Текст книги "Удивительные приключения Марко Поло"

Автор книги: Вилли Майнк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

ЧЖУН-НАЙМАН-СЮМЕ

Хубилай-хан, владыка владык, избранный курултаем – большим советом монгольских князей, – повелитель всех покоренных народов, император огромного государства Катай, сидел на троне лицом к югу. Створки парадных дверей были широко распахнуты, и четыре широких луча света врывались в большой зал, своды которого поддерживали высокие мраморные колонны. У каждой двери стояли два рослых стражника. Они наблюдали за тем, чтобы никто не коснулся ногой порога, ибо это считалось плохой приметой. Слуги заранее предупреждали чужеземных послов и купцов об этом обычае.

И все же случалось, что кто-то нечаянно задевал высокий порог. Тогда провинившегося немедленно хватали стражники, срывали с него одежды, и он был обязан внести за них большой выкуп золотом. Если же подобный проступок совершал человек низкого звания, его наказывали ударами палки.

Чжун-Найман-Сюме, город ста восьми храмов, как его называли монголы, или Шанду[28]28
  Шанду – летняя резиденция Хубилай-хана, где он обычно проводил самые жаркие месяцы, расположена была в юго-восточной Монголии у реки Шандухэ, в 30 км от Пекина.
  Монголы называют место, где сохранились развалины этой резиденции, – «Чжун-Найман-Сюме» (сто восемь кумирен). Здесь обнаружены остатки мощных стен и гигантских цоколей императорских дворцов.


[Закрыть], как называлась летняя резиденция императора на языке катайцев, был расположен в холмистой местности.

Жаркое летнее солнце освещало дома и сады, в шахматном порядке раскинувшиеся в долине. На зеленых склонах в тени высоких деревьев стояли храмы и павильоны с закругленными крышами, украшенными драконами и резными изображениями диковинных животных. Широкие улицы вели от южных городских ворот к северным. Ремесленники всех покоренных монголами стран съехались в Шанду: бумаговары из Самарканда, ткачи из южных провинций Катая, золотых дел мастера из Багдада и Бухары, канатчики из Балха и Кермана, оружейники из Йезда, скорняки из Новгорода… Купцы, ученые, искатели приключений, монахи, комедианты, фокусники, шаманы, звездочеты и колдуны перебирались в Шанду на июнь, июль и август.

Императорский дворец был выстроен из мрамора и других ценнейших материалов. Он потрясал своей грандиозностью и вызывал безграничное восхищение красотой своей архитектуры у всех, кто имел счастье его увидеть. Один из его фасадов с великолепным порталом и резными украшениями выходил в сторону внутреннего города, другой, отделанный не менее роскошно, был обращен к городской стене. Дворец стоял посреди парка, обнесенного стеной в шестнадцать миль. На зеленых лужайках паслись десять тысяч белых как снег коней и кобыл императорской конюшни. Тот, кто осмеливался к ним прикоснуться без нужды, подвергался наказанию как настоящий преступник. Молоко этих кобыл могли пить только потомки Чингисхана. Исключение составляли лишь ойроты, потому что люди этого племени проявили исключительную храбрость на глазах Чингисхана. Звездочеты, состоящие на службе у великого хана и сведущие в искусстве черной магии, свершали каждый год двадцать восьмого августа в присутствии императора обряд жертвоприношения кобыльим молоком, чтобы милостиво расположить богов и духов, обеспечить их покровительство народам империи, а также скотине, птице, хлебам и другим плодам, дарованным землей.

В императорском парке было множество лужаек, по которым протекали прозрачные ручьи. Олени, лани и антилопы бегали там на воле и только в определенные часы собирались у кормушек. Больше двухсот соколов было заперто в клетках, и великий хан раз в неделю сам ходил глядеть на них. В специальном загоне содержали для императорской охоты леопардов и других хищников.

Посреди парка Хубилай-хан велел в тот год построить новый павильон специально для увеселений. Он стоял на позолоченных расписанных колоннах, как на сваях, а вокруг каждой колонны обвивался крылатый дракон, также весь позолоченный. Растопыренные когти дракона упирались в землю, а голова его поддерживала выступ крыши, целиком выложенной золоченым бамбуком. Хрупкое строение было укреплено с помощью двухсот шелковых канатов и поэтому не боялось сильных ветров. Собрано оно было так искусно, что разнималось на части, и его можно было по желанию перевезти в любое место и там быстро снова собрать.

Хубилай-хан, владыка всех этих богатств, сидел на троне. Его взгляд скользнул по собравшимся в зале князьям, военачальникам, знатным сановникам, соколиным охотникам, врачам и посланцам других народов, на мгновенье остановился на стражниках у дверей и устремился в небесную лазурь. Придворные вели себя сдержанно, с достоинством, а когда створки дверей затворились, в зале воцарилась тишина, исполненная напряженного ожидания.

В эту минуту император заметил группку людей, на которых падал просочившийся сквозь щель тоненький луч света. Они отличались и лицом и одеждой от остальных присутствующих. Великий хан наклонился к стоящему слева от него Сю Сяну[29]29
  Сю Сян – китайский ученый и советник Хубилай-хана – лицо историческое.


[Закрыть] и сказал:

– Они прибыли.

Старый ученый слегка поклонился в ответ, но промолчал. Последний луч света еще успел осветить его умное лицо, на котором лежала печать отрешенности.

В темном зале раздался громкий голос сановника:

– Склоните головы и молитесь.

Все присутствующие упали на колени и коснулись лбами пола.

– Великое небо, простирающееся над всем сущим! Земля, покоящаяся в объятиях неба! Мы взываем к вам с мольбой ниспослать благословение нашему владыке. Да живет он сто тысяч лет!

Тут зазвучал второй звонкий голос:

– Да охранит вечное небо величие и благополучие его государства. Да ниспошлет оно всем его подданным мир и счастье, и да будет в. подвластных ему странах вечное изобилие.

– Да сохранит нам вечное небо нашего владыку, – шепотом подхватили придворные.

Сановники четырежды коснулись лбами пола. Хубилай-хан, задумавшись, глядел на склоненные перед ним спины. Стражники снова распахнули створки дверей, и свет ворвался в зал. Придворные поднялись с колен и широким полукругом встали вокруг трона. Люди расступились, образуя проход от средних дверей до трона, и по этому проходу, неслышно ступая, прошел ручной лев, уселся у ног великого хана и опустил свою могучую голову на передние лапы.

Хубилай-хан стал играть его гривой. Лев зевнул, и в открытой пасти сверкнули острые клыки.

– У меня болит живот, – сказал вдруг император.

На лицах придворных отразилась крайняя озабоченность. Нахмурив лоб, сановник строго сказал стоявшему рядом юноше:

– Разве ты не слышал, у его величества болит живот! Беги скорей за врачом-арабом.

– Кто тебе сказал, что мне нужен врач?.. Пусть лев уйдет. Позовите старого Хунана.

Быстрее стрелы, выпущенной из лука, распространилась весть, что у его величества болит живот. Пока лев, повинуясь зову дрессировщика, послушно шел к воротам, придворные переговаривались вполголоса.

– И в самом деле, его величество сегодня неважно выглядит.

– Куда это запропастился врач? Почему его не зовут?

– Его величество не желает видеть врача.

– Недавно у меня тоже болел живот, вот в этом месте, глядите. Словно там сидела мышь и грызла внутренности. Но врач мне не помог…

Разговорчивый сановник вдруг замолчал на полуслове и, побледнев как полотно, отступил на шаг: перед ним стоял лев. Глаза хищника следили за ним.

– Уберите это чудовище! – прошептал сановник сдавленным голосом и почему-то спрятал руку за спину.

Услышав повторный зов дрессировщика и почувствовав резкий удар бича, лев тряхнул могучей гривой и, недовольно рыча, направился к двери.

По усталому лицу императора скользнула улыбка. Сю Сян, катайский ученый, спрятал руки в широкие рукава.

Опираясь на двух слуг, в зал вошел Хунан, старый монгольский воин, который сражался еще во времена Чингисхана и его военачальника Субэтэй-бохадура[30]30
  Субэтэй-бохадур (бохадур – по-монгольски воитель, витязь, богатырь; кстати говоря, слово «богатырь» ведет начало от монгольского «бохадур») – один из полководцев Чингисхана; в 1223 году он разбил ополчение русских князей на реке Калка.


[Закрыть]. Он сел на разостланный для него ковер рядом с императором и сказал:

– Ты посылал за мной? Вот я и пришел. Скажи только, что тебе угодно, Почему ты сидишь на золотом троне и проводишь время среди мертвых камней, которые нельзя перенести с места на место?

– Молчи, Хунан, – сказал Хубилай-хан.

– Зачем же ты послал за мной, если велишь молчать? Повсюду тебя окружают чужие советчики. Мои потомки не желают больше жить в юртах…

Старый воин бормотал какие-то неясные слова, пока его слуха не коснулся повелительный голос императора:

– Хунан, ты меня слышишь? Расскажи-ка мне, как Чингисхан приказал завоевать весь мир.

– Я слышу тебя, Хубилай-хан, – сказал старик и выпрямился. В его глазах засверкал огонь, он был уже целиком во власти воспоминаний и забыл, что находится в главном зале императорского дворца. Его руки стали слишком слабы, чтобы носить оружие, но мысли были проворны, как табун диких коней, мчавшийся по степи в предрассветный час.

И Хунан заговорил:

– Много лет тому назад, когда всемогущий чеканщик – мороз заковал серебряными латами большую реку, а великий скорняк – зима окутала холмы и рощи шкурками горностая и лед на реках затвердел, как камень, на глубину копья, Чингисхан вызвал своего военачальника Субэтэй-бохадура в золотой шатер на вершине горы и сказал ему: «Теперь ты должен покорить сарацин, Субэтэй. Собери войско в сто тысяч всадников и отправляйся в поход. Пусть тебя сопровождает молодой князь Хубилай. Пусть он прославится своей храбростью».

Исполненные величайшей ярости, мы обрушились, словно молния, на сарацин – нас вели герой Субэтэй и храбрый юноша Хубилай. Воинам нашим не было числа, словно каплям дождя в ливень. Небо потемнело от наших стрел. Грохот колес и топот копыт раскатами оглашали равнину, словно удары грома. С быстротой ветра преследовали мы врага.

Хубилай-хан слушал старика с закрытыми глазами. Скучающие придворные шепотом обменивались замечаниями.

– Мое сердце обливается кровью, – сказал тихо Хубилай-хан. – Не рассказывай больше. Ах, если бы я снова мог вернуться в степь!..

Только Сю Сян, ученый и советник императора, расслышал эти слова, и они исполнили его глубокого удовлетворения. Но лицо Сю Сяна осталось неподвижно.

– Вас ждут чужеземные посланцы, – сказал он. – Настало время их принять.

Пока слуги выводили старика монгола, Хубилай-хан приказал подозвать чужеземных посланцев. Его узкие, раскосые глаза утратили задумчивое выражение, и он с интересом наклонил вперед свое плоское, широкоскулое лицо.

Венецианцы упали на колени перед императором.

– Встаньте, – сказал Хубилай-хан. – Вы видите, я не забыл вас. Мои ездовые проводили вас в Шанду.

– Мы благодарим вас, ваше величество, за великую милость, которую вы нам оказали, – сказал Николо Поло. – За время нашего отсутствия ваша страна стала еще более обширной и цветущей. Ваши ездовые и чиновники повсюду встречалинас с почетом.

Хубилай-хан слушал умело составленные речи венецианца с видимым удовольствием. Он перевел взгляд с Николо Поло на Марко, который стоял на полшага позади отца.

– Теперь поведайте мне, что вам наказывал ваш повелитель папа римский?

Пока Николо Поло передавал наказ папы, Марко имел время как следует разглядеть Хубилай-хана и все его окружение. Хотя отец и дядя ему уже много рассказывали о жизни при дворе могущественного повелителя, он все же был ошеломлен сказочным богатством дворцовых покоев и обычаями, царившими при дворе. Он даже всерьез спрашивал себя, не пригрезилось ли ему все это во сне?

Венецианцы достигли цели своего путешествия. Преодолев бесконечные трудности и бесчисленные опасности, они все-таки свершили то, что казалось неосуществимым. Марко Поло стоял перед императором Катая! Он видел, как чуть заметно двигались его черные, подведенные брови, видел на лице владыки владык морщины, идущие от носа к уголкам губ, следил за быстрым взглядом его узких, черных, раскосых глаз, которые то вспыхивали недоверием из-под полуприкрытых век, то утомленно погасали.

Осуществилась детская мечта Марко о богатой приключениями жизни в далеких странах. И все же в эту минуту юноша яснее, чем когда-либо, чувствовал, что стоит лишь в начале своего пути.

По тронному залу разгуливал лев, потом он улегся перед золотым троном, и великий хан играл гривой хищника, а придворные разных рангов – министры, военачальники, сановники, ученые – всерьез говорили о том, что у императора болит живот. Марко слышал слова отца, но мысли его в это время беспорядочно перескакивали с одного на другое. Князья и советники, окружавшие императора, с интересом следили за рассказом венецианца, стараясь разгадать на лице Хубилай-хана признаки удовольствия или неодобрения. Когда Матео возглавил процессию слуг, которые внесли в зал подарки папы и разложили их перед великим ханом, зал встрепенулся и послышались возгласы восхищения. Впрочем, это восхищение скорее было вызвано ростом Матео, чем самими подарками. Император на мгновение тоже задержал свой взгляд на великане. Потом он сказал, обращаясь к Николо Поло:

– Ваша верность и ваше усердие достойны похвалы. Вы заслужили награды. Я жалую вам золотые сосуды и праздничные одежды, расшитые золотом. Масло со святой могилы вашего бога я буду хранить с почетом. Если вы спросите меня, можно ли вам путешествовать по моей стране, я вам отвечу: «Поезжайте куда хотите, и тот, кто поднимет на вас руку, станет моим врагом». Вот какой я вам дам ответ. А что за юноша сопровождает вас? Я его не знаю.

– Это мой сын, покорный слуга вашего величества.

Император внимательно разглядывал Марко.

– Лицо вашего сына сияет, и в глазах у него огонь, – сказал Хубилай-хан. – Он будет пользоваться моим особым покровительством, и я возьму его в свою почетную свиту. – И, обращаясь к Сю Сяну, добавил – Ты слышал мои слова?

– Читать в человеческих сердцах – величайшее искусство, – ответил старый ученый. – Если ты не умеешь отличить настоящего бриллианта от поддельного, ты потеряешь только деньги, но если ты будешь доверять плохому человеку, ты можешь поплатиться за это жизнью. Привлеки к себе сердце сильного духом, и ты выиграешь сражение.

В САДУ ИМПЕРАТОРСКОГО ДВОРЦА

Императрица Джамбуи-хатун осталась на лето в Ханбалыке. Она была одной из четырех старших жен императора и оказывала большое влияние на государственные дела. В ее услужении было триста девушек. Льстивые придворные дамы пытались угадать малейшее ее желание, дрожали от страха, когда она гневалась, лили фальшивые слезы, когда ее лицо было печальным, и лицемерно восхваляли ее уже поблекшую красоту.

В ханбалыкском дворце, окруженном огромным парком, свита императрицы насчитывала десять тысяч человек. Парк этот был обнесен четырьмя рядами стен на таком расстоянии друг от друга, что стрела, выпущенная с одной стены, едва долетала до другой.

Колонны в императорском дворце, так же как и плитки пола, били мраморные, а стены больших и малых покоев украшали резные позолоченные драконы и роспись, изображающая воинов на поле сражения, либо птиц и диковинных зверей. Особенно поражал великолепием отделки карниз крыши, весь покрытый резьбой и позолотой. Дворцовые строения были обнесены дополнительной мраморной стеной. Большая пологая лестница с широкими ступенями, сверкавшими белизной на фойе зеленой травы, вела ко дворцу.

Сокровищницы Хубилай-хана и покои его жены находились на расстоянии брошенного камня от главного дворцового здания. Это был как бы отдельный тихий городок, и там, в уединении, император обычно занимался государственными делами.

Джамбуи-хатун ждала министра Ахмеда. Каждая встреча с ним напоминала ей юность, которую она провела на вольном воздухе в степи. Порой в ней пробуждалась тоска по жизни в палатках, ей снова хотелось скакать верхом на благородном коне, да так скакать, чтобы дух захватывало, и тогда она чувствовала себя в этом роскошном дворце более несчастной, чем нищенка в лачуге, только что бросившая в котел последнюю горсточку риса.

Императрица шла проворным, крупным шагом по парку. Ее лицо, густо покрытое румянами и пудрой, выглядело мертвым, казалось маской, а улыбка была деланной. Императрица томилась от безделья.

За ней по пятам безмолвно следовали четыре служанки.

День был мучительно жаркий, а ветер, казалось, дул прямо из ада. Джамбуи-хатун остановилась у бассейна и, погруженная в свои мысли, которые терялись где-то в тумане прошлого, глазами следила за игрой золотых рыбок. Рыбки собирались в тенистом углу бассейна, а потом вдруг, словно по какому-то негласному приказу, выплывали все разом на солнце, хватали тупыми ртами маленькие желтые листочки, первые вестники осени, и кружили, едва шевеля плавниками по прозрачной воде.

Вдруг по лицу Джамбуи-хатун пробежала настоящая улыбка. Размалеванная маска словно ожила, – императрица предалась воспоминаниям.

В далекие времена, в степи, к ней пришли свататься пять молодых героев. Но она прогнала их. Как дикая кошка, прыгала она в те годы по степной траве, носилась на огненном скакуне, стреляла из лука более метко, чем опытные охотники и воины. Когда трава была еще мокрой от росы и желтая земля липла к ступням, когда первые лучи солнца озаряли верхушки деревьев на далеких лесистых склонах, когда женщины мыли перед палатками горшки или шли с кувшинами по воду, когда мужчины с радостными кличами отправлялись на охоту, а вокруг, куда ни глянь, был простор и приволье, такие же бесконечные, как вечное голубое небо над головой, – она, охваченная какой-то смутной тоской, подняла руки и, высокая, стройная, гордая, пошла, покачиваясь, словно танцуя, по зеленому лугу.

– Глядите, вон идет Джамбуи, дочь Эсень-нойона…

Императрица присела на край бассейна и поглядела на свое отражение. Улыбка сбежала с ее лица и снова притаилась в уголках рта. Служанка, юная и гибкая, как лилия, подошла к ней плавным шагом и подала подушку.

– Убирайся прочь! – в бешенстве закричала императрица и ударила девушку по щеке. – Все, все убирайтесь!

Служанки скрылись за деревьями и стали ждать новых приказаний.

Джамбуи-хатун сидела недвижимо. Четыре ряда стен защищали парк от ветра. Верхушки высоких деревьев буйно раскачивались, а желто – зеленые стебли, гнущиеся под тяжестью распустившихся и уже тронутых увяданием цветов, едва колыхались. Осенняя бабочка покружилась над лужайкой и опустилась на рукав Джамбуи-хатун.

Там, за стенами, раскинулся город, там бушевала шумная, звенящая, смеющаяся и плачущая жизнь. Тонкие, ловкие руки искусных художников резали из дерева и слоновой кости фигурки богов, крестьян, девушек, диковинных зверей, ремесленники шлифовали драгоценные сосуды из яшмы и нефрита, чеканили серебро и золото, расшивали по шелку пестрые цветы и птиц, плели корзины из бамбука и просяной соломы, рисовали тушью изящные картинки на белой рисовой бумаге и шелке. Мускулистые руки направляли деревянный плуг по илистой почве или по желтой рассохшейся земле, а спины гнулись перед высокомерными чужими сановниками.

* * *

В богатой одежде, с туго набитым брюхом, шел Саид по оживленным улицам Ханбалыка. Ему хорошо жилось на службе у Ахмеда, и он был преисполнен безграничной преданности к своему новому господину. Он с гордостью вспоминал, как, не жалея себя, он в рекордный срок прискакал из Чаньчжоу в Ханбалык и как после этого изменилась вся его жизнь.

Саид остановился у лотка худого, загорелого кондитера, жарившего в масле какие-то маленькие фигурки из теста.

– Чем ты торгуешь? – спросил Саид надменным тоном, словно вельможа. За несколько месяцев привольной жизни его щеки заметно округлились.

Кондитер, окинув незнакомца быстрым взглядом, положил на жестяную тарелку поджаристую фигурку и сунул ее Саиду прямо под нос.

– Гляди, чем я торгую: маленькими ахмедами, жаренными в масле. Попробуй, очень вкусно! Вот за эти, что поменьше, десять иен, а за те, что побольше, – двадцать. Прямо даром. Покупайте, угощайтесь! Пальчики оближете. Я жарю ахмедиков на лучшем масле! Полюбуйтесь только, как аппетитно они кипят…

Саида охватило глухое бешенство. Этот негодяй осмелился поносить его господина Ахмеда!

– Почему ты называешь эти фигурки ахмедами? – спросил он, стараясь скрыть свои тайные чувства.

– Да что ты мелешь! – воскликнул кондитер, почуя опасность. – Чего ты меня оскорбляешь?

И он закричал, созывая соседей:

– Ли, поди-ка сюда! Ван, ты мне нужен, да прихвати с собой молот. Ян, У, вы что, не слышите? Ко мне привязался какой-то тип, он хочет погубить всех честных торговцев.

Торговцы и ремесленники окружили испуганного Саида.

– Чего надобно этой деревянной дыне?

– Проваливай, да поживее, черепашье отродье!

– Чего глядишь? Двинь-ка разочек по роже этому черту.

Силач Ван, подпоясанный кожаным фартуком, выступил вперед и спросил кондитера:

– А что он такого сказал?

– Он уверяет, будто я называю свои булочки ахмедиками. Вы же знаете, не мог я такого сказать, – объяснил кондитер, лукаво глядя на друзей. – Он это сказал, а не я, он сам придумал булочкам такое название! Пусть добрый Ахмед живет десять тысяч лет. Пусть Ахмед горит в адском пламени – это он сказал, а не я, слышите, он! Это его подлинные слова.

Люди смеялись находчивости отважного кондитера. Но Саид потерял всякое самообладание.

– Нет, все это говорил он сам! Он оклеветал нашего благодетеля господина Ахмеда! – в бешенстве кричал Саид. – Я сейчас позову стражников. Пусть его бросят в тюрьму насъедение крысам!

Торговцы и ремесленники тревожно огляделись по сторонам. Некоторые незаметно ушли. Кондитер вдруг побледнел – он подумал о жене и о своих троих детях, но тут кузнец Ван схватил Саида за шиворот и отшвырнул к стене.

– Убирайся вон! – приказал он,

– Ну, погоди! – прошипел Саид и поспешно удалился.

Кондитер упаковал свой товар, поставил жаровню на противень, привязал все это к деревянным козлам, забросил козлы на спину и торопливым шагом направился на другой конец многолюдного города. А в полдень за кузнецом Ваном пришли стражники и повели его в тюрьму.

– Ты усердный слуга, – сказал Ахмед Саиду и дал ему в награду серебряный сосуд. – Но только гляди в оба, чтобы эти собаки не перегрызли тебе глотку.

* * *

У Ахмеда в Ханбалыке было тайное убежище – загородный дом, о существовании которого знали лишь немногие посвященные. Он приказал сменять там каждый месяц всех слуг, поваров, садовников и отправлять их потом в самые отдаленные уголки огромного государства. В те месяцы, когда император находился в Шанду, а Чимким, старший принц, развлекался охотой, Ахмед пользовался в Ханбалыке неограниченной властью. Со всей страны к нему стекались гонцы и курьеры. Они сообщали ему о важнейших происшествиях на местах и доставляли во все провинции его приказы.

Прибытие в Ханбалык христианских купцов, посланцев папы, сильно обеспокоило Ахмеда. Он боялся, что чужеземцы смогут оказать влияние на императора.

Ахмед сидел, опершись подбородком о ладонь; его пальцы нервно барабанили по верхней губе. Он размышлял:

«У венецианцев есть золотая пайцза императора… Что же ты, Абака, не сумел их вовремя убрать! Прикончить бы их в Кашгаре или в Лобе, никто бы и не хватился! А теперь поздно. Император принял их с почетом… Ты пишешь – они везут с собой красивую девушку…»

Министр еще усерднее забарабанил пальцами по губе. Он встал и вышел из полутемного покоя в озаренный солнцем сад. Саид, словно тень, следовал за ним по пятам и ловил каждое движение своего господина.

– С ними легко может случиться несчастье, – пробормотал Ахмед. – Катай – опасная страна… Но это было бы слишком грубо. Так Ахмед не работает. Он плетет более тонкие нити! – И он громко позвал – Саид!

– Да, господин мой!

– Ты подождешь меня здесь. Я пойду к императрице.

Западный ветер принес с собой пыль из пустыни, и она оседала тонким слоем на густой листве деревьев, образовавших своего рода шатер над бассейном. Джамбуи-хатун кормила золотых рыбок печеньем. Рыбки разевали рты, стараясь поймать крошки, плавающие по гладкой поверхности воды, и всякий раз, когда им это удавалось, по воде расходились круги. К императрице робко подошла служанка:

– Пришел господин министр Ахмед.

Императрица бросила в воду оставшиеся крошки:

– Я жду его.

Низко склонившись, Ахмед молча стоял перед императрицей. На его смуглом лице, обрамленном холеной бородой, было явственно написано глубокое почтение и затаенное восхищение.

– Ах, это вы, Ахмед, – сказала Джамбуи-хатун усталым голосом. – Жаль, что я не поехала в Шанду, там хоть есть соколиная охота… Вы и представить себе не можете, как скучно жить за этими стенами.

– Я был бы безутешен, ваше величество, если бы вы уехали, – ответил Ахмед. – Мне о многом надо с вами поговорить. Разве мог бы я без ваших умных советов управлять страной согласно воле его величества императора? – И он тихо добавил – Когда я с вами, я забываю о всех заботах.

Слова Ахмеда и его украдкой брошенные взгляды были для Джамбуи-хатун лучами солнца.

– Слышите, как гудит ветер в верхушках деревьев? – спросила она.

Уже тронутые желтизной листья кружились в воздухе.

Императрица и министр Ахмед пошли по дорожке к зеленому холму. По лужайкам, пестрящим цветами, с горделивым видом расхаживали фазаны и павлины. Зеленый холм был здесь насыпан искусственно. Он простирался на целую милю, а в вышину имел сто шагов. Огромную яму, образовавшуюся после выемки грунта, заполнили водой, и в этом тихом озере плавали лебеди. На вершине холма стояла изящная беседка. Вечнозеленые деревья с широко раскинувшимися кронами защищали гуляющих от жгучих солнечных лучей. Деревья привезли сюда из всех уголков огромной страны. Как только Хубилай-хан узнавал, что где-то растет редкой породы дерево, он приказывал выкопать его с корнями и, невзирая на размеры и вес, доставить на слонах к зеленому холму.

– Вот они идут, – зло сказала служанка, у которой еще горела щека от пощечины. – Поглядите только на нашу старуху – раскачивается, словно гусыня!

Дойдя до середины холма, Джамбуи-хатун остановилась. Она старалась скрыть свою одышку. Какое-то дерево с узловатым стволом распростерло над ними свои ветви. Его серебристо-зеленые, посеревшие от пыли иглы блестели на солнце. Императрица опустилась на скамейку среди цветущих кустов и жестом пригласила Ахмеда сесть рядом.

– Вы говорили о заботах, которые вас обременяют. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь, Ахмед?

По лицу Ахмеда пробежала довольная улыбка. Он хотел было привычным движением подпереть ладонью подбородок и забарабанить пальцами по губам, но вовремя сдержался. Вспомнив, что сидит рядом с императрицей, он с искусством комедианта придал своему лицу задумчивое и озабоченное выражение.

– Катайцы – коварный народ, – сказал он наконец после обдуманной паузы. – Они не ценят бесконечной доброты его величества и мудрости его правления.

Джамбуи-хатун раздраженно мотнула головой, и вкрадчивый Ахмед, заметив это, заговорил тихо, чуть слышно:

– Мне никогда не вернуть самого счастливого времени моей жизни.

Императрица провела рукой по шелку своего платья. В глазах ее появился теплый блеск, ее неподвижное, накрашенное лицо похорошело.

Ахмед откинулся на скамейке и не отрывал глаз от лица Джамбуи-хатун. Он научился быть терпеливым и исподволь добиваться осуществления своих честолюбивых планов. Воздух был насыщен пряным ароматом цветов. Воспоминания проплывали, словно облака на небе. Хорошо было сидеть так и молчать.

– Так, значит, вы чувствуете себя несчастным у нас на службе? – спросила вдруг императрица.

– Какое значение имеет для вас моя скромная служба? – ответил Ахмед. – Я озабочен тем, что близится день, когда его величество останется глух к моим словам.

Ахмед следил за птицей, которая неподвижно висела в небе, а потом камнем упала на землю, но тут же снова взвилась вверх, держа в клюве какого-то маленького извивающегося зверька.

– Я вас не понимаю, Ахмед.

– В Шанду прибыли чужеземные посланцы. Они сумели войти в доверие к его величеству.

Затаив дыхание Ахмед ждал, какое впечатление произведут на императрицу его слова.

– Вы их боитесь, министр Ахмед? – насмешливо спросила Джамбуи-хатун.

– Я думаю о благе государства.

– Император умнее вас, – возразила Джамбуи-хатун.

Министр Ахмед склонил голову. Он скрыл свое разочарование и тихо сказал:

– Простите меня, ваше величество…