Текст книги "Семья Зитаров. Том 1"

Автор книги: Вилис Лацис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Волдис развлекал товарищей рассказами о веселых случаях из своей жизни, о шалостях в мореходном училище и приключениях в портах. Порою ему даже удавалось вызвать улыбку на их лицах. Он демонстрировал свое прежнее искусство – подражал кошачьим концертам – и описывал, как он когда-то пугал этим суеверных кумушек. Матрос Клюквин заснул на веслах, Волдис наклонился к его уху и громко прокукарекал. Клюквин открыл глаза, Волдис весело пожелал ему доброго утра. Все расхохотались.

Когда все средства были исчерпаны и ничто уже не помогало, Волдис начинал фантазировать и рисовал людям заманчивые картины их возвращения в Англию: их примут замечательно, накормят и уложат спать; журналисты, поговорив с ними, опишут в газетах их приключение. Они остановятся в бордингхаузе за счет пароходства, получат деньги за погибшие вещи и станут жить припеваючи.

Был ли он в действительности настолько беспечен – это вопрос, но если у него хватало силы поддерживать бодрость духа, то, вероятно, запасы жизнерадостности в нем еще не иссякли.

Во второй шлюпке люди разучились улыбаться. Угрюмые, точно злейшие враги, сидели они вплотную друг к другу. Измученные до предела, они сделались нечувствительными к мучениям других. Стоны больных, бред страдающих галлюцинациями, истерический плач и мольбы о том, чтобы их пристрелили, никого больше не трогали. С еле заметными признаками жизни лежал на дне шлюпки старый Юхансон. Больной матрос умер к утру третьего дня, и его без обычной церемонии опустили в море.

Белдав, закутавшись в плотное пальто, не спускал глаз с Джонита и время от времени бормотал:

– Это не жилец… это не жилец…

В его мозгу засела мысль, что Джонит уже мертв и только кажется, что он еще чуть жив. Он лежит на дне лодки, как покойник, не двигаясь; грудь его не подымается, а если рот еще изредка кривится в гримасе, то это скорее похоже на посмертную конвульсию, чем на проявление жизни.

В продолжение всего третьего дня Белдава мучило сознание, что в шлюпке находится мертвец и его нужно выбросить за борт, но у него не хватало решимости сказать об этом остальным. Так прошла еще одна ночь. Под утро Белдав сменил Ингуса у руля. В седой предрассветный час, когда второй штурман задремал, Белдав склонился к Джониту и ощупал его лицо. Он не разобрал, чувствуется ли в нем живое тепло или оно застыло, но ему хотелось, чтобы оно было мертвым и застывшим, и поэтому он так и подумал.

– Этот готов, – сказал он Дембовскому.

– Да… – как автомат ответил чиф.

– Надо его выкинуть за борт, – продолжал Белдав.

– Да… – не открывая глаз, подтвердил Дембовский.

Белдав разбудил стюарда, окликнул двух неспавших матросов и приказал выбросить Джонита в море. Те механически выполнили распоряжение, ничего не спрашивая и не соображая, для чего это делается. Втроем они подтащили Джонита к борту шлюпки, отодвинули дремавших кочегаров и столкнули безвольное, несопротивляющееся тело в воду. Всплеск воды разбудил Путраймса и Лехтинена. Они взглянули в том направлении, откуда послышался всплеск, и увидели, как чье-то чужое, но где-то виденное лицо скрывается в пучине. Это было лицо живого человека; во взгляде широко открытых глаз отражалось недоумение, они ясно слышали прерывистое дыхание и видели, как две руки цеплялись за борт лодки. А потом все опять стало обычным. Волны сомкнулись над головой Джонита, слегка покачиваясь, скользнула вперед лодка, и в правой стороне горизонта на небосклоне забрезжил зеленовато-серый рассвет.

– Что случилось? – спросил сонно Путраймс.

– Бебрис умер, его выбросили в море… – ответил Белдав.

– Но ведь он же был еще жив… – прошептал Путраймс.

Никто ему не ответил.

Спустя два часа шлюпки нагнал английский пароход и подобрал двадцать восемь спасшихся моряков. Он шел из Бергена в Манчестер, огибая Шетландские острова. Все двадцать восемь спасенных моряков ожили, в том числе и старый Юхансон, на выздоровление которого не надеялись. Экипаж потерял только двух человек – одного матроса и маленького Джонита.

Белдав считал, что дешево отделался, – в это время года могли произойти и более крупные неприятности. Но он ошибся. Все неприятности были еще впереди…

4

Английский пароход был наполовину меньше, чем затонувшая «Пинега», но совершенно новый и построен с такими удобствами, каких и в помине не было на старом пароходе. Однако он не был приспособлен для перевозки пассажиров, поэтому разместить на нем двадцать восемь человек оказалась нелегкой задачей. Для командного состава нашлись каюты. В каждой поселили по два человека: Белдава с Дембовским в одну, Волдиса с Ингусом в другую, третью предоставили в распоряжение Иванова и Мяги. Остальные разместились у своих товарищей по профессии – матросы у матросов, кочегары у кочегаров.

Отогревшись и насытившись, пинегинцы быстро пришли в себя после тяжелых переживаний. Теперь им вспоминались разные мелочи, на которые во время опасности они не обращали внимания, некоторые факты приобрели неожиданный смысл и заставили задуматься о ряде привходящих обстоятельств. Во всем происшедшем самым непонятным был случай с Джонитом. О его болезни знали все; знали, что он больной выходил на работу и ему позволяли работать. Вспомнили и о том, что Джонит, пожалуй, остался бы на тонущем пароходе, если бы не вмешался второй штурман. Из всех этих фактов, которым при иных обстоятельствах можно было легко найти оправдание, Ингус теперь плел сеть обвинений против капитана Белдава. Дело было, конечно, не в болезни Джонита и не в том, что его чуть не оставили на пароходе, – все раскрылось благодаря длинному Путраймсу и Лехтинену и странному их видению на утренней заре, перед появлением английского парохода; Путраймс неосмотрительно рассказал об этом Ингусу. Лехтинен подтвердил его слова, и таким образом у Ингуса сложилось определенное убеждение в том, что Джонит был брошен в море живым.

Он рассказал об этом Волдису, Иванову и Зирнису, всей команде «Пинеги», за исключением Белдава, стюарда и первого механика. Общее мнение всех было, что гибель Джонита произошла по чьему-то злому умыслу. Виновным считали Белдава.

Люди избегали Белдава, встречаясь с ним на палубе, провожали его косыми взглядами, уклонялись от разговоров с ним и всячески бойкотировали его. Белдав каким-то путем узнал причину бойкота. Только теперь он понял, какую допустил ошибку, приказав бросить Джонита в море. И странно: теперь он сожалел о том, что английский пароход появился так скоро после этой злополучной истории. Если бы он спас их несколькими днями позже – оправданием послужило бы соображение, что Джонит все равно не дожил бы до появления парохода.

Считая для себя неудобным лично вести по этому вопросу разговоры, Белдав обратился к посредничеству Кампе. Стюард ежедневно навещал матросов и кочегаров в кубрике и всеми силами пытался оправдать поступок капитана. Он утверждал, что Белдав проверял пульс Джонита, неоднократно убеждался, что сердце не работает, и его, Кампе, приглашал проверить это. Перед тем, как бросить Джонита в море, он посоветовался с Дембовским и только тогда решился на это. И если бы, мол, Джонит был жив, это бы почувствовали матросы, помогавшие Кампе поднимать его на борт. Слова капитана могли подтвердить четыре человека, и только двое опровергали их. Неужели двоим можно верить больше, чем четверым?

Но ничто не помогало. Сомнения людей уже нельзя было рассеять, и спасенные моряки продолжали свой путь в Ливерпуль в самом мрачном настроении.

В Ливерпуле их высадили на берег и оставили на попечении русского консула.

Потерпевших крушение моряков поместили в один из морских пансионов, а несколькими днями позже собрался морской суд, рассмотревший дело о «Пинеге». По делу о столкновении с немецкой подводной лодкой Белдава оправдали, здесь были виною военные условия. За поступок с Джонитом он юридически тоже легко отделался – выговором: его необдуманные действия объяснили исключительно тяжелыми переживаниями и состоянием общего духовного упадка, в котором в то время находились капитан Белдав и остальные члены экипажа.

Но чего не в силах были сделать суд и буква закона, того добилась команда «Пинеги»: весь экипаж, за исключением стюарда и первого механика, категорически заявил, что они отказываются служить на одном пароходе с Белдавом. Это была нравственная пощечина, выражение недоверия, а так как об этом довольно подробно распространялись газеты, случай стал известен в широких кругах моряков. Белдав больше не смог набрать себе экипаж на новый пароход. Позже выяснилось, что он поступил первым штурманом на русский транспортный пароход, который всю войну курсировал по Средиземному морю между Марселем, Египтом и Дарданеллами. Но и там его преследовала тень минувшего, весть о случае с Джонитом дошла до новых товарищей Белдава, и он уже нигде не мог найти покоя.

5

Потерпевшие крушение моряки прожили в одном из пансионов в Ливерпуле полторы недели. Они получили деньги за погибшее личное имущество и причитающееся им жалованье. Деньги скоро разошлись, так как следовало обзавестись новой одеждой и разной мелочью. Ингусу необходим был новый костюм и пальто; Волдису, кроме костюма, требовались белье, постельные принадлежности, приличный чемодан и многое другое, без чего не может обойтись ни один моряк. Поэтому оба штурмана с радостью приняли сообщение о том, что им предстоит отправиться в Манчестер и начать службу на новом русском судне. Вместе с ними отправились боцман Зирнис и механик Иванов.

Остальные моряки «Пинеги» разбрелись кто куда. Белдав с Дембовским и, само собой разумеется, Кампе еще раньше уехали в Ньюкасл, часть матросов и кочегаров поступила на суда здесь же, в Ливерпуле, а третьего механика Мяги и двух финнов направили в Кардифф. Моряки сейчас не пользовались свободой выбора. Они все были зарегистрированы, считались военнообязанными и не имели права отказываться от предлагаемой работы. После кораблекрушений и торпедирования спасенным давали двухнедельный отдых для устройства личных дел, после чего опять отправляли в море.

Ингусу не приходилось бывать в Манчестере, зато Волдис был очень хорошо знаком с этим большим внутренним портом. В районе доков, в Солфорде, у него даже имелись старые друзья, он знал здесь все учреждения, кино, парки, рынки и бары не хуже манчестерского старожила.

Их новое судно – пароход «Таганрог» грузоподъемностью в четыре тысячи двести тонн – ремонтировалось в сухом доке. У штурманов было мало работы. Иванову, который на «Таганроге» впервые выступал в роли чифа, приходилось следить за ремонтом. Капитан еще не прибыл из Лондона. Ингус и Волдис на несколько дней оказались предоставленными самим себе. Письма родным и друзьям они отправили еще из Ливерпуля. Чем заняться двум молодым людям на чужом берегу? Единственное развлечение – выпить кружку пива в портовом кабачке. Даже чтение не шло на ум в это тревожное время.

Если бы работы на «Таганроге» шли полным ходом, капитан приехал бы скорее, и четвертое письмо Лилии Кюрзен пришло несколькими днями раньше, возможно, что судьба Ингуса сложилась бы иначе. Откажись Ингус в тот вечер от приглашения Волдиса пойти с ним на матч между двумя лучшими футбольными командами Англии, его жизнь не омрачилась бы некоторыми неприятными переживаниями. Но вечерами было так одиноко и стены сухого дока так надоели, что Ингус не мог не пойти!

6

Они пришли на стадион за полчаса до начала матча. Пешком, в трамваях, на автомашинах со всех концов города к стадиону стремились тысячи людей. У касс стояли длинные очереди опоздавших купить билет. Несмотря на высокую входную плату, билеты на все лучшие места были уже распроданы. В толпе шныряли спекулянты, предлагая хорошо одетым посетителям за сказочную цену «два последних» билета на сидячие места. Им не приходилось дважды повторять своих предложений. Чего бы это ни стоило, нужно пройти на стадион! – такой спортивный азарт охватил опоздавших джентльменов и леди. Пока Ингус и Волдис колебались – платить или не платить пятнадцать шиллингов за место в последнем ряду, – билеты оказались проданными, и, в конце концов, они были счастливы, что достали за восемь шиллингов билет на стоячее место.

Поистине нужно быть очень большим любителем спорта, чтобы за свои собственные восемь шиллингов простоять два часа зажатым среди нескольких сотен беспокойных, шумных, вечно находящихся в движении, жестикулирующих людей. Да если бы в награду за такое терпение можно было хоть видеть все как следует!.. Впереди стоят в несколько рядов зрители, прибывшие раньше. Задние ряды нетерпеливо стремятся продвинуться поближе и напирают на стоящих впереди. В особо острые моменты игры толпа поднимается на носки, и волей-неволей это приходится делать всем. Если вы обладаете небольшим ростом, то сердитесь на всех высоких, загораживающих от вас зеленое поле; если вы, наоборот, выше других, стоящие сзади проклинают вас, сравнивая, в лучшем случае, с жирафом. Ваши новые туфли топчут чужие каблуки впереди стоящих, пальцы ваших ног немеют от долгого стояния на носках, а от беспрестанного вытягивания шеи начинают болеть шейные мускулы. Изредка вам удается узреть полосатую спину одного из футболистов и еще реже – увидеть мяч. Лишь на следующий день вы узнаете из газет, что именно происходило на поле и «очевидцем» каких знаменательных событий вы являлись. Вам не довелось видеть, как забивали мяч в ворота, но вы слышали, как другие хлопали этому. Вы слышали также, как освистывали незадачливых игроков, и присоединялись к общему свисту, не отдавая себе отчета, зачем и для чего. Когда все кончалось, вы говорили:

– Не стоило платить восемь шиллингов…

Некоторые моменты игры Ингус с Волдисом все же увидели. Ингусу в этом смысле посчастливилось, так как он был выше ростом, чем Волдис. По ходу матча и поведению публики они установили следующее: играют две команды высшего класса; те, что стояли против солнца, были манчестерцы и считались лучшей командой, а вторая команда представляла Кардифф. Это был один из последних турнирных матчей и один из последних серьезных матчей вообще, так как многие игроки уходили на военную службу. Через некоторое время их спортивным полем будут равнины Фландрии, где место футбольного мяча займут орудийные снаряды.

Хотя манчестерцы считались сильнее своего противника и их вратарь был национальным героем спорта, все же, начиная с первой половины игры, симпатии зрителей склонились в пользу гостей – кардиффцев. Перед началом матча заключались многочисленные пари. Большинство рассчитывало на победу манчестерских игроков и ставило три против одного за них. Возможно, это и было одной из причин, почему гнев публики так скоро обернулся против ее любимцев: они обманули надежды, грозили нанести своим друзьям материальный ущерб, а родному городу – позор. Когда нападающие Кардиффа в первый раз прорвались сквозь защиту манчестерцев и прославленный вратарь сумел отбить мяч только в угол, раздались первые свистки. Сразу же последовал угловой удар кардиффцев, чуть не забивших гол в ворота манчестерской команды. Вратарь растянулся, схваченный им мяч выскользнул из рук, и подбежавший полузащитник еле успел направить его в аут.

Трибуна заревела. Зрители стучали ногами, свистели, улюлюкали и бросали на поле все, что попадало под руку. Манчестерских игроков осыпал такой град насмешек и брани, что ребята растерялись и некоторое время не могли начать как следует игру. Несчастнейшим человеком на поле был манчестерский вратарь. Столько славных побед за его спиной, много раз его уносили с поля на руках, но вот сегодня у него болит живот. Болит так, словно туда забрался сам дьявол и свернул в клубок все кишки. При каждом движении внутри точно ножом режет. Перед началом матча он просил тренера команды заменить его, но тренер не сделал этого, ведь именно на него возлагались самые большие надежды. Стиснув зубы, стоял он в воротах, со страхом поглядывая на мяч.

Незадолго до окончания первой половины игры наступил позорный момент, когда сильным высоким ударом кардиффца был забит первый мяч в ворота манчестерской команды. Несчастный вратарь заявил, что не может продолжать игру, и под рев публики ушел с поля. Страсти зрителей разгорелись и достигли высшей точки напряжения. Нужен был лишь малейший повод, чтобы все перевернулось вверх дном.

Этот повод, причем довольно увесистый, появился в начале второй половины игры. Сразу же после свистка судьи манчестерцы бросились в нападение, стараясь отыграться. Центр нападения прорвался сквозь защиту кардиффцев и стремительно повел мяч к воротам. Казалось, ничто не может помешать сравнять счет; зрители, затаив дыхание, следили за движениями нападающего. Еще несколько мгновений – и мяч влетит в сетку. Вдруг откуда ни возьмись на пути нападающего появилась полосатая фигура левого полузащитника кардиффцев и пересекла линию нападения в восемнадцати метрах от ворот. С того места, где мысленно пересекались пути бегущих, нападающий собирался нанести решающий удар. Все его тело приготовилось к тому, чтобы удар сделать здесь, на этом квадрате, и он уже не волен был отменить данное мускулам приказание. Физическая инерция, взмах ноги, напряженное внимание – все было сосредоточено на этом моменте, и, когда он наступил, удар по воротам не мог не произойти, иначе это противоречило бы всем законам природы. Тяжелый кузнечный молот не может не упасть на наковальню, если им замахнулись. И удар состоялся. Но бутсы ударили не по мячу, а по ноге полузащитника кардиффской команды. Всего на какую-нибудь десятую долю секунды нога эта пересекла линию движения нападающего раньше, чем он рассчитывал, и этой микроскопической единицы времени оказалось достаточно, чтобы вместо верного гола игра манчестерца закончилась тяжелой катастрофой.

Полузащитник упал с переломанной голенью. Свисток судьи оповестил о перерыве в игре. Пострадавшего окружили товарищи, а на краю поля, опустив голову, одиноко стоял человек. Это был центр нападения манчестерской команды.

В этот момент откуда-то из толпы стоящих зрителей донесся резкий выкрик:

– Полосатая зебра, бенгальский тигр! Он уже третьего игрока калечит!

По стадиону прокатился гул негодования. Зашевелились трибуны, тысячи зрителей, словно притягиваемые магнитом, хлынули на поле. Затрещали подгнившие барьеры, отделяющие трибуны от мест для стояния, и пестрый, клокочущий людской поток устремился к центру стадиона. И не существовало на свете силы, которая была бы в состоянии остановить сокрушительное, грозное поступательное движение толпы. В миг десятки тысяч людей слились в единое целое. И если бы даже среди этой разъяренной толпы нашелся человек, разум которого не захотел бы подчиниться безумному влечению, он все равно против своей воли вынужден был бы повиноваться движению. Устоять на месте, отойти в сторону или вырваться из этого бурлящего потока не было возможности. Старики и молодые, женщины и мужчины, люди разных слоев и общественного положения были втянуты в грубую, дикую свалку; они напирали один на другого, топтали упавших, кричали, стонали, не слушали никого и ничего не понимали. Незнакомые друг с другом люди бесцеремонно кричали друг на друга, размахивали кулаками, не заботясь о том, на кого придется удар. Выходило, что нападающий манчестерской команды своим неудачным ударом причинил боль каждому из них, и все они кричали от этой боли и негодования.

В самом начале сутолоки Ингуса разлучили с Волдисом. Их увлекли людские потоки, двигавшиеся в разных направлениях. У них не было ни времени, ни возможности хотя бы глазами отыскать друг друга в этом море людей. Ингусу казалось, что его задавят в толпе. Чем ближе она придвигалась к центру поля, тем сильнее становился напор. Пространство, куда стекались десятки тысяч людей, с каждой секундой все уменьшалось, а магнит, притягивавший их со всех концов стадиона, продолжал действовать. Передние ряды уже встретились, сзади на них напирали следующие, и толпа все уплотнялась.

«Только бы не упасть, только бы удержаться!» – повторял про себя Ингус. Теперь это было вопросом жизни. Отовсюду доносились крики женщин, стоны пострадавших. Со всех сторон нажимали, и он изо всех сил упирался, чтобы отвоевать для груди возможность дышать.

Он устоял не только благодаря своей ловкости, но и потому, что в такой гуще невозможно было упасть, также как невозможно было упавшему подняться.

И вот в этот-то момент обстоятельства жестоко подшутили над Ингусом Зитаром. Задыхающийся, сдавленный переплетающимися руками и ногами окружающих его людей, он – маленькая частица кишащего живого клубка – вдруг увидел прижатую к нему фигуру молодой женщины. Обе руки его лежали на ее плечах, он против своей воли, бессознательно держал ее в объятиях; щека ее прижалась к груди Ингуса, и как раз под его подбородком приходилось ее обнаженное плечо – легкое платье в давке было разорвано. Волосы женщины касались лица Ингуса, он видел их золотистый блеск, чувствовал их аромат, но лицо женщины оставалось скрытым.

Ингус инстинктивно старался уберечь незнакомку от напора толпы, напряг все мышцы и соединил свои руки в железный обруч, сантиметр за сантиметром отвоевывая пространство для круга, внутри которого женщина находилась в безопасности.

Он не знал, как долго это продолжалось, но вдруг почувствовал, что напор толпы слабеет, сзади образовалось свободное пространство и движение от центра устремилось к краям поля. Толпа, словно громадная, свернувшаяся в кольца змея, начала постепенно разворачиваться; сначала развернулись наружные кольца, за ними – средние, и, наконец, в центре зашевелилась голова. Оказалось, что прибыли пожарные и пустили в ход брандспойты. Под напором мощных холодных струй понемногу остывали разгоряченные головы. Вода, по-видимому, смягчающе действует не только на физические тела, но и на психику, – это доказала быстро редеющая толпа; каждый думал о себе и направлялся в сторону наименьшего скопления народа.

Ингус Зитар, в окончательно измятом новом костюме, стоял среди поля, сжимая в объятиях женщину, находящуюся в глубоком обмороке. Наконец и их коснулась струя воды, и это оказалось весьма кстати, так как женщина вскоре с легким вздохом открыла глаза. Первое, что она увидела, был незнакомый мужчина, к груди которого она прильнула. Он с беспокойством смотрел на нее, поддерживая обеими руками.

– Вам стало лучше? – спросил Ингус, освобождая одну руку.

Недоуменно, словно проснувшись после длительного сна, она продолжала смотреть на незнакомого мужчину и наконец вспомнила все, что произошло. Резко высвободившись из рук Ингуса, она начала приводить в порядок одежду.

– Как это получилось… я не помню, чтобы мы раньше встречались? – произнесла она.

Ингус в нескольких словах объяснил все. Женщина поблагодарила его и хотела удалиться, но в этот момент заметила, в каком жалком состоянии находится ее платье: левое плечо обнажено, оба рукава разорваны сверху донизу, в довершение всего в толчее она потеряла сумочку.

– Как я в таком виде пойду по улице? – сокрушалась она, приглаживая растрепавшиеся волосы.

– Вы далеко живете? – спросил Ингус.

– На Маркет-стрит. Я должна ехать трамваем.

Ингус пожалел, что у него нет с собой ни одной булавки. Но ему удалось найти тоненькую проволоку и кое-как стянуть разорванное платье. Ловкими пальцами моряка он скрепил разорванный на плече шов, закрутив концы проволоки в узелок. И все это время не мог отвести глаз от ее молодого красивого лица и фигуры, линии которой четко обрисовывались под легкой тканью. Ей было не больше двадцати лет. Среднего роста, скорее склонная к полноте, чем хрупкая, с большими голубыми глазами и еле заметным пушком на верхней губе, придававшим лицу пикантность. Руки белые, нежные, беспомощно-маленькие, и только голос, в котором изредка прорывались резкие нотки, не соответствовал ее изящной внешности.

Она скоро оправилась и, оглядывая себя, даже начала шутить.

– Мы похожи на двух потерпевших кораблекрушение, – с улыбкой промолвила она, шагая к выходу рядом с Ингусом.

– Удачное кораблекрушение, из которого можно спастись, – ответил Ингус. – У меня это третье.

– Вы моряк? – спросила она.

Ингус отрекомендовался и назвал место своей службы. Немного поколебавшись, она назвала себя:

– Мод Фенчер.

Выйдя на улицу, они сели в такси и поехали на Маркет-стрит – одну из лучших улиц Манчестера. Мод еще раз поблагодарила Ингуса за оказанную ей помощь и, узнав, что его судно еще недели две пробудет в Манчестерском порту, дала ему свой адрес и просила навестить ее в один из ближайших вечеров.

– Лучше всего послезавтра, – сказала она, прощаясь. – Я вас обязательно жду. Буду дома весь вечер.

«Какая она славная», – думал Ингус, шагая пешком в Солфорд: на такси у него уже не хватило денег. Счастливая авария, удачный вечер…

7

На следующий день прибыл новый капитан «Таганрога», Озолинь. Это был моложавый, тридцатисемилетний мужчина, по характеру представлявший полную противоположность Белдаву. До войны он несколько лет плавал капитаном на паруснике.

Волдис с первого же дня убедился, что с новым командиром будет гораздо легче работать. По поводу того, что Озолинь, будучи сам трезвым, исполнительным человеком, требовал того же и от своих подчиненных, Волдис не беспокоился: он тоже не любил бездельничать.

Сразу же после появления капитана развернулась оживленная работа. Ускорились темпы ремонта, судно запаслось провиантом, был пополнен экипаж.

После возвращения с футбольного матча у Волдиса с Ингусом произошел короткий разговор.

– Ты, верно, сердишься на меня? – спросил Волдис.

– Гм, неизвестно, – загадочно пробормотал Ингус, усмехаясь.

– Сколько ты заплатил за этот новый костюм? – продолжал Волдис.

– Восемь фунтов.

– Теперь ты вряд ли получишь за него четыре. Да, если прибавить сюда восемь шиллингов за билет, то это удовольствие слишком дорого обошлось.

– А я все-таки считаю, что не переплатил, – заявил Ингус.

– Тебе там понравилось? – Волдис удивленно взглянул в глаза товарища.

Ингус опять таинственно улыбнулся. Почему-то на этот раз он не поделился с Волдисом своими переживаниями, хотя обычно они были откровенны друг с другом. Он не упомянул ни слова о Мод Фенчер и на следующий день, а во время обеденного перерыва тщательно чистил и утюжил свой костюм до тех пор, пока тот не принял более или менее приличный вид. После обеда явился капитан и привез почту. Ингус тоже получил письмо. Но он не стал его распечатывать, хотя по почерку увидел, что оно от Лилии Кюрзен. Он обычно так всегда поступал – дорогие и желанные письма прятал в ящик стола и наслаждался их чтением в спокойной, тихой обстановке.

Вечером Ингус переоделся, сунул в карман все имевшиеся у него деньги и ушел потихоньку от Волдиса на берег. Он боялся расспросов товарища. Рассказывать о Мод пока не хотелось, лгать – тоже, а поэтому он счел самым удобным уклониться от разговора.

«Я вас обязательно жду», – сказала Мод. Так оно и было. Она сама открыла дверь и провела Ингуса к себе в комнату.

– Пришли все-таки, – были первые ее слова, выражающие не то удивление, не то самодовольство: мол, не выдержал, явился.

Это была комната современной женщины, где изящество сочеталось с практичностью: ничего лишнего, только самое необходимое. Голубая ширма в углу комнаты скрывала кровать. Маленький дамский письменный стол конторского типа, этажерка с книгами, стенной платяной шкаф, небольшой диван, туалет, кофейный столик, два мягких стула и табурет, на стенах несколько фотографий и репродукций – вот и все. Скромно, но большего и не требовалось – ценность всем предметам придавала сама хозяйка.

Судя по тому, что из соседних комнат доносились шаги, можно было заключить, что Мод жила не одна. Но не успел Ингус раскрыть рта, как Мод предупредила его, что эту комнату она снимает в знакомой семье. Сама она служит в конторе большого текстильного предприятия; ее родители живут у судоходного канала на полпути между Ливерпулем и Манчестером. Отец ее – шлюзовой техник, а единственный брат – лейтенант саперного полка.

Мод окончила коммерческое училище, знала французский и немецкий, увлекалась произведениями Киплинга и Джозефа Конрада ^[66]и три раза в неделю посещала кино. Один раз в неделю она ходила в танцевальный холл, раз в месяц отправлялась на воскресные экскурсии за город или в окрестные города, любила спорт и больше всего ненавидела кухню. Питалась она в ресторане. Вот и все – ничего особенного. Такой образ жизни вели многие молодые женщины. Но это была Мод, Мод Фенчер, и все, что связано с нею, казалось Ингусу замечательным. Он ценил ее внимание. Сидеть в ее комнате и болтать о роковом футбольном матче, видеть, с каким интересом она слушает твой рассказ о столкновении с немецкой подводной лодкой, о «Дзинтарсе» и о далеких южных странах, где ты бывал, – это нечто большее, чем простое времяпрепровождение с интересной женщиной.

– Очень любопытно, – произносит она, когда Ингус заканчивает рассказ.

Тут она вспоминает, что следовало бы предложить гостю чай, но просит извинить – у нее в доме нет ничего съестного.

– Прошу вас, не беспокойтесь о таких пустяках… – покраснев, старается уверить ее Ингус и замечает, что сейчас семь часов, а Мод обедает в ресторане. Ведь она, вероятно, еще не обедала.

– Мисс Мод, если вы разрешите, я хотел бы просить вас… – виноватым тоном начинает он.

Нет, она ничего не имеет против приглашения. И вот они идут в ресторан. Но еще только семь часов, слишком рано для ужина. Мод останавливается у столба с афишами.

– Этот фильм я еще не смотрела, говорят, очень интересный…

– Если ничего не имеете против… – опять предлагает Ингус.

– Нет, конечно. У нас еще есть время.

Затем они сидят в обитой красным плюшем ложе кино и смотрят, как современный джентльмен переживает во сне героические похождения своих предков – морских пиратов, дерется с испанцами и голландцами, похищает прекрасную принцессу и завоевывает ее сердце. Но у этой принцессы абсолютное сходство с одной из знакомых джентльмену девушек, и, проснувшись, он спешит предложить ей руку и сердце. Затем начинается счастливая брачная жизнь.

Временами фильм обрывается, и, когда в перерывы зажигается свет, Ингус видит в партере множество парочек, которые сидят как голубки – кавалеры обнимают своих дам. Они не отнимают рук, когда вспыхивает свет, не стесняются своей нежности, да никто ими и не интересуется. Это, конечно, простые люди, фабричные или портовые рабочие, им нечего беспокоиться о том, что о них подумают другие, но Мод… Ах, почему Мод не простая работница, ткачиха, мотальщица или кто-нибудь в этом роде!