Текст книги "Обретение счастья"

Автор книги: Виктория Васильева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Здравствуйте. Я ваша соседка.

– Я давно Вас жду. Меня зовут Таня, – девушка улыбнулась. – А Вас?

– Ольга.

– Татьяна и Ольга – классическое сочетание.

Таня оказалась студенткой литинститута. Как позже выяснилось, небольшая группа студентов этого единственного в своем роде вуза отправилась в круиз по путевкам, подаренным литфондом.

К моменту знакомства с Ольгой Татьяна только что завершила свой туалет, а потому она показалась попутчице, пожалуй, слишком броской, привлекательной, но в то же время – это не отнять – красивой от природы.

Молочно-белая, какая бывает только у рыжеволосых женщин, кожа, проникновенный взгляд не кошки, но львицы, великолепные, чуть волнистые длинные волосы цвета огня, горящего в тени.

Двигалась девушка легко и непринужденно, держа спину и не опуская подбородка. За этой грацией чувствовалась немалая хореографическая подготовка.

– Вы занимаетесь балетом? – спросила Ольга.

– Занималась несколько лет. Но потом приболела, – Таня улыбнулась так, словно была в чем-то виновата. – Давайте перейдем на «ты»?

– Давай…

Судно лениво вздрогнуло, но не покачнулось. Движения не ощущалось, но в относительном покое каюты что-то незаметно изменилось.

– Отплываем, – констатировала Таня.

– Может, поднимемся на палубу?

– Хорошая мысль.

Коридор, лестница, еще один коридор… На верхней палубе собрались, очевидно, все пассажиры «Нахимова». Вдоль бортов яблоку негде было упасть. Девушки прошли на корму – там оказалось посвободнее.

Белая пена, красный флаг, удаляющийся зеленый город, черный дым из трубы, бирюзово-синие волны все краски мира соединились на границе суши и моря.

И вдруг Ольга заметила того высокого парня, взгляд которого показался ей странным там, у трапа. Он стоял, окруженный другими пассажирами, но словно бы отдельно от них. Он не смешивался с толпой и сразу были заметны и какая-то исключительная уверенность в его осанке, и странная отрешенность чуть прищуренных глаз. Скрещенные на груди руки выглядели как будто нелепо, но удивительным образом соответствовали всему облику молодого человека.

«Живая скульптура», – мысленно прозвала его Ольга.

– А вон и наши ребята, – сообщила вдруг Таня. – Стоят, как Сократы.

– Где?

– Вон, Алексей и Миша, – Таня указала в направлении, которое Ольгин взгляд уже изучил.

Рядом с высоким парнем – «Живой скульптурой» – она заметила и его коренастого приятеля.

– Они что же, как и ты – из литинститута?

– Да. Алексей поэт, а Миша – прозаик. С нами еще Эльвира и Егор – влюбленная парочка. Но они сумели захватить отдельную каюту и теперь вряд ли их можно заинтересовать панорамой Одессы с моря… Подойдем к мальчикам?

– Пожалуй, нет. Они такие задумчивые. Особенно тот… Высокий.

– Алексей? Он всегда такой. Ладно, Бог с ними. Пусть вживаются в роль. Может, и в самом деле настроились на гениальные образы.

– Ты говоришь о них как-то иронично, – заметила Ольга.

– Совсем нет. Очень даже дружелюбно. Просто я не только хорошо их знаю, но и сама принадлежу к одному с ними, как говорят биологи, виду. Все мы, пишущие, что-то вроде одной семьи, абсолютно непонятной, а потому и интересной для непосвященных. Впрочем, так со всеми творцами.

– А что пишешь ты?

– Я? Пьесы. Жутко люблю театр.

– Пьесы – это очень сложно, как мне кажется.

– Нет, пьесы – это интересно. Знаешь, я везде и во всем научилась отыскивать драматизм. Вот, скажем, на этой плавучей кастрюле. Посмотри, сколько людей? И как бесконечно много драм здесь произойдет за неделю, – последнюю фразу Таня произнесла почти заговорщицким шепотом и лукаво подмигнула Ольге.

Глава 3

Тик-так, тик-так – не торопились ходики.

«Как монотонно они идут», – Ольга убрала посуду, и кухня больше не напоминала мастерскую. Она стала похожа на своего рода кабинет, поскольку на обеденном столе заняла привычное место рукопись монографии.

Ольга любила работать на кухне, где можно было, почти не отрываясь от текста, готовить «попутный» чай или кофе, где пространство, казалось, было соразмерно ее женской, стремящейся к уюту, натуре.

В просторном, заваленном специальными журналами, кабинете мужа она ощущала чужеродность территории: при всей близости интересов супруги все же работали над разными темами, а значит, хотя и не были соперниками, свято соблюдали свои «ареалы».

Гостиная выглядела слишком помпезно, и все в ней напоминало о вкусах бывшей жены Юрия Михайловича.

Спальня вообще не настраивала на сколь-нибудь умные мысли, как, впрочем, и ни на какие другие.

Была в квартире академика и еще одна комната, дальняя и удобная, но там жила его дочь, вернее, только ночевала, очевидно, чувствуя себя лишней в родительском гнезде. Ольга понимала падчерицу, поскольку сама когда-то очень тяжело пережила повторный брак матери.

Когда в их смежной двухкомнатной «хрущевке» появился чужой мужчина, Ольга заканчивала школу.

Отец давно ушел от матери. Ольга почти не помнила их вместе. Обосновавшись в другой семье, он неожиданно и резко изменился – с лица исчезло угрюмое выражение, и Буров-старший стал производить впечатление благополучного человека.

Мать же, наоборот, день ото дня становилась все несноснее. Ее беспричинные истерики и придирки Ольга не могла объяснить ничем. Но потом вдруг появился Карл Карлыч Мейер, обрусевший немец, и мать словно забыла об Ольге.

Каким был отчим? Никаким – некрасивым, неумным, непреуспевшим. Девушка не могла взять в толк, что могло привлечь мать в этом человеке? Но, к счастью, через несколько месяцев после официальных изменений в жизни семьи, Ольга успешно сдала выпускные экзамены и сразу же уехала в Москву.

За восемь общежитских лет – пять студенческих и три аспирантских – она навещала недалекую родную Тулу всего несколько раз.

«Наверное, и я падчерице кажусь некрасивой и неумной, как когда-то мне – отчим», – она сочувствовала Маше и старалась не усложнять ее жизнь.

Ольга подошла к окну, желая увидеть то, что приблизительно можно было назвать урбанистическим пейзажем. С пятнадцатого этажа дома на Олимпийском проспекте открывался вид только на небо.

Окно выходило во двор. Далеко внизу проехала машина, за ней – еще одна. Оба автомобиля были почему-то красного цвета, как и клен, чуть менее яркий и полуоблетевший.

Вечерело. Ольга почувствовала, как подкрадываются ранние осенние сумерки, и от их приближения на душе стало прохладнее. На сердце было пусто и неуютно, как в бетонном московском дворе.

Тихо ступая, Ольга прошла по комнатам, едва ли не впервые почувствовав себя лишней в этой большой, не ею обставленной квартире.

Юрий Михайлович крепко и мирно спал, посапывая, как ребенок.

А в гостиной стояли розы. Семь бордовых тугих головок, не схваченных октябрьскими заморозками. «Южные, – мелькнула мысль, – тепличные», – вторая мысль была более реальной.

Ольга взяла телефонный аппарат и, разматывая длинный провод, перенесла на кухню. Номер она хорошо помнила.

– Алло… Добрый вечер, Миша… Да, я… Хорошо, а как у вас? Что? Нет, из дома… Позови, пожалуйста. Танюшу… Да, это я. Мне нужно с тобой поговорить… А сегодня? Выезжаю.

Ольга вышла в прихожую, чтобы надеть плащ, и только тут заметила, что она все в том же легком крепдешиновом платье. Черном.

«Траур по ушедшей любви», – грустно улыбнулась она собственному зеркальному отражению.

Юбка, свитер, плащ. Все – синее, но разных оттенков. Платок с голубым узором. «Что еще? Не забыть зонтик. И деньги на такси».

Машину удалось поймать почти сразу.

– Пожалуйста, на Садовое, – сказала Ольга и уточнила. – Колхозная площадь.

– Мигом будем там, уважаемая.

Денег едва хватило расплатиться, и Ольга с привычной усталостью в который раз подумала о светлом настоящем.

Вот и знакомая площадка на четвергом этаже. Ольга дважды нажала на кнопку звонка. Шаги за дверью послышались почти сразу же. «Миша», – узнала гостья. Дверь открылась с шумом, с каким открываются двери только в старых домах.

– Оленька! Как ты быстро приехала, – он улыбался широкой открытой улыбкой.

– Привет.

– Заходи. Снимай плащ. Вот тебе тапки, – он суетливо, но умело ухаживал за гостьей. – Проходи в комнату, а я чайку соображу.

Таня и Миша жили в небольшой комнате в коммуналке, где, кроме них, обитало еще три семьи. Воздух в коридоре был спертым, и Ольга поспешила войти в комнату.

– Оля! – Таня полулежала на тахте, бледная, с заметными мешками под глазами. – Извини, что не открыла тебе дверь.

– Что ты, что ты. Как себя чувствуешь?

– Лучше. Несколько дней назад так прихватило, что думала… Спасибо Мишке, выходил.

– Что ж мне не позвонила?

– У тебя своих забот, небось, полон рот, – Таня смотрела всепонимающе.

Ольга знала, что Татьяна страдает хронической почечной недостаточностью. Она заболела давно, еще в юности, и с годами недуг прогрессировал, иногда надолго укладывая Таню в клинику. Врачи уже пытались внушить ей идею трансплантации почки, но Таня была категорически против, из последних сил пытаясь удержаться.

– Оля, что случилось? На тебе лица нет.

– Разве? – самой Ольге казалось, что она абсолютно спокойна.

– Да уж… Поцапалась со своим академиком?

– Нет, что ты. С ним невозможно поцапаться. Его можно только обидеть.

– Тогда – что?

– Я сегодня видела Захарова.

– Все понятно… Он что же, в Москве?

– Представь себе.

– Надолго?

– Не знаю. Это не имеет значения.

– Почему же? Имеет, если эта встреча так на тебя подействовала, – зеленые глаза смотрели сочувственно.

Дверь со скрипом отворилась, и в комнату вплыл Миша, осторожно неся поднос.

– А вот и чай!

Он по-хозяйски накрыл журнальный столик небольшой скатеркой и принялся расставлять чашки.

– Это – Оле, это – Тане. Танюша, тебе – без сахара. Помнишь?

– Он у тебя просто клад, Татьяна.

– Не знаю, что бы без него делала. Ухаживает за мной, как за ребенком, – Таня ласково погладила мужа по руке.

– Осторожно! Не обожгись! Я сейчас, – он снова вышел из комнаты.

Мгновение подруги молчали, приступив к чаепитию.

– Оль, так все-таки, где ты видела Захарова?

– В своей квартире, – она старалась произносить слова как можно спокойнее.

– Что? – Татьяна привстала, и волна рыжих волос едва не коснулась мая в чашке.

– Я же сказала тебе, у меня в квартире. Он, кажется, собирается жениться на моей падчерице.

Это сообщение почему-то не очень удивило подругу.

– По правде сказать, я было подумала что он решил разыскать тебя… Но все равно странно. Хотя, – она задумалась, – почему тебя это все так взволновало? Я понимаю не слишком приятно, когда начинается подобная дружба семьями, но ведь можно же абстрагироваться.

– От чего?

– От прошлого. Ты замужем и, кажется, не слишком несчастна. Насколько я знаю, ты выходила за Юрия Михайловича по искренней привязанности.

– Именно – по привязанности, – вздохнула Ольга.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что все еще любишь Захарова?

– Я? Я его ненавижу, – последнее слово Ольга произнесла с особой выразительностью.

– Боже, какая завязка! Какая драма, – Таня явно входила в роль. – Да ты его так любишь, что теряешь рассудок при одном упоминании о нем!

– О ком это вы, девочки? Академику явно повезло с молодой супругой, – Миша интерпретировал обрывки разговора по-своему. – Смотрите-ка, что я сотворил.

Он снял салфетку с блюда и Ольга увидела маленькие, изящной формы печенья.

– Это ты сам?

– А кто ж еще? В кулинарном искусстве мне явно удалось преуспеть. Правда, не знаю, как в прозе.

– Мишка, не мелочись, – следующая фраза была обращена к Ольге, – у него только что книга вышла.

– Поздравляю!

– Спасибо. Но поздравишь, когда прочтешь, если сочтешь нужным.

Он открыл секретер и взял из стопки одинаковых книжек одну, довольно солидную, как показалось Ольге.

– Вот так… – старательно, как школьник, он что-то писал на титульном листе, – прочтешь мое пожелание дома.

– Я очень рада, – обложка была гладкой и неприятно-прохладной на ощупь.

Ольга невольно потянулась к чашке с чаем.

– Печенье попробуй, – в голосе Тани слышалась явная гордость за супруга.

– Что – мои книги, что – печенье! Вот Танька у меня – клад! Талантище! Ее пьесы в трех театрах начали ставить. Вот так-то!

– Кто тебя за язык тянет, чертенок? Я хотела Оле сюрприз сделать, на премьеры пригласить…

– Ну, прости, я не догадался… А так – разве не сюрприз?

Оба они были похожи на игривых подростков, в шутку поддевающих друг друга. Ольга невольно любовалась этой парой. Внешне муж и жена абсолютно не соответствовали друг другу. Но уже начавший полнеть и лысеть Миша и все еще красавица, несмотря на тяжелую болезнь, Таня, казалось, были связаны какими-то невидимыми нитями, позволявшими поддерживать и понимать друг друга.

«Вот уж поистине, муж и жена одна сатана», – это фольклорное заключение было явно уместным в данном случае.

– Мишутка, а не принесешь ли ты нам соку? Пожалуйста…

На этот раз Миша понял с полуслова.

– Женский разговор. Тогда не за соком, нужно идти, а щи начинать варить. Успею, пожалуй, – он засмеялся, потом открыл холодильник, стоявший тут же, в комнате, в целях «техники безопасности» коммунальной жизни. – А вот и вожделенная голубая птичка. Оля, надеюсь, ты дождешься, пока сварится курица?

– Надеюсь, дождусь… – неунывающий даже в самых сложных житейских ситуациях Миша незаметно поднял Ольге настроение.

Насвистывая популярный мотивчик из репертуара Аллы Пугачевой, он удалился на кухню.

– А теперь рассказывай все по порядку, – Таня была вся – внимание.

– Мне почти нечего рассказывать.

Ольга довольно подробно описала прошедший день, упомянув об уроненных щетках, но начисто «забыв» об обмороке: признаваться в собственной слабости ей не хотелось даже самой себе. Не то, что подруге – даже лучшей.

– …И дверь хлопнула со звуком, с каким закрывается могильный склеп, – закончила свой рассказ Растегаева.

– О, да у вас приступ высокопарной тоски, мадам? Влияние благоверного-графомана не так ли?

– Не надо так о Юре Он…

– Знаю, знаю, – прервала ее Таня. – Он самый порядочный, приличный, честный и так далее, и тому подобное.

– Да. И не надо иронизировать.

– И не надо идеализировать. Одна ты, милая, не видишь, что твой супруг – повеса с большим опытом. Дон Жуан-переросток!

– Таня! – с укором сказала Ольга.

– Не буду, не буду… Да и с чего это я? Разве что по глупой способности к экстраполяции. Понимаешь, вот Бог дал мозги странные: стоит понаблюдать за человеком, как многое в нем становится слишком понятным. И без труда представляется его прошлое. Знаешь, я редко ошибаюсь, – Таня чуть театрально прищурила глаза.

– Потому ты и драматург. И, смею заверить, хороший, насколько я могу судить.

– Ах, не надо похвал, моя радость! Лучше скажи, что ты собираешься делать?

– Ни-че-го… Знаешь, в данный момент меня больше интересует, что собирается делать он.

– Как что? Жениться на дочери академика.

– Ты подозреваешь его в расчете?

– Ранее в этом грехе Захаров уличен не был…

– Да и жениться на дочери академика в наше время уже не очень-то престижно. Тем более, что Растегаев – химик. Значит, он влюбился в Машу.

– Да уж, конечно, после тебя влюбишься хоть в лягушку, только чтобы делала вид, будто ублажает и не докучала своими научными изысками. Только Растегаев мог соблазниться совместной жизнью с тобой, поскольку твоя химия его не испугала, а молодость очаровала.

– Не язви!

Но по-настоящему злиться на Таню Ольга не умела: подруге, как человеку искусства, как шуту в давние времена, как юродивому по традиции, позволялось высказывать самые нелицеприятные вещи. От нее требовали только одного: доброжелательного тона. И сейчас с самой ласковой интонацией, на какую только была способна, Татьяна продолжала:

– А что же ты хотела? Ведь это ты отвернулась от него, когда он, можно сказать, пропадал.

– Я тогда поступала в аспирантуру… Для меня жизненно важно было остаться в Москве… А он…

– Что – он? Он же любил тебя, дуреха! Боготворил, стихи посвящал.

– Я расплатилась за эти стихи семью годами одиночества, – тихо оправдывалась Ольга.

– О! Снова ты ищешь внешние причины, подружка. А в душу свою ты заглядывала? Посмотри – может быть, увидишь много неожиданного.

– Ты ведь знаешь, чем я еще расплатилась…

– Знаю? Ребенком, которого ты убила и о котором Захаров даже не подозревал? Да?

– Да…

– И в этом виноват он один?

– Не будь жестокой, Таня.

– А ты не будь так похожа на свою мать, которая сначала всеми силами разрушала то, что могло бы быть с единственным и любимым, а потом с полнейшей покорностью согласилась на все, что предложила жизнь.

– Не каждому повезло так, как тебе, – едва слышно произнесла Ольга.

– Повезло? Никто не знает, сколько пришлось изменить, сколько переломать в себе, прежде чем мы с Мишей «притерлись».

– Вы прекрасно понимали друг друга уже тогда, в круизе.

– Нет, Оля, тогда я еще его не любила, – призналась вдруг Татьяна. И, помолчав, добавила, – тогда я еще вообще не знала, что значит – любить.

Глава 4

Тогда… Тогда жизнь казалась понятной и бесконечной, как звездное небо.

«Нахимов» шел по ночному морю, полностью соответствовавшему своему названию – Черное.

Ночь выдалась ясная и романтическая.

– Оля, ты не желаешь искупаться? – спросила Татьяна, наблюдая, как веселые путешественники плавают и барахтаются в бассейне.

На пароходе было два бассейна: по одному на кормовой и носовой палубах. И если утром в них шумно плескалась малышня, а днем – пожилые пассажиры, то к вечеру маленькие и старенькие купальщики куда-то исчезали, уступая место веселой и неугомонной молодежи.

Палубы превращались сначала в ночной развлекательный клуб, потом – в танцплощадку и, наконец, в общество «ночных водоплавающих», как заметил однажды Миша.

Путешествие было настоящим раем для влюбленных и молодоженов. А Оля чувствовала бы себя несколько одиноко и неуютно если бы не подружилась с Таней. Но, похоже, Таня нравилась не только ей. Рыжеватый студент-прозаик пытался оказывать ей знаки внимания при каждом удобном случае…

– Ты слышишь меня, Оля? Давай, искупаемся!

– Давай.

Девушки быстро сбросили махровые халатики, и Оля почувствовала прикосновение свежего морского ветерка к телу, едва прикрытому бикини.

Вода в бассейне казалась теплее воздуха. Уютно и ласково она обняла тело, придав ему желанную легкость.

Ольга умела плавать, хотя, конечно, не так, как Миша, выросший на Волге. Но в небольшом бассейне показывать класс было невозможно: все оказывались тут в равных условиях.

Светил прожектор, придавая лицам парней и девушек фантастический оттенок, и тоненькая Таня с тяжелым узлом гладко уложенных мокрых волос напоминала Аэлиту. Миша был рядом с ней, и они вполголоса разговаривали. О чем – Ольга не слышала из-за плеска воды.

– Я вам не помешаю?

Алексей подплыл неожиданно, и Оля подумала, что он решил развлечь ее из вежливости, увидев, что друг беседует с Таней.

– Нет, Алексей.

– Тогда, может быть, сплаваем до бортика и обратно?

– Сплаваем, только короткими «проплывками» мимо вон той парочки, – Оля указала взглядом в сторону не в меру ретивых молодых людей. Парень время от времени пытался утянуть приятельницу под воду, а девица пронзительно визжала не то от страха, не то от удовольствия.

– Согласен. Тронулись!

Они плыли, почти не видя друг друга в соленых брызгах. У противоположного бортика он, конечно же, оказался раньше, протянул руку и помог Оле со скоростью акулы преодолеть последние два метра. Она замерла от стремительности, от удивления и еще Бог знает от чего, внезапно, пробежавшего по всему телу от макушки до пяток.

– Понравилось?

– Замечательно!

– Тогда – в обратный путь?

Не дождавшись ответа, Алексей сделал несколько мощных брассовых движений и очутился на середине бассейна.

Ольга заметила, как напряжены его мускулы, как играют они под загорелой кожей. Он боролся с водой, как будто «Раб» Микеланджело освобождался из пены мрамора.

Влекомая непонятной силой, она поплыла вслед за ним. И он снова поймал ее по пути, снова помог стремительно преодолеть последние метры. И глаза той ночью у него были черные-черные.

И в них светились звезды.

Ольга и Алексей купались, пока не остались в бассейне вдвоем. Ушли все – даже Таня и Миша исчезли.

– Я провожу вас до комнаты. Можно? – Он произнес это «можно» таким утвердительным тоном, что отказать было нельзя.

Алексей натянул джинсы и майку прямо на мокрое тело, а Ольга завернулась в махровый халат. Полуночный ветер стал холоднее.

Молча молодые люди прошли лестницу и коридор, еще лестницу и еще коридор.

– Спокойной ночи, Оля.

– Должно быть, уже доброе утро, Алексей.

Он улыбнулся в ответ.

Дверь отворилась. Очевидно, Таня не спала и услышала их голоса. Ольга нырнула в темноту каюты.

Размеренные шаги, гулкие в пустом коридоре, быстро удалялись.

– Все купались? – Таня нарушила молчание и щелкнула выключателем. – А чему ты улыбаешься?.. Ну да, ну да.

– Спокойной ночи, Таня.

– Спокойной. А Леша, вообще-то, хороший парень. У него, пожалуй, только один недостаток.

– И какой же?

– Он – поэт.

Таня снова погасила свет.

Ольга сбросила халат и мокрый купальник, нагишом нырнула под тонкое одеяло. Ночное купание, как оказалось, отняло много сил, и теперь девушку охватила приятная расслабленность. Все ее тело грезило о сне, но сердце стучало сильнее обычного и никакая дрема не в силах была одурманить переполненного впечатлениями сознания.

Подобное чувство Ольга испытывала впервые в жизни. Да, были в этой жизни и школьные вечера, и робкий первый поцелуй с одноклассником.

Но оценивающие, полные похоти взгляды Карла Карлыча, после которых оставалось ощущение почти материальных грязных прикосновений к ее телу, отбили всякую охоту к познанию вечной тайны общения человеческих полов.

Все студенческие годы Ольга прожила затворницей, будто не замечая, что происходит вокруг, в институтском общежитии. И в каждом заинтересованном мужском взгляде ей мерещились острые глазки Карла Карлыча.

Как кошмар, Ольгу преследовало видение: она принимает ванну, хвойная пена гладит ее юное тело, ее безупречную кожу. Она закрывает глаза от наслаждения. А когда снова поднимает веки, то случайно видит в зеркале, неудачно прибитом к двери совмещенного санузла, отражение окошка, выходящего на кухню. И в окошке – лицо отчима с выражением отвратительного вожделения…

Тогда Ольга завернулась в полотенце, оставляя мокрые следы, выбежала в коридор, схватила первый же попавшийся предмет, а им оказался ботинок самого наблюдателя, и со всей силы запустила им в «родственника». Удар пришелся по лицу. Отчим вскрикнул от боли и осыпал падчерицу самой что ни есть гнусной бранью.

Ольга и до того случая не слишком жаловала нового спутника маминой жизни. Но после происшедшего отчим стал ей омерзителен до тошноты.

Мелочный и обидчивый, он пожаловался матери, естественно, переврав события в свою пользу. А сердобольная женщина, прикладывая к разбитому лицу супруга примочки, тихо плакала. Но потом, уже наедине, просила дочь не разрушать ее хрупкую личную жизнь.

«Оленька, ну что ж ты такая, как… Как твой папаша. Совсем вы оба меня не жалели. Никогда. Нашелся вот благородный человек на склоне лет, а ты его из дома гонишь, словами всякими обзываешь. А он, бедняга, все терпит, потому что меня любит по-настоящему», – далее следовал безудержный плач навзрыд.

Дочь не решилась открыть матери правду: пусть будет уверена, что, наконец, встретила порядочного человека. Но в тот день столько всякого перемололось в душе девушки! Она потеряла в лице матери близкого человека и утратила веру в мужское благородство. И в любовь. Казалось, навсегда.

Но этот парень… В нем не было ничего такого, что могло оттолкнуть Ольгу: ни животного интереса, ни голодного взгляда. Он обращался с Ольгой, как с равной – уважительно и в то же время с незаметным покровительством. Она чувствовала себя защищенной какой-то фантастической силой, исходившей от Алексея. Эта же необъяснимая сила влекла ее к нему.

В предутреннем сумраке каюты она снова и снова закрывала глаза. И мгновенно перед ее мысленным взором появлялось его лицо с правильными, почти классическими чертами, прямой нос, неширокие скулы, волевой подбородок… И глаза, удивительно меняющие цвет, но неизменно излучающие доброту и надежность.

Она представляла его широкие плечи, взмывающие над водой, его сильные руки, расталкивающие волны, и вдруг ей захотелось прижаться к этим рукам, ощутить их на своем теле.

Когда девушка забылась коротким сном, уже взошло солнце.

«И был вечер, и было утро», – нараспев процитировала Татьяна.

– По-моему уже день.

– Да уж… Ты улыбалась, когда спала, подружка.

– Да? Отчего?

– Тебе лучше знать…

Пароход стоял в Ялтинском порту. Великолепный южный город террасами спускался к морю. В открытый иллюминатор едва не залетали чайки…

А потом они купались, загорали, играли в мяч, снова купались… После обеда предстояла экскурсия к Ласточкину гнезду. Они шли по лестнице, держась за руки, и Алексей незаметно помогал Ольге преодолевать крутой подъем.

На одной из смотровых площадок курортный художник маленькими ножничками ловко вырезал из темной бумаги профили. Ольга и Алексей позировали ему по нескольку минут и получили свои уменьшенные тени. Удивительным образом их профили оказались похожи: прямые носы, тонкие губы. Молодые люди рассмеялись, заметив это сходство.

– Хорошая примета, Оля.

– Будем надеяться.

С высоты прибрежная вода выглядела почти совсем прозрачной и удивительно бирюзовой.

– В здешней воде растворено много солей меди. Потому такой цвет, – предположила Ольга.

– Нет! Здесь утоплена сотня античных медных статуй! – высказал свою версию Алексей.

Они побежали вниз, и Ольга заметила, что на них обращают внимание, что их провожают взглядами.

«Должно быть, мы красивая пара», – мелькнула тешащая самолюбие мысль.

Ее голубое платье с прорезной вышивкой ришелье явно нравилось Алексею. Но он смотрел на Ольгу скорее как на произведение искусства, чем как на творение во плоти. Он откровенно, но не слащаво восхищался ею. И ее серые глаза в его сравнениях становились египетскими агатами, а светлая, спутанная ветром шевелюра – волосами Вероники.

– Муза ведь тоже женщина и она приревнует меня к тебе и позавидует, как боги позавидовали волосам бедной Вероники, – шутил Алексей.

– У моих волос слишком земной цвет, чтобы сравнивать их с небесным созвездием, – отвечала Ольга.

– Ты вся – и земная, и небесная. Ты так близко, рядом, но я боюсь даже брать тебя за руку. В тебе удивительная хрупкость сочетается со столь же удивительной пластичностью. Я не знаю, может ли существовать в природе такой материал, из которого ты тем не менее, создана.

– Нужно будет сообразить, – она наморщила лоб, притворно впадая в глубокую задумчивость.

– Тебе идут даже морщины. Ты будешь прекрасна и в старости.

– Ничего не скажешь, замечательная перспектива!

– И замечательно, что тебя зовут Ольга!

– Обычное имя.

– Нет, не обычное. Когда-то Пушкин послал поэту Ленскому девушку с таким же именем. «Я люблю Вас, я люблю Вас, Ольга», – вдруг пропел Алексей, подражая голосу Козловского.

И девушке было непонятно, чего больше в этой выходке: шутки или правды.