Текст книги "Обретение счастья"

Автор книги: Виктория Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Глава 9

– Я поставлю машину и пойду к себе. Из кабинета буду позванивать домой, не пришла ли Маша, – академик, как всегда, действовал по плану.

– Хорошо, Юрий. Я буду в лаборатории, – Ольга вышла из машины и быстро вошла в стеклянные двери института.

Двери открывались туго и после бессонной ночи потребовали от Ольги немалого усилия. Она поднялась по лестнице на пятый этаж, отказавшись от лифта, поскольку вовсе не желала вести разговоров с попутчиками.

В лаборатории вместе с Ольгой работала только девушка-стажер, в этом году окончившая институт.

Она улыбнулась Ольге и словно не заметила ее опоздания.

– Ну как, Катюша, дела? – спросила Ольга, изобразив крайнюю заинтересованность.

– Перегоняю продукт, который получила в пятницу, – отчиталась девушка. – Уже сняла первую фракцию.

Катя напоминала своей научной руководительнице ее собственную юность. То же безудержное усердие, такое же стремление утвердиться «доступными» средствами. Девушка почти не употребляла косметики и приходила на работу, как правило, в джинсовом платье, явно еще студенческом.

«Ничего, придет и твое время», – иногда думала Ольга Васильевна, наблюдая за Катей.

Зазвонил телефон.

– Алло, – Ольга сняла трубку. – Да, это я. Что? Нет никого? Позвони попозже еще раз. Не волнуйся. Да… К тебе? Чуть погодя, ладно?

Часы показывали половину одиннадцатого. По словам мужа, падчерица домой так и не пришла.

«Что могло случиться? Уж не увез ли Захаров ее в Питер?» – подумала Ольга, и от этой мысли холодок подкрался к сердцу.

Неужели Маша не только заняла ее, Ольгино, место в жизни Алексея, но и все приятные памятные приметы их любви как бы по «наследству» перенесены на новые отношения?

Бордовые розы, пустынные, гулкие улицы Петроградской стороны, осенние листья…

Одним утром их ленинградской безмятежной недели Алексей принес целую груду разноцветных осенних листьев и разбудил их шорохом еще спавшую Ольгу. Она очнулась от живого властного движения этих детищ кленов, каштанов и берез, уже ненужных деревьям, но прекрасных, как последние теплые дни осени.

Девушка открыла глаза и увидела, что на подушку, на ее разметавшиеся волосы, на голые плечи и грудь слетает листопад, неожиданно ласковый и трепетный.

А потом Ольга и Алексей были вместе среди листьев, ставших такими же горячими, как их тела.

Листья переплетались черешками в фантастические сочетания; тихонько шурша, падали на пол и устало затихали.

«Неужели он повез Машу в Питер?» – эта мысль становилась неотступной.

Ольга ходила взад-вперед по лаборатории, ощущая мучительную пустоту в каждой клеточке своего тела. Во рту было так сухо, что, казалось, невозможно проглотить горький ком, застрявший в горле.

«Он никогда не любил меня. Я была только звеном в цепи его красивеньких амурных историй с купаниями под звездным небом, белыми ночами и постельными листопадами, – мысли одна ужаснее другой возникали в голове. – Неужели я на самом деле все еще его люблю? Почему меня так волнует его личная жизнь? Почему мне не безразлично, как он живет?»

Ответа Ольга не находила. Отсутствующим взглядом она смотрела на разворот журнала лабораторных исследований, но сухие цифры не сопоставлялись. Так же, как не стыковались в сознании две неравные части ее жизни. Две, как она считала, любви.

– Ольга Васильевна, вы такая бледная… Вы хорошо себя чувствуете? – спросила Катя.

– Не слишком, Катюша… Должно быть, давление.

– Может быть, заварить кофе?

– Да, пожалуй…

Принимать пищу в лаборатории строго воспрещалось, и запрет этот неукоснительно старалась соблюдать прежде всего сама Ольга, когда-то получившая слабое, к счастью, отравление вследствие такого нарушения.

Но сегодня ей стало безразлично почти все. Столько лет она пыталась забыть его, но вместе с ним, вместо него забывала себя, становилась бесплотной тенью того существа, которое было одновременно ими обоими.

Столько лет она не видела его и уже была уверена, что пронзительное чувство единения ушло навсегда. Рана затянулась, сквозняк исчез.

Но стоило увидеть эти глаза, эти волосы, эти розы…

«Нет, не может быть… Не должно быть», – словно молитву, мысленно произносила жена академика.

Буднично зазвонил телефон. Катюша взглянула на начальницу и, угадав, что та звонком не интересуется, через всю лабораторию пошла к аппарату.

Ольга глотала обжигающий крепкий кофе и не желала что-либо слышать или видеть.

– Алло… Да, лаборатория органического окисления. Да… Ольгу Васильевну? Одну минуточку. Ольга Васильевна, вас!

– Сейчас подойду.

Ольга с заметным усилием встала и подошла к телефону.

– Алло.

В трубке молчали.

– Алло. Говорите…

И тут она четко расслышала голос, зазвучавший, казалось, из иного мира.

– Ольга, это ты?

– С кем я говорю? – она узнала этот голос, но не поверила сама себе, своей памяти.

– Да, ты давно не разговаривала со мной по телефону… Это Алексей, Оля… Алло… Алло…

«Боже, как он смог, как у него хватило дерзости позвонить после ночи, проведенной с Машей? Неужели это у него в порядке вещей? Впрочем, мне должно быть безразлично. Меня это не интересует».

– Да, Алексей, я слушаю тебя, – она слушала его, но собственный голос не слушался хозяйки, звучал сдавленно и глухо.

– Я тоже с трудом узнал твой голос, Оля… Столько лет прошло.

– Алексей, говори по делу. Что тебя заставило позвонить?

– Понимаешь, вчера… Я не знал. Прости.

– Ах, ты хочешь попросить у меня прощения? За что? За уроненные щетки?

– Оля, ты меня не дослушала! Столько всего произошло со вчерашнего дня. Мне нужно с тобой поговорить.

– Я слушаю тебя, говори.

– Нет, я должен тебя увидеть.

– Это не имеет смысла, – произнесла Ольга, взглянув на собственное отображение в зеркале.

Сегодня она не в состоянии с ним встречаться. «Сегодня», – она удивилась этому слову.

– Почему ты молчишь… Алло… Алло… Мне нужно с тобой поговорить.

– А мне не нужно.

– Ольга… Оля…

Трубка устало опустилась на рычаг.

«Боже мой, что я наделала? – вдруг осознала Ольга. – Я ведь столько лет ждала этого звонка, я ведь мечтала, что он позвонит. И вдруг…».

Телефон, словно вняв ее мыслям, снова залился звонком. Ольга схватила трубку.

– Алло, это ты? – взволнованно спросила она.

– Конечно, я, Оленька, – раздался голос Растегаева, чужой и далекий. – Я дозвонился домой. Маша вернулась и утверждает, что ночевала у подруги.

– Видишь, все хорошо, – едва выговорила Ольга.

– Так что не волнуйся. Целую.

– Пока.

В трубке, которую Ольга Васильевна все еще сжимала в руке, звучали короткие гулки надрывные, как всхлипы.

«Итак. Захаров проводил Машу домой и тут же позвонил ей, Ольге… Возможно, он даже номер телефона выспросил у падчерицы. Говорил, кажется, из автомата: звук был гулкий. Неужели он позвонил из будки, расположенной рядом с домом, где живут Растегаевы? Неужели он стал настолько циничен? Как я в нем ошибалась…»

В который раз Ольга пыталась осмыслить старую истину о «злой любви» и о том, что «сердцу не прикажешь». Она, казалось бы, мудрая, опытная женщина в это утро была не в силах совладать со своими глупыми чувствами. Она заблудилась в них, как в дремучем лесу, полном бурелома. Заросли памяти, дебри души оказались непроходимы.

«Чужая душа – потемки. А своя?» – в этот час для нее не было души темнее и непонятнее, чем собственная.

– Катюша, что-то я неважно себя чувствую. Пожалуй, сегодня из меня работник не получится.

– Может быть, вам к врачу нужно?

– Да, возможно… Если меня будут спрашивать, отвечай, что я заболела.

– А Юрию Михайловичу вы сами скажете?

– Нет, ему тоже ответишь ты, если позвонит.

Катя удивленно смотрела на Ольгу.

– Позвонит обязательно… Еще раза три…

День был ветренный, и Ольга медленно вышла из института, спустилась по улице, придерживая шляпу. По пути встретилось несколько магазинов. Растегаева заходила в каждый, отсутствующим взглядом скользила по прилавкам и выходила. Она попросту убивала время. Здесь, на людном тротуаре делать это было проще, чем дома или в лаборатории.

Ольга старалась ни о чем не думать, бродила по старым улочкам и переулкам, и город своею каменной рукой словно поддерживал ее, возвращал силы.

Изредка выглядывало из-за туч солнце, тогда серые тяжелые дома становились приветливее, чем лица прохожих – озабоченных и спешащих.

«Пройдет и это, – вспоминались слова Тутанхамона. – Пройдет… Нужно жить дальше и не грезить романтической любовью. Мне скоро тридцать. И Юрий – единственный, кто смог принести покой в мою жизнь. Хороший, добрый человек», – с нежностью и покаянием за неожиданное смятение чувств думала Ольга о муже.

Незаметно она вышла на Волхонку. Возле музея изобразительных искусств не было толпы страждущих, а значит, и не было какой-нибудь умопомрачительной выставки. Впрочем, в последние годы очереди в музей поредели даже на самые престижные экспозиции.

Почти в том же заторможенном состоянии, в каком Ольга посещала магазины, она взяла билет и вошла в музей.

Великолепная лестница… Какая-то выставка современной живописи… Ольга интересовалась новыми течениями в искусстве, но теперь ей захотелось посмотреть старых голландцев, их милые, спокойные жанровые полотна.

Она надолго остановилась перед «Девушкой за работой» Габриэля Метсю. В руках девушка держала иголку, но что за работу она выполняла, определить было довольно сложно: то ли вышивала, то ли расшивала бисером… Ольгу поразило изображение птичьей клетки и попугая – на ней. Словно бы свободная птица вне клетки себя не представляла.

Пейзажи, изумительные пейзажи болотистой Западной Европы, где люди мечтают о небе больше, чем о зыбкой земле. Облака, волны, ветряные мельницы. Покой… Покой…

Ольга переходила от картины к картине и вдруг, как вкопанная, остановилась перед натюрмортами. Франс Спайдерс, Питер Клас, Виллем Клас Хеда… Серебро, битая дичь, фрукты, лучистая прозрачность стекла, почти простынные драпировки белоснежных скатертей.

Копии с этих картин висели в ресторане «Адмирала Нахимова». Парохода, который потерпел крушение семь лет тому назад, через год после Ольгиного счастливого круиза.

Глава 10

«Тогда… Что же происходило тогда? Именно тогда все и случилось», – Ольга снова погружалась в «параллельные миры» памяти. И снова тонула в них.

Отдельные фрагменты, дни, лица, события вспыхивали, словно звезды на черном небосклоне. И так же постепенно угасали.

С датой, когда диктор телевидения трагическим голосом огласил сообщение о гибели парохода, в памяти Ольги совпало уже бесстрастное осознание, что все кончено, что любовь умерла и больше никогда не воскреснет.

Она не могла объяснить такого странного совпадения, но точно помнила, что эти два события произошли в один день…

Когда Ольга настойчиво готовилась к защите диплома, вступительным экзаменам в аспирантуру, она старалась не думать о сложностях в личной жизни. Но ей, твердой и упрямой в учебе, все же плохо удавалось абстрагироваться, когда дело касалось чувств…

Бурова диплом защитила блестяще. Тетя Вилора решила устроить небольшой семейный вечер по этому поводу.

«Не в общежитии же тебе праздновать? В толпе – и радость не та совсем», – она мотивировала свое предложение лирическими соображениями.

На праздник были приглашены Таня с Мишей и Алексей. Но пришли только Таня с Мишей.

Ни гости, ни тетя, ни замечательный заказной торт в тот вечер так и не смогли поднять настроение виновнице торжества. Она оставалась очень грустной и напряженно вздрагивала, прислушивалась к случайным шагам на лестнице, к движению безучастного лифта.

Поведение, а вернее, состояние Алексея уже давно беспокоило Олю. В его речи все чаще встречались странные фразы: «Не время», «Что будет завтра?», «Дожить бы»… Временами он исчезал и по нескольку дней не возвращался. О причинах отсутствия они не говорили.

«Что случилось? Неужели у него появилась другая женщина?» – задавалась вопросом Ольга, все еще невеста Алексея.

Свадьбу они откладывали сначала по причинам чисто материальным, потом по «прописочным», а в последний раз желание подождать исходило исключительно от жениха.

«Не хочу, чтобы ты попала в черную полосу из-за меня», – объяснил он невесте, и этой «полосой» еще больше запутал все ее мысли.

Ольга знала, что у Алексея неприятности в институте. Что он, хотя и защитил дипломную книгу на «отлично», но не сдал какие-то госэкзамены, и теперь вопрос о получении диплома, кажется, отложен на неопределенный срок. Ольгу это не слишком волновало: ей очень нравились стихи избранника и, конечно же, наличие или отсутствие свидетельства о том, что он «литератор» не могло повлиять ни на ее высокую оценку творчества поэта Захарова, ни на само это творчество.

И в этот вечер Ольга надеялась, что Алексей прочтет свои новые стихи. Но он не появлялся.

– Оля, ты когда его приглашала? – тактично начала разговор Таня. – Вчера? Позавчера?

– Три дня назад, Танюша.

– Дело в том, моя хорошая, что он должен был уехать из Москвы. На несколько дней.

– Куда?

– Кажется, в Пермь.

– Зачем? Именно сейчас?

– У него появилась идея фикс – записать воспоминания друзей отца по лагерю. Он просто одержим этой работой.

– Алексей ничего не говорил мне об этом.

– Он никому ничего не говорил. Я узнала от общих знакомых. От одной женщины.

– Женщины? – в голосе Ольги послышался страх.

– Не пугайся, глупая. Алексея разыскала подруга его отца. Оказывается, Захаров-старший любил эту женщину, Майю Петровну, много лет. И ей передал некоторые свои записки, сделанные в последние дни.

– А откуда ты знаешь об этой Майе Петровне?

– Она работает в театре, где я проходила практику художником по костюмам. Как видишь, Оленька, мир тесен.

– И что же было в тех записках? – Ольга сделала вид, что ей интересно.

– Понимаешь, когда человека надолго лишают свободы, когда он вынужден жить при полном отсутствии не только периодики, а значит – связи с миром, но даже справочников, энциклопедий, и когда человек этот – ученый, склонный к теоретизированию, то в условиях полной интеллектуальной изоляции у него остается единственный путь, чтобы не потерять себя.

– Какой же?

– Размышлять над глобальными проблемами, создавать общие теории, осмысливать нечто поистине фундаментальное.

– Насколько я понимаю, это прямой путь к утопиям, – саркастически заметила Бурова.

– Или к великим открытиям. Но «что есть что» в подобных случаях становится понятно значительно позже.

– И что же, Захаров решил доказать, что творения его отца содержат гениальные выводы?

– Мне кажется, для начала он решил расспросить всех, кто знал отца, и по крупицам восстановить ход мыслей Захарова-старшего. Он разыскивает всех, кто на воле и тщательно собирает информацию.

– Боже мой, какой напрасный труд.

– Нет, Оля, ты не должна так говорить. У мужчин бывают, конечно, и заблуждения. Но близким женщинам положено поддерживать их во всех начинаниях.

– Положено? – удивилась Ольга.

– Именно.

– Ладно, здесь все понятно. А что у него в институте? Ты случайно не знаешь?

– Я знаю, он решил тебе не говорить, чтобы не беспокоить накануне защиты дипломной работы. Алексей не сдал научного коммунизма. Кое-кому где-то не понравилось, что он слишком много общается с бывшими зэками. И вот – результат.

– Но ведь сейчас уже никого за такое не преследуют!

– Однако госэкзамен по научному коммунизму пока не отменен… Делай выводы.

Тут разговор прервался. В комнату вошел сначала Миша, помогавший тете Вилоре на кухне, а потом и сама тетя, неся огромное блюдо с румяным гусем, туго набитым яблоками. Обед принимал деловой оборот.

Когда на блюде остались только кости и огрызки, тетя и Миша снова удалились, мотивировав свой уход необходимостью заваривать чай.

И женский разговор получил продолжение.

– Ты уверена, что любишь его? – спросила Таня так, словно хотела спросить: «Ты можешь жить без него?».

– Да, – ответила Ольга, хотя на «теневой вопрос» она ответила бы «нет».

– Тогда, прошу тебя и молю, ни о чем его не расспрашивай, не торопи. Перетерпи, пережди. Вот увидишь: он снова будет думать только о тебе.

– Мне очень тяжело. Танюша… Он так отдалился, что я уже стала думать о сопернице.

– Поверь, для подобных подозрений у тебя нет никаких оснований. Твой соперник посильнее «другой женщины».

– Ты о чем?

– О зове крови, который часто охватывает молодых людей. Ведь он – сын своею отца, и сыновний долг заслонил перед Алексеем остальной мир. Думаю – на время.

– Не так давно я смотрела фильм, где один из главных героев всю жизнь искал снежного человека. У него выросла «нечаянная» дочь, его долгие годы ждала женщина, но он хотел только одного – найти снежного человека. – Ольга говорила медленно, словно в полусне.

– Все образуется, Оля, – Таня ласково, как сестра, поцеловала подругу в щеку.

Алексей появился только через два дня. Худой, небритый, в не слишком свежей рубашке, но с букетом бордовых роз.

– Ольга! – крикнул он с порога общежитской комнаты. – Вот и я! Поздравляю дипломированного химика!

– Откуда ты, Леша? – сдерживая себя, чтобы не отчитать Захарова за долгое отсутствие, спросила Оля.

– Прямо с поезда. Поставь букет в воду. Правда, он очень тебе идет?

– Не думаю, чтобы блондинке подходил бордовый цвет, но розы исключительной красоты, – девушка не лукавила. Она на самом деле глаз не могла отвести от крепких тугих бутонов на длинных ножках.

– Ты только внешне хрупкая и, в хорошем смысле, чуть-чуть анемичная.

– Что? – Ольга грозно вскинула брови.

– Не больше, чем кто-либо из тургеневских героинь. Оленька. Но характер у тебя – как у этих роз, крепкий, яркий, с шипами, однако, тут уж прости, иногда без достаточной гибкости.

– Правда? – девушка уже сняла вазу с полки.

– Правда, но это тебя не портит, – Алексей схватил Ольгу на руки, и ваза со звоном разбилась о пол. – Ой, извини.

– Ничего. Это к счастью, – успокоила его Ольга. – Что будет теперь с цветами?

Она оглядывала комнату, пытаясь найти подходящую посудину. На шкафу стоял высокий, но достаточной ширины химический цилиндр. Алексей заметил его первым.

– А это – не подойдет?

– Замечательно, – она схватила посудину, вышла из комнаты и быстро наполнила цилиндр водой.

Алексей обрезал шипы, обломал листья в нижних частях стеблей и собирался было сунуть цветы в воду, когда Ольга отобрала у него букет и расставила розы по-своему, так, что ни один из бутонов не мешал другому и каждый стал смотреться, как единственный.

– У тебя дичайший вкус. Зря, может быть, ты не пошла учиться на скульптора. Удивительно чувствуешь пространство.

– А ты посмотри, как переливается и искрится вода. А говорят – неживое вещество, – попыталась переубедить его Оля, но вдруг спросила: – Ты останешься со мной сегодня? Я одна. Света уже уехала домой в Липецк насовсем.

Света в течение нескольких лет была Ольгиной соседкой по комнате, но ночевала она в общежитии довольно редко, предпочитая вести иной образ жизни, что вполне устраивало обеих девушек.

Алексей вместо ответа привлек Олю к себе и стал покрывать поцелуями ее лицо и шею.

– Я так соскучился по тебе…

– И я…

– Ты не закроешь дверь? – его дыхание становилось порывистым.

– Нет, еще слишком рано.

– Тогда я поверну ключ.

Он снова взял ее на руки, а, подойдя к двери, опустил на мгновение, чтобы запереть дверь. Она подбежала к окну и задернула шторы. В комнате стало чуть-чуть интимнее.

– Какой длинный замок на твоем платье, – он расстегивал по сантиметру, целуя каждый ее позвонок.

– Шестьдесят пять сантиметров.

– Значит, я поцелую тебя шестьдесят пять раз, – его руки забрались через расщелину замка под платье и тихонько бродили по не стесненной лифчиком груди. – Я нащупал две мраморные горошины и хочу их поцеловать.

Платье больше не мешало его губам.

Влюбленные упали на кровать, на старую казенную подушку, которая всякого натерпелась за свою долгую общежитскую жизнь и теперь вдруг не выдержала натиска – лопнули по живому сразу и наволочка, и перник.

В комнату выпорхнула стая белых, палевых, пестрых перышек и пушинок и закружилась, затрепыхалась, заполнила собой пространство.

Влюбленные закашлялись и перестали целоваться. Пух пытался забиться в самые не предназначенные для него места. Перышки медленно опускались, потом снова поднимались, парили и падали, как теплый уютный снег.

Они стремились укрыть обнаженные тела влюбленных, словно кто-то неведомый задумал превратить их в птиц.

Невесомые и безобидные, пушинки сумели потушить страсть юных любовников и заставить их до вечера заниматься кропотливой «охотой», словно тот же неведомый пожелал Ольге и Алексею «ни пуха, ни пера».

Когда подушка была заштопана и «переодета» в новую крепкую наволочку, уже стемнело. Свет лампы отражался в еще влажном после уборки крашеном полу. Пух и перья вновь были пленены, если не считать нескольких пушинок, осевших на розах. Но Ольга только теперь заметила их и подумала, что такая седина даже к лицу благородным цветам.

Оля подошла к окну и чуть-чуть раздвинула шторы. В пределах видимости невооруженным глазом находилось еще одно общежитие.

Сессия кончилась. Почти все студенты разъехались, и только в нескольких окнах горел свет.

Шторы, очевидно, были сданы коменданту, иным образом их отсутствие было объяснить невозможно. Во всех трех освещенных комнатах происходили весьма откровенные действия.

Алексей подошел к Оле, обнял ее за плечи и тоже замер от нахлынувшего инстинктивного интереса, который заставляет людей подсматривать в замочные скважины и читать чужие письма.

В каждой из комнат было по парочке. Ни одна из парочек, безусловно, не подозревала о существовании двух остальных. Но действия на всех трех кроватях были настолько синхронны и согласованны, что Ольге показалось, будто кто-то ставит большой эксперимент одновременно на трех приборах.

– Алексей, это же ужасно.

– Что именно? То, что мы подсматриваем? Они готовы к такому повороту событий, раз решили заняться любовью, не позаботившись о маскировке, – он явно был увлечен зрелищем.

– Нет, я не о том. Они ведь… Как муравьи в муравейнике. Все – одновременно. Кажется, перетасуй их, как колоду карт, и все будет точно так же. Я только сейчас понимаю, почему супруги изменяют друг другу… Потому что от этого ничего не меняется.

– Нет, от этого меняется все.

Он поцеловал ее в затылок, и она почувствовала, как огонь снова вошел в ее тело. Ольга закрыла глаза, чтобы не видеть тех, других, как ей казалось, безликих и ненастоящих. Она на ощупь плотно задернула шторы и повернулась лицом к Алексею.

Возбужденные зрелищем чужих страстей, они быстро освободились от одежды. И стали одиноки во Вселенной. Они еще не знали, что проживают последнюю из отпущенных их любви ночей…

Вскоре Захаров исчез, потом вернулся, потом снова исчез. И теперь одна во Вселенной была только Ольга, хрупкая и беззащитная. Во всяком случае, ощущавшая себя такой.

Их последняя встреча произошла как раз накануне гибели «Нахимова». Ольга не хотела о ней вспоминать.

Много лет ей снился Захаров. Он врывался в ее видения, как обжигающий ветер, и каждый раз поглощал ее единственным поцелуем, доводил до истомы, заставлял просыпаться в холодном поту и лежать до утра с открытыми глазами.

А еще ей часто снилась каюта на пароходе. Лестница, коридор, еще лестница, еще коридор… По лестницам и коридорам мгновенно поднималась вода, она прибывала и в каюте. Спящая Ольга подхватывалась, вдыхала соленую жидкость и захлебывалась. «Если кто-то находился в той каюте первого класса в момент катастрофы, то не смог спастись». – Ольга представляла неосвещенные лабиринты коридоров, заполненные людьми, давящими друг друга и по телам пытающимися пробиться к выходу.

Корабль погружался в ненасытную утробу морской пучины, делая кощунственным всякое воспоминание о радости, связанной с его существованием.

Ресторанная копия «Завтрака с омаром» Хеда как бы возвращалась в свою стихию. Ольга спустилась в музейное фойе, надела плащ и стала нашаривать перчатки на дне сумки. Неожиданно ладонь дотронулась до холодной, похожей на стеклянную, обложки.

«Книга Миши. Я так и не прочла, что он написал в дарственной надписи».

Она достала томик и прочла название: «Единственный путь».

«На слух, – как название какого-нибудь коммунистического манифеста», – подумалось вдруг.

На титульном листе стремительным писательским почерком было начертано: «Твой единственный путь, Оля, – любовь. Единственная любовь».