Текст книги "Семья Зитаров. Том 1"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Взаимоотношения отца с сыном опять стали хорошими. Зитар убедился, что Ингус с пользой посещал училище. Он не боялся работы и выполнял обязанности штурмана безупречно. Одно лишь не нравилось капитану в сыне: мягкий, можно сказать, женственный характер. Когда этого требовали обстоятельства, он держался, как подобает мужчине, давал распоряжения команде, ругался с грузоотправителями в порту, но в свободное время погружался в мечтательность. Это не годилось. Судоводителю полагается быть практиком, суровым, стойким и оперативным. Звезды он должен рассматривать лишь с точки зрения навигации, ветер оценивать по двенадцатибалльной системе и степени сопротивляемости парусов. Если у тебя ноет сердце и грудь щемит от каких-то глупых фантазий, залей все это бутылкой доброго рома и как следует покути на берегу, проветри застоявшиеся мозги. Объектом твоих мечтаний должны быть секстан и лаг, а не фотографии девушек.

Шли недели. Из знойных тропиков «Дзинтарс» перешел в туманные просторы Северной Атлантики. По ночам вахтенные у руля коченели от холода. Повелитель ветров Гольфстрим нес судно на восток со скоростью девяти узлов в час. Через две недели «Дзинтарс» будет покачиваться на волнах Ла-Манша. Всего только одна неделя, и они смогут запеть старую славную песню:

В Лондоне там устье Темзы…

Но своевольное течение – повелитель ветров – знает свое дело. Оно и так достаточно долго способствовало движению судов, спокойно дремало всю весну. И вот как-то ночью в такелаже «Дзинтарса» запел ветер. Судно вдруг понеслось со скоростью двенадцати узлов. Наутро все небо стало свинцово-серым, а лица моряков обжигал ледяной северный ветер. Океан непрерывно волновался, все выше и выше вздымая седые гребни девятых валов. Точно через горные хребты понеслось маленькое суденышко. Но оно держалась стойко и, надув все паруса, прыгало с волны на волну, то взлетая на самый ее гребень, то проваливаясь в пучину. Ночью началась настоящая оргия стихий. После долгой разлуки норд праздновал свою встречу с Гольфстримом. Он яростно сорвал все паруса и, растерзав их в клочья, швырнул в темноту. Сломался марс. Судно, точно схваченное рукой гиганта, кланялось: корма в воду, корма кверху, бакборт под воду, бакборт кверху. Сильный треск – и грот-мачта переломилась пополам. Море клокотало, шипело и свистело, словно тысячи змей; с грохотом перелетали через палубу потоки воды, они смыли обе шлюпки. Каюты затопило, из шпигатов хлестали потоки зеленоватой морской воды, и волны, словно грабитель, пытающийся с разбегу высадить плечом закрытую дверь, бились и ломились в закрытые люки трюмов, вырывали клинья и пытались продавить прочные крышки. Люди, надев зюйдвестки и спасательные жилеты, боролись с необоримым. Каждый понимал: эту битву они проиграли.

Сильный ветер захватывал дыхание. Сломанные мачты, словно моля о пощаде, простирали к небу обломки, похожие на судорожно растопыренные пальцы. В полузатопленной каюте капитана с воем металась слепая собака. Судно стонало, скрипели заклепки, весь корпус содрогался в агонии. «Ха-ха-ха!» – хрипло выл ветер, обессилев от своего безумства.

Но вот, выдохшись окончательно, он оставил поле боя и свернул с большого морского пути. Жадный хищник был удовлетворен: четыре затопленных грузовых парохода, два поврежденных кьюнард-лайнера ^[22], с полдюжины искалеченных парусников и полузатопленный «Дзинтарс», похожий на подбитую чайку, плывущую со склоненной набок головой. Плывет он по утихшему морю, плывет, покачиваясь в темноте. Шесть человек, взобравшись на ванты, ждут наступления утра. Только шесть. А их было девять. И был слепой пес Цезарь. Теперь его уж нет.

К вечеру следующего дня потерпевший крушение «Дзинтарс» заметили с почтового парохода, направлявшегося со скоростью восемнадцати узлов в час в Саутгемптон. Капитан приказал спустить моторную лодку. Через полчаса она возвратилась с шестью полуживыми людьми. Они настолько застыли, что не могли расстегнуть пуговицы своей одежды, чтобы переодеться в сухое. Капитан Зитар держал под мышкой шкатулку с судовыми документами и деньгами. Негр Цезарь непрерывно бормотал имя своего погибшего друга и сердито сопротивлялся, когда врач хотел влить ему в рот стакан коньяку. Среди них не было старого Кадикиса и младшего матроса. А Ингус Зитар, странно улыбаясь, по временам зябко вздрагивал, хотя в каюте было очень тепло. Ему все еще мерещились ужасы страшной ледовой ночи.

6

Весть о гибели судна в Зитарах получили в начале июня. «Капитан и пять человек из команды спасены, остальные погибли», – так сообщали газеты. Что с Ингусом, жив он или погиб? Две недели домашние пребывали в мучительном ожидании. Альвина и старая капитанша не осушали глаз и все лелеяли в душе эгоистичную надежду, что Ингус окажется среди тех пяти счастливцев и что утонули чужие люди. Альвина вспомнила о молодой девушке, приезжавшей к ней год назад, и ее начали мучить угрызения совести: не лучше ли было оставить тогда Лилию в Зитарах? Не следовало ее отталкивать, она такая приятная девушка и была бы Ингусу хорошей женой. Если он утонул, не кара ли это божья за дурной поступок? Зачем она так сурово обошлась с несчастной девушкой?

Наконец, пришло долгожданное письмо с английской почтовой маркой. Оно было написано Ингусом. Альвина сразу же перестала печалиться о судьбе чужой девушки и молиться по ночам.

Как-то вечером, после Иванова дня, моряки возвратились домой. Капитан был в том же поношенном костюме, плаще и свитере, которые оказались на нем в штормовую ночь. Ингус купил в Англии новую одежду. Это была, пожалуй, самая молчаливая и грустная встреча из всех, происходивших в Зитарах, но зато и самая искренняя. Капитан осунулся и постарел. Седина перешла с висков на пряди густых волос надо лбом, серебристые нити показались и в бороде, а около рта залегли глубокие скорбные складки. Обычно румяное и пышущее здоровьем лицо приняло землистый оттенок, под подбородком висела складка кожи. Зитар не стал рассказывать о гибели «Дзинтарса» – пусть это сделает Ингус. Потеря лучшего судна нанесла ему сильный удар. Это разорило его основательно, и он уже не был так самонадеян, как прежде. У него, правда, еще оставались два старых, обветшалых суденышка, был дом, рыболовные снасти и деньги в банке, но расстроились все его замыслы, которые он намеревался осуществить в этом году: Зитар мечтал после капитального ремонта и установки мотора передать судно сыну, чтобы тот плавал капитаном на своем судне. Теперь Ингусу придется искать работу у чужих. Не захочет же он плавать по Рижскому заливу на жалком дровянике! Его ожидает тот же путь, каким шли сыновья многих бедных родителей: служить долгие годы штурманом, довольствоваться низкой оплатой и, может быть, к пятидесяти годам получить место капитана. Для того ли он вырастил своего сына добрым моряком? Два поколения Зитаров не служили чужим людям, а в третьем одному из них, может быть самому способному, придется стать наймитом. Эта мысль сильно угнетала Зитара. И он упрекал себя за многое. Сам избегая людей, он считал, что все его покинули. Когда близкие люди выражали сочувствие, ему чудилась в нем скрытая насмешка и презрение: он уже не был самым могущественным человеком в округе. Старый, усталый человек, всеми отвергнутый, ищет приюта и тепла.

Альвина догадывалась, что происходит в душе Андрея. Впервые обстоятельства позволили выполнить ей долг жены-друга. Бурные годы прошли, человека охватила усталость; пришло время, когда он стал бояться сквозняков и избегать солнца, закрывать окна и носить шерстяные носки, а по воскресным дням ходить к обедне. Альвина поняла это. Два жизнелюбивых человека, которые соединились в молодом порыве и впоследствии, случалось, заблуждались и забредали на ложные тропки, вернулись друг к другу, еще раз убедившись в том, насколько они необходимы один другому и что прошлые ошибки не в силах их разлучить. Андрей не ходил больше в корчму, Альвина окружила его заботой и создала тот уют, в котором он теперь так нуждался. Вечерами она беседовала с ним о доме, о хозяйстве.

– Взгляни, какой у нас в этом году будет урожай ржи и как растет картофель. К Мартынову дню ^[23]зарежем пять свиней, а остальных пять продержим зиму.

Разве они нуждались в чем-либо? У кого еще в округе были такие молочные коровы, такие хозяйственные постройки и так много рыболовных снастей? Если бы хозяйством руководила твердая мужская рука, хватило бы достатка на всю семью и без того дохода, что приносили суда. Старшие дети уже получили образование, остальным они тоже дадут возможность окончить школу. Если Ингусу необходимо иметь судно, разве нельзя его построить? Здесь, на побережье, немало хороших мастеров, и у них большие запасы материалов на постройку судов. Можно начать строить хоть этой же осенью, на это у них денег хватит. Постепенно, понемногу к капитану Зитару начала возвращаться его прежняя жизнерадостность. Пятьдесят четыре года – разве это старость для закаленного мужчины?

– Ингус, мы этой осенью построим новый «Дзинтарс», но уже четырехмачтовый, – сообщил он как-то сыну. – Это будет самый большой парусник среди латышских судов. Ты будешь наблюдать за постройкой как будущий капитан.

– Спасибо, отец.

Капитан Зитар, надев домотканую одежду, вместе с домочадцами косил сено на лугу у реки. Молодой капитан тем временем садился в лодку и отправлялся в море рыбачить. Его высокие сапоги и непромокаемая одежда покрылись чешуей и морскими водорослями, а лицо от постоянного пребывания на солнце приобрело медно-красный оттенок. Зитары не склонили головы перед ударами судьбы. Оправившись от потрясения и залечив нанесенные раны, они опять гордо выпрямились. И ни у кого не было повода подтрунивать над ними.

Всякий человек имеет свою цель в жизни, свои надежды. Ингусу построят новое судно, и он уйдет в дальнее плавание; Эрнест обзаведется моторной лодкой и когда-нибудь станет хозяином Зитаров; Карл окончит реальное училище и поступит в политехнический институт; Янка тоже пойдет в мореходное училище; Эльза выйдет замуж за образованного. Никто не мечтал о несбыточном, а лишь о том, что действительно могла дать им жизнь – спокойная, изученная и до мелочей знакомая. Поэтому так бодро звенели косы на заливных лугах Зитаров; поэтому-то молодые сыновья проводили ночи напролет в море и, возвратившись на берег, радовались улову, а Эльза, прогуливаясь вечерами с господином Рутенбергом, напевала песенку, звучавшую во всех концах Латвии:

Пупсик, звезда моих очей…

Этот мотив, как шарманка, звучал на каждом шагу. Его распевали юноши и девушки, бубнили себе под нос пожилые люди и насвистывали мальчишки.

А тем временем под звуки «Пупсика» надвигалось нечто грозное и мрачное – страшный призрак, перечеркнувший все надежды, разбивший миллионы лучших намерений и грез и заставивший умолкнуть игривый напев. Приближался август тысяча девятьсот четырнадцатого года. Ударом молота по наковальне прогремело суровое, сокрушающее слово «война».

Зачинались новые судьбы и у отдельных людей, и у целых народов.

Часть вторая

Война

Глава первая

1

Ингус Зитар давно уже не проводил лета на берегу. За последние семь лет он пробыл дома всего несколько недель. Это отдалило его от родной среды. В мореходном училище и на судах Ингус нашел новых товарищей, с ними его связывала сама жизнь, общие интересы. Правда, гибель «Дзинтарса» прервала налаженный ритм новой жизни и на время вернула его в мир детства, но это был только перерыв, а не остановка: Ингус всей душой тянулся куда-то, подальше от тихих будней жителей побережья. Образование, заманчивые перспективы не сделали юношу заносчивым: он не избегал встреч с прежними друзьями, но все это было уже не то, что раньше. Не хватало прежней задушевности, откровенности и чувства общности; у каждого появились какие-то свои интересы, до которых другим не была дела.

Получилось так, что Ингус в это лето не нашел себе подходящего общества и очень скучал. Хоть бы скорее приступили к постройке нового судна! Несколько раз он ходил на гулянья в ближайший парк. Вместе с молодежью туда являлся весь цвет местного общества: учителя, должностные лица волости, служители прихода, гимназисты. Но одни считали себя слишком умными, от других за версту несло мещанством, и они слепо старались подражать местным немцам, третьи носили длинные взлохмаченные волосы и с дилетантской страстью говорили о литературе. Настоящей, простой искренности и яркой индивидуальности Ингус здесь не встречал. И тем не менее, везде чувствовалась какая-то тревожная приподнятость, какое-то неясное беспокойство. В обезьяний гомон онемечившихся латышей врывался мощный гул протеста против чужого влияния. Это чувство зрело в недрах народного сознания, и оно пока еще не оформилось, но уже время от времени прорывалось наружу. Близилась развязка. В тревоге и животном страхе взирал на это чужеземный поработитель – немецкий барон, чувствуя, что его скоро сбросят, исправив этим несправедливость истории. 1905 год был первым грозным предостережением.

Ингус понимал, что в некоторых вопросах он отстал от жизни современного общества. В его морском образовании изучению истории было отведено второстепенное место. Занятия специальными предметами заслонили от него вопросы, волнующие сейчас умы латышских интеллигентов. Этим летом он впервые взял в руки книги стихов латышских поэтов и был совершенно очарован «Далекими отзвуками» Райниса ^[24]. В Риге он побывал на спектакле Нового театра – «Огонь и ночь» ^[25]. Карл дал ему комплект «Мыслей» ^[26]за год и посоветовал прочесть некоторые критические статьи о новейшей латышской литературе и последних событиях в общественной жизни. Вообще Карл был единственным человеком в Зитарах, с которым Ингус мог поговорить обо всем. Следуя советам младшего брата, он прочел некоторые книги и с изумлением сознался, что даже его, моряка и искателя приключений, могли увлечь литературные споры и шум полемики на отвлеченные темы, происходящей между различными группами латышского общества. Перед ним открылся новый мир, полный неизвестного до сих пор содержания. Карл достаточно хорошо разбирался в событиях общественной жизни и старался заинтересовать ими также Ингуса, но вскоре убедился, что эти разговоры, особенно если они преподносятся в больших дозах, быстро надоедают брату. Чтобы заинтересовать его по-настоящему, нужно терпение и время. Сейчас Ингус походил на молодого, только что оперившегося птенца, который, взлетев на высокий сук, настороженно прислушивается к доносящимся издалека незнакомым звукам. Они зовут его на новые пути. Но он только моряк, временно сошедший на берег; он ждет лишь минуты, когда можно будет исчезнуть в неизведанной дали. Он слышал зов, но не отвечал на него.

2

Как-то, вернувшись со взморья, Ингус встретил в большой комнате дома Зитаров помощника аптекаря Рутенберга. Тот перелистывал альбом с фотографиями. Напротив него, по другую сторону стола, сидела Эльза и поясняла:

– Это мой папа, тогда он еще плавал штурманом. Здесь его судовая команда. А вот моя мама в день конфирмации.

– Ах, so… so… ^[27]Очень приятно, очень интересно… – Рутенберг хмурил брови, поднимал их кверху и после каждого пояснения удивленно втягивал воздух. – А когда вы мне подарите свою фотографию?

– Тогда, когда получу вашу, – игриво ответила Эльза.

В этот момент вошел Ингус. В легкой летней одежде, в рубашке с расстегнутым воротом и светлой жокейке, из-под козырька которой выбивались непокорные пряди волос. Казалось, он всем существом излучает здоровье и силу. При рукопожатии нежная мягкая рука Рутенберга утонула в его широкой ладони. Рутенберг невольно загляделся на статного парня. Какие плечи и грудь! Загорелая шея точно отлита из бронзы, походка эластична, как у молодого хищника, а глаза мечтательны, как у юной девушки, – синие глаза и черные волосы! Гм…

– Присядь и расскажи, что нового, – пригласила Эльза, заметив, что Ингус собирается уйти. – Дома нет никого, все на покосе.

Ингус, небрежно бросив жокейку на стол, сел в углу дивана. Он понимал, что нужно быть приветливым с гостем, беседовать с ним, но он совершенно не знал о чем. Если бы на месте этого человека сидел кто-нибудь из соседских парней или товарищей по плаванию, у Ингуса нашлась бы тема для разговора: прижав руку к груди и весело хлопнув собеседника по плечу, он развел бы с ним турусы на колесах. Но это был Рутенберг, чужой человек с рыжеватыми волосами, в сорочке фасона «пупсик», опоясанный широким серым поясом, в белых узконосых туфлях. На вешалке висела его соломенная шляпа, в углу стояла лакированная трость, а сам он, сидя прямо и неподвижно, как египетский фараон со старинного барельефа, разглядывал альбом, с такой осторожностью прикасаясь к листам кончиками пальцев, словно это были тончайшие хрустальные пластинки.

– Вы курите? – Ингус, щелкнув портсигаром, предложил гостю сигарету.

Рутенберг улыбнулся.

– Нет, благодарю.

– Жаль, это хорошая марка.

– Вероятно, из-за границы привезли?

– Да. Контрабанда.

Эльза смущенно перебирала бахрому скатерти. Рутенберг удивленно взглянул на Ингуса, затем болезненно кашлянул.

– Да, у вас, моряков, имеются всякие возможности. Не то, что у нас, – за все приходится переплачивать. Скажите, где самое дешевое вино?

– Вероятно, в Испании, – рассеянно ответил Ингус. На кончике языка у него вертелся озорной вопрос: «Где самые дорогие лекарства?» Он даже улыбнулся, представив себе, какое растерянное лицо будет у Рутенберга. Но не стоит дразнить человека. – Вы любите вино? – спросил он. – Эльза, у нас дома, кажется, есть?

– Да, должно быть. Ты не поищешь?

– Нет, благодарю вас, не нужно, не нужно, – Рутенберг поспешно удержал Ингуса. – Я просто так спросил. Я не пью ничего, я антиалкоголик.

– Ах, вот что! – усмехнулся Ингус. – Антиалкоголик, антиникотинник, вы во всем анти. Вы знаете анекдот о скептике, который все отрицал?

– Нет. Это интересно, расскажите.

– Сейчас не могу, как-нибудь в другой раз.

– Очень интересно. Когда вы опять уходите в плавание?

– Когда построят судно.

– Это, наверное, стоит больших денег?

– Да, сумма получается изрядная.

– Но зато и заработать можно хорошо?

– Как посчастливится.

– Да, как посчастливится… – тихо повторил Рутенберг.

Ингусу был неприятен этот вежливый молодой человек. Каждый раз, когда приходилось с ним встречаться и разговаривать, ему стоило больших усилий удержаться от резкостей и грубости. И в то же время Рутенберг чувствовал к Ингусу особое уважение, почти страх. На остальных членов семьи Зитаров, включая и старого капитана, он смотрел свысока, а перед этим молодым парнем чувствовал неловкость. Возможно, он догадывался, что Ингус недолюбливает его. И зачем он вообще ходит сюда, что тянет его в эту семью? Разве на побережье мало семейств, где Рутенберг был бы желанным гостем? Его дядя, аптекарь, был знаком со всеми здешними тузами. Пастор, управляющий имением, лесничий, доктор… Рутенбергу всюду открыты пути. Но он предпочел проводить время с латышской девушкой, а родные ее не сумели оценить оказанную им честь. Люди без настоящей культуры, в жилах которых течет крестьянская кровь, потомки крепостных, но как они держатся! Словно в мире нет никого значительней их. О, эти самонадеянные выскочки! И тем не менее, его тянуло сюда. Привлекала его не только красота Эльзы – на побережье хватало миловидных девушек. Но отцу Эльзы принадлежал большой хутор, два парусника, и, как поговаривали люди, в банке у него хранился кругленький капитал – ровно столько, сколько нужно окончившему ученье фармацевту, чтобы открыть аптеку и обзавестись обстановкой. Рутенберг был беден, как церковная крыса, и учился на деньги родственников, но оставаться помощником аптекаря ему не хотелось. Вот почему он уже второе лето оказывал внимание барышне Зитар и, сидя в лунные вечера на дюнах, шептал ей восторженно:

– Фрейлейн Эльза, я люблю вас…

С некоторых пор он ломал голову над важным вопросом, делать ли Эльзе предложение или еще подождать. Временами ему казалось, что нечего тянуть, ведь Эльза какой была, такой и останется. А если дожидаться осени, Зитары начнут строить судно, и на это уйдет уйма денег. Иногда сомнения брали верх, он пугался своего будущего: сын избранной нации и какие-то мужики. В такие моменты он не говорил Эльзе о своих чувствах. Но именно сейчас обстоятельства сложились так, что необходимо было прийти к окончательному решению: в провинции, в очень оживленном месте, продавалась аптека. В связи с переездом в Ригу прежний владелец все ликвидировал. Если упустить этот случай, вряд ли скоро подвернется что-либо подходящее. Сегодня Рутенберг явился в Зитары, почти окончательно решив выяснить все. Его взгляд более внимательно, чем обычно, скользил по строениям, по мебели и людям. Он представил себе Эльзу в роли госпожи Рутенберг, в вышитых пестрых домашних туфлях и ярком кимоно за утренней трапезой. Ничего, как будто вполне подходит. Представлял себе тестя-капитана, приехавшего к ним погостить на праздники. Если он наденет мундир с нашивками – тоже ничего, эффектно. С тещей дело обстоит хуже: какое она лицо ни строй, что ни надень, все равно остается латышской мужичкой. Вот если бы подружиться с Ингусом – он в любом обществе не ударит лицом в грязь. У него, правда, как у всякого моряка, привыкшего находиться в мужском обществе, излишне свободная манера держаться, но он интеллигентный и видный человек. Об остальных членах семьи не стоило и говорить: они ничего собой не представляли.

Ни Эльза, ни Ингус не догадывались, какой важный вопрос решается, как взвешиваются их качества на невидимых весах, решая судьбу Эльзы.

Если бы они знали это, Эльза от смущения не могла бы ни сидеть, ни говорить, а Ингус, пожалуй, указал бы молодому аптекарю на дверь. Но они ни о чем не догадывались, и природная грация Эльзы продолжала оставаться такой же непринужденной, а Ингус хоть и сдержанно, но вежливо проболтал чуть ли не целый час, очаровывая рыжеволосого юношу познаниями и тактом. И все было бы хорошо, но тут какой-то злой (а может быть, и добрый) демон шепнул Ингусу, что уже четыре часа пополудни. Он встал.

– Сети, наверно, уже высохли. Надо пойти снять их.

Он поднялся на второй этаж, разбудил Эрнеста, отдыхавшего после бессонной ночи, и переоделся в рыбачью одежду. Полчаса спустя Рутенберг увидел сыновей Зитара, своих предполагаемых родственников, входящими в комнату. Эрнест с заспанными глазами хмуро пробормотал приветствие и, не обращая больше внимания на Рутенберга, сказал сестре:

– Приготовь нам хлеб и питье. Мы больше не придем сюда.

– Хорошо, я принесу корзину на берег.

Их грубые брюки были в смоле, местами поблескивала приставшая к ним чешуя, вязаные верхние рубашки плотно обтягивали мускулистые руки. Оба они были босиком, и у Эрнеста под давно не стриженными ногтями виднелась грязь.

«Гм», – скептически подумал Рутенберг. Эта грубая сила ему не нравилась, в ней чувствовалось что-то первобытное, неэстетичное. К этому он никогда не привыкнет. И все-таки – два парусника, аптека в бойком провинциальном местечке…

Братья ушли. Немного спустя Эльза, сопровождаемая Рутенбергом, понесла корзинку с ужином на взморье. Вначале Рутенберг хотел было изобразить галантного кавалера и взять у дамы корзину, но потом, вспомнив, кому она предназначена, устыдился своей угодливости. Он не станет лакеем у каких-то парней-рыбаков. И вообще, на что это похоже, если его увидят с корзиной в руке, – словно посыльный или кухарка, возвращающаяся из лавки. И он предоставил Эльзе нести корзину.

На пляже они постояли немного, посмотрели, как Ингус и Эрнест, привязав к сетям грузила, сложили их в лодку и, завернув брюки до колен, сталкивали лодку в море. Перебравшись через отмели, братья сели в лодку и вышли в открытое море. При каждом взмахе весел они откидывались всем корпусом назад, принимая почти лежачее положение, и мускулы на их шеях напрягались. Рутенберг задумчиво чертил что-то тростью на песке. Под ногами поскрипывал крупный гравий, сверкали дюны на июльском солнце, а над ними тихо шумели старые сосны. Эльза поглядела вслед братьям и повернулась к Рутенбергу. Тот протянул руку.

– К сожалению, я должен идти домой. Надо помочь дяде.

– Вечером вы, надеюсь, придете?

– Не знаю… Может быть… Попытаюсь, если позволит время.

Вечером он не пришел.

3

Сыновья Зитара не боялись работы. Соседей это бесконечно удивляло: они привыкли смотреть на образованного человека как на «барина», которому не к лицу физический труд. И когда в то лето сам капитан стал работать на покосе, складывал сено в стога и делал вешала для сушки клевера, а его образованные сыновья отправлялись в море рыбачить, кое-кто из наиболее догадливых соседей поговаривал: «У Зитаров дела плохи… Не на что даже работников нанять».

Во время сенокоса рыбачили только Ингус с Эрнестом. Позже к ним присоединились Карл и Янка. Чтобы рыбачить на двух лодках, не хватало сетей, поэтому соседям было чему дивиться, когда однажды вечером сыновья капитана разделились попарно и ушли в море на двух лодках в разных направлениях.

Все началось с одной ночной поездки в море в середине июля. В тот вечер братья отправились на рыбную ловлю втроем: Ингус, Эрнест и Янка. В лодке было несколько порядков салачных сетей. С берега дул легкий попутный ветерок. Парни натянули парус и, посвистывая, вышли в море. Ингус сидел на руле, Эрнест привязывал к сетям камни, а Янка следил за парусом. У каждого была своя обязанность, свое место на маленьком судне. Неясным оставалось лишь одно: кто из двух старших братьев здесь хозяин? Ингус считал, что по старшинству должен распоряжаться он. У Эрнеста на сей счет была своя точка зрения. Давно ли Ингус стал рыбачить? То, что он учился в мореходном училище и на несколько лет старше, не имеет значения: хозяин тот, кто дольше занимался этим делом. Так думали братья, не высказывая мыслей вслух. Возможно, что различие взглядов и не отразилось бы на работе, и они продолжали бы рыбачить, как до сих пор, если бы в лодке не оказался третий. Власть и занимаемое положение сводятся к нулю, если их некому показывать. Пока Ингус с Эрнестом рыбачили вдвоем, никому из них не приходило в голову навязывать другому свою волю. Они всегда договаривались между собой, и никто из них не думал, что уступает другому. Присутствие Янки разбудило дремавшего беса самолюбия и тщеславия.

Произошло это так: когда лодка достигла места, где глубина составляла семь сажен, Ингус протянул Янке шкот паруса и сказал:

– Убери парус. Эрнест, ты еще не привязал камни?

Эрнест небрежно проворчал:

– Успею еще.

Ингус: Что значит успеешь? Сейчас надо закидывать сети.

Эрнест: Закидывать сети? Чтобы вытащить их пустыми? Прошлой ночью Сеглинь закидывал здесь – вытащил не больше калы ^[28].

Ингус: А позапрошлой ночью у Рубениса сетевое полотно было белым-бело от рыбы.

Янка растерянно слушал, не зная, что делать: убирать парус или оставлять.

– Сворачивай, сворачивай! – торопил его Ингус. – Мы будем здесь закидывать сеть.

Его решительный, не допускающий возражений тон задел Эрнеста.

– Перестань дурака валять. Мы пройдем туда, где глубина – десять сажен.

– Нет, не пройдем. Я сяду на весла, а ты, Эрнест, выбрасывай сеть.

– Бросай сам. Я не дотронусь до сетей, пока не придем на настоящее место.

– Ты выбросишь, сеть там, где я укажу, – заявил Ингус, переходя на весла.

– Нет, этого не будет. Слишком еще зелен, чтобы мною командовать.

Слово за слово, и братьям стало ясно, что здесь сеть не удастся закинуть. Подняли паруса и отправились искать более глубокое место. Через некоторое время Эрнест, опустив лот в воду, заявил, что они находятся над нужной глубиной.

– Ты, Ингус, иди на весла, я начну выбрасывать сеть.

На этот раз выбранное братом место не понравилось Ингусу.

– Чем здесь ловить, лучше вернуться на берег и развесить сети на кольях. Все равно ничего не вытянешь.

– Много ты понимаешь в рыбной ловле.

– Могу еще и тебя поучить. Янка, натягивай парус, пойдем на другое место.

– Чучело гороховое, – сердито проворчал Эрнест.

– От чучела слышу, – огрызнулся Ингус.

И опять они бороздили море, то приближаясь к берегу, то удаляясь от него. Солнце опускалось все ниже, другие рыбаки давно уже забросили сети, и лишь братья никак не могли выбрать место лова. Никто из них не хотел уступить, а бескрайние воды моря молчаливо хранили свою тайну, и нельзя было разглядеть, в каком именно месте находятся сейчас косяки салаки. Эрнест пустил в воду блесну. Как только ему удалось вытащить первую салаку, он заявил, что дальше плыть не стоит. Ингусу надоело спорить.

– Пусть будет по-твоему, – согласился он. – Но если ничего не поймаем, ты завтра один будешь сушить сети.

Наконец, перед самым заходом солнца сети закинули. Привязав лодку к сети, Ингус разделся и искупался. Затем братья поужинали и решили еще немного поплавать по морю. В сумерки они вернулись к сетям. Эрнест улегся спать на сланях, завернувшись в шубу, но Ингус не мог никак успокоиться:

– Надо посмотреть, есть ли что-нибудь в сетях. Может, мы тут чистую воду цедим.

– Не стоит возиться, – пробормотал Эрнест.

– Ты можешь спать спокойно, мы с Янкой обойдемся без тебя.

Подняв якорь сетевого порядка, Ингус стал выбирать сеть в лодку. На Эрнеста потекла вода, и ему волей-неволей пришлось встать.

– Брось дурака валять! Кто же ночью проверяет сети?

Ингус молча выбирал сеть. В сетях ничего не было: может, полкалы салаки наберется.

– Ну, теперь ты убедился? – указал Ингус на кучу сетей. – Нашел тоже подходящее место! Вставай, заберем все и поедем дальше.

Не говоря ни слова, кряхтя и сопя, работали они в вечерних сумерках и, выбрав все сети, направились на другое место. Теперь право выбора принадлежало Ингусу. Эрнест не промолвил ни слова. На глубине семи сажен Ингус бросил якорь, и они кое-как в темноте опустили спутанные сети в море. Наступил покой до утра. Повернувшись спиной друг к другу, братья проспали несколько часов. Лишь только забрезжил рассвет, на море все оживилось. В чистом предутреннем воздухе ясно слышались голоса рыбаков, находившихся за несколько верст. Когда якорь был поднят и в сетях блеснули первые рыбки, Ингус насмешливо спросил брата:

– Интересно, что это там блестит?

Эрнест сердито молчал.

– Ну, взгляни, как бусинки, рядком лежат… – не унимался Ингус. – Эрнест, отвязывай же наконец камни.

– Не распоряжайся, пожалуйста! – вспылил Эрнест. – Тут тебе не судно, где ты мог командовать, а я не матрос. С такими надзирателями я больше в море не поеду.