтобы даже по кухне пройтись. Солей закутала ее как следует. Селест благодарно улыбнулась, прошептала:

– Хорошо, что Франсуа нашел эту добрую старушку, правда?

Сен-Анн была маленькой деревушкой – намного меньше, чем их Гран-Пре. Там была церковь, хотя и без священника. Избушка, в которой им предстояло жить, стояла на самом краю деревни и была тоже крохотная. Опять придется спать на полу – но это все-таки лучше, чем на морозе.

Франсуа постучал. Дверь открылась, и Солей так и осталась стоять как вкопанная. Вот так старушка! Мадам Кормье на вид было не больше двадцати, и единственное, что говорило о вдовстве, это ее черное платье. Полногрудая, с тонкой талией, ярко-голубыми глазами, кожа – как у младенца… В доме пахло жареным мясом – и как это Франсуа мог успеть? Да нет, вряд ли это Франсуа…

– Входите, входите, устраивайтесь! – мадам Кормье произнесла это проникновенным, чарующим голосом, удивив этим Солей, потом посмотрела на Франсуа и сказала:

– Не беспокойтесь, месье, мы позаботимся о подруге вашей сестры. Поставим ее на ноги – сколько бы времени ни потребовалось.

Только после этого Солей, кажется, поняла смысл того многозначительного взгляда, которым обменялись супруги Годе.