Текст книги "Ценою крови"

Автор книги: Вилло Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

6

Что касается Солей, то у нее никаких сомнений не было. Она никогда даже не подозревала, как это здорово: шагать рядом с высоким, сильным мужчиной, который несет ее корзину. Он пришел, значит, все это всерьез.

Даниэль, умница, сделала все, как надо, обогнала их, ушла вперед, дав знак, что подождет их на подходе, чтобы выглядело так, будто они все время были втроем.

Обычно этот привычный путь казался Солей нудно-бесконечным, но сегодня она думала по-иному: идти бы так и идти, хоть до самого океана.

– Далеко? – спросил он, будто прочитав ее мысли.

– Мили три. Но вы же привычны к длинным переходам.

– Да уж, – согласился он, перекидывая корзину в другую руку. – Я не слишком быстро иду?

Она посмотрела, где солнце.

– Они нас не ждут раньше полудня.

Он замедлил шаг.

– Давайте тогда не спешить. Я вот думал…

– О чем? – прервала она затянувшееся молчание.

– Да вот, будете ли вы такая же… красивая, волнующая…

У нее что-то сжалось в груди.

– Ну и как?

– Вы знаете, иначе не спросили бы.

– Я простая деревенская девушка. Я как раз спрашиваю то, чего не знаю. Всякие хитрости, уловки – это для парижанок или для этих, из Луисбурга. Вы там давно, месье?

– Шесть месяцев в этот раз. Никогда столько времени в четырех стенах не проводил. А холодно там как – в лесу гораздо теплее! Даже летом подует с океана – бр-р!

"Он похож на Луи, – подумала она. – Такой же уверенный, знающий, взрослый". Эта мысль придала ей смелости.

– Зачем же вы там так долго пробыли, если в лесу лучше?

Он ответил не сразу, посмотрел на нее, остановился.

– Ранен был. Там госпиталь, врачи, кровь пускают. Хотя я лично предпочел бы пуойнов – это так микмаки своих знахарей называют. Отличные целители. Да и теплее у них.

– Серьезная рана, наверное, если шесть месяцев?

– Любой пуойн вылечил бы быстрее. В следующий раз постараюсь встретить медведя поближе к вигвамам, а не к форту.

– Медведя! Пресвятая богородица!

– Верно, лучше уж было не встречаться, ну его, а то всю красоту мне испортил!

Точно! Как это она раньше не заметила? Несколько неглубоких шрамов на левой щеке, вон еще один начинается под подбородком… Она подняла руку и, сама не сознавая, что делает, провела по шраму вниз в вырезе его рубашки – там уже курчавились шерстистые волоски.

– Дальше похуже будет, – произнес он деланно безразличным тоном, но она почувствовала, как он весь напрягся от ее прикосновения.

– Пресвятая дева Мария! – выдохнула она опять, поспешно отдергивая руку, как будто от раскаленной сковороды. С ней тоже творилось что-то неладное, никогда доселе не испытанное: дыхание стало прерывистым, сердце билось как бешеное, что-то сладко ныло внизу живота. А ведь он ждет, что она скажет; ему, наверное, важно услышать, что эти оставленные зверем следы вовсе не портят его.

– Хвала господу, что он спас вас, – произнесла она наконец и, опять-таки не думая о всяких приличиях, распахнула на нем рубашку. Да, тут даже через завитки волос видны следы большой раны. Она зарубцевалась, но все равно – ужас! Кончиками пальцев Солей осторожно провела по шрамам. Напряжение в ее теле сделалось уже непереносимым, на глазах выступили слезы.

Она не помнила, как так получилось, что ее руки поднялись и она обхватила его за шею. Но она навсегда запомнила момент, когда он нежно прикоснулся ладонью к ее щеке. Они постояли так несколько секунд; тела их были далеко друг от друга. Господи, она видит этого человека второй раз в жизни, а как будто знает его всю жизнь! Он мог бы сделать с ней сейчас все, что захотел бы: у нее не нашлось бы сил сопротивляться.

Но Реми просто опустил руку, вздохнул, сделал шаг назад и взглянул на солнце.

– Надо торопиться, а то вопросы всякие задавать начнут. Не стоит сердить их… А ты не против, кстати, встречаться?

Значит, он не считает ее бессовестной нахалкой? Ой, а вдруг Даниэль все видела? Скажет или не скажет маме?

В вихре этих разрозненных мыслей Солей сумела все-таки выдать вполне разумный и внятный ответ:

– Вовсе нет, месье. Пала, я думаю, не будет против тоже.

– Ну да, он уж, наверное, отчаялся такую страшненькую дочку замуж выдать…

– Это точно! – и они оба рассмеялись.

А вот и Даниэль, на лице написано нескрываемое любопытство.

– Что это вы так долго?

– Вовсе и не долго! – возразила Солей и обменялась заговорщицким взглядом с Реми.

– Они, наверное, там уже с голоду умирают. Папа наверняка захочет узнать, почему это мы так задержались. – Воображение Даниэль явно разыгралось.

Между тем Эмиль был озабочен совсем не тем, что обед запаздывает. Он вряд ли даже заметил это. Его буквально ошарашило то, что минуту назад сказал ему Луи.

– Ты шутишь! Уехать из Гран-Пре? Оставить семью? Нет, обе семьи! Ты что, о Мадлен забыл?

Луи знал, что разговор будет трудный. Даже заранее пытался проговорить про себя все, что могло бы, как он считал, убедить отца. Тщетно. Но все равно – надо продолжать.

– Я взрослый, папа. Я отвечаю за свою семью и ее будущее. А здесь для нас будущего нет.

– Мы здесь с 1648 года! Больше ста лет! Мне это досталось от дяди и отца, и я передам все вам, сыновьям!

Эмиль смотрел на своего первенца в полнейшем отчаянии. Как бы ни был привязан он к земле, а дети, его плоть и кровь, оставались все-таки на первом месте. Луи это знал. Ему было больно, но он знал, что прав.

– Извини, папа, но сразу после жатвы мы двинемся.

Если бы это были Антуан с Франсуа иди даже Пьер, можно было бы надеяться переубедить их. Но с Луи это безнадежно. Раз он что решил, его с места не сдвинешь. Когда ему было столько лет, как теперь Марку, он отказался есть вареную капусту – и до сих пор до нее не дотрагивается!

Комок застрял у Эмиля в горле. Он не мог вымолвить ни слова.

Луи положил руку ему на плечо.

– Папа, с твоим благословением мне было бы легче.

Лицо Эмиля исказилось.

– За этим-то дело не станет, сынок…

Тут раздался веселый голос Пьера:

– Обед идет! Что на сегодня, Солей?

Младшие тоже побросали косы и двинулись навстречу приближавшейся троице. За ними трусил дед, не выпуская из рук грабли, – он тоже помогал семье по силе возможности.

Эмиль при виде постороннего досадливо поморщился – самое время! – однако взял себя в руки.

– А, месье Мишо! Удачно, что вы тут случились, помогли дочкам…

Реми поднял корзину, демонстрируя ее тяжесть:

– Для женщин и впрямь тяжеловато, месье Сир. Но я не против в хорошей компании…

Эмиль постепенно приходил в себя, и ему все более ясно представлялся смысл появления здесь этого парня. Достаточно было посмотреть на Солей: глаза сверкают, на губах бродит улыбка, лицо раскраснелось…

"Вот и ее скоро потеряю", – подумал Эмиль. Но ее он никогда не отпустит. Барби пока не знает о Луи с Мадлен; узнает – ему еще тяжелее будет: он всегда и за жену переживает. На все воля божья, – как-то безнадежно размышлял Эмиль. – Но чем я заслужил его гнев?" Эмиль перекрестился и решил, что смирение в данном случае – это единственное, что ему остается.

* * *

Солей сразу поняла, что Луи сказал все отцу. По их лицам это было видно. Что ее поражало – так это то, что другие братья, судя по всему, ничего не замечали. Впрочем, так бывало и раньше.

Все толпились вокруг корзины, накладывают себе еду, делят хлеб, смех, шутки… Особенно насчет нее с Реми, но того не так-то легко пронять. Вон Франсуа предложил ему побороться в валках, а Реми спросил:

– Сейчас или после еды?

Все засмеялись, а Франсуа предпочел отступить.

– Лучше через год, месье. Я тогда наберу побольше веса!

– Ешь! – оборвал Эмиль. – Да за работу! Глупости подождут!

Близнецы переглянулись. Что это с отцом? Луи молчал. Пусть отец свыкнется с этой новостью, тогда он выскажет пару слов в его поддержку.

Солей не могла дождаться конца обеда: быстрее бы снова остаться с ним наедине! Даниэль опять вперед можно послать… На сей раз старшая сестра ошиблась: от Даниэль отделаться не удалось. Не обращая внимания на яростные взгляды сестры, она шагала рядом и стрекотала как сорока.

– Как в Луисбурге, месье?

– Холодно, народу много. И туман, туман. Такого, как там, нигде больше не встретишь…

Даниэль завращала глазищами. "Вот нахалка", – подумала Солей.

– Мы столько слышали о доме губернатора. Говорят, он очень большой: комнат пятьдесят, если не больше!

– Большой, – согласился Реми. Его забавляло невинное кокетство Даниэль. Пройдет год, другой, красавица будет не хуже сестры. – Но, полагаю, такой же холодный, как все там. Конечно, он покрасивее, чем казармы или госпиталь; к тому же дрова не сам губернатор рубит, а солдаты, так что там, наверное, получше топят.

– А вы внутри были? – поинтересовалась Даниэль, по-прежнему не воспринимая сигналы Солей.

– Да нет, не случалось. Чай с губернатором не пил. – Он засмеялся, заметив разочарование на лице Даниэль. – Но заглядывал через открытые двери.

– Ну и как, красиво?

Реми подумал перед ответом. Черт, мысли путаются, стоит ему на Солей взглянуть.

– Наверное, зависит от того, что считать красивым. Там в одной комнате видел – на полу ковер, фон – бежевый, по нему цветы розовые, листва зеленая да еще что-то вроде снопа золотого. Полы все воском натерты, отполированы, наверное, кто зайдет в грязных сапогах, сразу расстреляют. На окнах занавески золотистого цвета и шнуры такие же, а в люстрах столько свечей и хрусталя, что ярче солнца, пожалуй, ночью светятся…

– А мебель какая? – не унималась Даниэль, даже за локоть его схватила.

– Непрочная какая-то, – неодобрительно бросил Реми. – Ножки стульев такие тоненькие, сесть страшно, а сиденья из какой-то парчи, испачкаешь, если дотронешься. Ну, зеркала везде, картины на стенах висят…

– Не понравилось? – Даниэль не могла в это поверить. Он ее наверняка разыгрывает.

Реми между тем ответил вполне серьезно:

– По-моему, настоящий дом – это не каменные стены; через них тепло уходит, а влага остается, плесневеет все. Сколько ни топи, углы не согреешь; потолки высокие – все тепло туда поднимается, а что же остается людям?

Раздражение на сестру у Солей прошло. Ведь Реми ей, старшей, говорит все, к ней обращается…

– Когда-нибудь и у меня будет дом, – продолжал Реми. – Небольшой, уютный, бревенчатый, без сквозняков, с прочными стульями, светлыми одеялами, на печке чтобы всегда еда стояла… Жена, дети… Чтобы удобно было. А что в ней толку, в красоте? Чтобы дом встречал меня радостью, когда из леса выхожу, и жена чтобы так же…

Губы Солей дрогнули.

– Да, если ты не губернатор, то это разумный подход.

– А вы – очень разумная девушка! – со значением произнес Реми.

– Очень! – подтвердила она. "Пока это не касается одного человека – Реми Мишо!" – едва не вырвалось у нее.

7

Теперь, когда Луи все рассказал, Мадлен уже не скрывала своих слез. Все ей сочувствовали. Барби перестала ее беспокоить домашними делами, Марка чуть не затискали ласками. К Луи, наоборот, отношение стало каким-то двойственным. Солей однажды была свидетелем того, как мать протянула было руку к плечу сына, сидевшего рядом за столом, и поспешно отдернула, закусив губу. По ночам долго слышались приглушенные рыдания Мадлен и увещевающий шепот Луи. По утрам десяток пар глаз неизменно встречал их немым вопросом: может, он все-таки послушался жену, переменил свое решение?

Но нет, судя по всему, решение окончательное. Еще неделя-другая, страда кончится, и они уедут. Тяжело. Только Луи внешне ничем не изменил обычного поведения: такой же серьезный, собранный, деловой. Но и у него, видно, на душе скребли кошки.

У Солей в эти дни было и нечто иное: счастливо-радостное. Реми… Теперь уж ни у кого не осталось сомнений: он за ней ухаживает, причем по-настоящему.

На воскресную мессу он пришел с детьми Гийома. Их мать в ее положении, естественно, осталась дома и Гийом при ней, так что Реми пришлось взять на себя роль родителя: вытирать детские носы, выводить малышей наружу по нужде и тому подобное. При этом он не упускал случая бросить взгляд в сторону Солей – такой красноречивый, что она каждый раз заливалась густой краской. Она была в своей лучшей юбке – коричневой в полоску, новенькая беленькая блузка с наброшенным поверх платком ярко обрисовывала фигуру; грудь вздымалась и опускалась так, будто девушка запыхалась от долгого бега.

Какой он все-таки чуткий и внимательный: она, случайно переступив ногами, стукнула по полу своими деревянными сабо, и он тут же, чтобы отвлечь от нее внимание, шумно задвигался и двинулся к выходу; на нем в отличие от большинства прихожан были мокасины, и походка его была бесшумной, но все равно все негодующие взгляды устремились на него, а не на Солей.

Впрочем, негодование негодованием, а многие последовали его примеру. Так было всегда: где-то к середине проповеди отца Кастэна его голос начинал заглушаться шумом шаркающих ног; сначала уходили неисправимые курильщики, потом любители всевозможных пари и вообще всяческих развлечений. Вот прошлый раз даже конные скачки во время мессы устроили; Барби просто слов не могла найти от возмущения. Бедный кюре даже потерял нить речи и вынужден был начать все сначала! Наверняка он потом попеняет нарушителям, да и жены тоже привыкли все время быть при деле, им тяжело сидеть в праздности; если уж не работать – так хотя бы покурить вдоволь да перекинуться с соседями парой слов насчет видов на урожай, погоды и всего такого прочего.

Правда, такая вольность – только для мужчин. Как и прочие вольности. Глядя на близнецов, которые пропадали порой из дому на несколько дней, а потом возвращались довольные, посвежевшие, с добычей – тушками кроликов или даже освежеванной тушей оленя, Солей завидовала им: почему она не родилась мужчиной! Но сегодня, когда Реми Мишо был совсем рядом, она была так счастлива, что родилась женщиной. "Сегодня я приглашу его на обед!" – окончательно решила она про себя, и от этой мысли ее снова бросило в жар, она уже не слышала ни слова из того, что там вещал отец Кастэн. Вот он и закончил. Она встала вместе с другими, что-то пропела в общем хоре, вышла в проход и затем на залитую солнцем площадь. Прихожане разбились на группки, переговариваются; детишки, радуясь долгожданному освобождению, носятся как оглашенные. Солей без всякой ложной скромности направилась к нему.

Он ее ждал. Она не замечала любопытных, а порой и осуждающих взглядов односельчан, а если бы и заметила – это не остановило бы ее.

– Невероятно! – этим коротким восклицанием приветствовал ее Реми.

– Простите, месье? – несколько смущенно отреагировала Солей.

– На танцах тогда я подумал: вы самая красивая девушка из тех, кого я когда-либо видел. Днем вы были очаровательны. А сейчас…

– А что сейчас?

– Да это нечто божественное!

С такими словами к ней в их Гран-Пре еще никто не обращался. Красоткой, милашкой – да, называли, но так… Если он хотел смутить ее, то, пожалуй, ему это удалось. Но, впрочем, Солей всегда отличал острый язычок, и этот дар быстро вернулся к ней.

– Умеете высказаться, месье Мишо. На многих женщинах, видать, отработано, а?

– Да уж! – он заразительно засмеялся, и она тоже не могла удержаться. – Я все в лесах, совсем одичал, не знаю даже, что прилично, что нет. Луисбург не в счет: там никто друг друга не знает, никаких общих правил. Вот если я спрошу, можно ли вас проводить до дому, не обидитесь?

– А вы, если я вас приглашу пообедать у нас?

– Ничуть!

Обед проходил как обычно. Шутки, смех – правда, поменьше, чем обычно, но скорее не из-за того, что все помнили – это один из последних случаев, когда вся семья в полном сборе. Луи и Мадлен скоро здесь не будет.

Естественно, разговор как-то сам собой перешел на эту тему. Реми отнесся к планам Луи со всей серьезностью.

– Остров Сен-Жан – красивое место, – обратился он к Луи. – Но зимы там жестокие, ветра… Вы же не сейчас собираетесь? Туда столько провианта надо запасти…

Воцарилось всеобщее молчание.

– Вы там бывали? – спросил Луи, насторожившись.

– Один раз. Со своим другом из микмаков. Молодой Бобер его зовут. Песок, приливы высокие – как по ту сторону залива…

– Ведь там же есть дичь, правда? И рыбы наловить можно. Вы-то чем там питались?

– Верно, но нас было двое мужчин, а у вас же на руках жена, ребенок… На вашем месте я двинулся бы туда по весне…

В лице Мадлен плеснулась надежда, но, кроме Барби и Солей, никто этого не заметил. Все взоры были устремлены на Реми.

– Весной может быть слишком поздно. Англичане себя все хуже ведут. Они презирают нас, наши обычаи, нашу веру, завидуют нашим богатствам… Здесь нам не выжить…

Солей с трудом проглотила комок в горле. Зачем этот разговор? Так хорошо начался день, а сейчас все наперекосяк пойдет! Господи, да Реми еще и соглашается с Луи!

– Возможно, вы правы. В Луисбурге об этом говорят, у меня было достаточно времени послушать. Некоторые считают, что англичане успокоились и не будут требовать большего, но я так не думаю. Они запретили торговлю между Луисбургом и Акадией, но никто на этот запрет не обращает внимания, торгуют вовсю. Англичане это долго терпеть не будут, скорее всего, они опять попытаются взять фортч…

Он, казалось, не заметил воцарившегося напряженного молчания, не увидел, что складки на лице у Эмиля стали глубже…

– Я встретил одного из Чибукту, или Галифакса, как его англичане называют, он считает, что красномундирники все больше наглеют. Я их вообще на дух не переношу… – он рассеянно потрогал себя за мочку уха. – Но если бы я решил уходить, то, пожалуй, не на Сен-Жан. Дичи там скоро уже будет мало – туда все больше народу тянется, а пролив замерзнет – вообще поток хлынет.

Только бы Эмиль не понял все это так, что Реми тоже хочет уехать! Тогда он будет против их брака! Испуг пронизал все существо Солей.

– Ну, а куда же тогда? – нарушил молчание Пьер.

Брат вообще после смерти жены стал немногословным, замкнулся. Неужели и он тоже? Беспокойство Солей все росло.

– Через Ченекто, в сторону Квебека, – не задумываясь, ответил Реми. – На материке полно дичи, всю Европу прокормить можно. У французов там прочные позиции, река большая, да еще по пути полно индейских племен, и все на нашей стороне. В прошлом году из Бобассена многие туда двинулись, подальше от этих псов-англичан. Англичанам туда не добраться. В этих долинах, которые выходят к руслу Сент-Джона, можно и пахать, и сеять, в лесах всего полно. Особенно долина Мадаваски – это приток Сент-Джона – хороша: если бы я решил осесть на земле, а не мотаться по лесам за зверьем, это было бы лучшее место.

Солей прошиб холодный пот. А она-то уже все за него решила! Ведь он не пахарь и не рыбак, не такой, как они все… Но он же ее любит! Неужели нельзя как-то убедить его, что если он женится, то надо переменить образ жизни, заняться землей?

– Да, вы побродили по свету побольше моего, – произнес Луи. – Послушали людей. И как вы все-таки думаете, оставят англичане нас в покое или нет?

Все замерли. Только колечки дыма из дедушкиной трубки оживляли картину. Реми вздохнул и развел руками.

– Я только простой траппер. Откуда мне знать, что они замышляют? Во всяком случае, на договоры надежда слабая – в случае чего они их порвут и не поморщатся. Да и боятся они нас. Этот чертов аббат Ле Лутр нагнал на них страха со своими индейцами-выкрестами…

Впервые в разговор вступил дедушка:

– Это нехорошо, когда аббат натравливает дикарей на белых, чтобы скальпы с них снимать. Пусть это даже англичане. Он нас всех подводит. Если бы не он, чего бы англичанам нас бояться? Мы же мирные люди…

Реми пожал плечами:

– Епископ в Квебеке тоже так говорит, но у аббата своя правда. А англичане никак не могут решить, что делать: если выгнать нас отсюда и отдать наши земли своим поселенцам, то мы тогда объединимся с французами и индейцами, а это для них опасно. Так что решаться надо нам…

Солей окинула взглядом всех за столом: как-то они восприняли то, что сказал Реми? Лица Луи и Пьера выражали явный интерес. Лицо отца оставалось непроницаемым, на дедушкином появилось тревожное выражение. Франсуа с Антуаном переглянулись, и Солей не могла понять, что это значит. Близнецы явно что-то замышляли – и вовсе не очередную шутку или розыгрыш.

И как раз в этот момент сын Пьера Венсан врезался лбом в угол стола. Крик! Слезы! Даниэль вскочила, чтобы приложить к шишке мокрую тряпку, Барби начала утешать малыша, Пьер забурчал, что сейчас все пройдет, что плакать недостойно мужчины.

Все отвлеклись от мрачных мыслей, и остаток дня прошел достаточно ровно, но беспокойство осталось.

8

В доме все затихло. Реми ушел, дети после вечерней молитвы быстро уснули. Пьер вышел задать корма скотине, Барби поставила на печку котел с едой на утро: за ночь, на неостывших угольях, все хорошо разварится.

Эмиль с каким-то безучастным видом сидел на лавке; невидящий взор его был устремлен на догоравшие поленья. Он слегка вздрогнул, когда Солей опустилась перед ним на колени.

– Папа, он тебе понравился?

"Он, конечно, из-за Луи переживает", – подумала Солей.

– Кто? Этот Мишо?

То, что отец назвал его не по имени, уже было плохим предзнаменованием. У Солей все сжалось внутри.

Эмиль погладил натруженное плечо:

– Ничего вроде парень. Но не хозяин. И болтает, пожалуй, лишнее.

– Луи же его спросил. Что же ему, врать?

– Думаешь, все правда, что он говорил?

– Ну, он сказал, что думает и что слышал. Почему это должно быть неправдой?

Он положил свою руку поверх ее руки.

– Он хороший человек, папа! – сказала она мягко, уговаривающе.

На его лице промелькнула кривая усмешка.

– Да уж, конечно, тебе лучше знать! Хотя почему нет? Я как твою мать в первый раз увидел, сразу понял, это – моя единственная женщина. И вот уже двадцать семь лет женаты и ни разу грубого слова друг другу не сказали.

Барби, которая как раз в это время складывала свой фартук, при этих словах слегка приподняла бровь, но возражать не стала.

– Он хочет заходить ко мне.

– Вот как? – Эмиль изобразил изумление. – Никогда бы не подумал! В церкви никакого внимания на тебя не обращал и на танцах тогда тоже, да и сегодня – только ел да о политике рассуждал, а на тебя даже не взглянул! Вот только почему-то вызвался помочь нам с жатвой – к чему бы это?

В глазах Солей блеснула радость:

– Правда?

– Небось не знает, как косу держать. Тоже мне, помощник!

– Ну, правда, он ничего? Можно, чтобы он заходил?

Эмиль безнадежно махнул рукой:

– Если скажу "нет", кто меня послушает? Мать твоя уж не знает, как от тебя избавиться…

Барби беззвучно замахнулась на него. Солей уловила нежность в обращенном к ней взгляде отца и благодарно прижалась лицом к его колену.

– Спасибо, папа!

Даниэль уже спала. Солей поспешно разделась, нырнула в постель. Какая она все-таки счастливая! Марк что-то забормотал во сне, Мадлен шепотом начала его успокаивать. Солей улыбнулась: может быть, через год и она уже будет матерью! С этой мыслью она погрузилась в сон.

* * *

Пришедший к ним на рассвете Реми принес новость: «Тетя говорит, что у нее начинается». У Солей, которая в это время раскладывала по тарелкам разопревшую за ночь овсянку, отчаянно забилось сердце. Мать, значит, уйдет помогать роженице и никаких провожатых не будет! Они с Реми могут быть наедине, сколько захотят: отец с братьями не такие строгие по части этих приличий.

Барби стала развязывать передник:

– Иду. Схватки есть уже?

Реми кивнул:

– Вроде. Дядя говорил, что у нее все роды трудные были.

Барби повернулась к младшей дочери:

– Тебе, наверное, тоже надо пойти со мной. От Солей толку было бы побольше, но тогда кто готовить-то будет? В последний раз Мари два дня рожала, оголодаете все…

Даниэль схватилась за свой платок:

– Я никогда не была при родах, – ей и сейчас явно не хотелось этого.

– Все бывает когда-нибудь в первый раз. Принеси-ка шаль, может, придется домой по холоду возвращаться. Солей, смотри, чтобы печка не затухла. Если Венсан кашлять будет, сделай припарки…

Появилась Мадлен, как всегда, бледная и изможденная.

– Что мне делать, мам?

– Да ничего, помоги Солей. Моя корзинка готова, все, пошли!

– Я еще не позавтракала! – запротестовала Даниэль.

– Возьми что-нибудь, пожуешь в пути. Месье Мишо дошел к нам за полчаса, а у нас так быстро не получится. Выходит, больше часа. За это время знаешь, что случиться может?

Она подхватила заранее приготовленную корзину и вышла. Даниэль взяла краюху хлеба и юркнула за матерью.

Эмиль, натягивая рубашку, появился в проеме двери.

– Ну, что? Время пришло? Давайте поедим – и за дело!

Солей одна занималась столом, поскольку Мадлен вся была поглощена своим Марком. Реми сидел со всеми – как равноправный член семьи. Говорил мало, но взгляд его ни на секунду не отрывался от Солей, сновавшей между печкой и столом.

Когда мужчины ушли, надо было еще помыть посуду, одеть и покормить детей Пьера. Но это не тяготило Солей. С некоторым чувством стыда она подумала, хорошо, если бы жена Гийома не разродилась слишком быстро.

* * *

Было так здорово увидеть Реми, когда она пришла в полдень с обедом. Зря она беспокоилась, что он не справится: несмотря на отсутствие навыков, он ничуть не отстал от братьев. Хочет, видно, произвести впечатление!

Им удалось ненадолго остаться наедине, когда обед кончился и Солей начала собирать посуду в корзину. Эмиль уже отправился с граблями поправлять валки; братья гораздо меньше горели желанием вернуться к работе, но не больше был и их интерес к тому, что там делает сестричка со своим женихом. Луи, к примеру, прилег соснуть в тенечке.

– Странно, – выдал Реми, передавая ей очередной судок. – Такая повариха, и внешность ничего, а все еще не замужем. Наверное, характер несносный?

– Ага, – поддакнула Солей.

– Строптивая небось?

– Смотря где и когда…

– Ну, слишком покорная – это тоже плохо. А как насчет темперамента?

В ответ она обожгла его взглядом своих черных глаз. Да и без слов все ясно.

Забыв о том, что Луи совсем рядом, он наклонился к ней:

– Как насчет того, чтобы сегодня вечерком погулять? Я зайду?

– Какой смысл туда-сюда ходить, время тратить? Поешьте у нас, для прогулки больше останется, – она тут же испугалась своей смелости. – Хотя Даниэль здесь нету, может, мне вообще не разрешат выйти.

– Жалко будет. Л если кто-нибудь из братьев… сопроводит? Жак, например.

Она не удержалась от смеха. В десять лет? Мама вряд ли послала бы его.

– Ладно, посмотрим.

Луи потянулся и сел.

– Ну что, пора?

– Пошли, пошли! – раздался крик Франсуа.

Солей посмотрела им вслед. Как все увязано в этой жизни – и радость из-за Реми, и печаль из-за Луи. Она повернулась и, не оглядываясь, пошла к дому.

* * *

Солей начала убирать со стола после ужина. Внезапно кто-то тронул ее за локоть. Мадлен!

– Я сделаю, – прошептала она. – Иди, он ждет. Там, курит с нашими. – Глаза Мадлен опять наполнились слезами: – Все как у нас с Луи. А теперь вот…

– Не жалеешь?

– Да нет, люблю его, как и тогда. Но все равно тяжело. Иди, а то я совсем разревусь тут при гостях…

Повторять свое предложение ей не понадобилось. Солей быстро пригладила передник, накинула платок и чуть не налетела на ползавшего по полу Марка – так поспешно бросилась к двери.

Реми стоял у дерева, разговаривая с Бертином и Жаком.

– Ничего, если мы пройдемся? – спросил он, но кого? Эмиля не видно. Близнецы что-то мастерят, Пьер ругается на них, что не так делают. Луи, покуривавший на скамеечке, бросил на парочку мимолетный взгляд, но никак не возразил, когда Солей бодро ответила:

– Думаю, ничего. Мы недалеко.

И вот они одни. У Солей сразу пропал дар речи. Кто она такая – деревенская девчонка, а он – он целый мир повидал!

Реми тоже молчал. Они шли какое-то время ничего не говоря. Солей забеспокоилась: этак он ее еще за дурочку примет…

Вдруг у опушки леса Реми остановился, взял ее за руку. Какая у него рука – мозолистая, твердая и такая горячая… Он внимательно поглядел ей в лицо, будто старался запомнить его на всю жизнь…

– Вы такая, такая необычная…

Что-то сжалось у нее в груди.

– Видимо, вам есть с кем сравнивать, месье Мишо. "Конечно, у него там в Луисбурге полно было баб. Но ведь он всех бросил", – подумала она.

– Да, и именно поэтому я теперь знаю, кто мне нужен.

Он подвинулся к ней совсем близко. Но нет, поцеловать не решился.

– Вот чего я не знаю, так это подойду ли я вам. Я не крестьянин, не рыбак. Я лесовик. По месяцам дома не бываю. Меха приходится в Квебек возить – с англичанами я не торгую. Моей жене придется или со мной бродить, или одной управляться.

Солей оцепенела.

– Но ведь тут, в Гран-Пре, полно земли, а Луи уезжает…

Он обеими руками погладил ее по щекам, так нежно, ласково…

– Если бы все было так просто! Человека трудно переделать. Из камыша мокасины не сошьешь, так и из меня хлебороб вряд ли получится. Это уж тогда будет не Реми Мишо. Мне бы такой человек не понравился, да и тебе тоже. Если муж занят не своим делом, то лучше без такого мужа обойтись.

Солей могла придумать только одно:

– Когда Луи с Мадлен уедут, комната освободится.

Глубокая горечь исказила лицо Реми.

– Это невозможно, любимая. Женщине легче; вести хозяйство и воспитывать детей – это зависит не от того, где она живет. А мужчина – он умирает как мужчина, если попадает туда, где не может заняться своим делом. Я хочу, чтобы вы стали моей женой, мадемуазель Солей, но только если вы примете мои условия. Других я не могу предложить.

Его слова были ей как нож в сердце. Но когда Реми коснулся своими губами ее губ, когда в ее крови вспыхнуло пламя, когда его руки обняли ее за плечи и прижали к себе, она не могла ничего возразить. Их первый поцелуй становился все более страстным, и она просто не могла больше думать о том, что значат его слова.

– Ты выйдешь за меня, Солей? – пробормотал он.

– Да! – услышала она свой собственный ответ и одновременно почувствовала боль, которая, она знала, останется и завтра, и потом, еще долго, долго…