Текст книги "Обретение счастья"
Автор книги: Виктория Васильева
Жанр:
Короткие любовные романы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Глава 5
В окно смотрело ночное московское небо, холодное и неприветливое.
– О чем ты задумалась, подружка? – спросила Таня.
– О нем.
– Ты не раздумывай, не выстраивай скучных схем, а прислушайся-ка лучше к себе, к душе своей. Понимаешь, жизнь всегда права. И она всегда нас ведет за руку, надо только чувствовать – куда.
– Спасибо, Танюша. Я, пожалуй, пойду.
– Поздно уже. Может, у нас заночуешь? Позвони домой.
– Нет. Доберусь как-нибудь. Пока. Выздоравливай, – Ольга чмокнула подругу в щеку.
– Постараюсь, – грустно улыбнулась Таня.
На последнем этаже горело единственное окно – в кабинете Юрия Михайловича.
Лифт, к счастью, работал. Усталая Ольга прислонилась спиной к стенке и даже прикрыла глаза. Механизм, пошумев, остановился. Стараясь не стучать каблуками, Ольга подошла к двери, которая открылась до того, как она нашла ключи в сумочке.
– Оленька, наконец-то, – Юрий Михайлович смущенно улыбался. – А я слышу – лифт открылся, и думаю – это кто-то из моих девочек.
– Да, это я, – только и сказала она, проходя в прихожую.
«Он сказал: «Кто-то из моих девочек», значит Маши еще нет. Значит она с Алексеем», – от этой догадки Ольга неожиданно почувствовала себя разбитой и старой. Сердце сжалось в комочек. «Но я же сама во всем виновата. Теперь я – чужая жена. Господи, как глупо звучит…»
– Оленька, где ты была?
– У Тани.
– Но могла хотя бы позвонить.
– А твоя дочь тебе позвонила? Или для нее это не обязательно? – Ольга удивилась заносчивому тону собственного голоса.
– Ладно, ладно. Уже полночь. А завтра – снова на работу. Пора спать.
– Ты разве не выспался?
– Правду говорят – чем больше спишь, тем больше хочется…
– Мне нужно принять душ.
С этими словами она уже открывала дверь ванной.
Вода горячая, потом – холодная… В старину говорили: все уйдет, как вода.
Не уходит.
Когда-то она читала, что жидкость уносит негативную информацию, как бы облегчает душу. Теперь она убеждалась, что это не так. И с ученой беспристрастностью добавляла: «Слишком много накопилось негативного».
Она снова чувствовала себя обиженной, покинутой на произвол судьбы, вынужденной полагаться исключительно на собственные «птичьи» силы.
«Люблю ли я Юрия Михайловича?» – впервые молодая жена задала себе такой вопрос. И побоялась на него ответить.
Тогда зачем все это? Замужество, почти патологическое стремление к уюту, к теплу чужого человека? Где оно, это тепло? Юрий? Да, с ним спокойно, надежно, уверенно. Да, он подарил ей дом и защищенность. После стольких лет безудержных сквозняков это было немало. Но любит ли она его? Чувствует ли себя частью его существа?
Она снова и снова оживляла в памяти какие-то яркие фрагменты своего не слишком долгого романа с Алексеем. Тогда было совсем другое чувство. Захаров не был «чужим». Он как бы становился тоже «ею», и Ольга смотрела на него и думала: «Это – тоже я». Ревновала ли она его когда-нибудь раньше? Да, однажды.
Там же, на «Нахимове».
В последний день круиза, когда пароход, на всех парах наискосок пересекая море, шел из Батуми в Одессу, на борту был объявлен конкурс бальных танцев.
– Ну что, подружка, поучаствуем? – оживленно спросила Ольгу Татьяна, прочитав объявление.
– Нет, я не настолько уверена в своих силах, чтобы участвовать в конкурсе…
Ольга, конечно, умела танцевать, но она никогда не занималась танцами серьезно. Много раз собиралась посещать школу-студию, но всегда что-нибудь мешало: то экзамены, то курсовые.
В таких случаях, как нынешний, девушка испытывала жесточайший комплекс неполноценности.
– Тогда, если ты не против, я позаимствую у тебя на вечерок Алексея. Мне нужен партнер, а Мишка в танцах абсолютно оправдывает свое имя.
Сказано это было спокойно и непринужденно, казалось, безо всякой задней мысли, но у Ольги почему-то горький ком застрял в горле.
– Да, конечно… А что, Захаров хорошо танцует?
– О, да! Его мама научила. Она когда-то танцевала в кордебалете Кировского театра. Очень хотела, бедная, чтобы и сын стал танцовщиком. Но он, когда отца арестовали, занялся вольной борьбой. Мальчишке хотелось вызволить отца и отомстить его врагам.
– Как?! Его отец сидел? Он что же, преступник?
– А разве Алексей тебе не рассказывал о родителях?
– Нет.
– Ну, так расскажет, – было заметно, что Таня сожалеет о сказанном.
– Так что же совершил его отец? – не унималась Оля.
– Да ничего. Написал какую-то книгу. Рукопись исчезла вместе с ним, – Таня прояснила ситуацию и, почти шепотом, добавила: – Он был правозащитником. Несколько лет тому назад семье сообщили, что он скончался от туберкулеза в Пермском лагере… Слыхала про такой?
– Нет…
– Ну и слава Богу. А Лешку с подобной родословной не взяли бы ни в один вуз, кроме нашего «вольнолюбивого» литинститута. Да и то руководителю семинара пришлось его отстаивать перед приемной комиссией. Лешка очень талантливый. Дьявольски.
– Я догадываюсь.
– Он читал тебе стихи?
– Только чужие.
– Стесняется…
Поздним вечером, ясным и звездным, как и все вечера этого удивительного путешествия, на верхней палубе снова играла музыка, и отдыхающие надели свои самые лучшие наряды.
Оля тщательно выгладила по такому случаю припасенное для последнего ужина на борту открытое платье из белого шитья, которое удивительно нежно должно было оттенить ее плечи и руки, покрытые ровным, бронзовым загаром.
Когда она вернулась из гладилки, Таня была еще не одета. Она сидела перед зеркалом в одних трусиках и тщательно расчесывала свои чуть выгоревшие на южном солнце шикарные рыжие волосы.
Мягкие пряди скользили по плечам, падали на спину, гладили небольшие упругие груди и свивались на коленях подобием маленьких змеек.
Ольга невольно залюбовалась подругой.
– Если бы я все-таки стала скульптором, то с тебя бы ваяла царицу Клеопатру.
– Что ты! Больше, чем на рабыню Клеопатры, я не тяну… А знаешь, я бы согласилась позировать, если бы ты лепила аспида, который ужалил царицу.
Обе девушки рассмеялись.
Загар у Татьяны был не такой темный, как у Ольги, но она принимала солнечные ванны в полузакрытом купальнике, и на спине не было светлой полосочки, какую оставляет застежка бикини. Кожа – от плеч до границы трусиков – имела красивый медноватый оттенок.
Ольга тем временем надела платье и принялась укладывать волосы. Ей хотелось выглядеть как-то особенно.
– Ах, какая красотка. Ну, прямо, невеста, – пошутила Таня.
Краска ударила в лицо Ольги, но загар смягчил этот «удар».
– А что наденешь ты? – спросила она.
– Ты не забыла, что я собираюсь танцевать?
Как же она могла забыть, что Таня собирается танцевать с Алексеем!
А подруга уже надевала шелковое чудо изумрудного цвета. Тонкие бретельки, открытая спина, высокий разрез, открывавший длинные ноги.
Ольга едва не ахнула, ощутив себя Золушкой, стоящей перед феей.
– Ну, как? Ничего? – Таня совершила несколько вальсовых движений.
– Восхитительно!
Шелк переливался, серебрился матовым блеском.
– Похожа я на зеленого аспида?
– Нет, ты похожа на ограненный изумруд.
– Тоже неплохо. Наши мальчики сегодня будут в ударе, увидев таких красавиц.
Ольга вздрогнула. «Он будет танцевать с Таней! Держать ее в объятиях, гладить в танце эту открытую спину… Он будет чувствовать ее тело, прикрытое только тонкой материей…»
– Что с тобой?
– Что?
– Ты глаза закрыла. Голова болит? У меня есть анальгин.
– Да? Спасибо. Мне очень пригодится, – впервые Ольга чувствовала к Татьяне острую антипатию, и понимала, что так, наверное, бывает и в природе, когда ослепленные ревностью благородные животные готовы растерзать друг друга.
Она проглотила таблетку, запила ее минеральной водой из заботливо протянутого Таней стакана.
– Пойдем?
– Да, конечно.
Коридор, лестница, еще коридор, еще лестница…
Молодые люди тоже постарались привести себя в порядок. На Мише были чуть мешковатые, но выглаженные светлые брюки, Алексей же сменил потертые джинсы на новенькие штроксы, издали смотревшиеся, как бархатные. Его туалет довершала велюровая трикотажная тенниска, также черного цвета.
– Привет, мальчики! Вы просто великолепны, – Таня придирчиво оглядывала однокурсников.
– И вы, – ответил Миша.
Алексей же словно прикусил язык.
«Еще бы, – подумала Оля, – увидел эту рыжую бестию при полном параде и онемел, как морской черт!»
Но отступать было некуда, и Ольга решила вытерпеть все до конца.
– Ой, кого я вижу. Ребята, посмотрите-ка вон туда.
– Куда? – переспросил Миша.
– Вон – Эльвира и Егор. Целую неделю они выходили из каюты, только чтобы не умереть с голоду. А тут – появились.
– Всякая спячка когда-нибудь кончается, – съязвил Алексей.
Затейник пригласил желающих принять участие в конкурсе бальных танцев на середину палубы. Свет стал ярче, и десятка полтора пар вышли на открытое пространство, залитое лучами прожекторов. Оркестр заиграл венский вальс.
Алексей галантно пригласил партнершу, словно ветер, подхватил ее легкое тело. Закружилось изумрудное платье и золотистые босоножки. Великолепные огненные волосы парили в воздухе.
Ольга заметила что взгляды зрителей приковала именно эта пара: стройный молодой человек в черном и не очень высокая, но изящная девушка с поистине королевскими волосами.
Миша тоже смотрел на них, не отрываясь.
– Нравятся? – спросил он.
– Да, конечно, – с трудом проговорила Оля.
– Они в институте выигрывают все конкурсы. Таня ведь – балерина.
– Она говорила мне, что училась в хореографическом.
– Почти закончила… Несколько раз танцевала даже на сцене Большого. Но, ты должно быть знаешь, – она очень больна.
– У нее серьезная болезнь?
– Боюсь, что слишком, – Миша вздохнул, – поэтому она не соглашается выйти за меня замуж… Живет, будто каждый день – последний. Работает, как зверь. Но если радуется, то вот так – всей душой.
– Ты любишь ее?
– А разве не видно?
– Еще как видно.
– А я заметил, что ты ревнуешь.
– Неужели я так глупо выгляжу? – забеспокоилась Ольга.
– Глупо – не глупо, но влюбленные люди всегда замечают влюбленных. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека.
Вальс сменился танго. И снова Таня поражала грацией. Она двигалась как заправская бальная танцорша, без намека на классические фигуры. И только в царственной осанке и позициях рук угадывалась школа.
– Танцуем без перерыва. Жюри, вы не устали наблюдать? Победителей ждет приз – пять бутылок шампанского! – ведущий, «отплававший» не один круиз, играл свою роль безупречно, однако чуть устало.
Звучала латиноамериканская мелодия. В зажигательном четком ритме разрез на платье Тани открывал длинные ноги, возможно, даже слишком соблазнительно.
– Что это – самба? – спросила Оля.
– Нет, ча-ча-ча, – ответил Миша.
Конкурс подходил к концу. Несколько пар, не выдержав марафона, сошли с дистанции. У зрителей не оставалось сомнений в том, кто победит.
И вот – усталые, но счастливые танцоры с симпатичной корзинкой, из которой выглядывали пять серебристых головок, спустились со сцены.
Через плечо Тани наискосок была повязана белая лента с отчетливой серебристой надписью: «Терпсихора круиза». Она ускорила шаг и бросилась на шею Мише.
– Ну как мы, а, Медвежонок?
– Как всегда, Танюша, – он поцеловал любимую, совсем не стесняясь друзей.
И Оля вдруг почувствовала искреннее расположение к этой паре. А еще ей очень захотелось, чтобы Алексей тоже поцеловал ее. Странно, но за прошедшую неделю они так ни разу и не поцеловались…
– Ребята, где будем вкушать этот благородный напиток? – нарушил идиллию влюбленных Алексей. – В баре? Или, может быть в каюте?
– В баре, Леша, – ответила за всех Таня, – если, конечно, кто-нибудь не против.
Поскольку возражений не последовало, она взяла Мишу за руку и решительно направилась в сторону бара, расположенного даже выше, чем верхняя палуба, на своеобразной полуоткрытой веранде, откуда открывался великолепный вид на волны и звезды.
И вдруг Алексей осторожно взял Ольгу под руку.
– Ты позволишь?
Она не ответила, но все ее существо радовалось и ликовало, потому что с мгновения, когда кончились танцы. Алексей обращал внимание только на нее.
Безветренный погожий вечер переходил в ночь. Шампанское ударяло в голову. Не пила только Таня. О причине ее отказа от завоеванного в борьбе искристого напитка знали все, и поэтому делали вид, что не замечают этой «забастовки». Ее бокал был полон, как у остальных, и она его поднимала, но не чокалась.
– Танюша! Ты сегодня такая красивая, – голос Миши звучал искренне и беззащитно, – может быть, сегодня, в эту звездную ночь, под этим Млечным Путем ты наконец-то согласишься стать моей женой.
За столом воцарилось бесконечно долгое молчание. Таня опустила глаза, и благо, что длинные пушистые ресницы ее были подкрашены французской тушью, потому что Ольга заметила блеснувшие слезы, готовые вот-вот скатиться по щекам.
– Мишка, а ты не пожалеешь?
– Не смей так говорить.
– Ах, Мишка, Мишка… – и она заплакала горько, безутешно, как маленькая девочка.
– А ну-ка, спустимся на палубу, обсудим, – Мишка решительно вытер ей слезы платком, взял девушку на руки и понес вниз по лестнице.
Алексей и Ольга остались вдвоем.
– Зря он ее расстроил, – начала было Оля.
– Нет, не зря. Он все равно от нее не отстанет, потому что знает: она его тоже любит.
– Правда, Таня красивая?
– Правда. Но ты красивее. Знаешь, я как увидел тебя сегодня в белом платье, то совсем голову потерял. Едва сосредоточился к конкурсу. Ты была похожа на мою маму… на свадебной фотографии.
Оля не нашлась, что ответить, и Алексей продолжал:
– Я впервые встретил такую девушку. В тебе самым непостижимым образом сочетаются старомодная чистота и ультрасовременная уверенность в себе.
– А ты не преувеличиваешь и то, и другое?
– Нет. Прости, но у меня был некий опыт, который позволяет сравнивать.
На этот раз Ольга почувствовала, что ревнует не без основания. Но Алексей не заметил ее замешательства. Он налил еще шампанского.
– Давай, выпьем за нас с тобой.
– За что пить? Завтра я сяду в один самолет, а ты в другой.
– Ты же знаешь, что я исчезну всего на несколько дней. А потом – сразу в Москву.
– А нельзя сразу в Москву?
– Нет. Нужно навестить маму. А ты что подумала? – он внимательно посмотрел на девушку. – Хочешь, я поклянусь, что нет у меня никого, никакой пассии, – помолчав, он добавил, – кроме тебя.
Ольга сосредоточенно пила шампанское.
– Оля, может быть, не место и не время произносить речи, но… Выходи за меня замуж.
От неожиданности Ольга поперхнулась и закашлялась. Острые пузырьки неприятно защекотали нос.
– Мы… ведь… знакомы… всего несколько дней.
– А кажется, что всю жизнь. Оля, все настоящее возникает сразу, приходит ярко – и навсегда. Я люблю тебя.
– И я. И я люблю тебя. Со мной раньше никогда так не было.
– Я полюбил тебя, когда ты, как голубая птичка, слетала по трапу вниз, на землю тем хмурым одесским утром, – он говорил нарочито высокопарно, но все равно выходило естественно.
– И я тогда обратила на тебя внимание. Ты был такой отрешенный и смотрел совсем не на меня, а в пространство.
– Нет, я смотрел только на тебя. Я видел тебя в какой-то неощутимой полевой материи, ты билась в ней, как мушка в застывающей смоле.
– Сколько сравнений!
– Ты не ответила на мое предложение.
– Вот так, сразу?
– Да.
– Тогда я отвечу: да.
И в опустевшем баре он поцеловал ее. Поцелуй этот могли видеть только звезды. Он целовал ее долго-долго мягкими ласковыми губами, так, что ей даже немножко надоело. И твердь под ногами раскачивалась, уходила. Если причиной этой качки был не шторм, то что же тогда?
Глава 6
Ольга Васильевна расчесала мокрые волосы, поверх длинной ночной рубашки надела халат и, стараясь не шуметь, вошла в спальню.
– Долго ты, однако, принимаешь душ, дорогая. Я заждался.
Женщина вздрогнула от этого голоса, а еще больше от скрытого содержания, в общем-то, ничего не значащей фразы.
– Маша не вернулась? – спросила жена, думая, что шум воды мог заглушить стук входной двери.
– Еще нет, – ответил Юрий Михайлович и игриво добавил: – Сама подумай: у девушки появился жених. А по современным правилам жених – практически муж. Не так ли?
– Возможно, – сквозь зубы процедила Ольга, сняла халат и забралась под одеяло.
Движение руки мужа, споткнувшейся о ее пуританскую сорочку, было красноречивее всяких слов.
– Облачилась… Как на плаху.
Ответа не последовало.
Обиженный Юрий Михайлович повернулся спиной к Ольге и изрек:
– У всех жен очень быстро появляются похожие привычки. Стоит привести женщину в дом, как она начинает заботиться только о собственных интересах!
Ольга вздрогнула от этого упрека и вдруг с присущей ей способностью к образному воображению представила в этой квартире, в этой комнате, на двуспальной кровати из румынского гарнитура другую женщину, которой уже не было в мире живых.
С чувством безысходного ужаса она поняла, что призвана всего лишь продолжить роль той, умершей, в жизни человека, который сейчас мирно засыпал рядом. Ему нужна была не она, не именно Ольга, единственная, а просто женщина, спутница жизни. И для исполнения подобной миссии могли бы подойти очень, очень многие.
Она чувствовала себя заключенной в бесконечный житейский сериал, похожий на телевизионный, в котором заменили актера, игравшего одну из сквозных ролей. Просто написали в титрах: «Актер заменен», – и на экране вместо привычного лица появилось, новое, вскоре также ставшее привычным, полностью ассоциировавшимся со всем фильмом.
Как она жила последние полгода? Готовила мужу вкусные блюда? Прибирала в квартире? Выглаживала воротнички его сорочек и завязывала галстуки? Да – и только…
Нет, не только. Они вместе ходили на спектакли и в гости. Они, наконец, ездили этим летом на неделю в Юрмалу. Но кем она себя чувствовала? Женой Растегаева, но не Ольгой.
Она снова надела халат и вышла в коридор. И в большой темной квартире ее шаги звучали чужеродно. Охваченная непонятным внезапным ужасом, она потянулась к выключателю, но почувствовала, что ее рука дрожит.
Яркий свет заставил зажмуриться, и когда глаза привыкли к нему, то взгляд почему-то упал на портрет, затаившийся в едва освещенной гостиной. Из полутьмы на Ольгу смотрели два молодых лица, две улыбки, две жизни. Это были Юрий Михайлович и Анна Николаевна. И выглядела она в ночной тишине удивительно живой. Казалось, вот-вот заговорит.
Ольга быстро прошла на кухню, но не вернулась, чтобы выключить свет в коридоре. Она боялась снова увидеть то лицо.
На кухонном столе все еще лежала рукопись Ольгиной монографии. Формулы, цифры, по-научному сухой текст… Она собрала страницы в папку, крепко завязала ленточки и с ощущением полной ненадобности этого опуса переложила его на подоконник.
Задымился «Salem», возвращая хозяйку в реальный мир. И она вдруг с ужасом представила, как угасала и страдала в этой квартире Анна, как она, смертельно больная ходила по этим коридорам, стояла у этой плиты, смотрела в эти окна.
В эти окна… По жестяному отливу стучал неприветливый дождь, туманная завеса мешала видеть поздний свет в далеких, незнакомых домах.
Ольге вдруг безумно захотелось оказаться в уютной квартирке на Петроградской стороне, где окна второго этажа выходили на тихую улицу, и небольшой балкон словно парил над мостовой, соприкасаясь с великолепным каштаном. Даже в комнате слышно было, как падают с дерева плоды, защищенные колючей зеленой скорлупой.
А утром на тротуаре дети собирали гладкие рыжеватые каштанчики и уносили их в дома, и играли с ними.
Тогда был… Тоже октябрь…
«Сколько ж лет прошло? Ну да, восемь. Как все изменилось за это время. Непоправимо. Безвозвратно».
Часы пробили два, и стало очевидно, что Маша ночевать не придет. «Значит, они вместе», – Ольга сжалась от этой мысли. Она почувствовала себя оставленной, одинокой.
«Предательство? Но ведь я – жена другого человека. Какое может быть предательство? – мысль была здравой, но никак не утешающей. – Почему он пришел в этот дом? Влюбился в Машу? – душа Ольги отказывалась в это поверить. – Тогда почему же? Устал от одиночества? Но ведь чувствовал он себя здесь явно неуютно».
Ольга не в силах была постичь смысл происходящего. Единственное, что ей удавалось понять – это то, что Захаров не предполагал встретить ее, Ольгу, в квартире Маши Растегаевой, начинающего литературоведа. Он давно забыл свою прошедшую любовь и теперь Ольгино появление могло быть всего лишь досадным недоразумением в новых отношениях, в новой судьбе.
А что делать ей, Ольге? Как смириться неожиданным усложнением спокойной и размеренной жизни, наконец-то дарованной ей?
«Спокойной ли?» – Ольга вспомнила ощущение руки мужа на своем теле и вдруг поняла, что ничего больше не будет продолжаться так, как продолжалось до этого дня, до этой нелепой встречи.
Ольга не чувствовала себя возлюбленной Растегаева. Ни разу не охватило ее пламя страсти, когда исчезает мир, а в душу врываются все звезды пульсирующей вселенной.
А ведь семь лет назад ей казалось, что жизнь если не кончилась, то потеряла все краски, что нескольких месяцев безумной любви ей хватит на все оставшееся существование, в котором теперь было место только для работы и покоя. Тогда она поняла и прочувствовала столько, сколько, была уверена, дай Бог, понять троим смертным. И мир ее был переполнен не бытом, а бытием…
«Что же, старая любовь не ржавеет, а новая не пылает? Похоже, что Баратынский не ошибался, сводя сложности существования к «великому смыслу народной поговорки», – на душе потеплело от выпитого обжигающего кофе.
Заваривать кофе с душистым перцем и гвоздикой ее когда-то научил Алексей.
«Любовь ушла, привычка осталась», – Ольга улыбнулась собственному отражению в темном оконном стекле.
Когда-то в такое же темное стекло стучали золотистые листья каштанов. По устланному этими листьями тротуару можно было ступать бесшумно, как по ковру.
А вместо ковра в комнате лежала шкура белого медведя. Захарову-старшему ее подарили северные жители во время одной из арктических экспедиций. Он изучал Север, писал о нем книги, но потом вдруг написал нечто такое, за что попал почти что на этот самый Север, но в ином качестве.
В доме память об этом человеке, казалось, совершенно материализовала его образ. Будто он ушел только вчера. Все его вещи, книги и рукописи сохранялись в живом, а не музейном порядке. Здесь были «папин стол», «папин стеллаж», «папин атлас». В то же время как бы не было ничего «маминого». Не присутствовала и она сама: уехала в Петрозаводск к приболевшей сестре и задержалась там на неопределенное время…
Влюбленные шли от станции метро сначала по улице, по которой то и дело со звоном проносились трамваи, а потом повернули направо и оказались в тихих кварталах, где не было трамваев и троллейбусов.
Прекрасно ориентировавшаяся в любом городе, Ольга на этот раз ощущала себя ведомой, увлекаемой в дебри, заманиваемой в чужой замок. Она с волнением понимала, что не запоминает дорогу, что не найдет пути назад.
Что этого пути просто нет…
Дом из красного кирпича был построен в начале века. Но едва Ольга оказалась в подъезде, как поняла, что в недавнее время вся внутренняя часть дома претерпела разительные изменения.
Алексей подтвердил ее догадку.
– Видишь, здесь всего три этажа, но лестницу перепланировали, сделали более широкой, а из каждой коммуналки, выходившей на этаж, получилось по три отдельные квартиры. Причем, планировка довольно удачная. Сейчас сама увидишь.
На стене в прихожей висели бинокль, компас и пара моржовых клыков. «Папа привез из Арктики», – пояснил Алексей.
Он помог девушке снять куртку, а когда развязывал шнурки ее кроссовок, Оля не выдержала, тоже наклонилась, чтобы погладить, поворошить его густые темно-русые волосы.
– Чувствуй себя, как дома. А я сварю кофе. Ладно?
– Ладно.
Но чувствовать себя «как дома» в этой квартире было невозможно. Ольга поразилась, как много может рассказать жилище о людях, в нем обитающих. Даже когда жильцы отсутствуют. Вернее – именно когда они отсутствуют.
Ей стало даже немного жаль, что этих интерьеров не видит Татьяна. Уж она-то сумела бы сочинить «драму вещей»! «Нужно будет подсказать ей идею, а вдруг пригодится», – подумалось Оле.
В квартире не было комнат с «фиксированными» функциями. Не было ни гостиной, ни спальни, ни кабинета…
Три небольшие комнаты были объединены не только общей «топографией», но и созвучием характеров их обитателей. Однако на первый взгляд все три помещения были разительно непохожи друг на друга.
В самом большом из них стоял огромный двухтумбовый письменный стол, на котором возвышался старинный письменный прибор из белого и серого мрамора с небольшой бронзовой фигуркой Атланта, поднимающего небесный свод.
Одну стену – сплошь занимали стеллажи, заполненные самыми разнообразными книгами и журналами. Энциклопедия Брокгауза и Эфрона соседствовала с «Большой советской». Журналы по физике, геологии, географии не давали никакой возможности точно определить род занятий того, кто ими интересовался.
Портрет хозяина этой комнаты висел тут же, на стене. Мужественное лицо с тихой доброй улыбкой совсем не напоминало лица Алексея. Только в глазах светилось знакомое выражение любви ко всему миру.
Ольге почему-то захотелось повертеть старый, поблекший глобус, и она дотронулась до слегка пыльной поверхности. Земная ось заскрипела, шар повернулся, однако не впал в бездумное вращение: было ясно, что глобус поворачивали редко и не для забавы.
– Оленька, кофе готов! – голос слышался из коридора. – Выпьем в маминой комнате.
– Иду, – ответила Оля и пошла на голос.
Едва ступив на порог соседней комнаты, она поняла, что именно здесь удобнее всего пить кофе.
Невысокий резной столик с наборной столешницей был словно специально создан для этого занятия. Алексей уловил направление взгляда девушки.
– Это бабушкин столик. Любимый предмет женщин нашей семьи, – помолчав, он добавил, – надеюсь, и тебе он будет нравиться.
– И сервиз чудесный…
Она держала в руке небольшую изящную чашку с тонкой голубой росписью.
В маминой спальне не было традиционной широкой кровати, что несколько удивило Ольгу. Обстановку составляли тахта и два кресла. Шкаф был встроен в стену, а потому почти не заметен: дверки были оклеены обоями. Не существовало здесь и вездесущего будуарного зеркала. Ольга не удержалась и задала вопрос:
– Твоя мама не любит зеркал?
– Она убрала зеркала, когда арестовали папу. Не могла видеть собственною отражения. Ей казалось, что она в одночасье поседела и постарела лет на двадцать… Зато она развесила фотографии.
Портреты в больших и маленьких рамках, групповые фотографии, запечатленные на пленку сцены из балетных спектаклей… Ольга устала всматриваться в детали и наловчилась сразу же выхватывать одно лицо. Молодая, очень красивая женщина, одетая в чуть романтичном стиле пятидесятых годов. Она же – в пачке и пуантах, почти неотличимая в ряду других балерин…
– Леша, почему твоя мама танцевала в кордебалете? Почему она не стала солисткой – не хватило данных?
– Мне сложно судить, тем более, когда речь идет о матери… Понимаешь, Оля, моя мама умеет быть только ведомой, покорной, любимой, если хочешь. Она абсолютно не научилась проявляться по-настоящему, как личность. Она хорошо себя чувствует только в растворенном состоянии – в чьей-то жизни, в кордебалете. Она нигде не солистка.
– Ты… Осуждаешь ее?
– Нет, пытаюсь понять.
– Она очень любила твоего отца?
– Она так и не научилась без него жить. Не смогла. Живет только воспоминаниями. Но, по-моему, любовь – это когда двое равны, когда они дарят друг другу свои миры. А у мамы этого мира, наверное, и не было.
– А может быть, суть женского существования – именно разлиться в судьбе другого человека?
– Не знаю, Оля. Мне кажется, что тебе это вряд ли удалось бы. И мне очень нравится это твоя черта.
– Какая?
– Цельность натуры.
– Ты преувеличиваешь, – она рассмеялась.
– Оля, я люблю тебя…
Спелые каштаны глухо ударялись о застеленный мертвыми листьями асфальт. И Оле подумалось, что природа так преднамеренно устроила, чтобы хрупкие нежные плоды не разбивались. Темнело быстро и бесповоротно.
– Мы не будем включать свет, Оленька? Правда? – он перешел на шепот.
– Но я ведь еще не видела твоей комнаты…
– Ты увидишь ее утром.
Алексей взял Ольгу на руки и понес сквозь одному ему знакомое пространство в бархатную черноту дверного проема.