Текст книги "Обретение счастья"

Автор книги: Виктория Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Глава 7

Кофе со специями… Экзотический, терпкий привкус. И дремоты как не бывало. Хотя ее и на самом деле «не бывало».

«Чужой дом, обжитый, согретый дыханием другой женщины. Та, первая, его создала. Я здесь пришелица», – мысли приходили невеселые, но Ольга была спокойна, как бывают спокойны изваяния, увенчавшие чью-то жизнь.

Когда-то муж сказал ей: «Знаешь, Оленька, пожалуй, я никогда не любил Аннушку. Теперь, когда ты рядом, я понимаю это со всей очевидностью… Но если бы она не ушла в мир иной, я не смог бы ее оставить».

Та женщина была разлита в его жизни. Она дополняла мужа и могла существовать только в единстве с ним. В их общем доме, ей, Ольге, никогда не будет уютно. Она чувствовала себя чужеродной, как модерновая пристройка к готическому собору.

«Он совсем не изменился… Если не принимать во внимание чуть поседевшие виски. И глаза, вроде бы, стали грустнее. Боже мой, Маши до сих пор нет. Не случилось бы чего? Впрочем, что может случиться, если она сейчас с ним… Она сейчас с ним…».

От этих мыслей Ольге вдруг захотелось заплакать, завыть по-бабьи, заломить руки. Но почему ей не безразлична его жизнь? Могла же она не вспоминать о Захарове все эти годы?

С ужасом Ольга осознавала, что все эти годы она ни на день не забывала о нем, что вся ее дальнейшая жизнь напоминала только лишь мелкую рябь на поверхности океана, в то время как глубины были заполнены течением той далекой и единственной любви.

«Один мрак глубже другого в глубоком море», – вдруг пришла на память строчка из корана.

Сигарета погасла. Ольга налила еще кофе из маленькой турецкой кастрюльки. Кофе уже успел остыть.

«Кто сгорел, того не подожжешь… Что это со мной? Не брежу ли я? Он сейчас с ней. Я ненавижу его, ненавижу… Он снова предал меня. Еще раз».

Старый каштан стучался в окно, совсем, как ребенок, – кулачками. Чуть покачивался уличный фонарь, вздрагивали тени на стенах, пробегали по потолку и навсегда уносились прочь отсветы фар редких машин.

– Тебе не холодно?.. Без свитера…

– Нет, но ты обними меня.

Он обнимал ее, прижимал к себе, и от его кожи исходил родной терпкий запах. Ольга ощущала себя прирученным зверьком, которому безумно хочется лизнуть родинку на плече укротителя.

Его рука прикоснулась к ее груди и Ольга почувствовала страстную нежность, исходившую от этих пальцев. Он не торопился, ласкал ее так осторожно, словно боялся испугать. И она впервые ощущала так близко другое тело.

Ольга закрыла глаза, и мир погрузился в ошеломляющую, сладкую тьму. Она едва ощущала, как освобождается от одежды. Ее руки бродили, словно сами по себе, по его плечам, спине, рукам. И кровь пульсировала в каждой жилочке, в висках, изгоняя всяческие даже самые разумные мысли.

Он целовал ее, казалось, всю – одновременно, он забирал губами ее душу и соединял со своею. И она настолько растворилась в нем, что даже не ощутила момента, когда исчез последний барьер.

В новой запредельности Ольга, казалось, потеряла сознание, и когда она вернулась на землю, то увидела над собой его счастливое лицо в отблеске качающегося фонаря.

– Тебе было не очень больно? – спросил он и снова осыпал поцелуями ее лицо и шею, грудь…

– Я люблю тебя… Я буду любить тебя всегда.

Озябшие ежики каштана стремились найти защиту, зарываясь в пряные опавшие листья. Они ударялись о землю так размеренно, словно были частью часового механизма.

Алексей укрыл ее одеялом, и Ольга с благодарностью приняла это, поскольку не чувствовала сил даже шевельнуться. Потом он рассказал ей, что, засыпая, она вдруг стала шарить рядом с собой и, только наткнувшись рукой на его плечо, успокоилась до самого утра.

Когда Ольга проснулась, ее правая рука была вытянута и лежала на соседней подушке.

В комнате пахло свежезаваренным кофе. Маленький поднос с двумя чашками и мельхиоровой кофеваркой стоял на тумбочке рядом с постелью. За окном шел дождь – размеренный, тихий, очень будничный.

В комнату вошел Алексей в расшитом драконами, наверное, мамином шелковом халате. В руках он держал сахарницу.

– Все-таки я тебя разбудил, – с сожалением констатировал он.

– Нет, я проснулась сама.

– Доброе утро.

– Доброе.

– Ты смотрела вон туда, на стену?

– Еще нет…

Ольга приподняла голову, оглянулась и увидела свое изображение. Портрет был величиной почти с дверной проем. Светловолосая девушка стояла на носу корабля, а ветер бережно поддерживал ее волосы почти параллельно палубе. Ракурс выхватил полупрофиль: чуть прищуренные глаза, сомкнутые, но несжатые, губы.

– Теперь ты поняла, почему я не стал вечером включать свет?

– Кто меня сфотографировал? – вопросом на вопрос ответила Ольга.

– Как ни странно, Егор все же успел заснять на «Нахимове» некоторые сюжеты. Даже почти не выходя из каюты, – Алексей многозначительно улыбнулся.

– Какой Егор?

– Тот, который был в круизе с Эльвирой. Он не расстается с фотоаппаратом. Отец привез ему «NiKon».

– Но как ему удаюсь увеличить изображение до такой степени? Ольга была поражена.

– Этот отпечаток сделан в одном рекламном агентстве, где Егор подрабатывает временами. Правда, здорово?

– Просто нет слов.

– Кстати, они с Эльвирой расстались, как не удивительно.

– Бедная Эльвира…

– Наверное, это была не любовь.

– Но ведь они думали, что любовь. Как и… Как и мы с тобой. Сейчас.

– У нас совсем по-другому, – он наклонился и поцеловал ее в лоб. – Я даже не мог себе представить, что приведу тебя в общежитие института. А это, поверь мне, что-то значит.

– Но ты ведь приводил других? Ведь так? Ты бывал с другими в общежитии?

– Не задавай мне вопросов, на которые нельзя ответить ни «да», ни «нет». Я никого никогда не любил до нашей встречи. Тебя устроит такой ответ?

Она молча снова уставилась на свой портрет.

– Видишь, – продолжал Алексей, – ты уже второй месяц живешь в этой квартире. И очень нравишься моей маме. Она надеется, что ты вскоре переедешь к нам насовсем.

– Леша, кофе остывает.

– Ну и пусть себе.

Он подошел к окну и дернул за мягкий шнур в углу. Плотные малиновые шторы почти бесшумно сомкнулись, окрасив комнату в розоватый цвет.

Часы пробили пять. Ольга выпила полтаблетки тазепама, добралась до постели и забылась тяжелым сном.

Будильник прозвонил, как всегда, вовремя: душевные томления были ему незнакомы.

Парившая в недавних грезах Ольга с неприятным удивлением обнаружила рядом с собой Юрия, а не Алексея и поняла, что совсем проснулась.

Академик довольно бодро встал с постели и ушел в гостиную, где привык заниматься зарядкой. Комплекс упражнений Юрий Михайлович ежедневно проделывал с такой же тщательностью, с какой проводил научные эксперименты.

Ольга пыталась подремать еще несколько минут под резвую музыку, раздававшуюся из магнитофона.

Однако ни физзарядка, ни молодая супруга не исцелили Растегаева от профессорской рассеянности. Прошло довольно много времени, пока до «заботливого» отца дошло, что дочь так и не пришла ночевать.

Он вернулся в спальню.

– Оленька, а может, позвонить на всякий случай ее подругам? Вдруг что-нибудь случилось.

– Но почему подругам?

– Тогда кому же?

– А не ты ли говорил вчера о женихе?

– Но он не оставил нам своей визитной карточки… Поэт… Так что же, позвонить в Союз писателей?

– Ваш научный подход, господин академик, меня просто поражает.

– Ну, конечно, тебя не волнует, что девочка не ночевала дома. Ты ведь ей не мать, – нелепо упрекнул жену Юрий Михайлович.

– Было бы странно, если бы я могла ею быть, – парировала Ольга Васильевна.

– Прости, дорогая, прости… Но что же делать?

– Подождать еще. Она придет.

– Но нам ведь нужно в институт! Давай будем звонить домой через каждые полчаса.

– Делай, как знаешь.

Ольга встала и нетвердо пошла в сторону ванной комнаты. Голова кружилась, в глазах было темно от бессонной ночи и некстати принятого транквилизатора.

Усталое лицо, тусклый взгляд, голубые тени под глазами.

«В вашем возрасте, мадам, бессонные ночи уже не проходят бесследно», – попыталась подшутить над собой Ольга.

Ни компресс из свежезаваренного чая, ни последовавшие за ним прикладывания кусочка льда, ни изрядная доза первоклассной косметики не смогли совершить чуда.

После выходных Ольга выглядела усталой, озабоченной и безразличной ко всему.

«Девятка» долго не заводилась, и Растегаеву пришлось даже покопаться в моторе Наконец, бежевый автомобиль подъехал к подъезду, едва успев свернуть в полметре от лужи. Но Ольга словно не замечала водительского мастерства мужа.

«Странно, – подумал Юрий Михайлович, – прежде она меня хвалила за любую удачную мелочь. Что за оцепенение се охватило? И за руль отказалась сесть… Бессонница, видите ли…»

Он молча открыл дверцу.

– Не забудь пристегнуться, Оленька.

На перекрестке у Садового кольца Растегаевы попали в большую пробку. Зажатые с обеих сторон, «Жигули» двигались «в час по чайной ложке». В салон просачивался тяжелый ядовитый дым, от которого у Ольги невыносимо разболелась голова.

Прикладывая надушенный платочек к лицу, она проклинала все на свете.

– Что с тобой? Тебя тошнит? Ты случайно не беременна? – вдруг спросил муж.

Ольга удостоила его таким взглядом, что академик намертво уставился прямо в глаза чертику, приклеенному к заднему стеклу впереди стоящего автомобиля.

Чертик был черный с красным рыльцем, растянутым в дружеской улыбке, зелеными озорными глазами и растопыренными пятернями.

Вслед за чертиком, Растегаевы, наконец, проехали злополучный перекресток. Ольга взглянула на часы: они опаздывали уже на десять минут.

«Ничего, директору простится, – подумала она, – а что скажут о директорской жене?» Ольга знала: в институтских кулуарах много и плодотворно судачат о их впечатлившем научный мир браке.

Полтора года после смерти Анны Николаевны академик появлялся на людях не слишком тщательно выбритым и в невыглаженных сорочках. Но от вынужденной неряшливости он не сделался менее привлекательным для коллег противоположного пола. Наоборот, многие сотрудницы института мечтали утешить его в неожиданно свалившемся горе и избавить от бытовых тягот.

Но Растегаев выбрал Бурову…

В институт Ольга попала после аспирантуры с уже абсолютно готовой, даже переплетенной и заключенной под голубую дерматиновую обложку кандидатской диссертацией.

До защиты оставалось совсем немного времени, которое, казалось, ускорило свой бег, подгоняемое волнениями.

Проверки и перепроверки экспериментальных данных, систематизация характеристик полученных веществ, тщательный анализ их спектров… У девушки совсем не оставалось времени на какие-либо иные занятия.

К тому времени Ольга уже имела постоянную московскую прописку. Ее прописала к себе старшая сестра матери тетя Вилора, жившая в небольшой квартирке неподалеку от Савеловского вокзала. Тетушка никогда не была замужем, вела уединенный образ жизни и предпочитала, чтобы ее называли просто Лорой, поскольку «Вилора» расшифровывалась не иначе, как «Владимир Ильич Ленин – отец революции». С возрастом столь идейно нареченная дама стала стесняться своего имени.

Ольга скорее не жила, а «числилась» в Лориной квартире. Почти все время она проводила в институте или в библиотеке, питалась, в основном, в столовых, даже ночевала довольно часто у подруг. Она вела образ жизни, присущий скорее холостяку, начинающему научную карьеру, чем молодой красивой девушке.

Растегаеву в то время только что исполнилось пятьдесят, и в институте шумно отметили этот юбилей. Моложавый, а для своих титулов – и вовсе молодой академик вежливо принимал поздравления и подарки, смущенно благодарил и интеллигентно раскланивался. После официальной части намечался банкет. Естественно, младшие научные сотрудники, в том числе и Ольга Бурова, в списках приглашенных не значились.

Но в актовом зале девушка присутствовала, пришла туда, как и все прямо из лаборатории, едва сняв пропахший химикалиями халат, в джинсах и водолазке. Зашла в зал – и поразилась, потому что женщины оказались удивительно нарядными. Высвободившаяся из рабочей одежды прекрасная половина института не упустила случая произвести впечатление на директора.

Ольга в своей демократичной водолазке и видавших виды джинсах почувствовала себя маленькой серой мышкой. Девушка знала, что жена академика очень больна, и что академик частенько обращает внимание на других дам. Но в стенах института это «внимание» проявлялось исключительно в рамках правил приличия. Однако неутешительный, подобный приговору, диагноз Анны Николаевны, о Котором, естественно, знали в институте все, предоставлял коллегам – женщинам возможность предвкушения интересной перспективы.

И в день юбилея патрона пришедшие в актовый зал расфуфыренные дамы напоминали стаю ворон, приукрасившихся павлиньими перьями.

Ольгу академик в качестве возможного «объекта» не интересовал совсем, но показное великолепие сидящих в зале привело ее в состояние полного замешательства.

Она тихо ушла с торжественного собрания, вернулась в пустую лабораторию и почему-то стала тщательно разглядывать себя в зеркале, висевшем у вытяжного шкафа.

Неожиданно девушка вспомнила, что более трех лет, со времени, как рассталась с Алексеем, она не делала маникюр. Правда, постоянная работа с растворителями в принципе исключала успешное использование лака для ногтей.

«Но ведь сами ногти можно держать в порядке», – подумалось. Оле, когда она вдруг пристально взглянула на свои руки и увидела заусеницы, обломанный ноготь, шелушащиеся участки кожи.

А из зеркала на нее смотрело бледное, без косметики, лицо со следами многодневной усталости и недосыпания.

«Правду говорят: чем больше женщина спит, тем лучше она выглядит», – вновь вспомнилась расхожая мудрость.

Ольга в мыслях перебрала свой гардероб, по сути, студенческий, почти не пополнившийся за нищие аспирантские годы. И здесь, в институте, – сто тридцать рэ… Чувство безысходности вдруг охватило все ее существо.

Необходимость, но полное бессилие что-либо изменить угнетали. Ольга вспомнила, что у нее нет даже приличного костюма, в котором можно было бы защищать диссертацию.

«Одинокая нищенка… Золушка, к которой не придет фея…» – загрустила девушка.

Но мысль работала в полном соответствии с научным методом. В Туле на сберкнижке, открытой на имя Ольги после развода родителей, скопилось достаточно средств. Отец не один год платил алименты, а мать позаботилась, чтобы деньги собирались впрок. При этом семья существовала на скудную библиотекарскую зарплату матери.

Ольга предчувствовала, что грядут перемены в государстве, что деньги могут попросту исчезнуть. Поэтому представившийся неожиданный выход сразу из нескольких затруднительных положений ее очень обрадовал.

В ближайшую субботу она навестила родной город, побеседовала с постаревшей и, как всегда, несчастной матерью, обменялась несколькими репликами с осунувшимся Карлом Карлычем, а потом, никому не сказав ни слова, сняла все деньги со счета и в тот же вечер вернулась в Москву.

Так началось преображение…

Ольга доверила свои волосы лучшим парикмахерам города. Светлая шевелюра, почти не потеряв длины, приобрела изысканную пышную форму.

Она, наконец-то, сделала маникюр, купила защитные и питательные средства для ухода за руками.

Посетив салон Зайцева, Ольга выбрала элегантный деловой костюм и добротный плащ.

Модный зонтик, шляпа, сумочка, туфли, перчатки – все это теперь было в ее арсенале. И однажды утром в двери института вошла прекрасная незнакомка.

Ольга изменила даже походку, поскольку новый образ, создаваемый ею, начисто отметал представление о шустрой «ученой крысе».

Теперь она двигалась плавно и красиво, ставила ногу так, как, наверное, пытались бы делать это творения Антонио Кановы, если бы могли ожить.

Прекрасная косметика, духи «Черная магия» и ослепительная улыбка довершали впечатление.

Весь институт был повержен. Мужчины едва узнавали в этой красавице прежнюю постоянно усталую и замотанную Ольгу Бурову. Она стала леди номер один. Об этом не мог не узнать и директор.

Глава 8

За две недели до даты, назначенной для защиты, директор включил Ольгу Бурову в списки участников предстоящего научного симпозиума. Тезисы ее выступления были подготовлены за один день и срочно высланы в Алма-Ату, где и должна была состояться конференция.

И хотя академик Растегаев не переставал твердить о ее блестящем научном будущем и об огромной практической ценности ее исследований для фармакологии, Ольга почти наверняка знала, что удивительный интерес большого ученого к ее личности связан прежде всего с внешними изменениями в ее облике.

Стояла поздняя осень… Теплая азиатская осень, больше похожая на московское лето. Ольга бродила по просторным улицам казахстанской столицы, над которой величаво вздымались исполинские горы, прекрасно различимые из любой точки города.

Она совсем не думала о завтрашнем докладе, но каждой клеточкой своего существа вбирала невидимую энергию нового незнакомого мира. В городе все было вроде бы так же, как и повсюду в большой империи: те же автомобили, троллейбусы, здания и фонари. Но в то же время чувствовалось близкое дыхание великих евразийских перекрестков.

Девушка вернулась в гостиницу «Казахстан» к вечеру, поднялась в небольшое кафе под самой крышей небоскреба и легко поужинала. После длительной прогулки блинчики с творогом показались ей очень вкусными. Чашка некрепкого кофе с молоком довершила трапезу.

Она еще раз полюбовалась прекрасным видом, который открывался из огромных – от потолка до пола – окон последнего этажа гостиницы и спустилась в свой номер.

Телефон зазвонил почти сразу же, как она вошла.

– Ольга Васильевна? Ну, наконец-то! Где же вы пропадали? – раздался знакомый начальственный голос, пытавшийся нащупать более дружеские регистры.

– Бродила по городу, Юрий Михайлович.

– Что? Бродили по городу? Какая милая блажь накануне выступления ударила вам в голову? – недоумевал голос.

– Доклад готов, и я считаю…

– Что вы считаете? – перебил голос. – Что можно больше не готовиться?

– Пожалуй, да. Разве что тренироваться в дикции.

– Не переоценивайте себя. Паркинсон говорил, что если работа кажется простой – то она очень сложна, а если сложной – то она невыполнима. Помните?

– Кажется, да.

Мне думается, целесообразно было бы еще раз просмотреть текст доклада.

– Хорошо. Я немедленно этим займусь.

– Я полагаю, этой работой нам бы следовало заняться вместе. Сколько времени вам понадобится, чтобы приступить?

– Я спущусь к вам немедленно.

– Я жду вас. Номер 410.

Через пять минут Ольга уже была у нужной двери.

– Проходите, Ольга Васильевна.

Девушка переступила порог и огляделась. К ее удивлению, обстановка в номере была не слишком деловой.

На письменном столе, конечно, победно возвышалась гора бумаг, увенчанная очками академика, но на журнальном столике стояла ваза с фруктами, кофеварка и… бутылка армянского коньяка. Тут же плоско поблескивали разноцветной фольгой шоколадные конфеты в открытой, но непочатой коробке.

Хозяин всего этого великолепия заметил некоторое замешательство, отразившееся на лице Ольги и, словно оправдываясь, произнес:

– Знаете ли, Ольга Васильевна, в жизни так мало радостей. Мне показалось, что сухую научную беседу можно скрасить… хотя бы вкушением некоторых яств…

– Я не предполагала, что…

– Чепуха! – его манера вклиниваться и обрывать фразы собеседника явно не нравилась Буровой. – Если глотнуть по двадцать миллилитров, то эффект будет, как от стакана чая – не более. Только сосуды расширятся, и значит – кровь прильет к голове, и мысли потекут свободно. Убедил я вас?

– Пожалуй.

– Прошу садиться, приглашение прозвучало, возможно, чересчур официально.

Ольга опустилась в большое казенное кресло, в котором, понятно, до нее отдыхало множество обитателей номера и их гостей, испытывая краткие минуты расслабления. Она увидела себя в длинном ряду этих незнакомых людей, которые были здесь и которые еще придут.

– Слушаю вас. Юрий Михайлович.

Академик надел очки и в который раз внимательно пролистал текст ее доклада.

– Вот здесь, как мне кажется, любопытное место. Вы сделали диапозитивы со схемами этих реакций?

– Да, у меня готовы диапозитивы со схемами всех реакций. И – отдельно – таблицы физических характеристик полученных продуктов.

– Прекрасно. Не могу не отметить вашей предусмотрительности. Вот, смотрите, процесс может пойти на этом этапе и в обратном направлении. Вам обязательно зададут вопрос о том, как вы обеспечивали условия однозначности эксперимента. Вы готовы на него ответить?

– Естественно. Неужели может показаться, что эти результаты случайны? – она улыбнулась. – Я с таким упорством методом проб и ошибок доискивалась этих условий, что…

– Не нужно было проб и ошибок, нужно было всего лишь обратиться ко мне, если уж ваш научный руководитель не соизволил вникнуть.

– Мне и в голову не пришло отрывать вас от дел какими-то мелочами.

– Глупости, – он улыбнулся. – Никогда больше так не говорите. При любых сомнениях обращайтесь ко мне. Не стесняйтесь… Позвольте вашу рюмку.

– Которую?

– Ту, что ближе.

– Пожалуйста.

Юрий Михайлович аккуратно и умело откупорил пятизвездочную бутылку. Капнул в свою рюмку, наполнил Ольгину и снова долил свою.

– За ваш успех, Ольга Васильевна.

– Спасибо.

Он одним большим глотком осушил рюмку. Ольга же сделала несколько маленьких глоточков, и в рюмке еще осталось достаточно прозрачной темной жидкости.

Ольга прикрыла глаза и почувствовала, как по всему телу разливается приятное тепло.

– Странно, вы едва не полгода работали в институте, а я заметил вас только недавно, – изрек академик.

– Очевидно, предчувствуя приближение защиты, я стала чаще выходить из лаборатории, – попыталась объяснить Ольга, мысленно улыбаясь.

– О, да! И работа у вас прекрасная. Знаете, для вашего нежного, смею сказать, возраста, впечатляющие результаты.

Ольга развернула фольгу и надкусила шоколадную конфету. Она оказалась с изумительной вишневой начинкой.

Юрий Михайлович не переставал говорить о ее диссертации, она впопад, но односложно отвечала. Разговор не тяготил ее, но после еще нескольких тостов обсуждение научных изысков стало всего лишь дополнением к трапезе, а не наоборот.

Беседа затягивалась, тем не менее собеседники словно не замечали этого. Растегаев достал маленький диаскоп и пересмотрел все диапозитивы, подготовленные иллюстрировать доклад. Уже горела настольная лампа, но ни один из двоих не взглянул на часы.

Академик нежно взял Ольгу за руку, а она восприняла этот жест в свете проведенной беседы – как знак признания ее научных заслуг.

Вдруг в дверь постучали.

– Не будем открывать? – спросил Юрий Михайлович.

– Как хотите…

Постучали еще раз: настойчиво и решительно.

Находившиеся в номере затаились, перестали обмениваться репликами и даже дышать стали тише.

– Немедленно откройте! – вдруг раздался профессионально-требовательный голос. – У вас в номере посторонние!

– Вас не касается, кто у меня в номере, – ответил через дверь Растегаев.

– Уже двадцать три часа, гражданин! Я вызову милицию, и у вас будут крупные неприятности.

– Вы нарушаете права человека, – продолжал осажденный академик.

– А вы – права внутреннего распорядка советской гостиницы, – стук становился неистовым. – Открывайте!..

– Юрий Михайлович, откройте ей. Судя по голосу, это настоящая фурия.

– Пожалуй, вы правы…

Академик щелкнул замком, и в номер ввалилась полная женщина в униформе дежурной по этажу. Глаза ее сверкали, волосы со следами застарелой химической завивки были растрепаны, и Ольге подумалось, что именно такие существа как нельзя лучше подходят для фискальной гостиничной службы.

– Ишь, дамочку привел и потчует! А еще видный ученый из Москвы!

– Я просил бы вас…

– Нет, это я просила бы вас немедленно отправить свою… – она сделала паузу, – из номера.

– Она останется здесь! Мы готовимся к докладу, – твердо сказал академик.

Мизансцена приобретала комическую окраску. Ольга продолжала сидеть в кресле, и, словно зрительница, наблюдала, как уважаемый Юрий Михайлович с пионерским задором пытается что-то доказать прирожденной надсмотрщице.

– Пусть женщина уйдет. Или я сообщу к вам на работу.

Ольга заметила, что эта дежурная фраза произвела-таки впечатление на академика.

– Нет, нет, – уже не столь уверенно парировал он, – вы не имеете права.

– Я? Я на то тут и поставлена. А вы, человек в возрасте, девушку спаиваете. Как не стыдно!

Услышав слова насчет возраста, Юрий Михайлович слегка обмяк.

И фурия уверенно продолжала:

– Известно, зачем вы ее сюда притащили. Уж если современные девицы отца-матери не слушаются, развратничают с малых лет, то хотя бы такие уважаемые люди, как вы, им не потакали. Гляньте в зеркало! Да вы же ей в папаши годитесь!

– Вон! – возглас прозвучал негромко, но решительно. – Выйдите из моего номера.

От морализаторского сервиса академик пришел в бешенство. «Этажерка» не сдвинулась с места.

– Я уйду, Юрий Михайлович, – вдруг тихо сказала Ольга. – Спокойной ночи.

Не дождавшись ответа, она прошла мимо «этажерки».

– Ишь, постыдилась бы. С чего жизнь начинаешь? – не упустила случая сказать свое слово та.

На пороге Ольга почему-то оглянулась, и с удивлением увидела, как Юрий Михайлович сует в руку незваной гостье пятидесятирублевую бумажку.

Девушке стало противно и обидно. Она вдруг почувствовала себя униженной, на самом деле предназначенной для обслуживания мужчин, имеющих над ней какую-то власть. Во всяком случае, она поняла, что ее воспринимают именно так. И прежде всего – сами мужчины. Это было омерзительно, но не удивительно. Даже традиционно.

Она поднялась в свой двухместный номер. Соседка, командировочная из Караганды, уже спала.

Ольга прошмыгнула в ванную. На сердце было тяжело от осознания надолго выделенной для нее роли, и приняв которую, и отказавшись, возможно было испытывать только отрицательные эмоции.

Девушка сняла коричневую бархатную юбку, расстегнула блузку персикового цвета, изящно украшенную в тон кружевом.

И вдруг ее мысли поплыли в диаметрально противоположную сторону. Ольга ощутила, что обнаженная, с распущенными волосами, живописно прикрывающими плечи и грудь, она намного привлекательнее, чем в какой бы то ни было одежде.

Дух древнегреческой гетеры, незримо обитающий в каждой земной женщине, неожиданно пробудился в ней, сделав жесты еще соблазнительнее, а улыбку привлекательнее.

Она стояла на холодном кафельном полу, но босые ноги, казалось, не ощущали холода. В странном возбуждении Ольга любовалась собственным телом.

Линия талии плавно и округло переходила в линию бедра, словно позаимствовав этот изгиб у античной лиры. Плоскому животу с упругими мышцами могли бы позавидовать даже «рекламные» девочки.

Ольга рассматривала себя почти заинтересованно, словно приценивалась, как будто пыталась осознать, чем же она владеет на самом деле. Так, наверное, смотрел царь Кашей на свои богатства и пересчитывал их, словно оживлял каждую монетку.

«Там царь Кащей над златом чахнет», – пришла на память строчка.

И осталась одним словом: «чахнет».

Она, Ольга, чахнет, как растение, политое ядом. Она чахнет, все еще не изжив из себя отраву той большой, но бессмысленной любви, странно и бесповоротно обернувшейся изменой.

Взгляд девушки упал на лифчик и трусики скомканные, измятые, они валялись на полу словно опавшие лепестки.

И вдруг Ольга поняла, что преображение нужно было начинать не с приобретения зонтика и шляпы, а с покупки нового белья.

Со всей «научной» очевидностью возникла сентенция: «Женщина начинается с того, какое белье она носит».

Этот атласный лифчик, эти хлопчатобумажные трусики вопиюще не соответствовали эротическим грезам, которые все чаще рисовало сознание. Как пришельцы из иного мира, где все еще было неважно, где женское тело было всего лишь предметом непреодолимой страсти, но никак не эстетического наслаждения, эти вещички весьма уместно смотрелись на случайном полу гостиничной ванной.

Ольга словно сбросила лягушачью кожу.

Она переступала незримую черту, отделяющую женщину-вассалку от женщины-властительницы. И царственное тело, которым ее наделила природа, позволило ей сделать этот шаг.