Текст книги "Шестая жена"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Глава 2

Король был доволен своей новой женой. Никогда еще столь нежные руки не бинтовали его бедную больную ногу, и в первые же недели своей семейной жизни он обнаружил, что приобрел не только пригожую жену, но и прекрасную сиделку. Катарина же в эти первые недели нервничала и чувствовала себя, неловко, считая себя недостойной тех великих почестей, которые на нее обрушились.

– Благослови Бог твое скромное сердце, Кейт, – говорил ей король. – Но не надо бояться меня. Ты мне нравишься. Мне нравится твой изящный стан и твои нежные руки. Я знаю, что вознес тебя на недосягаемую высоту, но пусть это тебя не тревожит, ибо ты достойна этого, Кейт. Я считаю, что ты достойна.

Она носила драгоценности – бесценные украшения, которые принадлежали ее предшественницам.

– Взгляни на эти рубины, Кейт. – Когда короля охватывало игривое настроение, он, тяжело навалившись на нее, кусал мочку ее уха. Почему она решила, что стариков меньше, чем молодых, привлекают плотские утехи? Она поняла, что жизнь с лордами Боро и Латимером в этом плане мало чему ее научила. – Ты в них выглядишь настоящей королевой. Но не забывай, что ты носишь их по милости короля. Не забывай об этом, Кейт!

Катарина по натуре была доброй и мягкой и всегда старалась отыскать в других хорошие черты, составляющие основу ее собственного характера, поэтому она гораздо быстрее других привыкла к своему новому положению.

Но иногда ночью, лежа без сна в королевской постели, рядом с горой пораженной недугом плоти, она задумывалась о своей новой жизни. Она много пиала о короле, ибо люди, окружающие владык, всегда пристально наблюдают за ними, а этот человек был верховным правителем, чей мельчайший поступок мог заставить дрожать все королевство.

Что же это был за человек, женой которого она стала? Во-первых, поскольку она пала жертвой его чувственности, она должна была сделать вывод, что он большой любитель плотских утех. И вправду, его чувственность была столь велика, что придавала особую окраску всем другим свойствам его характера. Однако он не был человеком, которого, кроме удовлетворения своей страсти к красивым женщинам, хорошей еде и тонким винам, ничего больше не интересовало, – он был королем, и, несмотря на привычку потакать своим слабостям, королем, стремившимся править. Когда он был молодым, удовольствия, доставлявшиеся ему здоровым телом, были столь велики, что он доверил вести все государственные дела своему талантливому помощнику кардиналу Уолси. Но со временем король изменился. Теперь государством правил он сам. И весь его эгоизм, все его стремление потакать своим прихотям, вся его ужасающая жестокость не могли заслонить сильную личность – человека, знавшего, как надо править страной в эти неспокойные годы, человека, для которого величие своей страны было превыше всего, ибо он, Генрих VIII, отождествлял себя с Англией. И если бы не совесть, терзавшая его, и не присущая ему строгость моральных принципов, столь неожиданная в чувственном человеке, он ничем не отличался бы от других развратников той эпохи. Но он не был простым развратником. Он должен был чувствовать себя правым во всем; его совесть должна была быть спокойна, и именно совесть толкала его на поступки, стяжавшие ему славу самого жестокого тирана своего времени.

«Что ждет меня в ближайшие месяцы? – спрашивала себя Катарина, глядя на богато украшенный балдахин, хотя в полумраке спальни трудно было разглядеть все его великолепие. – А Томас Сеймур, временно изгнанный из страны за то, что осмелился с вожделением посмотреть на женщину, которую король решил сделать своей женой! Как ему там живется, в ссылке? Подданные короля, – думалось Катарине, – это фигурки, которые он передвигает ради собственного удовольствия. Стоит кому-то на какое-то время порадовать его, как король тут же возносит его и держит при себе до тех пор, пока не найдется другой человек, который доставит ему больше удовольствия; тогда тот, кто еще педелю назад радовал его, удаляется, и если строгие понятия подсказывают королю, что вчерашнего фаворита надо казнить, то его совесть тут же требует, чтобы он был казнен. Ибо совесть короля всегда должна быть спокойной, и не важно, сколько крови прольется, чтобы этот своенравный похотливый человек пришел в согласие со своей совестью».

И Катарина молилась в ночной тишине, чтобы Бог даровал мужество, которое – она знала – ей понадобится. Она часто думала и о своей подруге, к которой была привязана еще до своего возвращения ко двору. Это была Анна Эскью, сторонница реформатской веры, так же как и она, выданная замуж за нелюбимого; она вспоминала мужество и решительность, присущие Анне, и мечтала стать похожей на нее.

«Но ведь я трусиха, – думала Катарина. – Меня приводит в ужас одна мысль о тюремной камере и о звоне колоколов, возвещающих о казни. Даже мысль о том, что я могу оказаться на лужайке в Тауэре, где меня будет ждать топор палача, невыносима».

Однако молитвы о даровании ей мужества не остались без ответа, поскольку со временем ее страх немного утих, и она почувствовала, что в ней постепенно развивается новая черта, которая поможет ей вовремя заметить подкрадывающуюся опасность и даст ей спокойствие, которое необходимо, чтобы противостоять ей.

Некоторые люди ненавидят обязанности, наложенные на них. Каждый день Катарине приходилось обмывать королевскую ногу и выслушивать крики ярости, когда эта нога причиняла ему боль; но странным образом, вместо отвращения, эта работа пробудила в ней жалость к Генриху: грустно было видеть этого всемогущего владыку столь беспомощным перед ужасным недугом. Однажды он взглянул на Катарину и увидел в ее глазах слезы. Он тут же растаял.

– Слезы, Кейт! У тебя в глазах слезы?

– Вы так сильно страдаете. И тогда эти маленькие глазки, бывающие порой столь жестокими, тоже наполнились слезами, и жирная рука, унизанная сверкающими камнями, похлопала ее по плечу.

– Ты добрая женщина, Кейт, – произнес король. – Я, кажется, правильно сделал, что женился на тебе.

Катарина попросила, чтобы ее сестра Анна, леди Херберт, стала ее постельничей, а Маргарет Невиль, единственная дочь лорда Латимера, – одной из фрейлин.

– Поступай как знаешь, Кейт, – ответил король, когда Катарина обратилась к нему с этой просьбой, – ты добрая женщина и к тому же очень мудрая. И ты подберешь слуг под стать себе.

Итак, король был доволен. Он не испытывал к своей новой жене той испепеляющей страсти, какую вызывали у него Анна Болейн и Екатерина; Ховард, но это было даже хорошо.

«Я сделал, – говорил он себе, – мудрый выбор – выбор холодного и трезвого рассудка».

Были еще его дети. Король дал понять Катарине, что желает видеть ее в роли второй матери для них, и она была благодарна ему за это. Она ужасно страдала, что у нее нет своих детей, и ее сильный материнский инстинкт находил удовлетворение в заботе о приемных. Что ж, дело привычное – забота о детях, оставшихся без матери, не приносила ей ничего, кроме радости.

Королевские дети были столь же отзывчивы, что и дети других ее мужей. Как счастлива была Катарина, получив теплый прием в покоях принца и принцесс! Бедные дети, у них уже сменилось несколько мачех, и они успели привыкнуть, что те постоянно меняются.

Когда она впервые пришла к ним как новая мачеха, они собрались, чтобы церемонно приветствовать ее.

Маленький Эдуард выглядел таким слабеньким, что ей захотелось взять его на руки и заплакать. Но вместе с жалостью он вызывал у нее и страх. Ведь это единственный наследник короля по мужской линии, и он хотел, чтобы она родила ему других.

Принц вложил свои ручки в ее руки, и, повинуясь неожиданному импульсу, а не просто соблюдая требование этикета по отношению к наследнику престола, она преклонила колени и поцеловала его, и, следуя ее примеру, он обвил ручонками ее шею.

– Здравствуй, милая мама, – произнес принц, и в его голосе она уловила тоску маленького ребенка по материнской ласке, которой он был лишен, ребенка, на чьи детские удовольствия накладывали печать утомительные обязанности наследника престола.

– Мы полюбим друг друга, – сказала она.

– Я так рад, что нашей мачехой стала ты, – ответил принц.

Леди Мария преклонила перед ней колени. Бедная Мария, такая же хворая, как и Эдуард. Она всегда скрупулезно выполняла требования этикета, и это была очень торжественная минута для Марии – встреча с новой королевой Англии. Раньше леди Латимер должна была преклонять колени перед леди Марией, теперь они поменялись местами, и, хотя они были близкими подругами, Мария никогда не забывала о требованиях этикета.

– Поднимись, дорогая Мария, – сказала Катарина и поцеловала подругу, которая была ненамного моложе ее. – Здравствуй, дорогая мама, – произнесла Мария. – Я очень рада приветствовать тебя здесь.

После нее подошла Елизавета, сделав изящный реверанс и подняв свои сверкающие глаза на мачеху.

– Я тоже очень рада, – сказала она, и, когда ее новая мачеха поцеловала ее, она, словно повинуясь мгновенному импульсу, последовала примеру своего брата и, обвив шею Катарины руками, поцеловала ее в ответ.

Маленькая Джейн Грей, которая вместе с сестрой ждала своей очереди приветствовать королеву, подумала, что Елизавета, судя по ее виду, больше всех рада видеть Катарину Парр. Маленькая Джейн замечала гораздо больше, чем думали люди, ибо она никогда никому, даже своему любимому Эдуарду, не рассказывала о том, что видела. Она догадывалась, что Елизавета не испытывала такого же восторга от свидания с мачехой, как Эдуард и Мария, хотя Катарина и нравилась ей. (Да и кому бы не понравилась такая мягкая, очаровательная леди, как новая королева?) Просто Елизавета могла продемонстрировать и огромное удовольствие, и огромное горе – в зависимости от того, что было нужно, – это давалось ей гораздо легче, чем другим, поскольку ни одно из этих чувств не затрагивало глубин ее души, и она всегда контролировала себя.

Елизавета отступила назад, давая королеве возможность приветствовать сестер Грей, и, когда Джейн стояла, преклонив колени, а королева целовала ее, она подумала, что Елизавета радовалась не тому, что король женился на такой хорошей женщине, а тому, что эту женщину можно будет легко уговорить, а Елизавета хотела убедить ее обратиться к королю с просьбой дать ей то, о чем она столько мечтала, – положение, которое она считала своим по праву. Она хотела быть принятой при дворе, но не как леди Елизавета, незаконнорожденная дочь короля, а как принцесса, и еще она хотела иметь доход, который позволял бы ей покупать красивые наряды, она хотела иметь драгоценности, чтобы украсить себя.

Приветствуя Катарину Парр, Джейн была уверена, что Елизавета думала именно об этом.

И когда они покончили с церемониями и принялись весело болтать, насколько позволяло присутствие Марии, Джейн заметила, что королеве больше место нравилась веселая болтовня Елизаветы.

Эдуард держался поближе к Джейн, время от времени брал ее за руку и смотрел на нее с нежностью. Он думал, что его отец, должно быть, был очень счастлив заполучить себе такую женщину, как эта новая мачеха, и что эта жена будет ему хорошей помощницей.

Потом он вдруг страшно обрадовался, что Джейн, спокойная, мягкая и очень умная, была похожа на новую мачеху, ибо Эдуард знал, что королева Катарина – спокойная, мягкая и образованная женщина.

Пока мачеха разговаривала с Елизаветой, Эдуард сказал Джейн:

– Хорошо иметь жену, Джейн. Если король ее любит и она хорошая, добрая и умная, то это просто замечательно. Ты добрая, Джейн, и хорошая, и умная. И еще ты очень красивая.

И они улыбнулись друг другу, поскольку так хорошо понимали один другого, что порой прекрасно обходились без слов. Джейн знала, что Эдуард хотел сказать ей, что когда он вырастет, то сделает ее своей королевой.

Король тоже посетил в тот день покои своего сына, ибо хотел посмотреть, как новая жена справляется с его детьми.

О его приближении возвестили слова придворного:

– Король идет! Фрейлины и церемониймейстеры, стражники и лейб-гвардейцы – все насторожились, боясь, что король заметит какой-нибудь непорядок, и в то же время надеясь получить его кивок в знак одобрения. Он прохромал в комнату сына, опираясь на одного из своих придворных. Король был одет в алый бархатный камзол, сквозь прорези которого проглядывал белый атлас рубашки. Вокруг шеи располагался золотой воротник, с которого свисала великолепная крупная жемчужина. Его плащ был сшит из пурпурного бархата, на левой ноге красовалась подвязка. Он весь был усыпан драгоценными камнями – они украшали его берет, камзол и плащ, они сверкали и на мешочке из золотой материи, висевшем у него на боку, в котором был спрятан от людского взора кинжал с усыпанной бриллиантами рукояткой. Лицо короля по цвету мало отличалось от его плаща – оно побагровело от напряжения, которое вызывала у него ходьба, но в эту минуту оно сияло добротой. Ему доставляло удовольствие видеть свою новую жену и детей вместе.

Когда он вошел в комнату, все упали на колени.

Король с довольным видом оглядел детей и жену, но, присмотревшись к лицу своего маленького сына, нахмурился. У мальчика был изнуренный вид, а под глазами залегли темные круги. «Учитель заставляет его слишком много работать, – подумал он, – надо будет поговорить с ним».

– Поднимитесь, – повелел король.

Все встали и застыли перед ним в благоговейном восхищении, смешанном со страхом.

Хромая, он подошел к принцу. Мальчик против своей воли съежился – в присутствии своего грозного отца он чувствовал себя ничтожеством. Эдуарду всегда казалось, что под испытующим взглядом отца он становится меньше ростом, головная боль его усиливалась, а сердце начинало учащенно биться; он знал, что на его правой щеке снова появилась сыпь. Король ее заметит и опять кого-то отругает – скорее всего, миссис Пени, его любимую няню. Эдуард всегда боялся, что у него отберут его дорогую миссис Пени.

С сына король перевел взгляд на Марию. Он вдруг ощутил приступ острой неприязни к ней, поскольку она была для него вечным упреком. Ее давно уже следовало выдать замуж, но какой же принц захочет взять в жены незаконнорожденную девушку, даже если она дочь самого короля? А разве мог он объявить ее законной и при этом утверждать, что был прав, отвергнув ее мать? Неудивительно, что ее вид вызывал у него неприязнь.

Теперь Елизавета. «С каждым днем она все больше и больше становится похожей на меня, – подумал король. – Волосы у нее такого же цвета, какой был и у меня; когда-то у меня была такая же светлая, сияющая кожа. Может быть, ты и вправду не наставляла мне рога с Норрисом, Анна?»

Ему хотелось бы не любить Елизавету, но это невозможно, ибо равносильно тому, чтобы не любить самого себя.

– Ну как, сумеете ли вы подружиться? – спросил король.

Ему ответила Катарина:

– Мы уже давно подружились, ваше величество.

– Мне приятно это слышать. – Он улыбнулся, напомнив своей совести, что в первую очередь был заботливым отцом, который выбрал себе жену не ради плотских удовольствий, а ради счастья своих детей. Король взглянул на Катарину и остался доволен ее видом. Она сменила черное траурное одеяние на красивое платье с расшитым золотом лифом, которое ей очень шло. Узкий лиф подчеркивал ее стройную, женственную фигуру, а на шее сверкал большой рубин, подаренный им.

«Красивая королева! – подумал он. – Хорошая мачеха, и к тому же еще не настолько стара, чтобы не иметь своих собственных сыновей. Она здоровая женщина, миниатюрная, по крепкая. У нее еще будут сыновья. А уж я-то постараюсь, чтобы первый из них появился как можно скорее».

Король знаком показал, чтобы ему подали стул, и один из придворных поспешил поставить его перед ним. Генрих велел сыну подойти и принялся расспрашивать его об учебе. Потом положил свою большую руку на маленькую головку Эдуарда и сказал:

– Ты должен быть здоровым. В твои годы я был в два раза крупнее тебя.

– Умоляю ваше величество простить мне мой малый рост, – произнес мальчик. – Я езжу верхом каждый день, как и ваше величество в моем возрасте, и еще я прыгаю и бегаю.

– Ты хороший мальчик, – ответил король, – но мне хотелось бы, чтобы ты рос немного быстрее.

Королю захотелось, чтобы мальчик почитал ему по-французски и по-латыни; книги были тут же принесены, но, пока принц стоял у колена своего отца и читал вслух, король наблюдал за другими детьми, которые молча стояли в его присутствии.

«Этот мальчик – все, что у меня есть, – с грустью подумал Генрих. – Эх, Джейн, почему ты умерла так рано, не успев родить мне других сыновей? Здоровых сыновей!» У Эдуарда тяжелый запах изо рта, к тому же он слишком худ. Надо сегодня же поговорить с его поваром. Надо заставить мальчика есть мясо. Он должен вырасти сильным и здоровым... Мальчик и две девочки... хороши же его дела! Король вспомнил своего сына Ричмонда и ту радость, которую он испытал, узнав, что у него родился мальчик. Значит, он настоящий мужчина, а то он боялся, что у него не может быть сыновей. А потом Ричмонд умер ужасной, медленной смертью.

Генрих боялся, что и этого маленького мальчика, который стоял сейчас у его колен, постигнет та же судьба, что и Ричмонда. Марии удалось уцепиться за жизнь, но король чувствовал, что сделала она это чудом. Похоже, только Елизавете удастся дожить до преклонных лет. Как бы ему хотелось, чтобы при дворе оказался какой-нибудь волшебник, который превратил бы эту девочку в мальчика. Ха! Вот это был бы номер! «Если бы Елизавета стала мальчиком, я завещал бы ей трон, клянусь Богом!»

Но такое чудо было неподвластно никому, и король подумал, что это жестоко – заставлять его желать, чтобы ребенок Анны стал его наследником. Ему всегда казалось, что Анна насмехается над ним даже в могиле.

Затем его мысли обратились на новую королеву. У него хорошая жена. Она невелика ростом и изящна, и он полюбит ее еще сильнее, когда ее тело раздастся вширь, дав жизнь ребенку. Пока еще слишком рано, но, возможно, что в это же время на следующий год появится новый принц из династии Тюдоров, который порадует своего отца.

– Достаточно, – сказал он Эдуарду, – на сегодня хватит. Ты хорошо читаешь. Я похвалю твоего учителя. А тебе понравилась твоя новая мама?

– Сир, я очень люблю ее.

– Это хорошо. – Король дотронулся сверкающим указательным пальцем до его щеки. – Опять пятна, да?

– Они появились только сегодня, – извиняющимся тоном объяснил принц. – Я сейчас очень хорошо себя чувствую, сир.

– Это хорошо. Король с трудом поднялся, и Катарина подошла, чтобы помочь ему.

– Милая моя Кейт, я рад видеть тебя здесь. А теперь помоги мне дойти до моих покоев.

Он взял ее за руку и пошел, попеременно опираясь то на нее, то на свою трость.

Когда они оказались вдвоем в королевских покоях, король сказал:

– Принц выглядит очень плохо. И это мой единственный сын! Как бы мне хотелось, чтобы у меня была еще дюжина сыновей! – Он потрепал ее по щеке. – Мы ведь заведем себе сына, да? Мы заведем себе сына, Кейт, мой поросеночек.

«Это и есть, – с грустью подумала Катарина, – признак высшей монаршей милости. Король называет меня «поросенком» и просит родить ему сыновей. Если я сделаю это, он будет продолжать звать меня «поросенком». А если нет?..» А почему бы и в самом деле ей не родить ребенка? Она давно мечтала о детях. Некоторые мудрые женщины говорили, что те, кто жаждет иметь детей, с легкостью зачинают их. Почему же тогда несчастные жены Генриха, которые так жаждали родить ему сына, не смогли этого сделать?!

Катарина решила, что не стоит впадать в отчаяние. С ней были ее друзья – обожаемая сестра Анна и любимая падчерица, Маргарет Невиль. С ней была ее дорогая Нэн, а Нэн будет служить ей верно до конца своих дней. И у нее были ее новые приемные дети, которые тепло встретили ее, и она пока еще была для короля поросеночком.

– Милорд, – произнесла Катарина, – я хочу попросить вас об одной милости.

Король благосклонно посмотрел на нее. Он хотел, чтобы она поняла, что доволен ею и настроен даровать все, что она ни попросит.

– Ну, Кейт, говори. Что это за милость?

– Она касается ваших дочерей. Мое самое запетое желание – видеть их при дворе как принцесс. Милорд, я не могу избавиться от мысли, что это неправильно – не признавать в них принцесс.

Глаза короля сузились.

– Ты знаешь, как много страданий я перенес по милости их мамаш? Мария – незаконнорожденная. Ты знаешь это. И Елизавета тоже.

– Но разве вы не состояли в браке с матерью леди Елизаветы?

– Нет. Не вмешивайся в дела, в которых не разбираешься. Я никогда не любил женщин, которые совали нос не в свое дело, Кейт. – Он больно защемил ее щеку большим и средним пальцами. – Запомни, Кейт, я знаю, почему ты просишь об этом. Ты заботишься о них, а не о себе. За это я тебя и люблю. Брак с матерью Елизаветы нельзя назвать законным – она была обручена с Нортумберлендом. Это сделало наш брак незаконным, и поэтому ее дочь – ублюдок. Они обе незаконные, говорю тебе.

– Но ведь они ваши дочери! А леди Елизавета гак похожа на вас! И разве вы не можете, милорд, вернуть им то положение, в котором они находились, когда вы верили, что состоите в законном браке с их матерями?

Король сделал вид, что задумался и что эта просьба его рассердила. Но это была игра, которую он очень любил. Он совсем не задумался и вовсе не был недоволен. Он знал, что люди не одобряли того, что его дочери живут в нужде; и если они будут продолжать считать их незаконнорожденными (а они должны так считать, раз этого требует его совесть), то он не будет возражать против того, чтобы вернуть споим дочерям их прежнее положение при дворе. А как приятно было сделать это, ведь он сам хотел того же! К тому же он угодит Кейт, своей новой жене, своей возлюбленной, своему поросеночку.

– Мне кажется, я не смогу отказать тебе в этой просьбе, дорогая, и, раз ты просишь меня об этой милости, я дарую ее тебе.

– Благодарю вас. Благодарю от всего сердца. Ваше величество так добры ко мне!..

– И ты должна быть добра ко мне.

Катарина знала, что он имел в виду. Ей показалось, что она слышит звон колоколов на тауэрской часовне. «Сыновей, сыновей, – взывали они, – роди мне сыновей».

– Но сначала, – произнес король с видом монарха, дарующего еще одну милость подданному, и без того сверх меры облагодетельствованному им, – перевяжи мне ногу. От ходьбы повязка сползла и причиняет мне боль...

* * *

Были, однако, два человека, которых не радовало счастье короля. Одним из них был Томас Райотесли, а другим – Гардинер, епископ Винчестерский.

Райотесли, хитрая лиса, обнаружил с помощью своих шпионов, что королева в своих покоях читает запрещенные книги, и поспешил сообщить об этом открытии своему другу Гардинеру.

Двор находился в то время в Виндзоре, и Гардинер, очень встревоженный вестью о том, что он сам помог посадить на трон королеву, склонявшуюся к протестантизму, предложил Райотесли отправиться в Большой парк и там обсудить эту новость, опасаясь говорить о ней в стенах замка.

Когда они отошли от замка подальше, Гардинер сказал:

– Это очень тревожная весть, друг мой. Я ведь готов был поклясться, что королева – добрая католичка.

– Боюсь, что это очень хитрая женщина, милорд епископ; пока она была женой Латимера, делала вид, что она такая же верная католичка, как вы или я. Но как только Латимер умер и она стала женой его величества, она перекинулась к еретикам.

– Глупая женщина, дружище Райотесли. Если бы она стала еретичкой, будучи женой Латимера, – это было бы еще полбеды. Но еретичка – жена нашего суверена – совсем другое дело. Но мы тратим время впустую, судача о грехах этой женщины. Мы должны действовать.

Райотесли кивнул. Именно этого он и ждал от Гардинера. Епископ в защиту католицизма способен нанести удар и нанесет его в нужном направлении. Гардинер был сильным человеком, он служил еще под началом Уолси; такт и энергия в деле о первом разводе короля стали причиной его быстрого взлета. Когда Уолси был отстранен от дел, Гардинер стал государственным секретарем. Вскоре после этого он сделался архидьяконом Лестера и епископом Винчестера. И хотя король ценил его меньше, чем некоторых других своих министров, и, хотя Гардинер был низкого происхождения, это лишь означало, что его взлет к вершинам власти был более заметным, и, пусть он не завоевал любви короля, зато он завоевал его уважение.

– Расскажи мне, что ты узнал о королеве, – продолжал Гардинер.

– Она окружила себя людьми, интересующимися повой верой. Это ее сестра Херберт, падчерица Маргарита Невиль, герцогиня Саффолкская, леди Хоби и другие. Они называют себя тайными «реформаторами». Не забывайте, милорд, что она в какой-то мере руководит образованием принца и принцессы. Принц Эдуард и принцесса Елизавета – совсем еще дети, и их очень легко совратить с пути истинного. Леди Мария – истая католичка и никогда не изменит своей вере. Но эта женщина отвечает за образование не только принца и принцессы, но и двух девиц Грей, а они близки к трону, и этот факт не может не тревожить нас.

– Я и сам прекрасно это понимаю. Мы не можем допустить, чтобы престол с королем делила еретичка.

– А разве нельзя рассказать об этом королю?

Гардинер мрачно улыбнулся. Его взгляд задержался на двух башнях замка, соединенных подвесным мостом. Замок стоял на холме, а перед ним лежали в беспорядке улицы Виндзора, вдоль которых тянулись белые с черным дома, увенчанные остроконечными крышами. Он видел серебрившуюся в солнечных лучах реку, которая, извиваясь, прокладывала себе путь среди долин, желтых от обилия лютиков.

Но мысли Гардинера были далеки. Он думал о других королевах, которых в свое время погубили министры. Он понимал, что ни один министр не осмелится приблизиться к влюбленному королю с доносом на женщину, на которой он женился всего две недели назад.

Да, Кранмер сумел добиться казни Екатерины Ховард, но это случилось, когда после свадьбы прошло довольно много времени. Король, правда, все еще любил Екатерину, но Кранмер рассказал о ней королю такие вещи и предоставил такие доказательства, что Генрих отправил на плаху жену, которую очень любил. А что протестант Кранмер сумел сделать с Екатериной Ховард, то католик Гардинер сделает с Катариной Парр.

Но не сейчас. Время для этого еще не пришло.

– Надо все хорошенько обдумать, – медленно произнес он, – сейчас наносить удар по королеве опасно. Король ею доволен. За две недели семейной жизни она понравилась ему еще больше. Могу уверить тебя, Райотесли, что теперь, ухаживая за ногой короля и мягко обходясь с ним, она доставляет ему больше удовольствия, чем даже до свадьбы. Наше время еще не пришло.

– Я уверен, что вы правы, милорд, но не окажется ли задержка опасной? Сейчас король ценит ее, и она имеет возможность нашептывать ему на ушко свою ересь.

Епископ похлопал Райотесли по руке.

– И все-таки надо подождать. Позже мы, без сомнения, сумеем вернуть ко двору Сеймура. И тогда мы сможем выдвинуть обвинение против них обоих. Здесь пас ждет несомненный успех – если, конечно, это обвинение удастся доказать, впрочем, есть множество способов доказать дело об измене. – Губы епископа сложились в улыбку, которая исчезла, когда он взглянул на стены замка. Но они были далеко, и никто, кроме его спутника, не слышал этих опасных слов.

– А, Сеймур! – сказал Райотесли. – Если бы нам удалось доказать связь Сеймура с королевой! Король был бы вне себя от ярости, а мы бы одним ударом свалили двух врагов – королеву с ее друзьями-еретиками... и Сеймуров. Что может быть лучше?

– Если Сеймур вернется, не надо думать, что нам легко удастся избавиться от него. Сеймур очень честолюбив. Сомневаюсь, чтобы он пожертвовал своими честолюбивыми планами ради женщины, кем бы она пи была. К тому же король его очень любит. – И тем не менее, до брака с королем королева была влюблена в Сеймура. Он хотел на ней жениться. Не зря король отправил его во Фландрию и, скорее всего, продержит там подольше. Да, он ревнует – пусть не очень сильно – к нашему блистательному моряку.

– Это так, но любовь короля к нынешней королеве совсем не похожа на ту безумную страсть, которую он испытывал к Анне Болейн и Екатерине Ховард. Не сомневаюсь, что мы могли бы нанести удар со стороны Сеймура, но ведь его нет в Англии. Используем этот шанс позже. Тем временем мы можем ударить, но не по королеве, а по ее друзьям.

– Ее друзьям? Вы имеете в виду ее сестру и других дам?

– Нет-нет. Вам следует кое-чему поучиться, Райотесли. Сначала мы свалим олененка и подождем, когда появится вожак стада. Во всех городах есть сторонники реформатской церкви, и я верю, что если хорошенько поискать, то можно найти их и здесь, в Виндзоре. В этом городе есть один священник, Энтони Пирсон. Послушать его проповеди стекаются люди со всей округи, и верный католичеству юрист по фамилии Симонс уже высказывал мне свои подозрения на его счет. Симонс утверждает, что Пирсон – протестант. Есть и другие. Если мы присмотримся повнимательнее к этому человеку, Пирсону, то, вне всякого сомнения, установим, кто эти люди, и получим то, что нам нужно. Мы можем нанести удар по королеве через них. А пока будем ждать момента, когда можно будет впутать ее в это дело, эти люди, несомненно, станут прекрасным топливом для смитфилдского костра.

– Восхищаюсь вашей мудростью, милорд.

Епископ взял Райотесли под руку.

– Держитесь поближе ко мне. Я буду сообщать вам, как продвигается дело. Начнем с оленят, время отстреливать вожаков еще не пришло. Сейчас мы вернемся в замок, и я постараюсь как можно скорее получить аудиенцию у короля; когда же я переговорю с ним, то дам знать, к какому решению мы пришли. Наблюдайте за мной, мой друг, и вы увидите, как поведу я это деликатное дело. Обещаю, что через несколько месяцев – хотя все это может растянуться на год или два – вы увидите, как ее величество последует по стопам ее неразумных предшественниц.

– На эшафот? Гардинер кивнул:

– Его величество уже разводился два раза, и это совсем ему не понравилось. Он предпочитает... другой способ.

– Не сомневаюсь, – сказал Райотесли, – что этот самый способ... будет применен и к Катарине Парр.

* * *

В зале святого Георгия король сидел на том самом троне, над которым висел расшитый балдахин Эдуарда III. Трон стоял во главе стола, а по правую руку от него располагался стул королевы. На самом почетном месте сидела леди Мария, и, приветствуя ее, Гардинер подумал, что ему не так-то трудно будет подвести к гибели королеву, если Катарина Парр оказалась столь глупа, что вернула ко двору такую преданную католицизму женщину, как принцесса Мария.

К королю подошли и преклонили колени трое придворных – один с кувшином, другой с чашей и третий – с полотенцем. Огромный стол ломился от тяжелых бутылей с вином и огромных серебряных и золотых блюд, на которых лежали куски оленины, цыплята, павлины, молодые лебеди, лососи, кефали и пироги всех сортов. Гардинер заметил, как засверкали глаза короля при виде этих яств. Говорили, что любовь к еде у короля пересиливала даже любовь к женщинам. Епископ решил, что надо будет поговорить с ним после еды – еще до того, как кровь короля перегреется, а пищеварительные органы начнут жаловаться на чрезмерную нагрузку, которую задал им их царственный хозяин.