Текст книги "Семья Зитаров. Том 1"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

Ансис Валтер служил в первой роте ефрейтором и командовал отделением. Прошлой осенью за бои под Слокой ^[43]он получил георгиевский крест. Карл Зитар иногда заходил к нему поболтать, в особенности, когда стрелки получали почту. Здесь, на фронте, разница в служебном положении не мешала их дружбе. Карл получал больше писем, чем Ансис: еженедельно писал Янка, изредка – отец, а Эльза в каждом письме интересовалась, когда же брат приедет домой на побывку, и упрекала за то, что не прислал ни одной фотографии. Но Карла все эти письма радовали меньше, чем коротенький застенчивый привет от Сармите, передаваемый через брата. Эти приветы, на которые он отвечал также через Ансиса, давали ему право написать Сармите, и временами он даже хотел это сделать, но не писал по той простой причине, что не знал, как это сделать. Послать сдержанно-вежливое письмо не хотелось. А сказать все откровенно, как чувствовалось и думалось, мешала неопределенность отношений. Они ведь еще ни разу как следует не поговорили. Поэтому Карлу оставалось мечтать про себя и ждать того дня, когда можно будет самому поговорить с Сармите… если вообще придется еще встретиться: Остров смерти требовал все новых жертв.

В конце мая, в один из тех отчаянных ночных разведывательных походов, о которых стрелки рассказывают друг другу спустя много лет, патруль, возглавляемый Карлом Зитаром, захватил двух пленных и пулемет, а самого Карла ранило – осколок ручной гранаты вошел в бедро. До наступления рассвета его на лодке переправили через Даугаву и с первым санитарным поездом отвезли в Ригу. За эту операцию он был награжден георгиевским крестом и получил чин подпоручика.

2

Неделей позже в Зитарах получили письмо от Карла, он сообщал о ранении и просил, если случится оказия в Ригу, прислать ему кое-какие книги. Кому ехать к Карлу? Хотелось бы всем, но обстоятельства в этот момент сложились так, что никто из взрослых поехать не мог. У Эрнеста хорошо шла рыба: не хотелось упускать большой улов. Одна из лошадей Зитаров была занята на строительстве военной дороги, на второй капитан уехал выполнять гужевую повинность в Цесис. Пройти пешком солидное расстояние до Риги и обратно было не под силу женщинам, поэтому ни мать, ни Эльза не могли выполнить просьбу Карла.

– Значит, придется пойти мне, – решил Янка, находившийся дома на летних каникулах. Польщенный тем, что на его долю выпало такое важное поручение, он быстро собрался в дорогу и увязал в узелок книги для Карла. Мать дала ему немного денег и банку варенья, которую берегла всю зиму на случай, если Карл приедет зимой погостить. Эльза посоветовала купить в Риге пачку печенья и плитку шоколада: больные любят эти лакомства.

Наутро, еще затемно, Янка отправился в путь. Выйдя во двор и краем уха внимая бесконечным наставлениям матери, как вести себя в дороге и что рассказать Карлу, он увидел, как в одном из окон верхнего этажа зажглась лампа, и сразу же вспомнил о Сармите: она, вероятно, собиралась на работу. Жаль, что вчера не удалось рассказать ей про Карла и о том, что он сегодня идет в Ригу. Может быть, она поручила бы что-нибудь сказать ему или передать, а Карл, конечно, будет очень рад получить от нее весточку или еще что-нибудь. Янка вспомнил, что при расставании брат просил передать ей тайком привет и, когда он это выполнил, как обрадовалась и смутилась курземская девушка. Не подняться ли наверх и не сказать ли ей?

– Иди, сынок, иди, чтобы к вечеру добраться до Милгрависа, – прервала его размышления мать. – Здесь изрядное расстояние.

Нет, не придется увидеть Сармите. Досадно, но ничего не поделаешь. Жаль! Карл будет ждать.

Поправив на спине узелок, Янка ушел. Выйдя на большак, он обернулся, словно поджидая кого-то, но никто не шел. С тяжелым сердцем, опечаленный и в то же время радуясь предстоящей встрече с братом, продолжал мальчик путь. Он был не настолько мал, чтобы не понимать, что означал привет Карла Сармите и ее застенчивая радость. Что он скажет брату? Промолчать или рассказать, как все было? Нет, Янка, так нельзя. Брат будет разочарован, и твое посещение не принесет ему радости. Лучше соврать: ложь, преследующая добрую цель, прощается.

С восходом солнца Янка подошел к небольшой речонке, по берегам которой раскинулись пестреющие цветами луга. Он свернул с дороги и нарвал большой букет синих и белых цветов. Перевязав их ниткой, Янка тщательно обернул букет газетой и бережно, боясь помять, положил в узелок. «Это от Сармите…» – решил он про себя, и на душе стало веселей. В ногах прибавилось силы, и верстовые столбы быстро замелькали на его пути. Пройдя некоторое расстояние, Янка встретил военные подводы, порожняком направлявшиеся в сторону Риги. Они довезли его почти до самого Милгрависа. Еще до захода солнца маленький путешественник добрался до намеченного ночлега. Он заночевал у прежнего хозяина квартиры, а на следующий день отправился в город.

…Георгиевский госпиталь помещался в здании одной из гимназий, у красных амбаров рядом с толкучкой. По коридорам в серых халатах, с забинтованными головами и руками, прогуливались выздоравливающие. Некоторые ходили на костылях. Сиделки и санитары спешили по своим делам. Всюду слышалась русская речь.

Янка спросил у одного из раненых, где найти брата. Тот не знал, в какой именно палате он лежит, и посоветовал пройти в одну из больших палат. Янка вошел в обширный зал, где стояло около сотни коек. Воздух был здесь тяжелый. От смешанного запаха лекарств кружилась голова. Слышались стоны, бредили тяжело раненные. У многих сквозь марлевые бинты просачивалась кровь. Некоторые читали или разглядывали иллюстрированные журналы, другие беседовали между собой, а в самом конце палаты группа раненых, подсев к кровати одного из товарищей, играла в карты. Над изголовьем каждой кровати, рядом с температурным листком, висели ордена, медали и кресты с георгиевской лентой, у некоторых только по одному крестику, у других целая гирлянда. Все эти люди смотрели в глаза смерти. Сердце Янки наполнилось гордым сознанием, что и брат его находится в этом госпитале: он не обычный воин, а герой, такой же, как эти бородатые мужчины и юноши, на лицах которых еще нет и признаков растительности.

Да, но где же Карл, почему его не видно? Взгляд Янки скользил по кроватям. А что, если ранение так изменило лицо брата, что его не узнать? Может быть, он среди тех тяжело раненных, лица которых забинтованы марлевой повязкой до самых глаз? Вернее всего, Карл, щадя родных, не написал всей правды о себе.

– Кого вы ищете? – спросила Янку по-русски пожилая сестра милосердия.

– У меня здесь лежит брат, Карл Зитар… – ответил тоже по-русски Янка и, вспомнив что-то, прибавил: – Прапорщик Зитар из латышского стрелкового батальона.

– Тогда пройдите в офицерскую палату, здесь лежат только солдаты, – пояснила сестра и подозвала санитара. – Семенов, отведите его в офицерскую палату к прапорщику Зитару.

– Прапорщик? В четвертой палате лежит какой-то Зитар, но он подпоручик… – ответил санитар.

– Латыш? – спросил Янка.

– Да, латыш.

– Значит, это он.

Офицерская палата находилась в противоположном конце здания. Янка, сильно волнуясь, следовал за санитаром.

– Вот здесь, – санитар приоткрыл дверь и, повернувшись направо, обратился к кому-то, лежавшему у дверей:

– Ваше благородие, к вам гость пришел.

– Пусть войдет, – услышал Янка ясный, ставший теперь чуть более резким голос брата.

Минутой позже они уже держались за руки и, улыбаясь, смотрели друг на друга.

– Ну садись, гость, – Карл указал на стул. – Рассказывай, что дома хорошего.

Янка развязал узелок и стал вынимать принесенные гостинцы.

– Это от Эльзы, это мама прислала. Вот тебе немного денег, может, понадобятся.

– Спасибо, это лишнее – я же получаю жалованье, – ответил Карл. – Смотри-ка, шоколад, варенье! Янка, ты ведь еще не обедал?

– Я в Милгрависе позавтракал, мне сейчас не хочется.

– Ничего, гостей принято угощать, – Карл нажал кнопку звонка и попросил вошедшую сестру принести чай. Нет, он нисколько не похудел, только лицо немного побледнело, а в остальном все тот же прежний здоровяк с могучими плечами и мускулистыми руками. Лишь поворачиваясь на кровати, он осторожно поднимал раненую ногу и стискивал зубы.

Янка поставил все на стол и чуть не забыл про цветы. Вспомнив о них, он вспыхнул, но не мог решиться отдать их брату. Не выпуская из рук серенький мешочек, он осматривал комнату, большие окна, еще две кровати, на которых тоже лежали раненые офицеры, громадный портрет царя, оставшийся с того времени, когда здесь помещалась школа. Взгляд Янки остановился на офицерском френче брата. На темных защитного цвета погонах и в самом деле виднелись две звездочки, а на груди – новенький орден на черно-золотой ленточке.

– За что это у тебя? – поинтересовался Янка.

– Да так… кое за что. Потом расскажу, а пока закусим.

Нечего делать, пришлось Янке попробовать принесенные им бисквиты и шоколад. Это было очень вкусно, и Карл, заметив это, усиленно угощал, радуясь его аппетиту. В общем, получилось, что Янка угостил себя предназначенными для брата лакомствами. Он сообразил все это значительно позже, и ему стало стыдно, а пока некогда было думать, уж очень бисквиты пришлись ему по вкусу, а рассказы брата о военной жизни оказались настолько интересными, что, слушая их, можно было забыть обо всем на свете. Карл умышленно ничего не приукрашивал, чтобы вновь не пробудить в Янке тоску по военной жизни. Он рассказывал о том, как стрелки мокнут в болотистых окопах, как кусают их насекомые, как случается, что несколько дней подряд приходится сидеть без еды, о трудных переходах с полной выкладкой на спине и бессонных ночах. Жизнь солдата – нелегкая жизнь, она никого не балует, и ежеминутно тебя подстерегает смерть.

– А как на Острове смерти? – спросил Янка.

Карл нарисовал ему такие картины, от которых мурашки забегали по телу: люди с оторванными головами, вырванными боками, из которых вываливаются наружу внутренности, юноши с изуродованными лицами, без носа и рта; люди, легкие которых отравлены ядовитыми газами, извиваются в страшных судорогах с кровавой пеной на губах, их мучения может облегчить лишь смерть. Вороны и крысы терзают убитых, тела которых не успели похоронить. Даже живые пропахли трупами, люди живут в полубредовом состоянии. Постепенно они привыкают к опасности, потому что нет смысла бояться, если знаешь, что от нее нельзя избавиться.

– Но ты дома обо всем этом не рассказывай, – предупредил Карл. – Ведь я рассказал тебе правду, чтобы ты знал, какова война.

– А как ты сам переносишь все ужасы? – спросил Янка.

– Я себе все представлял несколько иначе. Но когда оказалось, что это не так, пришлось привыкать. Только привыкать нелегко, ох, нелегко! И я не желаю тебе испытать такое. Не стоит, Янка… Право, не стоит… Ну, а теперь рассказывай, что дома делается. Все там по-старому?

Янка сообщил обо всех домашних, кто чем занимается, какие он получил в школе отметки, и все, что его просили передать Карлу.

– Валтеры еще живут у нас? – спросил Карл, делая вид, что возится с больной ногой. – Все по-прежнему? Черт, что там с этим бинтом? Проклятый… А Сармите?.. Все так же работает на строительстве дороги? Придется позвать сестру, чтобы перевязала, – Карл повернул к брату покрасневшее лицо.

– Сармите?.. – Янка опять вспомнил про букет и, наконец, собрался с духом: – Сармите послала тебе это и велела передать привет.

– Да? Спасибо, – Карл нюхал цветы, стараясь скрыть улыбку, но глаза его весело сияли и дыхание стало неровным. – Передавай ей привет от меня.

– Хорошо, передам.

– Как она поживает, как ее заработки?

– Она работает на лошади.

– Вон что. А Эрнест… все так же целыми днями на море? Не завел себе невесту? Он же теперь взрослый парень.

– Как будто нет, я ничего такого не замечал.

– Так, так… Надо будет попросить, чтобы принесли свежей воды, а то цветочки завянут.

«Как хорошо я это придумал…» – решил Янка, видя радость брата, которую тот пытался скрыть. И хотя эта радость была результатом заблуждения, а волнение вызвано ложью, сердце Янки оставалось спокойным: Карл никогда не узнает, как это произошло.

Этим надеждам тут же пришел конец.

– Знаешь что, я напишу ей письмо, а ты передашь, – сказал Карл. – Я служил в одном батальоне с Ансисом, и он просил меня сообщить об этом сестре при встрече.

«Вот так влип!.. – забеспокоился Янка, когда брат достал блокнот. – Напишет ей про цветы, и все обнаружится. Что Сармите подумает? Придется ей все рассказать».

Пробыв еще около часа, Янка ушел, чтобы с последним пароходиком добраться до Милгрависа, а утром отправиться домой.

На обратном пути не оказалось ни одной попутной подводы, и Янка, валясь с ног от усталости, лишь к вечеру третьего дня добрался домой. Когда, наконец, домашним все подробно было рассказано и прекратился нескончаемый поток вопросов матери, Янка вышел во двор и до тех пор вертелся там, пока не дождался Сармите.

– Я был в Риге у брата, – сообщил он ей. – Он лежит раненый в госпитале.

– Я знаю. Но почему ты не сказал мне, что идешь в Ригу?

– Да так…

– Я бы ему привет послала…

Янка чуть не рассмеялся от удовольствия.

– Я это сделал и без твоей просьбы. Ты не сердишься?

– Нет. Почему же? Но ты мог мне сказать об этом раньше.

– Не удалось. И вот еще что… только не вздумай рассердиться: я снес Карлу цветы.

– На так что же? – засмеялась Сармите. – Почему бы тебе не снести? Какой ты чудак!

– Да, но я сказал, что их прислала ты, потому что ему приятнее получить их от тебя.

– Ах, вот ты какой? – Сармите, густо покраснев, погрозила Янке пальцем. – Погоди, я расскажу ему…

– Ради бога не делай этого. Если ты мне это обещаешь, я тебе что-то дам, – Янка показал письмо.

Сармите покраснела еще больше.

– А если это письмо опять дело твоих рук? – смеялась она.

– Честное слово, от него.

– Тебе теперь нельзя верить.

– Но я же тебе говорю. Да и потом, разве это мой почерк?

Добившись от Сармите обещания, что она будет молчать, Янка отдал ей письмо и убежал. Наконец-то все устроено, и маленький дипломат мог спокойно растянуться в кровати после тяжелых трудов.

«Все будет хорошо, – думал он, – я поступил правильно. Ведь я понимаю, что у них на уме. Они еще когда-нибудь поблагодарят меня…»

3

После шести недель, проведенных в госпитале, бедро Карла Зитара зажило. Прошел почти целый год, как он не видался с родными, трудный год солдата, проведенный в ученье и боях. Поэтому легко понять радость Карла, когда главный врач госпиталя предложил ему пойти в двухнедельный отпуск. Батальон стоял еще на Острове смерти, но, по слухам, скоро должен был отправиться на отдых вместе с другими латышскими батальонами, которые собирались переформировать в полки.

Кое-как, то с воинскими обозами, то на крестьянских подводах, а иногда и пешком, добирался молодой офицер домой. Свой багаж он оставил у знакомых, взяв с собой лишь самое необходимое. Стояла та летняя пора, когда по утрам море дымится и клубы тумана, переползая через поросшие соснами дюны, просачиваются на приморские луга.

Утром, примерно во время завтрака, Карл проходил мимо корчмы Силакрогс. Из конюшни доносились голоса солдат, но из семьи Мартына никого не было видно. С хуторов, спрятанных в белесом тумане, слышалось пение перекликающихся между собой петухов, где-то лаяла собака, с выгона доносилось мычанье коров и окрики пастуха. По ту сторону дюн тихо шумело море.

Карлу вспомнились утренние часы прежних лет, когда рыбаки возвращались домой с ночного промысла. Над морем стоит густой белесый туман, похожий на дым. Спокойная поверхность моря так тиха, что напоминает большой пруд. Равномерно вздымаются и опускаются в сильном взмахе весла, и где-то справа и слева слышатся голоса других рыбаков. Водная гладь, скрытая от глаз молочно-белой дымкой, живет невидимой жизнью. Но вот в одном месте мгла розовеет, озаряется сиянием. Сияние это постепенно ширится, и часть моря начинает светиться бледно-золотистым мягким светом: это восход солнца. Там восток, и рыбаки поворачивают свои нагруженные сетями лодки навстречу солнцу. С берега доносятся голоса встречающих: «Эй, наши, что ли?» И вот уже сквозь редеющие облака тумана можно различить силуэты дюн, неестественно увеличивающиеся вследствие рефракции. Все словно висит в воздухе, и фигуры людей на берегу кажутся доисторическими исполинами. «Эй, ребята, кто едет?»

…На лугу у реки звенят косы. Три белые фигуры, двигаясь наискосок шагах в десяти друг от друга, гонят прокосы в гору. Карл присел на камень и закурил. Все ближе и ближе косцы. Из тумана появляется сначала фигура отца, за ним идет Эрнест, а позади всех старый Криш остановился поточить косу. Они не замечают Карла. Вот прокос отца дошел до самой дороги. Старый Зитар остановился, выпрямил спину и тыльной стороной ладони смахивает со лба пот. До Карла доносится легкий вздох.

– Бог помочь, отец, – говорит Карл, вставая. – Хорошо берет коса? Помощники не требуются?

– Смотри-ка, наш воин вернулся! – капитан кладет косу на обочину дороги и, улыбаясь, направляется к сыну. Спокойно, как полагается мужчинам, пожимают они друг другу руки. Отец чихает и трет большим пальцем угол глаза. А Карл старается подавить радостную улыбку.

– Ну-ка, затянись солдатским дымком!..

Пока они курят, Эрнест докашивает до дороги, узнает брата, но не спешит приветствовать его. Он сначала вытирает пучком травы косу, точит ее и только тогда подходит и протягивает руку.

– Здорово, офицер! Вовремя явился – одним косцом больше. Только тебе этот френч придется оставлять дома, не то солдаты, проходя мимо, увидят, что их благородие заняты мужицкой работой.

Карл чувствует насмешку в голосе брата, но она его не задевает: Эрнест всегда был таким, неумелым на шутки.

Подходит Криш, и все садятся, курят. Говорят о сенокосе, рыбной ловле, об урожае яблок, но никто не спрашивает о главном: как Карл чувствует себя и как он воевал. Карлу понятно, почему этих вопросов не задают сейчас: они слишком значительны, чтобы о них можно было балагурить так, между прочим, на дороге. Нужно в тихий вечерний час собраться всей семьей дома за столом – и это будет похоже на маленький светлый праздник, где каждый почувствует, что в семью вернулся близкий, родной человек, принесший с собой отголоски далеких событий.

– Ну, шагай домой, мы скоро кончим, – говорит отец, берясь за косу.

Дома, где остались только женщины да Янка, Карла ожидает более бурная встреча. Женщины плачут, гладят по плечу, окидывают радостными взглядами, засыпают вопросами. Первой приходит в себя Эльза и убегает, чтобы привести в порядок комнату брата; мать спешит на кухню. А Янка застенчиво льнет к брату. Узнав, что брат прогостит дома целых две недели, мальчик успокаивается: они ведь будут спать в одной комнате, и у них хватит времени поговорить обо всем как следует.

– Братик, я твое письмо передал, – шепчет Янка, поймав взгляд брата, украдкой брошенный на окна верхнего этажа.

– Вот и хорошо… – улыбается Карл. Он обходит двор, все осматривает, заглядывает в сад, где на ветках яблонь уже заметны зеленые завязи, но робкий и полный тоски взгляд его упорно возвращается к верхним окнам. И Карлу кажется, что в доме стало пусто, и далека и непонятна радость родных по поводу его возвращения. За столом он старается сосредоточиться, вслушивается в вопросы матери и слова отца, рассказывает о том, как прожил этот год, но мысли его не здесь. Он представляет себе милое сердцу лицо, которого нет сейчас в большой комнате Зитаров.

После обеда Карл идет навестить Зиемелисов. Посидев там часа два, он заходит в корчму к крестному отцу. Мартын велит зажарить индейку и принести из погреба сладкое пиво, какого нет ни в одной корчме на большаке. Миците по-детски кокетничает со взрослым двоюродным братом и показывает ему альбом своих рисунков. В этом доме все такое пестрое, светлое, жизнерадостное, начиная с новых обоев и кончая платьем Миците и золотой цепочкой на внушительных размеров животе трактирщика. Щебечет избалованный ребенок, которого все уже называют барышней. Поев, сытно рыгает здоровяк отец и, посасывая сигару, вздыхает об ужасах войны:

– Здорово достается ребятам!..

Только Анна находит несколько теплых слов и, слушая рассказы Карла о Тирельских болотах ^[44]и Острове смерти, роняет искреннюю слезинку.

Когда Карл собирается уходить, Мартын сует ему в руку крупный кредитный билет:

– Возьми, крестник, пригодится. Вы ведь там за нас всех воюете.

Он откупается деньгами, этот деляга, расплачивается за кровь, пролитую воинами, кредиткой, пытаясь хоть таким путем приравнять себя к ним. Он тоже завоевывает будущую победу. Один из Зитаров воюет – его заслуги, его жертва принадлежат всем Зитарам.

Дома Карла ждет Эльза. Она сияет и полна каких-то новых переживаний.

– Я тебе снесла наверх воду в тазу. Помойся и приходи вниз поболтать.

Карл улыбнулся вниманию сестры: он на самом деле сегодня не умывался, а лицо его покрыто дорожной пылью. Эх, с каким удовольствием растянулся бы он сейчас на своей кровати, в изголовье которой воткнуты свежие березовые ветки, а возле нее на столе в глиняном кувшине благоухают цветы. Закинуть руки за голову и забыть все фронтовые ужасы и тревоги, забыть шум сражений, реки крови и смертельные схватки – все то, к чему предстоит в скором времени вернуться. Здесь так хорошо, тихо, спокойно. Из сада доносится легкий шелест яблонь, шумит море за дюнами, струится живительный воздух, наливаются нивы, по берегам реки пасется скот, и во всех уголках кипит плодотворный труд. Каждый волен избирать себе любое занятие: пахать землю или постигать науки, производить ценности и украшать жизнь. Здесь по ночам не звучат сигналы тревоги, не рушатся стены и не уничтожается то, что создано трудом человека.

Сармите… маленькая Сармите. Карл бродит по саду и не спускает глаз с большака. Но когда показывается ее подвода, он поднимается в свою комнату и до наступления темноты не осмеливается спуститься во двор. Больше всего на свете ему хочется увидеть глаза Сармите, слышать ее голос. Но что-то его удерживает. Что это – юношеская застенчивость или страх взглянуть действительности в глаза, боязнь возможного разочарования?

4

Первую неделю отпуска Карл каждое утро отправлялся с мужчинами на покос. К вечеру во двор Зитаров въезжали, тяжело покачиваясь, пышные возы сена. Сеном завалили до самого конька сеновал над коровником, чердак жилого дома и старый сарай. В полдень братья ходили на море купаться, а вечерами, после окончания работы, Эльза водила Карла гулять. И каждый раз он должен был обязательно надевать офицерский мундир. Эльзе хотелось бы, чтобы сбоку у него висела сабля, но Карл шутливо отвечал, что в таком далеком тылу он и без оружия чувствует себя в безопасности.

Сармите он видел лишь два раза, вечером, и всегда при этом были посторонние. Эрнест умышленно вертелся около них и, чтобы оправдать свое присутствие, выдумывал всякие предлоги. Эльза не отходила от брата, воображая, очевидно, что является самым подходящим обществом для Карла, и боясь, как бы за этот небольшой срок кто-либо другой не отнял у нее права первенства на дружбу брата. Она ревниво оберегала его от непрошеных посетителей, сердилась даже на Янку, который не дает покоя Карлу и мешает ему отдохнуть. Заботливость Эльзы порой граничила с тиранией. В конце концов, должна же она понять, что брат достаточно взрослый человек для того, чтобы самому заботиться о своем покое и удобствах. Но Эльза не понимала, а сказать ей об этом не позволял характер Карла.

Возможно, что так и прошел бы весь отпуск, если бы Эльза не переполнила чашу терпения Карла. Это произошло в середине второй недели. С уборкой сена покончили, и Карл был свободен. Убедившись в том, что дома ему не удастся спокойно поговорить наедине с Сармите, он, выяснив предварительно у Янки, где работают дорожные рабочие, собрался вечером встречать Сармите. Если бы удалось встретить ее в лесу, за рыбацким поселком, они, возвращаясь, целый час могли бы провести наедине.

После обеда Карл оделся и направился было к морю, чтобы не навлечь на себя подозрений домашних. Эльза увидела его из окна.

– Ты на взморье?

– Да, хочу прогуляться до соседнего поселка…

– Подожди меня.

«Проклятие! – раздраженно подумал Карл. – Как от нее отделаться?»

– Ты пойдешь купаться? – спросил он у Эльзы, когда она его догнала у дюны.

– Нет, я уже купалась. Я в нынешнем году не бывала нигде дальше нашего поселка. Хорошо, что ты надумал пройтись.

Карл нервно покусывал губы.

– Тебя это не утомит? Не устанешь? Я пойду по-солдатски – полным шагом.

– Не пугай, не пугай, братец! Посмотрим, кто быстрее… – усмехнулась Эльза. И она бодро зашагала, не отставая от брата.

Нет, таким способом от нее не отделаешься, она потащится за ним до соседнего поселка, а там уже будет поздно идти встречать Сармите. Миновав шалаши для сетей, принадлежавшие местным рыбакам, Карл остановился.

– Чего мы бежим как на пожар? Давай лучше посидим здесь и полюбуемся морем, – произнес он, отыскивая глазами гладкий камень, где бы можно было присесть. Он надеялся, что сестре надоест торчать на пустынном берегу, где их никто не видит.

Но прошло полчаса, а Эльза не выражала никаких признаков недовольства. Чтобы встретиться на дороге с Сармите, Карлу нужно было сейчас же идти.

– Может, вернемся? – предложил Карл.

– Можно, пожалуй, – Эльза поднялась одновременно с ним.

– Знаешь что, я заверну в поселок и загляну к Зиемелисам. А то еще скажут, что загордился…

– Да, ты прав, я тоже давно у них не была, – согласилась Эльза.

Следуя за братом, она, в своей обычной насмешливой манере, произнося слова немного в нос, небрежно, словно на таких людишек не стоило тратить слов, стала поносить Зелму Зиемелис.

– Прикидывается святошей, мухи не обидит. А на самом деле просто растяпа. Не умеет ни танцевать как следует, ни с людьми поговорить. За ней еще никто не ухаживал. Она-то бы рада, заглядывается кое на кого, да на нее не очень-то зарятся. Ждет, что я ее стану брать с собой на вечеринки, а я делаю вид, что не понимаю. Куда с такой пойдешь? Сидит и молчит как рыба, даже неудобно. Она ужасно завидует мне, что у меня много знакомых офицеров.

– Почему ты так думаешь?

– Да это же видно по глазам.

Убедившись, что сегодняшняя прогулка пропала впустую, Карл медленно шел лесной тропинкой, собирая чернику и слушая чванливую болтовню сестры. Она обо всем говорила насмешливо и зло, как будто кроме нее, обладающей всеми положительными качествами, мир был населен глупцами и ничтожествами.

Сквозь просветы между соснами уже виднелся большак. Послышался грохот телеги. Это возвращалась Сармите. Карл почти ненавидел сестру за ее назойливость и мысленно адресовал ей далеко не лестные пожелания, в то время как она продолжала болтать, не замечая угрюмого вида брата.

Эльза тоже заметила Сармите, и ее губы опять искривила насмешливая гримаска.

– Наша сизая голубка… – усмехнулась она. – Такой послушный ребенок у мамочки, что ужас. Ездит на работу, хлеб зарабатывает. Ха-ха-ха!

– Что в этом смешного? – Карл посмотрел Эльзе прямо в глаза.

– Не люблю людей, которые стараются казаться лучше других.

«Ты хотела сказать: которые лучше тебя…» – подумал Карл.

– Стараются казаться?! – спросил он вслух.

– Ну да. Каждый вечер вылизывает свою комнату, пишет братцу письма, только и знает, что беседовать с мамочкой об Ансисе. А сама позволяет на работе саперам щипать и тискать себя.

– Ты видала?

– Да там все только этим и занимаются. Больше любезничают, чем работают.

– Ты сама видала? – повторил Карл более резко.

– Нет, что мне там делать! Но ведь все знают и без этого.

– Ты слишком своеобразно оцениваешь людей…

– Надо уметь наблюдать за ними. Взять хоть эту самую Сармите. Молоденькая девчонка, ей бы еще за материнскую юбку держаться, а она хищная, как кошка. Уже исподтишка строит парням глазки. И на тебя тоже заглядывается. Как-то однажды пронюхала, что я собираюсь писать тебе письмо, сразу такой лисичкой прикинулась: напишите, мол, привет от меня. «Хорошо, хорошо», – пообещала я, а потом обдумала все и не написала. Ты, братец, будь с ней осторожен. Она ловкая.

Карл молчал всю дорогу до самого дома. К Зиемелисам они так и не зашли, а вернувшись домой, Карл сразу поднялся к себе и написал Сармите следующую записку:

«Если можете, придите сегодня вечером на взморье к последнему шалашу в сторону Риги. Буду ждать между 11 и 12 часами.

К. Зит.»

Через полчаса Янка сообщил брату, что поручение выполнено.

– Она сразу же прочла записку? – спросил Карл.

– Нет, спрятала за блузку.

– Не рассердилась?

– Немного удивилась, но ничего не сказала.

– Значит, все хорошо.

«Голубка… Как идет к тебе это определение! Гораздо лучше, чем представляет себе это моя насмешница-сестра. Придешь или нет? Сможешь или не сможешь прийти?»

…Ночью он ждал ее на темном берегу. Она пришла, улыбаясь ему издали и смущаясь оттого, что явилась на его зов.

Когда Карл взял ее руку в свою, он почувствовал, как она вся дрожит. Дрожит, улыбается и лишилась вдруг голоса. Она отвечала на вопросы Карла кивками головы и счастливыми вздохами, отвечала всем своим юным существом. Но он не сказал ей, как горит его сердце, не находил ни одного подходящего слова для выражения обуревавших его чувств.

– У Ансиса теперь георгиевский крест и одна лычка на погонах, – сообщил Карл.

– Да, он, кажется, здорово держится, – ответила Сармите. – И у вас тоже крест. За что вы его получили?

– За разведку и привод пленных. Скажите, а как там, в лесу, на дорожных работах, десятники не очень сильно притесняют, не кричат на рабочих, не ругаются грубыми словами?

– Всякое бывает. На иных никогда не угодишь, вывези хоть десять полных возов, он все равно будет кричать, что мы лодыри и обманываем казну. А есть среди них и неплохие люди. Техник иной день совсем не является на дорогу, зато табельщик бегает каждые два часа и со всеми ругается. Он хочет казаться выше инженера. Русские солдаты всегда его разыгрывают.

Разговор их перешел на предстоящее освобождение Курземе и всякие случаи из жизни военных лет. Карл сердился на себя, что серьезными темами преграждает путь интимному объяснению, и с беспокойством посматривал на занимавшуюся над верхушками деревьев утреннюю зарю. Наступит утро, а он так ничего и не успеет сказать. В следующий раз он не сможет пригласить Сармите на свидание.

– Вам рано вставать, – напомнил Карл. – Не выспитесь.

– Это ничего. Только бы мама не проснулась, пока меня нет…

– Она у вас строгая? – улыбнулся Карл.

– Совсем нет. Она меня знает.