Текст книги "Шестая жена"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Глава 4
Король был недоволен.
Казнь Анны Эскью ничего не дала. Он чувствовал себя усталым; ему нужно было расслабиться, и с каждым днем миледи Саффолкская нравилась ему все больше и больше.
Он изнывал под бременем государственных дел. Содержание гарнизона в Булони, без которого город был бы легко захвачен французами, истощал его казну, но король не собирался отказываться от него. Булонь стала еще одним плацдармом во Франции, без которых Англия, по мнению короля, не могла обойтись. Он с любовью называл Булони «моей дочерью»; говорили, что ни в одного из своих детей он не вложил столько, сколько в кирпичи и землю этого города.
Да, ему нужно было расслабиться. В дни своей молодости он находил удовольствие в охоте, но теперь охота уже не доставляла ему прежнего удовольствия. Он обожал танцы, турниры, игры, развлечения и прославил свое имя на ристалище. Но молодость осталась позади, и прежние развлечения были противопоказаны ему. Но оставалась еще любовь. Он нуждался в женской любви, но, будучи добродетельным человеком, – а его постоянно тревожила мысль, что конец его недалек, – понимал, что это должна быть любовь, освященная браком, которая услаждала бы плоть, но не вызывала угрызений совести.
Все короли того времени были эгоистами, но у Генриха эгоизм составлял самую основу его натуры. Все, что происходило с ним, он оценивал только со своей точки зрения, сдабривая и приправляя ее с таким расчетом, чтобы ублажить его совесть.
Лишившись милости короля, кардинал Уолси, который, возможно, лучше всех знал его, сказал о нем:
– Король – человек королевского мужества. У него царственное сердце, и он согласен потерять половину своего королевства, но только не аппетит.
И это было правдой – Генрих был именно таким, каким видел его Уолси. Но, помимо этого, он был жесток и безжалостен, ибо правил в те годы, когда выходящей на мировую арену стране нужен был именно такой король – жестокий и безжалостный. Под властью этого человека маленькое островное государство сделалось великой державой; этот человек, чье положение на троне, когда он сел на него, казалось врагам из европейских стран шатким и неустойчивым, сумел стать полновластным владыкой Англии.
В Генрихе мирно уживались несколько человек. Моралист и любитель чувственных удовольствий соседствовал с сильным и безжалостным правителем, ставившим целью возвеличить свою страну, а с ним – человек, готовый отдать все ради сиюминутных удовольствий и пожертвовать половиной государства в угоду своему аппетиту. Но над всеми ипостасями короля – моралиста, любителя чувственных утех, великого правителя и человека, потакавшего своим слабостям, – преобладало грубое бесчувственное чудовище.
Люди, окружавшие его, – все эти хитрые и проницательные министры, постоянно наблюдавшие за ним, – сразу же почуяли перемену в его настроении.
Они казнили Анну Эскью, но им надо было еще избавить короля от шестой жены и найти ему седьмую. И вот, почти сразу же после казни на Смитфилдской площади, настал день, когда Гардинер почуял, что его время пришло.
Гардинер получил аудиенцию у короля в то время, когда Генрих был наедине с королевой, и епископ сразу же ощутил напряженность между ними. Король был раздражен и искал повода для ссоры с Катариной, но королева вела себя очень осмотрительно.
Получив подпись короля на документах, которые он ему принес, Гардинер завел речь о казни Анны Эскью, зная, что эта тема так сильно расстраивает королеву, что она забывает об осторожности. Король бросил сердитый взгляд на Гардинера.
– Во всем виноваты книги, ваше величество, – сказал Гардинер, – книги, которые ходят по стране. Они сбивают с пути истинного тех, кто их читает. – Тут Гардинер повернулся к королеве и со значением в голосе добавил: – Ваше величество, несомненно, видели книги, о которых я говорю?
– Я?! – воскликнула Катарина, вспыхнув от смущения.
– Я уверен, что эта женщина, Анна Эскью, приносила их, чтобы показать вашему величеству.
Катарина, тяжело переживавшая утрату подруги, которую она любила и уважала, резко ответила:
– Вам нет никакого дела до книг, которые мне приносят, и которые я читаю, милорд епископ.
– Если, конечно, это не запрещенные книги, ваше величество.
– Запрещенные книги! – вскричала королева. – А я и не знала, что должна спрашивать совета милорда епископа, что мне можно читать, а что нельзя.
Генрих, который никогда не любил Гардинера, решил, что он ведет себя слишком нагло, и прорычал:
– Я тоже этого не знал.
Гардинер поклонился. Он был храбрым человеком и знал, что в своих действиях выполняет королевскую волю.
– По правде говоря, – спокойно сказал он, – с моей стороны было бы большой дерзостью руководить чтением ее величества. Я всего лишь хотел сказать, что ее королевской милости не следовало бы хранить книги, полученные ею от тех, кто по велению короля был признан виновным в ереси и приговорен к смерти.
Глаза короля сверкнули и почти полностью исчезли в складках его кожи, как бывало в моменты сильного удовольствия или гнева.
– О каких это книгах вы говорите? – прорычал он. – Неужели моя королева милостива к тем, кто нарушает мои указы?
Гардинер почуял возбуждение в голосе короля. Неужели наступил момент, когда он хитрыми уловками загонит королеву в ловушку и добьется того, чего им с канцлером не удалось добиться пыткой Анны Эскью?
– Разумеется, нет.
Она увидела злорадство в глазах мужа и, вспомнив о том, что случилось с теми, кто делил с ним трон до нее, догадалась, о чем он подумал.
– Неужели? – спросил король. – Я хотел бы убедиться в этом.
– Ваше величество собирается подвергнуть меня допросу? – спросила Катарина.
Король произнес, не глядя на нее:
– Я устал от всех этих конфликтов. Я не хочу, чтобы моя королева была в них замешана... а если окажется, что замешана, то она больше не будет моей королевой.
Угроза в его голосе ужаснула Катарину.
«Боже, даруй мне мужество!» – подобно Анне Эскью, взмолилась она. Но королева знала, что, сильно любя жизнь, она не сможет так мужественно встретить смерть, как ее подруга. Анна мечтала о смерти, о венце мученицы, а Катарина не переставала мечтать о счастливой жизни с Томасом Сеймуром.
– Какие конфликты? – пробормотала она. – Вы меня слышали, – произнес король, и морщина между его бровями стала еще резче.
Его гнев перекинулся с королевы на Гардинера. В этот момент он искренне ненавидел обоих и думал: «Я – король, обремененный сверх меры делами государства. Мне нужны удовольствия, чтобы успокоиться, мне нужна забота, чтобы расслабиться. Но вместо этого – эти двое терзают меня. Наверное, настало время избавиться от них. Может статься, – думал он, не сводя глаз с Гардинера, – что среди нас есть такие, которые вместо того, чтобы нести людям слово Божье, только плетут интриги против других». Его взгляд с неприязнью переместился сначала с епископа на королеву, а потом обратно.
– Если кто-нибудь знает, что среди нас есть люди, исповедующие ложные доктрины, он должен прийти и заявить об этом перед нами или перед членами нашего Совета. Разве я не говорил уже об этом?
Гардинер прошептал:
– Конечно, говорили, ваше величество, и это будет сделано...
Но король отмахнулся от него – не хватало ему еще речей Гардинера, до которых тот был охоч. Сейчас будет говорить король.
– Я теперь позволю моим подданным читать Священное Писание, – сказал он, – и приобщаться к слову Божьему на нашем родном языке. Но я хочу, чтоб все знали, что позволяю им делать это только для того, чтобы они просвещали свою совесть, своих детей и свои семьи, а вовсе не для того, чтобы они обсуждали Писание или превращали его в предмет для выяснения отношений и язвительных замечаний. Я говорил это перед моим парламентом и повторяю теперь для вас, епископ, и для тебя, жена моя. Мне горько слышать, что эта бесценная жемчужина, слово Божье, безо всякого почтения обсуждается, перекладывается на стишки и распевается в каждой пивной и таверне, что искажает его истинное значение и саму его идею.
Он замолчал, с благоговением подняв глаза к потолку, как будто был уверен, что Бог слушает и одобряет его речь.
– Милорд король, – сказала Катарина, – когда ваше всемилостивейшее величество говорит «обсуждается», неужели ваше величество хочет сказать, что обсуждение друг с другом содержания Евангелия противоречит закону?
– Я полагал, что очень четко выразил свое мнение, – ответил король с неприкрытой угрозой и голосе. – Что это с вами, мадам? Уж не собираетесь ли вы обсуждать решения моих министров?
– Никогда, милорд, но... но...
– Что «но»? – угрожающе вскричал король. – Значит, вы собираетесь обсуждать мои решения?
– Я не собираюсь делать этого, ваше величество, – быстро ответила Катарина, – ибо мне это не подобает. Я только молю вашу милость, чтобы вы не запрещали людям пользоваться разрешенным вами раньше переводом Библии.
Король уже не сдерживал свой гнев. Он рвал и метал. Он устал от жены и хотел выместить на ней всю свою злобу. Пылая гневом, он представлял себе соблазнительную фигуру герцогини Саффолкской.
– Клянусь верой! – орал он. – Я требую от своих подданных подчинения, а моя жена такая же подданная, как и все, несмотря на то что она мне жена. Мадам, когда я говорю, что запрещаю использовать этот перевод, это значит, что им пользоваться нельзя!
– Милорд, – сказала Катарина, трепеща от страха при виде грозы, которую вызвали ее слова, – ваше слово – закон, но этот перевод способствовал истинному...
– Я не желаю больше ничего слушать, – проревел король, – я даю свое согласие на то, чтобы вы избавили меня от своего присутствия!
Катарина склонила перед ним колени, но отмахнул рукой, чтобы она удалилась.
– Давайте-ка займемся лучше государственными делами, – сказал король, повернувшись к Гардинеру.
Когда Катарина ушла, лицо короля снова побагровело от гнева.
– Скажите пожалуйста, какими грамотными стали теперь женщины, – проворчал он. – И какое утешение для меня – жена вздумала учить меня, старика!
Глаза Гардинера блестели от удовольствия; он облизал пересохшие губы.
– Ваше величество, дозволено ли мне будет обсудить с вами одно очень серьезное дело?
Проницательные глазки короля оценивающе уставились на епископа. Он знал, в чем заключается дело, – именно это ему и хотелось сейчас обсудить.
– Я позволяю вам.
– Ваше величество сказали, что, если кто-нибудь нарушит ваши законы, не важно, какого положения будет этот человек... святая обязанность...
– Да, да, – нетерпеливо перебил его король, – я помню свои слова. Нет нужды повторять их.
– Есть секретное дело, ваше величество, о котором я давно искал возможность сообщить вам... но поскольку оно касается королевы...
– Что? – вскричал король. – Ну, говори, говори.
– Ваше величество превосходит своими познаниями всех государей нашего времени и прошлых лет, а также всех докторов богословия. А потому ми одному из подданных вашего величества не подобает противоречить вам и спорить с вами с таком дерзостью, с какой спорила королева. Мне, как члену вашего Совета, было очень прискорбно слышать это.
– Вы правы, епископ. В этом вы совершенно правы.
Гардинер понизил голос:
– Ваше величество, я бы узнал много ценного, если бы мне не мешала партия королевы.
Король свирепо взглянул на епископа, но удовольствие, которое доставили ему эти слова, было написано на его лице, и Гардинер понял, что настал момент, которого он так долго ждал. И он бы не достиг столь высокого положения при дворе, если бы не умел пользоваться предоставлявшимися ему возможностями.
* * *
Охваченная тревогой, Нэн бродила по саду Хэмптон-Корта. Притворяться, что она ничего не боится, бесполезно. Всякий раз, когда в покои входил посланец, она начинала трястись от страха.
Она слышала о том, какая ужасная судьба постигла Анну Эскью в Тауэре. Она была на Смитфилдской площади и видела, как бедную, изуродованную пытками Анну вынесли на стуле. Нэн не могла смотреть, как ее сжигают; она опустилась на колени прямо на камни площади и принялась молиться, в то время как дым от костра поднимался к небу.
И вот теперь эти негодяи, погубившие Анну, подбираются к королеве.
Нэн наблюдала за пчелой, которая летала от цветка к цветку, собирая пыльцу. Она завидовала ей – та ничего не знала о дворцовых интригах, о страхе и о тех ужасных страданиях, которым могут подвергнуть хорошую, добродетельную женщину, хотевшую только одного – чтобы ей разрешили думать самостоятельно.
«А что дальше?» – спрашивала себя Нэн.
Она жила в постоянном страхе, что ее саму отвезут в Тауэр. А вдруг ее тоже подвергнут пытке? Она боялась не столько боли, сколько того, что она окажется недостаточно сильной, чтобы сохранить молчание и не выдать королеву.
Каких только трагедий не видел этот сад! Нэн казалось, что напряжением и ужасом наполнен сам воздух этого места, – столь многие страдали здесь, столь многие ходили по этому саду, предчувствуя свою гибель.
И теперь придворные говорят, что дни Катарины Парр сочтены.
Король рыскал своими глазками повсюду – повторялась история с Анной Болейн.
«Я готова умереть за нее! – думала Нэн, ибо умереть было легко. – И я молюсь, чтобы я не стала причиной ее гибели».
Но надо идти. Она должна, вместе с другими дамами, прислуживать королеве в ее покоях. В покоях королевы... Неужели в них скоро поселится другая женщина, которая придет на смену Катарине Парр?
Нэн уже собиралась было пересечь обширный двор, как вдруг увидела человека, торопливо шедшего по нему. Это он скинул плащ, чтобы самолично поворачивать дыбу и усилить и без того неимоверные страдания Анны Эскью. Нэн подалась назад и спряталась за арку.
Сэр Томас Райотесли, лорд-канцлер, улыбался, и Нэн подумала, что никогда еще не видела его таким довольным.
Что это значит? Какую еще гадость он задумал?
Он в большой спешке пересекал двор, и вдруг из его рукава по какому-то чудесному стечению обстоятельств выпал свиток и остался лежать на камнях, которыми вымощен двор. Нэн думала, что он поднимет его, но Райотесли даже не заметил пропажи.
Он скрылся во дворце.
С бешено бьющимся сердцем Нэн выбежала из укрытия и быстро подняла свиток. Она понимала, что это очень важные документы, но не стала задерживаться, чтобы прочитать их, а засунула за корсаж и со всех ног бросилась в покои королевы. Ее интуиция подсказывала, что самодовольная улыбка на лице канцлера имела прямое отношение к этому свитку.
Очутившись в небольшой прихожей, она вытащила документы из-за корсажа и стала рассматривать один из них. Она увидела печать и подпись короля и с ужасом поняла, что это был приказ об аресте.
Потеряв дар речи, она не могла оторвать от него глаз – никогда еще в своей жизни она не испытывала такого ужаса.
– Что же мне делать? – прошептала она. – Что делать?
Она закрыла глаза и прочитала короткую молитву, прося, чтобы Бог помог ей и подсказал, как лучше поступить. Затем она снова засунула документы за корсаж и бросилась разыскивать королеву.
* * *
Королева сидела в своей комнате вдвоем с сестрой. Она не могла заставить себя взяться за вышивание, которое лежало на скамье у окна.
Катарина чувствовала приближение беды – все придворные тоже ощущали это. Она заметила быстрые взгляды, которые король время от времени бросал на нее. Все дамы и кавалеры двора тоже их замечали. И они ждали, с некоторой долей фатализма, повторения событий прошлых лет.
Леди Херберт, так же как и другие, ощущала напряженность, разлитую в воздухе. Но она боялась не только за сестру, но и за мужа, лорда Херберта, который, как и она, был ярым сторонником новой веры. Да, могущественные Сеймуры принадлежали к их партии, но все прекрасно понимали, зная живость их ума, что при первых же признаках грозы они сумеют ловко вывернуться и оставят своих друзей на произвол судьбы.
Трагедию, случившуюся с Анной Эскью, нельзя было ни забыть, ни истолковать неправильно. Это было суровое предупреждение им всем, тень, которую отбрасывает надвигающаяся гроза.
Катарина заговорила об этом, ибо кому же еще высказать свои тревоги, как не сестре?
– Не могу говорить об этом, – сказала она. – Но и молчать не могу.
– Сестричка моя, когда на душе тревожно, лучше облегчить ее словами, чем молчать.
Сколько же в пей было мужества! О, Анна, может ли кто-нибудь из нас сравняться с ней?
Сомневаюсь. Анна, похоже, родилась, чтобы стать мученицей. Она мечтала об этом. Она была совсем не такая, как все мы. Она с радостью бросилась в объятия смерти, но, дорогая моя Кейт, ты и я... мы-то мечтаем совсем о другом.
– Да, ты права, сестра.
Анна спросила:
– Ты все еще думаешь о Сеймуре, так ведь?
– Да.
– Дорогая моя Кейт, это неразумно.
– Любовь всегда неразумна.
– Иногда я думаю...
– Ты думаешь, что я глупа, раз люблю его, так медь? Ты видишь его при дворе – он и виду не показывает, что я ему дорога, и бросает взгляды на других. Но, Анна, что ему еще остается делать? Разве может он показать, что любит меня, жену короля?
Анна Херберт вздохнула и отвернулась. Трагическая смерть Анны Эскью была более безопасной темой для разговора, чем любовь Томаса Сеймура.
– Я почти не спала с тех пор, как Анну Эскью бросили в Тауэр, – сказала она.
– И я тоже. Мне снятся сны, Анна... не сны даже, а самые настоящие кошмары. Я вижу ее на дыбе... такую хрупкую... такую нежную. И с каким мужеством она перенесла пытку и никого из нас не выдала! Я рада, что мы хоть как-то сумели облегчить ее пребывание в тюрьме.
– Это было глупо – посылать Нэн с одеждой и едой, – ответила Анна. – Но я рада, что мы это делали. Мне, как и тебе, снятся ужасные сны... о том, что все раскрылось. Мне снится, что Нэн... малютку Нэн... поймали и подвергли пыткам. Королева вздрогнула всем телом.
– Если бы она нас выдала, меня бы заточили в Тауэр.
– Дорогая Кейт, я думаю, что это было самое заветное желание Гардинера. Скажу тебе правду, сестричка. Им нужна была ты... а не бедная Анна Эскью.
– Как я его ненавижу... и Райотесли тоже... Этого палача Райотесли, который своими руками пытал Анну. Я ненавижу их обоих!
– Не распаляй себя ненавистью, ты должна оставаться хладнокровной и спокойной... как и они.
– Анна... дорогая моя сестра... что же мне делать?
Анна Херберт встала и, подойдя к королеве, положила ей руки на плечо и, притянув ее к себе, крепко обняла.
– Знай же, Кейт, – когда король надел тебе на палец обручальное кольцо, над твоей головой навис топор палача.
– Я знаю это, Анна. Я стараюсь быть мужественной, но мне так страшно. Когда я думаю, какое меня ждало счастье...
– Тише! Не надо говорить о Сеймуре! Ты не должна даже думать о нем. – Рот Анны Херберт стал жестким. – Ты должна брать пример с него. Когда он смотрит на тебя, то кажется, что он совсем позабыл о том, что когда-то собирался взять тебя в жены!
– Он умен. Нет, он не забыл, но при этом помнит, что одного неосторожного слова достаточно, чтобы отправить нас обоих на эшафот. О, Анна, как часто я думаю о двух других королевах... Анне Болейн и Екатерине Ховард!
– Ты не должна о них думать! Не должна!
– Но разве это возможно? То, что случилось с ними, случится и со мной.
– Нет! – Анну испугали истерические нотки в голосе сестры. – У нас есть преимущество – мы ведь знаем, какая судьба постигла Анну и Екатерину.
Катарина дико захохотала, и от этого смеха страх ее сестры вспыхнул с новой силой. Неужели это ее Кейт, всегда такая спокойная, всегда такая разумная? От прежней Катарины остались только воспоминания. А ведь ее всегда называли благоразумной крошкой Кейт. С каким спокойствием она восприняла известие о том, что ее выдают замуж за лорда Боро, и как быстро приспосабливалась к жизни со своими престарелыми мужьями. В прежние годы в ее голосе не было даже признаков истерики. Но последние три года жизнь Катарины целиком зависела от каприза коронованного убийцы, и она не выдержала такого напряжения. Да на ее месте любой человек потерял бы самообладание.
– Смерть – неподходящая тема для разговора, – сказала Анна. – Разве мы можем знать, когда она нас настигнет? Подойди сюда. Я хочу, чтобы ты посмотрела мою вышивку.
– Она прекрасна, – сказала королева. После короткой паузы продолжила: – Я часто вспоминаю свою жизнь в Йоркшире. Долгие летние дни и жужжание пчел в лаванде. Мы так любили сидеть с мужем в саду и болтать... о всяких пустяках – о том, что надо прополоть грядки, и о проделках наших работников. Как сильно отличалась та жизнь от нынешней! Я была тогда католичкой.
– Католик ты или протестант – никто сейчас не чувствует себя в безопасности, Кейт. – Да, ты права. От гнева короля не застрахован никто.
В эту минуту раздался стук в дверь.
– Кто там? – крикнула Катарина, и с лица ее сошли все краски.
«Каждый стук, каждый звук кажется ей предзнаменованием смерти», – подумала Анна.
– Пожалуйста, войдите, – упавшим голосом произнесла королева.
Дверь открылась, и обе женщины испытали огромное облегчение, ибо там стояла Нэн.
Но что с нею сталось! Ее лицо покрылось пятнами, а глаза были совершенно дикими; она прижимала обе руки к своему корсажу, как будто боялась, что кто-нибудь отберет у нее то, что было там спрятано.
– Ваше величество... – пробормотала она. Нэн не упала на колени, а стояла, переводя дикий взгляд с королевы на ее сестру.
– Ты сама на себя не похожа, Нэн, – сказала королева, – что тебя так потрясло?
– Ваше величество, я сама не знаю, что я сделала. Я думала, так будет лучше...
– Подойди, Нэн. Расскажи мне, что с тобой стряслось?
Нэн подошла, вытаскивая из-за корсажа документы.
– Это было во дворе, ваше величество. Я видела канцлера. Он улыбался, и у него был такой... зловещий вид, что я очень испугалась, не задумал ли он очередной пакости. А потом... из рукава у него выпали вот эти бумаги, я подняла их и хотела было догнать его, но что-то меня удержало. И... я увидела на них имя вашего величества... поэтому я принесла их вам. Если я сделала что-то не так, то только из любви к вашему величеству.
Королева взяла документы и сказала:
– Нэн, ты правильно сделала, что принесла их мне. Если... если они предназначены для кого-то из придворных, я прослежу, чтобы их передали по назначению.
– Спасибо, ваше величество.
Нэн успокоилась – она сделала все, что могла. Катарина сказала:
– Ты можешь идти, Нэн.
Но сестра ее, глядя на нее, почувствовала, каких усилий ей стоит сохранять самообладание.
– Надеюсь... надеюсь, я правильно поступила, ваше величество, – сказала Нэн, падая на колени.
– Да, Нэн. Да.
Нэн ушла, и леди Херберт быстро спросила:
– Что это за бумаги?
– Они касаются меня, Анна. Прочитай вот это! Ты видишь...
Анна взяла бумагу и тут же поняла, что то, чего она боялась больше всего на свете, свершилось.
– Это приказ о моем аресте, – медленно проговорила Катарина, и в ее голосе послышался истерический смех.
– О боже! – вскричала Анна. – Они решили арестовать тебя! Все-таки решили.
Она все еще смотрела на бумагу; как ей хотелось поверить, что глаза обманывают ее, что страх и гнев заставили увидеть то, чего нет. Но она знала, что глаза не лгут. И вскричала в гневе:
– Это козни Райотесли! Его... и Гардинера. Будь моя воля, я бы их поубивала!
– Но это не в твоей власти! – воскликнула Катарина. – Власть в их руках. И они хотят убить меня.
– Нэн видела этот приказ. Она рисковала жизнью, принеся его сюда. Тебя любят очень многие, Кейт, не забывай об этом. Не забывай, моя дорогая сестричка. Райотесли шел к королю. И он бы из кожи вон вылез, чтобы убедить его подписать этот приказ.
Смех Катарины, казалось, заполнил всю комнату.
– Разве ты не видишь? Разве ты не видишь ее, Анна?
Анна в изумлении уставилась на сестру.
– Подпись короля! – в диком возбуждении воскликнула Катарина. – Король уже подписал этот приказ. Смотри, вот она! Королевская подпись на приказе об аресте королевы.
Катарина подошла к окну и посмотрела в сад, где красные и белые розы тянули свои головки к яркому солнцу.
Она прошептала:
– Меня отведут к реке и посадят в лодку, которая отвезет меня в Тауэр. Я войду в ворота Предателей. То, чего я так долго боялась, скоро свершится. И ничто не сможет это предотвратить! О, Томас, как бы мы были счастливы вместе – ты и я. Но судьба распорядилась иначе. Я стала не твоей женой, а королевой. Я часто думала о том, что испытывали те, кто прошел этот путь до меня, – от королевской милости до королевского гнева. Теперь мне уже не надо об этом думать.
Она повернулась к сестре.
– Не надо плакать обо мне, Анна. Надо мной нависла тень. Я видела, как она надвигалась. Милая моя сестричка, я ведь не легкомысленная девчонка и прекрасно понимаю, что путь, оказавшийся тернистым для других, не может быть гладким для меня.
– Катарина... может быть, это еще не конец.
Но королева медленно покачала головой.
– Я знаю одно – ты была права, когда говорила, что, надев мне на палец обручальное кольцо, король приговорил меня к смерти. Тому, кто делил трон с Генрихом Английским, не избежать смерти. И моя уже совсем близка.
Анна Херберт смотрела на королеву широко раскрытыми глазами, полными ужаса. «Это спокойствие напускное, – подумала она, – но что будет дальше? Спаси ее, – молила Бога Анна. – Спаси! Ей еще рано умирать – она молода, мила и добра и никому еще преднамеренно не сделала зла. О Боже, даруй ей жизнь! Дай ей возможность испытать счастье. Не пришло еще время ей умирать, Господи... не пришло».
А королева долго стояла у окна, глядя на белые и алые розы Йорков и Ланкастеров, цветущие бок о бок за оградой, выкрашенной в цвета Тюдоров.
* * *
Королева лежала в постели. Придворные дамы задвинули полог ее кровати, но звук отчаянных рыданий был слышен даже в соседних покоях.
Стены этого дворца не раз уже слышали рыдания королев. А в галерее еще не смолкло эхо криков пятой жены Генриха. Неужели шестая жена надеялась избежать судьбы других?
– Что это такое? – спрашивали постельничие короля, услышав звуки королевского горя. – Что случилось? Почему мы ничего не знаем?
Они догадывались, что должно было случиться то, что происходило с другими королевами.
Как далеко зашел гнев короля? Будет ли смерть королевы означать гибель и для других? Сеймуры еще в силе, но, может, падение королевы приведет и к падению их партии? Тем, кто принял протестантскую веру, надо теперь вести себя осторожнее, ибо, если король решил избавиться от королевы, он будет менее благосклонен и к ее приверженцам. Физические потребности короля всегда в определенной мере диктовали его государственную политику. Он был безжалостным правителем с ненасытным аппетитом.
В предположениях не было недостатка. Истерические рыдания королевы раздавались весь день, и многие думали, что она была на грани сумасшествия.
Леди Херберт и Нэн сидели вместе в передней. Их объединяла преданность королеве.
– Боюсь, что она умрет, – сказала Анна Херберт.
– Какая беда на нас обрушилась! – сказала Нэн, по щекам которой струились потоки слез. – Словно буря, своим напором валящая лес. А с большими деревьями погибнут и маленькие растеньица.
– Надеюсь, что нет. Я не хочу терять надежды, Нэн. Я боюсь за ее разум. Не могу поверить, что это плачет моя Кейт, моя спокойная сестра Кейт.
– Это все оттого, что она чувствует занесенный над нею топор. Если бы надо мной тоже навис топор палача, я бы просто сошла с ума. По всему дворцу люди приглушенно шепчутся. Мне вчера приснилось, что я иду в сопровождении двух алебардщиков, и топор одного из них повернут в мою сторону.
– Надо поскорее забывать такие сны, Нэн.
– Я проснулась с мокрым от слез лицом. О, миледи, сейчас с большим уважением говорят о герцогине Саффолкской. Похоже, многие уже оказывают ей почести, как королеве.
– Не думаю, что кто-нибудь завидует ей, Нэн. Станет ли она седьмой женой? Дойдет ли она до этого... до близости к сумасшествию и до топора, занесенного над ее головой?
– Некоторые пойдут на все, миледи, ради короткого мгновения славы.
– Только не после этого. И если король хочет избавиться от королевы под предлогом того, что она еретичка, то как он может жениться на миледи Саффолкской, которую можно обвинить в том же?
– Король сделает все, что ему захочется.
– Не надо говорить о короле. О боже, ты слышишь эти рыдания? Бедная девочка! Бедная Кейт! Какая пытка!
– Ее слышно даже во дворе. Все притихли – ждут и слушают.
– О, моя милая сестра! – вскричала леди Херберт, сама принимаясь плакать. – Разве она когда-нибудь причинила кому-нибудь зло? А этот развратник... думает только о том, чтобы удовлетворить свои желания!
– Тише, тише, миледи. Нас могут подслушивать.
– Нэн... дорогая моя, добрая Нэн, я могу сказать своей сестре одно: «Над тобой нависла смерть, Катарина Парр, но твоя доброта заставила многих полюбить тебя».
– Миледи, кто-то сказал, что если бы Екатерине Ховард удалось поговорить с королем, она бы спасла себя.
– Но, дорогая Нэн, на этот раз обстоятельства сложились по-другому. Екатерину Ховард король очень сильно любил, и никакая леди Саффолкская не собиралась занять ее место. – О, миледи, мне кажется, кто-то стучится в дверь.
– Иди... иди побыстрее и посмотри, кто там. Может быть, нас подслушивали.
Ее слова заглушил громкий стук в дверь.
– Никого не впускай! – прошептала леди Херберт. – Скажи, что королева смертельно больна и никого не хочет видеть.
Глазами, полными ужаса, леди Херберт смотрела на дверь. Нэн открыла ее и закрыла за собой. Из спальни королевы донеслись звуки рыданий.
Нэн вернулась, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней. Ее глаза расширились от ужаса.
– Кто это, Нэн?
– Сэр Томас Сеймур.
– Что ему надо?
– Он хочет перекинуться словечком с ее величеством королевой.
– Да он сошел с ума!
– Он говорит, что это очень важно. Он очень торопится. Он просит ради всего святого впустить его, во имя вашей любви к королеве.
– Веди его сюда, Нэн. Да поскорее.
Леди Херберт встала и встретила Томаса у двери.
– Милорд, – вскричала она, – вы сошли с ума... прийти, вот так, в спальню королевы!
– Меня никто не видел, – ответил Сеймур, торопливо закрывая дверь. – Как чувствует себя королева?
– Она больна... лежит при смерти.
– Но надежда еще есть. Я пришел предупредить ее. Король услышал ее рыдания.
– И что из этого?
– Он идет сюда. Он хочет увидеть королеву.
– Тогда зачем вы сюда явились? Уходите, милорд, и, во имя Господа, побыстрее. Если вас здесь застанут...
– У меня есть еще несколько минут. Он сам нездоров – ноги его не ходят. Его везут в кресле, а это займет какое-то время. Скажите королеве, что он идет. Подготовьте ее. Внушите ей, что если она будет бороться из последних сил, то у нее есть шанс спастись. Шанс, которого не имели другие жены.
– Уходите. Уходите сейчас же. Я ее подготовлю.
