Текст книги "Обретение счастья"

Автор книги: Виктория Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава 11

Ольга бродила по бульварам, медленно приближалась к Пушкинской площади, шурша только что опавшими листьями.

«И вас подметут сегодня вечером. И вам осталось совсем немного свободы», – мысленно обращалась она к этим желтым, как будто одухотворенным существам.

На такси денег не было. Троллейбус, как всегда, оказался переполнен уже на конечной остановке.

Изнывая от тесноты, от множества случайных прикосновений и нечаянных объятий, Ольга доехала почти до дому. За остановку до своей она сошла, с трудом продвинувшись к выходу и проклиная осень, заставившую людей натянуть свитера, куртки и плащи, от которых троллейбусная толчея сделалась, казалось, еще невыносимее.

«Итак, нужно возвращаться в собственную жизнь», – убеждала себя Растегаева, входя в стеклянные двери родного гастронома. Самовнушение помогало плохо, но все же не помешало купить молоко, кефир и даже пристроиться в рыбном отделе к небольшой очереди за карпами.

Перед ней стояла молодая женщина с девочкой лет пяти.

– Мама, а что мы будем покупать? – поинтересовалась девочка.

– Верочка, ты же видишь, что здесь написано: «Живая рыба».

Девочка довольно долго и пристально присматривалась, как продавщица кладет на весы покрытых слизью, нешевелящихся карпов с выпученными глазами и обвисшими хвостами. Достаточно понаблюдав, малышка выдала заговорщицким громким шепотом:

– Мама, а ведь эта рыба неживая!

Как всегда, устами младенца глаголила истина.

Тем не менее, и мама девочки, и Ольга унесли в полиэтиленовых пакетах свои порции условно живой рыбы и, кажется, остались довольны.

Добытая пища придала Растегаевой уверенность в сегодняшнем дне. Она чувствовала себя так, словно сама была этой условно живой, и вполне пригодной к употреблению рыбой.

За сутки, прошедшие со времени вчерашнего события, она смертельно устала от воспоминаний и теперь чувствовала скорее раздражение от вторжения прошлого, чем неудовлетворенность нынешним. Ей хотелось размеренности, спокойствия и предсказуемости событий.

Кодовый замок опять сломался, и Ольге пришлось долго рыться в сумке, пока нашелся ключ от подъезда. На площадке пахло мочой и кошками. Ожидание лифта оказалось настоящей пыткой. «Скорее бы добраться до квартиры, влезть с ногами в кресло, завернуться в плед и ни о чем не думать… Растегаева еще, наверное, нет, – она взглянула на часы. Была половина пятого. – А Маша… Она, скорее всего, спит после бурной ночи. Черт возьми, совсем не хочется ее видеть…»

Ольга вспомнила когда-то присущее ей звериное острое чутье: вот эта, именно эта женщина может оказаться соперницей.

Как-то она испытала подобное ощущение, заметив, что какая-то литинститутская девушка взглянула на Алексея вроде бы безразлично, но с затаенным интересом, расшифровать который могла только другая женщина, которая тоже была настроена на него.

Такой женщиной и была Ольга. Она чувствовала любимого телепатически, угадывала, когда он появится, когда позвонит, знала, когда он думает о ней, а когда – нет. Так было долго, очень долго: всю памятную осень, зиму, почти всю весну… До лета, когда он стал исчезать постоянно, а Ольга перестала его улавливать своим импровизированным «душевным локатором». Пока однажды он не уехал с женщиной. Ольга точно знала, что рядом с ним была какая-то женщина. Словно львица, она шестым чувством ощущала вторжение соперницы на свою территорию.

И сон ей приснился вещий: небольшой водопад, сливающиеся потоки родниковой воды и темноволосая смуглая девушка у источника. Ольга даже ясно различила черты лица этой девушки, римский точеный нос, тонкие губы, чуть раскосые глаза – примета востока, растворенного в нескольких поколениях славян.

Это исчезновение Алексея и этот Ольгин сон совпали уже после разбитой на счастье вазы и после бордовых роз с пушистой сединой… Может быть, «сонный» водопад и стал тем Стиксом, той последней чертой, которая разделила влюбленных?

Никогда – ни до, ни после Ольга так остро не ощущала предательства. Она была уверена, что Алексей изменил ей и даже не стала выслушивать его объяснений. Она спокойно и гордо закрыла дверь, поскольку знала, что в том сне все – правда.

А вскоре он исчез. Как объяснила Таня, поскольку сроки временной прописки кончились, Захарова попросту обязали покинуть Москву. Он писал ей из Ленинграда, потом из Перми. Но она не отвечала и рвала письма прямо в конвертах. Ольга, хотя и с трудом, могла как-то «переварить» его маниакальную собирательскую деятельность, но измены она простить не могла…

Странно, но чувства, что Маша стала соперницей, у Ольги так и не возникло. Даже теперь, когда она узнала о ее отношениях с Алексеем наверняка.

«Слишком много времени прошло. Исчезло все – и любовь, и чутье. Да и годы, годы. Слишком много времени, моего времени исчезло…» – в мыслях все стало просто и ясно.

Вопреки ожиданиям, Растегаев оказался дома. Еще с порога он бросился к ней с распростертыми объятиями:

– Оля, где же ты пропадала? Мне Катя сказала, что ты заболела, и я сразу поехал домой… Битый час тебя жду, уж не знаю, что и думать. Собирался обзванивать больницы.

– Я была в музее, – спокойно ответила Ольга.

– Где? Ты в своем уме?

– Несомненно… Юра, я решила посмотреть новую выставку современной живописи. Что же в этом плохого?

– Но я места себе не находил, – Юрий Михайлович сердился, как обиженный папаша.

– А кто тебя просил не находить места?

– Оля, не будь жестокой.

– Кстати, Маша дома? – Ольга перевела разговор на другую тему.

– Да, но она заперлась в комнате и попросила ее не беспокоить. Объяснила, что много работы.

Ольге такая информация показалась несколько странной, но она ничего не сказала.

«Дрему под пледом придется отменить», – чуть грустно констатировала она по поводу сорванных ближайших планов.

– Олюшка, может быть, вызвать врача? Катя говорила, что у тебя давление, – академик засуетился. – Сейчас я принесу тонометр.

– Не нужно ни врача, ни тонометра. Тем более, что никакие врачи вечером не вызываются, а скорая помощь явно не нужна.

Ольге вдруг стали неприятны эти его привычки пожилого уже человека, сопровождающие его жизнь тонометры и таблетки. Она устыдилась своих мыслей, но не смогла от них избавиться. Лучшим решением было самоустраниться на кухню.

– Юра, я принесла карпов и хочу приготовить их к ужину. Ты не будешь против, если – запечь?

– Нет, рыба очень полезна. Ее нужно употреблять хотя бы два раза в неделю в любом возрасте, – наконец-то улыбнулся Растегаев.

– А как насчет кофе?

– Нет, что ты! И у тебя ведь – давление.

– Я, пожалуй, все равно приготовлю кофе.

– Ах, безумная молодость… Непослушные мои девочки, что мне с вами делать? – вздохнул академик, явно почувствовав себя отцом двух дочерей.

Ольга переоделась в домашнюю одежду – широкие брюки и кокетливую рубаху, сшитую из подходящих по цвету ситцевых лоскутков. Косынка и передник довершили превращение. Крепкий кофе придал силы. Привычная обстановка оказала успокаивающее действие. Здесь, на кухне, хозяйка снова почувствовала себя, как говорят, «в своей тарелке».

Рыба без чешуи выглядела ограбленной и униженной. Ольга удалила внутренности, но оставила головы всем трем карпам. В пустые брюшки она положила лавровый лист, толченый чеснок и душистый перец, налила на противень немного растительного масла и уложила тушки.

Горячая духовка поглотила противень с содержимым. Ольга уменьшила огонь и присела у окна. У нее было в запасе минут двадцать для созерцания – время, пока рыба не будет полуготова и вновь не потребуется вмешательство повара.

За окнами пятнадцатого этажа было тихо, безжизненно – ни птиц, ни насекомых.

Зазвонил телефон. Ольга механически подошла к аппарату.

– Алло!

– Оля, прости, что я звоню к тебе домой, но нам обязательно нужно увидеться, – взволнованно проговорил до боли знакомый голос.

Ольга подсознательно была готова к этому звонку.

– Здравствуйте. Вам Машу? Сейчас я ее приглашу, – ответила она самым официальным тоном, на какой только была способна, и тут же положила что-то кричащую трубку рядом с аппаратом.

Она подошла к запертой двери самой изолированной в квартире комнаты, постучала три раза и, не дождавшись ответа, сообщила: «Маша, тебя требует к телефону Алексей Захаров».

Дверь мгновенно с ветром и шумом распахнулась, словно налетела буря.

Маша, растрепанная, в распахнутом халате пронеслась мимо Ольги и схватила трубку.

– Алло! Алло…

Она недоуменно посмотрела на мачеху, и та заметила, что ее глаза припухли от слез.

– Что, Маша, что с тобой? – не удержалась и спросила Ольга. Она тоже ничего не могла взять в толк.

– Там… гудки, Ольга Васильевна, – всхлипнула девушка. – Там, кажется, положили трубку.

– Подожди, Машенька, может быть, опять позвонят?

– Нет. Не позвонят, – обреченно сказала Маша. – Только теперь я совсем ничего не понимаю. Зачем было звать меня, а потом бросать трубку? Весь мир сошел с ума. Все мужчины – подлецы и обманщики.

Последняя фраза прозвучала, как грозное обобщение. И Ольга повторила про себя: «Все мужчины – подлецы и обманщики… Все… Кроме Юрия Михайловича», – успокоила себя супруга академика.

В это мгновение она была довольна собой, поскольку успешно смогла побороть соблазн возвращения «в прошлую жизнь».

Телефонные звонки успокоили и помогли развенчать вдруг всплывший образ «светлой любви». Единственной, как выразился бы прозаик Миша.

Захаров теперь представал перед ее мысленным взором низким человеком, способным не только изменить и предать в самую тяжелую минуту, но и разводить пошлые амуры с одной женщиной на глазах у другой.

«На что он рассчитывал? На то, что она, уважаемая и уверенная в себе женщина, словно подросток, побежит на свидание к обольстителю ее собственной падчерицы?

А до чего он довел Машу? Интересно, какую глупость он ей залепил, что она так расстроилась? И как он посмел звонить в эту квартиру?»

Под аккомпанемент непрерывного внутреннего монолога Ольга вытащила несчастных карпов с побелевшими глазами из духовки, полила их майонезом и снова засунула противень в дышащую жаром пасть плиты.

«Кстати, почему он положил трубку? Может быть, он оставил Машу, объяснился с ней? А вдруг он все еще любит ее, Ольгу?.. Нет, не может быть. Просто плетет гнусные интрижки, чтобы черпать темы и чувства для своих стишков. Боже мой, и о таком мерзком человеке я грезила столько лет. Как ошибается в нем бедная Таня! Надо же, у поэта просто дьявольский талант казаться ангелом. Но нет, я смогла развенчать этот образ. Какое счастье, что я когда-то не стала его женой».

Проклиная Алексея, она, как ни странно, вновь обретала устойчивое равновесие обыденной жизни.

«Больше он не осмелится искать меня. Никогда».

Ольга уже лежала в постели и читала свежий номер «Огонька», когда в спальню вошел Юрий Михайлович.

– И что же пишут, дорогая? Снова ругают все и вся?

– «Огонек», как всегда, в своем стиле, но чтиво занимательное, – уклончиво ответила Ольга.

В последнее время ее удивляло, что муж, вечный приверженец идей шестидесятничества и пламенный строитель социализма с человеческим лицом, вдруг стал испытывать ностальгию по годам своей юности. Перемены, происходящие в обществе, словно не радовали его, а, наоборот, принуждали стать оппозиционером.

– Кстати. Оленька, тебя на той неделе переводят в старшие научные и дают группу Глыбова. Он, ты знаешь, уходит в какое-то малое предприятие. Так что будешь вести тему на всех парах.

– А это удобно?

– А почему нет?

– Потому что я – жена директора.

– Прошли те времена, когда такие мелочи принимали в расчет. Ты, прежде всего, – толковый специалист. С головой, – он погладил ее именно по голове. – Ты рада?

– Безусловно, – Ольга изобразила улыбку, хотя ей было почти безразлично, и тщеславия с момента выхода замуж заметно поубавилось.

– На тебе снова эта смирительная рубашка, – он погасил лампу на ее тумбочке – единственный действовавший источник света.

Его движения были медленными и методичными. Академик сначала помог жене снять ночную рубашку, затем, как всегда, поцеловал сначала правую грудь, потом левую, слегка погладил внутреннюю поверхность сначала правого бедра, затем левого.

В постели он был так же конструктивен, как и в науке. Несмотря на возраст, он все еще не испытывал заметных затруднений в любви, поскольку всегда вел хотя и полный трудов, но размеренный образ жизни – без табака, обилия алкоголя и иных излишеств.

Ольга знала, что после нескольких поцелуев он приступит к действию. Она почти не помогала мужу в его стараниях, поскольку всякая ее самостоятельность настораживала академика и наводила на размышления о добрачном опыте молодой супруги.

И на этот раз Ольга лежала навзничь, лишь для приличия прикрыв глаза, прислушиваясь к тяжелому трудовому дыханию мужа.

Ей не было неприятно. Ей было всего лишь привычно ждать момента, когда нужно сыграть свою роль, изобразив наступление высшего сладострастия и тем самым утешить самолюбие Юрия Михайловича. Ольга воспринимала эти ночные упражнения только как нагрузку к своему спокойному и устойчивому браку.

Ждать пришлось долго… Или ей так показалось?

«Ну когда же ты наконец?..» – Ольга уже начала было сердиться, но академик не растянул ее ожидание до бесконечности, и она с явным облегчением, а потому с убедительной долей искренности сыграла заключительную сцену.

Муж торопливо чмокнул жену в щеку и поспешил уснуть.

Ольга тоже попыталась последовать его примеру. Но сон, как и в прошлую ночь, почему-то настойчиво пытался обойти ее стороной.

Глава 12

Итак – вот оно, воплощенное спокойствие, о котором она мечтала, выходя замуж. Размеренная жизнь, большая квартира, относительный достаток, увенчанный учеными званиями супруг, продвигающий и ее по служебной лестнице Впрочем, никто не скажет, что незаслуженно. Разве что из зависти…

Скоро она сдаст в печать монографию. Возможно, решится на докторскую диссертацию. Вроде бы все в порядке. Но почему же тогда так тоскливо? Почему же так быстро и в то же время так медленно проходит жизнь? После замужества она словно бы потеряла ощущение возраста, пытаясь одновременно быть и молодой женой, и соратницей академика. Она словно бы застряла в аэродинамической трубе между временами. На вечном сквозняке.

Но ведь всего полгода назад она выходила замуж, испытывая к жениху искреннюю привязанность и уважение. Разве не эти чувства составляют любовь? Не хватало еще одного, казалось бы, неважного слагаемого – страсти.

Но разве не страсти губят людей, изгоняют их с наезженных путей, лишают цели и надежды?

«У меня все хорошо, – повторяла Ольга Растегаева, – у меня все спокойно».

Их свадьба состоялась в первых числах мая: и все немногочисленные гости подшучивали: «Будете маяться всю жизнь».

«Всю оставшуюся», – шутил в ответ Юрий Михайлович.

Так где же все-таки совершился этот брак: на земле или на небесах?

После изгнания из алма-атинского гостиничного «рая» с фруктами и конфетами долгое время великолепная Ольга удостаивала академика лишь мимолетным кивком в ответ на самые вежливые приветствия, на какие только был способен выдающийся химик.

Он продолжал провожать жадным и грустным взглядом каждое ее появление в поле своего зрения, но, очевидно, напрочь утратил надежду на хорошенькую амурную историю.

Ольга стала кандидатом наук, однако от этого не потеряла привлекательности. Она продолжала тщательно следить за собой и регулярно печатать статьи в научных журналах.

Директор института, казалось, оставил всякие притязания на ее скромную персону. Тем более, что и прогрессировавшая тяжелая болезнь Анны Николаевны не вносила оптимизма в его жизнь.

Все сотрудники знали, что жену директора недавно прооперировали, но хирургическое вмешательство не принесло никакого результата, а лишь подтвердило грозный диагноз. Теперь оставалось только ждать самого худшего.

И академик словно сломался, превратившись из неунывающего весельчака в немолодого грустного человека.

Ольга, как и все, не могла не заметить разительных перемен, происходящих в академике. Он вдруг стал слишком задумчив и совсем неаккуратен, забывал о назначенных встречах, оставлял дома очки и терял ключи…

Растегаев стал напоминать большого седовласого ребенка, который заблудился в шумной толпе. Еще до физического ухода Анны Николаевны в мир иной он, казалось, смирился со своим одиночеством и с трагической безысходностью бытия.

Сами печальные события он пережил на удивление спокойно, будто наконец-то закончившаяся мучительная обреченность супруги освободила и его от страданий.

Он еще больше замкнулся в себе, в своем одиночестве. А вскоре образ жизни старого вдовца стал проявляться и внешне: Юрий Михайлович теперь не слишком тщательно следил за своим гардеробом и совсем прекратил бриться.

Недели две директорская щетина слегка пугала подчиненных, но по прошествии этого срока она стала превращаться в купеческую старорежимную бородку и приобрела вполне эстетичный вид.

Долгие годы имевший прочную славу мужчины, интересующегося женщинами, он словно бы утратил интерес к противоположному полу, что в данном случае означало и утрату интереса к жизни.

Юрий Михайлович вживался в роль вдовца, а Ольга – в то же время – во в чем-то похожую роль старой девы.

Потерянный и неухоженный академик испытывал тот же страх перед дальнейшим существованием, что и, казалось бы, преуспевающая, цветущая красавица.

Жизнь вела своих героев разными путями к одной и той же черте, неоднократно встающей перед человеком, вела к мысли: «Как жить дальше?».

Она устала прозябать в чужих комнатах, он – в своих, но опустевших. Она едва переносила рассуждения сильно сдавшей тети, часто переходящие, как ей казалось, в маразм. Он не понимал жизненных установок подросшей дочери.

Но мало ли в мире одиноких и неустроенных мужчин и женщин? Почему судьба свела именно этих двоих?

Подходила к концу еще одна серая и тусклая московская зима. Солнце последних дней февраля уже не боялось пригревать, предвосхищая скорую весну.

Ольга шла по слякотному тротуару, едва успевая обходить лужи, но несмотря на промокшие-таки ноги настроение у нее было вполне приличное.

В этот погожий день она решила обновить бежевое демисезонное пальто, купленное по случаю: муж привез актрисе, приятельнице Тани, из Парижа, но шикарная вещь оказалась дородной даме узковата в плечах, и пальто решено было продать.

Мягкий кашемир прекрасно драпировался, а истинно европейский крой подчеркивал женственность Ольгиной фигуры и походки, так что она чувствовала себя, словно была кинозвезда.

Уверенность в себе, как считают психологи, иногда придает слишком большую смелость действиям. Ольга подошла к переходу и, проигнорировав грозный сигнал светофора, ступила на проезжую часть.

Именно в этот момент по всем правилам уличного движения начала поворот «девятка», как раз подъехавшая к перекрестку.

Как известно из курса диалектического материализма, закономерность всегда проявляется на пересечении двух случайностей.

Водитель едва успел затормозить. А девушка остановилась, как вкопанная. Но «Жигули» с шумом и плеском въехали в огромную лужу, подняв фонтан грязных брызг.

Ольга ошеломленно смотрела, как по ее шикарному пальто стекают мутные темные потоки, оставляя на вдруг поникших ворсинках отвратительные следы. Она хотела было возмутиться, тем более, что обидчик, кажется, не собирался бежать с «места преступления». Но дверца «девятки» неожиданно распахнулась и из машины выскочил не менее ошеломленный, чем потерпевшая, академик Растегаев.

– Господи, Ольга Васильевна! Простите, ради всего святого… Я, кажется, испортил Вам пальто.

– Да, как видите.

– Ну почему же, почему же на этом месте оказались именно Вы?! Что за несчастье такое?

– А Вам что, было бы легче, если бы Вы забрызгали пальто другой женщины? – спросила Ольга.

Юрий Михайлович непонимающе уставился на нее, а потом, словно уловив скрытый смысл этого вопроса, медленно проговорил:

– Было бы легче, Ольга Васильевна. Мне было бы намного легче.

Они смотрели прямо в глаза друг другу, и каждый боялся нарушить нечаянную немую сцену.

Наконец, академик нашелся:

– Ольга Васильевна, я живу здесь, недалеко. Смею вам предложить операцию по спасению верхней одежды. Если вскоре, как вы знаете, пока пятна не застарели…

– Здесь нужна химчистка, вздохнула Ольга.

– Вы как-то упустили из виду, что именно мы с вами и есть химчистка. Не правда ли?

– Совершенно верно, – сообразила вдруг Ольга.

И оба участника происшествия рассмеялись.

Квартира академика показалась Ольге Буровой удобной и аккуратной. Сам хозяин выглядел в ней пришельцем, почти бомжем.

Растегаев точно угадал ее мысли.

– Дочка у меня – студентка. Следит за чистотой, но, думаю, ей это порядком надоело.

– Отчего же?

– По моему твердому убеждению, взрослые дети должны жить отдельно от родителей. Два поколения – это всегда конфликт, потому что старшие неизменно как бы «заглушают» младших. Подобно тому, как в лесу большие деревья отбирают свет и пространство у малых.

– Вы непозволительно сводите сложное к простому, Юрий Михайлович, – попыталась спорить Ольга. – Нельзя же рассматривать жизнь социума по законам растительного мира.

– Но в данном случае это так, Ольга Васильевна. Я осмелюсь задать вопрос: так ли уютно вы сами чувствуете себя в отчем доме? – он заметил мгновенную реакцию собеседницы. – То-то же… Попрошу, однако, ваше пальто.

Академик чуть не трепеща снял пальто с плеч Ольги и поспешил со своей ношей прямо в гостиную.

– Но почему Же в гостиную, Юрий Михайлович?

– Проходите, проходите. У меня в лоджии небольшой склад реактивов.

Застекленная лоджия была изнутри обшита вагонкой. В одной из торцовых стен был оборудован встроенный шкаф. Академик достал оттуда несколько бутылей с растворителями, разложил злосчастное пальто на откидном столике и стал химичить. Ольга удивилась, видя как ловко он орудует с бутылями, какой точный у него был глазомер: академик смешивал растворители в абсолютно точных пропорциях без помощи какой-либо измерительной посуды.

– Так, приступим… Грязь смоем вот этим раствором. А теперь счистим частицы песка щеткой. Вот так…

Пятна исчезали, словно их и не было.

– А теперь еще раз протрем вот этой смесью. Так. И эфиром – чтобы скорее высохло. Благо, чистая шерсть. Ну, как?

– Удивительно. Просто волшебство, Юрий Михайлович.

– Ах, если бы моя бежевая машина отмывалась так легко, как ваше, по иронии судьбы, также бежевое пальто, – он повесил пальто на плечики. – Оставим его немного проветриться и подсохнуть, а сами выпьем чаю, если не возражаете?

Ольга была голодна и не отказалась бы даже от обеда, но и предложение чаепития было кстати.

Академик провел гостью на кухню и принялся готовить чай.

Ольга заметила, что в этом интерьере он выглядел гораздо беспомощнее, чем в «химчистке».

Чадящая спичка закоптила чайник. Заварку Юрий Михайлович всыпал в мокрый и холодный заварной чайник. Скатерку разостлал явно не первой свежести.

Он поминутно извинялся, чем еще больше признавался в собственной неловкости и беспомощности.

Ольге стало его жалко – этого, вдруг обессилевшего, волшебника.

– Можно я помогу? Где у вас чашки?

– Вот. В шкафчике.

– А ложечки?

– В лотке… – Юрий Михайлович превратился из исполнителя в ассистента.

Чашки и ложечки заняли предназначенные места на столе.

– Осталось поставить сахарницу. Так… А теперь давайте высыпем заварку на сухое блюдце, ополоснем чайник кипятком и снова всыпем заварку. Теперь чай заварится намного крепче и ароматнее.

– Вы уверены? – академик удивлялся элементарным вещам.

– Абсолютно. И не только я. Любая хозяйка знает секрет приготовления этого напитка.

– С Вами так уютно, Ольга Васильевна…

Сколько тоски расслышала в его интонации Бурова. И как эта тоска оказалась созвучна ее собственной…

– А с Вами так легко, Юрий Михайлович, – ответила она.

– Не сочтите за нахальство, но могу ли я пригласить вас в театр, скажем, в субботу?

– Я была бы рада, Юрий Михайлович, однако как раз в пятницу я ухожу в отпуск и утром в субботу уезжаю в академический профилакторий. У меня путевка.

– Очень жаль… То есть, я хочу пожелать Вам хорошего отдыха.

Несколько дней спустя Бурова уже бродила по подмосковному весеннему лесу, прислушиваясь к птичьим голосам и далекому гулу электричек. Новое пальто было оставлено в тетушкиной квартире. А потому ничто теперь не напоминало о недавнем уличном происшествии.

Ольга отдыхала от шумного города, от толчеи, от тоски и рутины. В профилактории еще не кончился мертвый сезон, и Буровой предоставили отдельную комнату со всеми удобствами. Она наслаждалась и одиночеством, и отсутствием необходимости хотя бы что-либо делать.

Она жила в свое удовольствие. Пожалуй, впервые в жизни, если не считать уже давнего круиза, о котором так хотелось забыть.

Куртка на «рыбьем» меху, джинсы и сапожки на низком каблуке абсолютно изменили Ольгу внешне, придав ее облику задорность. Дальние прогулки, купание в бассейне, сауна и сытные блюда поддерживали хорошее настроение. Но к концу двенадцатидневного срока она уже в достаточной степени «одичала» и почувствовала, что нуждается в определенной дозе общения.

Вот тогда-то и появился Виктор, сразу сообщивший о себе следующее: «Физик, кандидат наук, женат, имею дочь пяти лет».

Он казался милым и обходительным, вполне подходящим объектом для мимолетного увлечения в местах общественного отдыха.

Обычно избегавшая всяких случайных «любовей», Ольга на этот раз предалась течению жизни и отказалась от своих привычек.

«А почему бы и нет?», – с этого вопроса, на который невозможно ответить однозначно, обычно и начинается все, о чем потом стараются не вспоминать.

Высокий, чуть астеничный физик явно не был новичком в случайных связях. Он пришел в комнату к Ольге с почти литровой бутылкой недешевого виски, на этикетке которой были изображены два бодающихся северных оленя-соперника. А в кармане, как оказалось, герой-любовник постоянно носил два презерватива. Так, на всякий непредвиденный случай.

Виктор вел себя в деле обольщения почти профессионально. Ольгу даже забавляла его фантастическая предусмотрительность и обходительность.

Он без умолку рассказывал смешные и трогательные эротические истории, непрерывно подливал виски в граненые стаканы – иных в профилактории не нашлось, открывал перочинным ножом невесть откуда взявшиеся шпроты и почти одновременно чинил штепсель Ольгиной походной кофеварки.

Холерический темперамент позволял ему производить множество действий практически одновременно.

Одной рукой он наливал виски, а другой уже гладил Ольгино колено, забираясь все дальше под юбку.

Чуть-чуть удивляясь самой себе, она, тем не менее, втянулась в игру и даже не думала сопротивляться.

Ольгу Виктор называл исключительно Лапушкой» или «Малышкой», всячески избегая менее нарицательного имени. И она догадалась, что это также было своеобразной мерой предосторожности: помнить множество женских имен всегда хлопотно. Особенно, если ты несвободен…

В любви кавалер оказался так же скор, как и за столом. Он расстегнул блузку своей партнерши, а потом неожиданно, практически одним движением, вытащил ее сразу из всей одежды и поставил на кровать.

Столь же стремительно он разоблачился сам и без излишних церемоний сразу же приступил к делу, которое закончил столь же умопомрачительно быстро.

Ольга даже не успела разогреться, а все уже было завершено. Любовник отвалился на спину и, как кот, потянулся.

«Какой же он мерзкий», – только теперь поняла Ольга. Ее нервы, не получившие разрядки, были натянуты, как струны, готовые исполнить надрывную мелодию.

Она присела на кровати и вдруг увидела, что недавний партнер был слегка одет. Или, вернее, обут. Ольга не знала, как правильно выразиться в данном случае.

В общем, она отчетливо разглядела ядовито-зеленые в крапинку носки на ногах Виктора.

– Ты… В носках? – Ольга не смогла удержаться от этого вопроса.

– А что тут такого, Лапушка? Если бы ты знала, как трудно бывает потом отыскивать носки!

– Ты, никчемное создание, паршивый неумеха, строящий из себя Казанову…

– Что?

Она не знала, что именно хотела сформулировать, и потому оказалась способна только на развернутое обращение.

– Ты… Убирайся вместе со своими вонючими носками.

– Малышка? Что же тебя так взволновало? Я тебе не понравился?

Ольга уткнулась лицом в подушку и безутешно, по-вдовьи, зарыдала.

Виктор и не пытался ее успокаивать. Он облачился так же быстро, как несколько минут назад разоблачился: благо, не нужно было искать носки.

Дверь захлопнулась, словно от случайного сквозняка. Как ни странно, Ольга почти сразу же после его ухода уснула спокойным сном.

Утром она нашла на полу у кровати вещественное доказательство своего вчерашнего грехопадения. Поборов отвращение, Ольга завернула в туалетную бумагу сморщенное резиновое изделие по чьей-то злой фантазии непристойно розового цвета и выбросила сверток в унитаз.

В тот же день она вернулась в Москву, хотя до конца срока оставалось целых два дня.

Еще в фойе института она с удивлением обнаружила, что Растегаев чисто выбрит, что на нем безупречная сорочка с идеально подобранным галстуком.

– Наконец-то, Ольга Васильевна, – директор искренне обрадовался, – я уж заждался.

– Мне тоже приятно видеть Вас, Юрии Михайлович, – Ольга говорила чистую правду.

– Так не сходить ли нам в театр, как мы, помнится, уже договаривались, – директор заметно волновался и не скрывал, что боялся отказа.

– С удовольствием.

– Куда же? В оперу? В Большой? А может, во МХАТ?

– Не хотелось бы смотреть что-то слишком уж реалистическое…

– Тогда я возьму билет в какой-нибудь из модных теперь. Этих самых, как их, театров-студий. Ладно?

– Пожалуй, – Ольга лучезарно улыбнулась.

Общение с академиком придавало ее пошатнувшемуся существованию устойчивость и добропорядочность.