Текст книги "Шестая жена"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
– Ты знаешь, почему ты попал сюда, друг мой, – сказал незнакомец.
– Да... да, милорд. Но я ни в чем не виноват.
– Ничего не бойся. Ответишь на пару вопросов, только и всего.
«Всемогущий Бог, – подумал тюремщик, покрывшись потом, – все они так говорят – ответишь на пару вопросов и свободен!»
– Давай я покажу тебе камеру, – сказал хозяин комнаты. – Здесь у нас батоги, тиски для больших пальцев, испанский воротник... а это – «дочь мусорщика». Ты ведь служил королю как тюремщик и прекрасно знаешь, для чего используются эти игрушки.
– Знаю, милорд. Но я ни в чем не виноват.
– А вот и дыба. Самая интересная штука из всех. Друг мой, те, кто доводит дело до дыбы, – большие глупцы. Этого можно избежать. Ни один мудрый человек не доведет дело до того, чтобы ему вывернули па дыбе все суставы. Но ты побледнел. Уж не собираешься ли упасть в обморок? Ну ничего, тебя быстро приведут в чувство. Понюхаешь уксуса и очухаешься... как говорят.
– Что... что вам от меня нужно? Человек схватил его за руку.
– Ответь на мои вопросы и возвращайся к своим делам. Это все, что мне от тебя нужно. Скажи мне правду и получишь свободу.
– Я скажу все, что вы захотите узнать.
– Хорошо. Я знал, что ты благоразумный человек. Садись сюда... вот на этот табурет. Ну, как... пришел в себя? Покончим с этим побыстрее, сам ведь знаешь – чем быстрее, тем лучше. Давай простые ответы на мои вопросы и вернешься к своей работе и никогда, поверь мне, никогда не войдешь больше в эту комнату.
– Спрашивайте, – взмолился тюремщик, – спрашивайте побыстрее.
– Так ты готов?
– Да, сэр.
– Ты отводил сегодня женщину к узнику?
– Да, сэр.
– Я уверен, что это не входит в твои обязанности. – Нет, не входит... – Он забыл самые простые слова, и говорить быстро у него не получалось. Мне дали взятку. Я плохо сделал, что взял ее. Я раскаиваюсь в этом. Не надо было ее брать.
– И большая была взятка?
– Да, сэр.
– От человека с положением, несомненно. А как зовут узника, в чью камеру явилась гостья. Смотри не пытайся обмануть меня, ибо я тут же велю испробовать на тебе все эти игрушки, и уж тогда ты скажешь правду.
– Не буду. Клянусь, не буду вас обманывать. Этим узником была госпожа Анна Эскью.
– Хорошо. Ты не обманываешь меня, значит, мы сумеем сегодня обойтись без этих штучек. А как звали женщину, которую ты проводил Анне Эскью?
– Это была дама... но я не знаю ее имени.
– Не знаешь? Напряги память.
– Клянусь, я не знаю, как ее зовут. Она принесла еду и теплую одежду для заключенной. Я знаю, кто ее послал, хотя и не ведаю ее имени. Мне его никогда не называли.
– Значит, ты знаешь, кто ее послал?
– Да, знаю. Ее послали еретики – друзья Анны Эскью.
– А как зовут этих друзей?
– Мне не называли их имен.
– Так дело не пойдет. Мне нужны имена.
– Это придворные дамы.
– И ты не можешь никого назвать... хотя бы нескольких?
Он подал знак двум мужчинам со злобными лицами; они подошли поближе.
– Ни единого имени? – спросил допрашивающий.
– Я не знаю, кто послал ее. Мне говорил человек, который привозил ее... я знаю...
– Так ты знаешь?
– Да, милорд. Я знаю, что женщина, приезжавшая к Анне Эскью, – посланница королевы.
– Королевы! Это хорошо. Ты мне очень помог. Можешь идти. Возвращайся к своей работе. Но смотри, никому ни слова о сегодняшнем приключении, дружище, а не то...
– Клянусь, что буду молчать. Клянусь...
– За тобой будут следить. Пусть все останется, как и было. Бери свою взятку. Веди леди в камеру Анны Эскью. Твое сегодняшнее посещение этой камеры и осмотр этих штучек ничего не меняют. А теперь иди, мой милый. Ты отвечал правдиво и очень мне помог.
В ответ на это тюремщик грохнулся в обморок, растянувшись на земляном полу.
Райотесли с улыбкой посмотрел на него. Этот человек ему понравился – он дал именно тот ответ, который был ему нужен.
* * *
Добравшись до Гринвичского дворца, Нэн, как обычно, отправилась прямо в покои леди Херберт. Сестра королевы за время ее отсутствия то молилась, чтобы она вернулась живой и невредимой, то стояла у окна, высматривая, не идет ли она.
– Нэн, – спросила леди Херберт, – ну как, все сложилось удачно?
– Да, как и раньше, миледи.
– Мне показалось, сегодня ты вернулась немного раньше. – Да, миледи. Я едва успела снять юбки, как тюремщик велел мне поскорее уходить.
– С чего бы это? – спросила леди Херберт, побледнев.
– Он сказал, что не видел стражника на обычном месте.
Леди Херберт нервно теребила пальцами драгоценности на своей шее.
– Это неспроста. Они что-то заподозрили.
Нэн упала на колени. Пообщавшись с Анной Эскью, она заражалась ее фанатизмом, ее стремлением обрести мученический венец.
– Миледи, если потребуется, я готова умереть за дело королевы и за ее веру.
Леди Херберт принялась ходить взад и вперед по комнате.
– Женщин не подвергают пыткам. Меня могут послать на костер, но поскольку я женщина, то меня задушат, чтобы я не чувствовала боли, когда загорится мое тело.
Леди Херберт поняла, что Нэн находится на грани истерики. Напряжение было слишком велико – его могли вынести только такие фанатики, как Анна Эскью. Надо прекратить эти опасные посещения Тауэра. Надо убедить королеву, чтобы она отказалась от них.
– Иди в свою комнату, – сказала она. – Я пришлю тебе успокоительное питье. Выпей его и задвинь полог кровати, а потом спи... спи, пока не проснешься освеженной.
Нэн сделала реверанс и отправилась в свою комнату.
Когда она проснулась, ее вчерашнее возбуждение прошло. Она снова стала самой собой. Она с ужасом вспоминала свои походы в Тауэр, и мученическая смерть уже не казалась ей такой прекрасной, как вчера. Смерть ужасна, и воспоминание о холодной мрачной громаде Тауэра только усиливало эту мысль.
* * *
Войдя в спальню королевы, леди Херберт закрыла дверь и прислонилась к ней.
– Мне страшно, – сказала она.
– Почему? – спросила королева.
– Сегодня она вернулась раньше обычного. Стражника не было на его месте.
– А почему его там не было?
– Потому что что-то случилось.
– Ты сегодня какая-то взвинченная, что с тобой?
– О, Кейт, что с тобой будет?
– Откуда я знаю? Разве мы можем это знать?
– Кейт, не посылай больше Нэн в Тауэр. Послушай моего совета, прекрати это опасное дело.
– Значит, ты предлагаешь оставить Анну одну, без помощи в этой ужасной тюрьме?
– Да, Кейт. Да.
– Но ты вспомни – ведь она пострадала из-за меня. Посадили в тюрьму ее, а на самом деле там должна была быть я. Моря ее голодом и холодом, они наносят удар по мне.
– Кейт, Кейт, будь осторожна. Это не игра, в которую мы любили играть в отцовском доме. Это жизнь, и тебе угрожает реальная опасность. Если бы ты знала, какие сны мне снятся, Кейт! О, какие ужасные сны!
– И мне тоже, – сказала королева.
– Тебе что, все равно – умрешь ты или останешься жить?
– Нет, не все равно, – ответила королева. – Я очень хочу жить. И она неожиданно бросилась к сестре и обняла ее.
«Что с нами со всеми будет? – спрашивала себя Анна Херберт. – И зачем только Анна Эскью появилась при дворе! Мы хотим жить, хотим покоя и счастья, а вместо этого своими неосторожными действиями насылаем на свои головы несчастья».
– Сестричка моя, – срывающимся голосом произнесла Анна. – Что же это с нами сталось?
– Жизнь взвалила на нас непосильную ношу, Анна. Так мне кажется временами. Я помню, какой была моя жизнь до замужества с королем... Я помню свой брак с лордом Латимером... Что меня тогда заботило? Что у нас будет на обед, надо собрать клубнику, пока она не перезрела, и ее не склевали птицы; до конца месяца надо уехать из Йоркшира, чтобы проветрить дом; нужно закончить покров для алтаря, который я вышивала для церкви. Вот что меня тогда занимало. А теперь? Как все изменилось! Теперь я думаю не о том, подойдет ли моему господину этот говяжий филей, а о том, сколько времени... сколько времени мне еще ходить в королевах? И скоро ли меня отвезут в Тауэр? И когда я поднимусь на эшафот? Бывают времена, когда я лежу в постели, натянутая как стрела, и мне кажется, как к моей шее прикасается лезвие топора. Я вздрагиваю и молю Бога спасти меня. Но в другие дни меня охватывает безразличие, я смеюсь про себя и говорю – пусть это случится сегодня. Мне все равно!
– Меня пугают истерические нотки в твоем голосе – наверное, ты потихоньку сходишь с ума. Я заметила их и у Нэн, когда она вернулась из Тауэра. Даже Сюррей и тот, по-видимому, слегка свихнулся, ибо его глаза лихорадочно блестели, когда он говорил королю такие вещи, от которых запросто можно лишиться головы. Этот человек ежечасно рискует своей жизнью. А ведь он любит жизнь. Но он так часто был на волосок от смерти, что не мог не почувствовать ее очарования.
– Лучше быть очарованным ею, Анна, чем бояться ее как огня.
– А лучше всего быть от нее подальше... и не смотреть в ее зловещее лицо.
– Тогда, если она придет неожиданно, мы, может быть, не сумеем достойно встретить ее.
– У нас нет выбора, сестра. Дорогая моя Кейт, Нэн не должна больше посещать Анну Эскью.
– Значит, пусть она умирает от голода и холода?
– Надо найти другие способы помочь ей.
– Можем ли мы доверять тюремщикам? Они возьмут еду и одежду, как берут наши взятки, но где гарантия, что они передадут их Анне? Единственный верный путь – это отвозить ей еду и одежду самим.
– А ты когда-нибудь задумывалась о том, что они сделают с Нэн, если схватят ее?
– Я только об этом и думаю.
– Ведь ты ее любишь, правда?
– Да, люблю. Она – хороший человек и очень мне дорога.
– И тем не менее, подвергаешь ее жизнь опасности.
– Она сама захотела ездить к Анне.
– Временами я думаю, что Анна Эскью всех нас околдовала. Она мечтает о мученическом венце, и мне кажется, что этой мечтой она заразила и нас. О, Кейт, как бы мне хотелось опять стать маленькой! Помнишь, как мы играли с тобой в замке Кендал? Как мы были счастливы – ты, я и наш братец Уильям.
– Мы и не знали тогда, что нас на каждом углу подстерегает опасность. Но она была и тогда. Она всегда была. Мы играли в свои детские игры в замке Кендал и не знали, что наш отец обязан защищать границу королевства, а шотландцы в любую минуту могли напасть на нашу страну.
– Ах, какие это были счастливые дни! А помнишь ли ты, как мы жили в Грип-Нортоне?
– Я все помню. Это было не так уж давно. Но помню и тот день, когда мама сказала, что у нас больше нет отца.
– Ты это помнишь? Тебе же было всего четыре года!
– Я помню ее суровое мрачное лицо и как она сказала, что мы должны быть достойны его.
– О, Кейт! – воскликнула Анна Херберт, и они обнялись.
– И я буду достойна его, – сказала Кейт. – Я попытаюсь сделать то, чего он хотел бы от меня.
– Наши отец с матерью и мечтать не могли, что ты станешь в один прекрасный день королевой Англии.
– Но королева Англии должна быть храбрее любой другой женщины нашей страны.
– Она должна быть к тому же и мудрее.
– О, Кейт, Анна Эскью мечтает о венце мученицы, но ведь она вооружена своей верой и мужеством. Ты же знаешь, что она всегда отличалась от всех нас.
– Да, она еще девочкой отличалась от нас – всегда была такой отрешенной. О, сестра, что они с ней сделают? Они забрали ее, поскольку хотели через нее погубить меня и... мы знаем почему.
– Да, мы знаем, что они хотели бросить в Тауэр тебя. Они попытаются вынудить ее признаться, что у тебя тоже есть запрещенные книги и что ты нарушила закон короля.
– И тогда?
– А что тогда, я не знаю.
– Не знаешь? – горько рассмеялась Катарина. – Все будет зависеть от его величества. Если он захочет, чтобы меня осудили как еретичку, то меня осудят. – Смех ее стал громче. – Это просто смешно, я ничего не могу с собой поделать. Все зависит от состояния здоровья короля. Если ему плохо – я чувствую себя в безопасности. Но когда ему становится лучше... О, Анна, разве это не смешно? Я вижу, какие взгляды он бросает на моих придворных дам. Герцогиня Ричмондская очень привлекательная женщина. И герцогиня Саффолкская тоже. Но они очень разные, и он никак не может решить – которую из двух предпочесть: вдову своего сына или вдову Чарльза Брэндона. Обе они вдовы, заметила! Наверное, я пробудила в нем интерес к вдовам. Да к тому же никто, кроме них, не осмеливается смотреть на короля как на желанного мужчину. Сестра, моя жизнь висит на волоске – и кто же его держит? Его величество. И что он с нею сделает, зависит от герцогинь Ричмондской и Саффолкской... и от состояния его здоровья!
– Не надо смеяться таким жутким смехом – он меня пугает. Ты должна быть спокойной. Ты должна быть уравновешенной. Твоя судьба зависит от каждого твоего поступка, даже самого незначительного.
– О, сестра, какая судьба ждет бедную Анну Эскью?
– Они не осмелятся подвергать ее пыткам... ведь она – женщина благородного происхождения. Король этого не допустит. Королева посмотрела на сестру и снова расхохоталась, и леди Херберт с большим трудом удалось ее успокоить.
* * *
Епископ и канцлер снова гуляли в Большом парке.
– Какие новости, милорд канцлер? – спросил, Гардинер.
– Хорошие новости, милорд епископ. Я схватил тюремщика, как только он расстался с придворной дамой. В пыточной камере он признался, что одежда и еда, которую получала узница, посылалась по приказу королевы.
Гардинер кивнул:
– Это хорошая весть.
– Разве этого недостаточно? Епископ покачал головой:
– У короля опять разболелась нога. А эта женщина – очень, очень хорошая сиделка.
– Вы думаете, что он так ее любит, что не ищет себе другой жены?
– Пока король дышит, он всегда будет готов сменить жену – при условии, что предыдущая делила с ним ложе не меньше месяца.
– Милорд епископ, не далее как неделю назад он сказал мне: «Три года брака, Райотесли, и никаких признаков, что у этой женщины могут быть дети. Я не верю, что вина лежит на мне; поэтому я сделал вывод, что Бог, очевидно, не одобряет моего брака».
– Это хорошо.
– А вы видели взгляды, которые он бросает на миледи Саффолкскую?
– А вот это не очень хорошо. Она, как и королева, погрязла в ереси. Для нас больше подходит миледи Ричмондская. Чем нежнее будут к ней чувства короля, тем лучше. Все зависит от силы его чувств к ней.
– А... если он все-таки предпочтет вдову Брэндона?
– Мы не должны допустить этого. Но сначала надо избавить его от Катарины Парр.
Гардинер был мрачен.
– Мы должны действовать с предельной осторожностью. Не забывайте о докторе Лондоне, умершем от унижений, которым его подвергли.
– Я помню о нем. Но тюремщик сам сознался, что женщина приходила от королевы.
– Слово простолюдина весит немного. Мы должны помнить одно, друг мой, – эта ситуация совсем не простая. Когда в руках Кромвеля оказались доказательства неверности Анны Болейн, король уже жаждал избавиться от нее и жениться па Джейн Сеймур. Теперь же дело обстоит по-другому. Сегодня король желает избавиться от жены, а завтра он вспоминает, что она – его сиделка, и обойтись без нее он не сможет. Если мы расскажем королю о свидетельстве тюремщика в то время, когда ему нужна сиделка, то на наши беззащитные головы обрушится небо. Нет! Будем учиться на ошибках других. Вспомним о браке короля с Екатериной Ховард. Кранмер хорошо знал, как сильно любил ее король. И что он сделал? Он представил королю неоспоримые доказательства ее вины. Мы тоже должны отыскать такие доказательства. Свидетельства тюремщика низкого происхождения совершенно недостаточно.
– Вы хотите сказать, что сама эта женщина – Анна Эскью – должна дать показания против королевы?
– Да, именно это я и хочу сказать. – Но вы ведь ее знаете – она никого не выдаст. «Убейте меня, – скажет она. – Я не боюсь смерти». И, клянусь Богом, одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, что она не боится.
– Она – фанатичка, ей легко говорить это, и быстро умереть – тоже. Но умирать медленной... мучительной... ужасной смертью – это совсем другое дело. На дыбе даже самые храбрые мужчины молили о пощаде.
– Но... ведь она женщина.
Тонкие губы Гардинера сложились в легкую усмешку.
– Она, дорогой канцлер, не женщина, – произнес он, – она – наш враг.
В камере Тауэра Анна Эскью каждый день ожидала казни – в том, что ее приговорят к смерти, она не сомневалась.
Она встала на колени у зарешеченного окна и молилась, потеряв счет времени. На каменных стенах ее камеры были нацарапаны имена людей, сидевших здесь до нее, слова надежды и отчаяния. Она молилась не за себя, а за тех, кто страдал здесь до нее. Она знала, что наделена мужеством, которое позволит ей без страха встретить то, что уготовила ей судьба.
Она начала молиться в полночь, а теперь за окном занималась заря. Сквозь решетки проникал утренний свет – наступал новый день, а она все еще стояла на коленях.
Прошло несколько дней после того, как ее посетила Нэн. У Анны почти не было еды, но она не ощущала потребности в пище. Временами ее ум отвлекался от молитвы, и она вспоминала свое детство в доме отца и дни, когда они с сестрой бродили по саду и были счастливы вместе.
Анна всегда была очень серьезной и любила книги сильнее, чем игры. Ее старшая сестра смеялась над ней, и бывали мгновения, когда Анна ей завидовала. Она была как все люди, ее старшая сестра, – любила вкусно поесть и красиво одеться. Она говорила ей:
– Какая ты странная, Анна. Иногда мне кажется, что мою настоящую сестру похитили эльфы, а взамен оставили тебя. Ты похожа на ребенка из сказки – у тебя в глазах горит такой огонь, что я думаю, будто твоим отцом был какой-нибудь святой.
Порой Анне казалось, что она возвратилась в те дни, когда ее сестра была невестой мистера Кайма. Она слышала болтовню сестры:
– Он очень богат, Анна. Говорят, он самый богатый человек в Линкольншире, и мне он по нраву.
– Как ты можешь так легко относиться к своему замужеству? – содрогаясь, спрашивала Анна. – Хорошо, что это тебя, а не меня выдают за мистера Кайма. Я пойду в монастырь. Я мечтаю о тихой, спокойной жизни, которая позволит мне изучить творения Мартина Лютера.
Она снова пережила в своей душе те трагические дни, когда умерла ее сестра. Смерть всегда была рядом. Она налетала всегда неожиданно, и никто не мог сказать наверняка, откуда будет нанесен удар.
– Сестра твоя умерла, – сказал Анне отец, – и замуж за мистера Кайма выйдешь ты.
Она видела его как живого – мистера Уильяма Кайма, молодого и горячего человека, которому нужна была жена. Он с радостью согласился жениться на младшей сестре. Напрасно она молилась и умоляла отца не выдавать ее замуж.
– Первый долг дочери – повиновение, так сказано в Писании, – было отвечено ей.
Так сказано в Писании. И Анна перестала сопротивляться судьбе.
А потом приходило самое ужасное воспоминание – теплые, жадные руки мистера Кайма, от которых ее бросало в дрожь, и ее собственная покорность на брачном ложе.
Сначала он был добр.
– Мое бедное милое дитя, ты не понимаешь. Ты так молода... так невинна. Не бойся меня.
Она лежала, содрогаясь, и терпела эту пытку, как позже вытерпит все другие.
Наконец она наотрез отказалась спать с мистером Каймом, но он не хотел и слышать об этом. Он был в ярости.
– Это против природы! – кричал он ей.
– Оставь меня в покое, – умоляла Анна. – Разведись со мной... делай что хочешь, но не заставляй меня заниматься тем, что мне противно.
Анна прекрасно понимала, что он вел себя не грубее любого другого мужчины, оказавшегося бы на его месте.
– Я не отпущу тебя, – бушевал он, – ты моя жена и будешь ею всегда!
Временами, когда она просыпалась, эти слова звучали в ее ушах, тогда она радовалась, что очутилась в этой ледяной камере и избавилась от притязаний мужа, которые казались ей унизительными и отвратительными.
– Я сделаю из тебя нормальную женщину, – говорил ей муж, но, когда обнаружил, какие книги она читает, отказался от своих планов. – Это еще что такое? – спросил он, – ты что, протестантка?
– Я верю в то, чему учил Мартин Лютер.
– Ты хочешь, чтобы король бросил нас в тюрьму?
– Лучше быть пленницей короля, чем твоей похоти.
– Ты – сумасшедшая. Ты больше не будешь ничего читать и писать.
И он запер Анну в ее комнате и сжег все ее книги.
Но вскоре она обнаружила его слабое место и очень обрадовалась этому. О ее увлечении новой религией болтали слуги, а когда жена замешана в чем-то, муж тоже легко может попасть под подозрение!
Мистер Кайм был богатым человеком, а богатые очень часто становились жертвами тех, кто хотел заполучить их земли и деньги и доносил на них. Он трясся над своими богатствами и готов был избавиться от жены, только бы не подвергались опасности его земли и денежные сундуки.
– Убирайся из моего дома, – сказал он ей, – я не хочу иметь ничего общего ни с тобой, ни с твоей проклятой верой!
Она была счастлива покинуть его дом. Теперь, стоя на коленях в своей камере, Анна благодарила Бога, что Он провел ее через все это. Тот случай научил ее мужеству, а она знала, что очень скоро оно понадобится ей.
Рано утром послышались шаги в коридоре, дверь открылась, и в камеру вошли двое мужчин.
– Готовьтесь в путь, госпожа Эскью, – сказал один из них. – Сегодня мы отвезем вас в ратушу, где вы дадите показания.
* * *
Анна стояла перед судьями. У нее кружилась голова от свежего чистого воздуха; солнечный свет чуть было не ослепил ее; она так ослабела, что едва держалась на ногах. Но она не обращала на это внимания – тело ее было слабым, но дух силен.
Она взглянула вверх, на деревянные балки крыши, а потом вниз, на каменный мозаичный пол. В огромном зале было тепло – в окна струились лучи теплого весеннего солнышка, освещая ярким светом вырезанные из дерева гербы Уиттингтонов.
Ее допросу придавали особое значение, но ей было совсем не страшно. Анна знала, что она права, и ей казалось, что, имея на своей стороне Бога и всех его ангелов, ей нечего бояться лорд-мэра Лондона, Боннера, Гардинера, Райотесли и всех благородных господ из католической партии, которые собрались здесь, чтобы сбить ее с толку и, воспользовавшись какой-нибудь оплошностью, отправить на костер.
До нее донеслись слова лорда-мэра:
– Вы – еретичка и, если будете упорствовать в своем заблуждении, будете осуждены по закону.
Ее голос прозвенел на всю ратушу – удивительно, как в таком хрупком теле родился такой громкий звук.
– Я не еретичка, и нет такого Божьего закона, по которому я заслуживала бы смерти. Я не отрекусь от веры, которую исповедую, милорды, ибо знаю, что она истинна.
Райотесли спросил:
– Значит, вы отрицаете, что причастие – это плоть и кровь Христа?
– Да, отрицаю. То, что вы называете плотью Христа, – на самом деле всего лишь хлеб. Сын Бога, рожденный Девой Марией, сейчас на Небесах. Он не может быть куском хлеба, который, пролежав несколько недель, плесневеет и портится. Как же он может быть божественной плотью?
– Вы здесь не для того, чтобы задавать вопросы, мадам, – сказал Райотесли, – а чтобы отвечать на те, которые мы перед вами поставим.
– Я читала, – произнесла Анна, – что Бог создал человека, но о том, что человек может создать Бога, не написано ни в одной книге, А если вы говорите, что кровь и плоть Бога превращается в хлеб, потому что человек освятил его, значит, вы утверждаете, что человек может сотворить Бога.
– Значит, вы упорствуете в своей ереси? – спросил лорд-мэр.
– Я упорствую в том, что считаю истинным, – ответила Анна.
– Вы сами себя приговорили к смерти, – было сказано ей.
– Я говорю только то, что считаю правдой.
– Мне кажется, – произнес Гардинер, – нам следует прислать к вам священника, чтобы вы признались ему в своих ошибках.
– Я признаю свои ошибки только перед Босом, – гордо заявила Анна. – Я уверена, что Он благосклонно выслушает меня.
– Вы не оставляете нам другого выбора, как только приговорить вас к сожжению.
– Я никогда не слышала, чтобы Христос или кто-нибудь из его апостолов приговорил кого-нибудь к смерти.
Судьи зашептались – они чувствовали себя не и своей тарелке. С этими мучениками всегда так – они выводят из себя других, а сами остаются спокойными. Если бы она выказала хоть какие-нибудь признаки страха! Если бы они могли опровергнуть ее аргументы!
– Вы похожи на попугая! – сердито закричал па нее Гардинер. – Повторяете... повторяете... повторяете то, что вычитали в книгах. Райотесли сузил глаза. Он думал: «Как 6ы мне хотелось увидеть в этих глазах страх, как бы мне хотелось, чтобы эти гордые губы молили о пощаде».
Анна произнесла громким, ясным голосом:
– Бог – это дух. Ему будут поклоняться духе и в истине.
– Итак, вы отрицаете присутствие Христа причастии?
– Да. Иисус сказал: «Смотрите, чтобы никто не мог вас обмануть. Ибо многие придут под Моим именем и будут говорить, – я Христос, и обманут многих». Хлеб причастия – это всего лишь хлеб, и, когда вы говорите, что это плоть Христа, вы обманываете самих себя. Навуходоносор сделал для себя Богом золото и поклонялся ему. Вы похожи на него. Хлеб – это и есть хлеб...
– Молчать! – заорал Гардинер. – Вас привели сюда, женщина, чтобы вы защищали свою жизнь, а не проповедовали ересь!
Судьи посовещались и, признав ее виновной, приговорили к смерти через сожжение на костре.
Анну отвезли назад в темницу Тауэра.
Умереть смертью мученицы!
Хватит ли у нее мужества? Она представляла как пламя охватывает ее тело, она чувствовала запах горящих дров, слышала их потрескивание. Сможет ли она вытерпеть невыносимую боль? Она видела себя окруженную пламенем, с крестом в руке. Сможет ли она вынести это с достоинством и стойкостью?
– О Боже, – молилась она. – Дай мне мужество. Помоги мне вынести боль, вспомнив о том, кик страдал Твой сын, Иисус Христос. Помоги мне, Боже, во имя Иисуса.
Она всю ночь простояла на коленях. Перед глазами проходили сцены из ее прошлого. Она видела себя в отцовском саду, где они с сестрой кормили павлинов; вот она замужем за мистером Каймом, вот она в его объятиях, с трудом терпя их; пот ее везут в лодке в тюрьму; вот она стоит перед судьями в ратуше.
Наконец, измученная долгим стоянием на коленях, она легла на пол камеры.
Но с наступлением утра она пришла в себя и подумала: «Как легко было раньше думать о смерти – когда я не знала, что умру очень скоро».
* * *
Во дворце обсуждали поведение Анны Эскью на допросе.
Как вызывающе она себя вела перед судьями! Ну и дура! Беспросветная дура!
– Это только начало, – шептались придворные.
Люди, читавшие запретные книги и интересовавшиеся новым учением, испугались, что могут лишиться жизни, и называли свое увлечение данью моде.
– Это было лишь интеллектуальное упражнение, ничего больше.
– Это не ересь... не та вера, за которую можно умереть.
Королева слегла – она заболела от страха. Анну – ее хрупкую Анну – приговорили к со жжению на костре! Этого нельзя было допустить. Но что она могла сделать? Разве у нее была какая-нибудь реальная власть?
Король был недоволен ею; на собраниях двора он делал вид, что не замечает ее. Раз он решил предпочесть ей герцогиню Саффолкскую или Ричмондскую, то найдет способ избавиться от нее.
Пришла сестра королевы и опустилась у ее ложа на колени. Они молчали; глаза леди Херберт были затуманены слезами. Она пришла чтобы попросить сестру спасти Анну, но в то же время она молча молила королеву ничего не предпринимать.
Маленькая Джейн Грей тихо ходила по комнате. Она знала, что происходит во дворце. Госпожу Анну Эскью сожгут на костре, и никто не сможет сделать ничего для ее спасения.
У девочки было живое воображение, и ей казалось, что все, что происходит с Анной, происходит и с ней. Она представляла себя на месте Анны в ледяной затхлой камере Тауэра и перед судьями в зале ратуши.
Этой ночью ей приснилось, что она стоит на Смитфилдской площади, и у ее ног складывают вязанки дров.
Джейн была у принца, когда к нему пришла принцесса Елизавета.
Елизавете уже исполнилось тринадцать лет, она выглядела совсем взрослой леди. В ее глазах была, тайна; она носила платья, оттенявшие цвет ее волос, и кольца, подчеркивающие красоту ее рук. Когда она смотрела на мужчин – так, по крайней мере, казалось Джейн, – ее интересовало одно – восхищаются ли они ею или нет. Она хотела, чтобы ею восхищались даже ее учителя. Несомненно, госпоже Катарине Эшли, считавшей принцессу самым лучшим человеком на свете, приходилось с ней нелегко.
Все, даже Елизавета, были расстроены приговором, вынесенным Анне Эскью. Елизавете, как и Джейн, пришлась по душе новая вера, правда, она воспринимала ее совсем по-другому. Эта вера нравилась Елизавете, но она с легкостью откажется от нее, если того потребуют обстоятельства. Джейн же знала, что никогда этого не сделает. «Я хотела бы быть такой, как Анна Эскью», – думала Джейн.
– Надо что-то сделать, чтобы спасти ее! – скапала Джейн.
Эдуард вопросительно посмотрел на Елизавету, ибо ее голова всегда была полна разных замыслов. Если можно сделать хоть что-то, Елизавета всегда знает, что именно.
Но она покачала головой:
– Сделать ничего нельзя. И лучше всего вообще помалкивать.
– Но нельзя же позволить, чтобы ее сожгли! – воскликнула Джейн.
– Это не наше дело. Нас даже слушать не станут.
– Но мы можем попросить, чтобы ее помиловали, правда ведь?
– Кого это ты собираешься просить?
– Короля.
– И ты осмелишься обратиться к нему с такой просьбой? А ты, Эдуард, осмелишься?
– Тогда, может быть, лучше обратиться к приближенным короля?
– К кому же? К Гардинеру? Или, может быть, к канцлеру? – с сарказмом спросила принцесса. – Нет, конечно, не к ним.
– Тогда, наверное, к Кранмеру? Ха! Он слишком умен. Он еще не забыл, как совсем недавно сам был на волосок от гибели. Он и пальцем не пошевелит, чтобы спасти Анну. Пусть все идет своим чередом и поскорее забудется. Это и нам совет.
– Но ведь Анна – наша любимая Анна Эскью – умрет!
– Наша безмозглая Анна Эскью, лучше сказать. Она осмелилась встать и заявить, что святой хлеб – вовсе не плоть Иисуса Христа.
– Но ведь мы знаем, что это правда.
– Знаем? – Елизавета широко открыла глаза. – Мы читали об этом, но так ли это на самом деле, не знает никто.
– Но если она верит...
– Говорю тебе, она глупа. А при дворе... да и во всем мире... нет места глупцам, поверь мне.
– Но ведь ты... так же, как и мы...
– Ты сама не знаешь, что говоришь.
– Значит, ты осуждаешь Анну, а с ней и нашу мачеху? Значит, ты на стороне Гардинера?
– Я ни на чьей стороне и никого не осуждаю, – ответила принцесса. – Я... сама по себе.
– Может быть, дядя Томас попросит отца помиловать Анну, – сказал Эдуард. – Он умеет убеждать, и отец любит его. Дядя Томас знает, что надо сделать.
– Это правда, – заявила Елизавета. – Он знает, что надо делать, и он поступит точно так же, как и я.
Она улыбнулась и неожиданно раскраснелась; Джейн поняла, что Елизавета подумала не о несчастной Анне Эскью, а о беспечном Томасе Сеймуре.
Королю было весело. Окруженный придворными, он слушал молодого музыканта – прекрасного юношу, который играл на лютне и пел таким красивым голосом, что мысли короля унеслись далеко. В песне говорилось о любви, о любви же думал и король.
