Текст книги "Шестая жена"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Генрих поднял тяжелые веки и посмотрел на канцлера. Этот Райотесли всегда тут как тут со своей лестью и, хотя он был прав, мог бы и помолчать. Впрочем, лесть для короля была слаще райской музыки.

– Добрый мой канцлер, – ответил король и, решив переменить положение на стуле, поморщился от боли, – такова королевская доля – брать па себя тяготы своих подданных. Я сижу на троне Англии вот уже много лет, но когда-нибудь мне придется уступить это место другому.

Он посмотрел на королеву, и в его глазах сверкнула злость – почему она никак не родит ему сына; потом его взгляд переместился на прекрасную фигуру его невестки.

Наблюдая за ними, Сюррей подумал: «Значит, мои слова не пропали даром. Мария одарила его многообещающим взглядом. Семена посеяны. Бедная Катарина Парр, мое сердце обливается кровью от жалости к тебе, но мы все тоже ходим по острию ножа, так почему же твое сердце не обливается кровью от жалости ко мне? Моя голова может слететь с плеч вместе с твоею. Я поэт, король тоже поэт. Но я лучше его, и ему это обидно. Я имею больше прав на престол, чем его величество, и к тому же пишу стихи. Двое величайших писателей нашего времени – Мор и Рошфор – уже сложили свои головы на плахе. Том Уайет был прекрасным поэтом, но ему повезло. Ему удалось – хотя и чудом – ускользнуть от топора палача. А тот, чье перо проворнее королевского, – должен ли он умереть? И уж не Сюррей ли его имя?»

Катарина побледнела, а король с издевкой в голосе произнес:

– Но не будем говорить об этом. Нашей королеве не нравится этот разговор. Ведь правда же, женушка?

– Есть темы, которые нравятся мне гораздо больше, ваше величество, – спокойно ответила королева.

– Так не будем же говорить о грядущих днях, – подхватил король, – когда меня не станет. В нашей стране неспокойно, а это мне не нравится. – Он оглядел всех собравшихся и крикнул: – Мне это не нравится! Я хотел бы, чтобы везде царил мир, и, хотя не в моих силах установить его за пределами Англии, я требую, чтобы у нас дома был мир.

Гардинер придвинулся поближе к королю. Королева взглянула на епископа, и их глаза встретились. «Что-то случилось, – подумала Катарина, – какие-то новые козни против меня».

Она заметила быстрые взгляды, которые король бросал на герцогиню Ричмондскую. Может быть, Гардинер подал королю мысль сделать ее своей седьмой женой, а шестой уготовить судьбу второй и пятой?

– Мы все молимся вслед за вашим величеством, чтобы в Англии наступил мир, – сказал Гардинер. – И во имя него мы денно и нощно следим за тем, чтобы никто не осмелился нарушать ваши повеления. Хотя в нашей стране, мой сеньор, есть много людей, которые стремятся разрушить все то, что вы, в своей мудрости и предусмотрительности, сделали основой нашей жизни...

Генрих замахал на него рукой – эти разглагольствования совершенно не трогали его. Епископ принадлежал к тем несчастным людям, которым не удалось завоевать любовь короля. Генрих не испытывал к нему такой неприязни, как к Кромвелю, по и такой горячей симпатии, как к Уайету и Сеймуру, епископ у него тоже не вызывал.

Гардинер, как и Кромвель, казался королю плебеем. Он терпел обоих за их ум, за то, что они были ему нужны, но никогда не любил их. И король знал, что при первом же промахе Гардинера разделается с ним безо всякого снисхождения, как в свое время с Кромвелем.

– Королевская доля весьма тяжела, милорд епископ, – сказал Генрих. – И никто не знает этого лучше меня самого.

Райотесли прошептал:

– А вокруг вашего трона столько врагов!

Его взгляд, будто бы случайно, остановился сначала на королеве, а затем на Сеймуре.

Катарина поежилась. «Неужели они что-то задумали против меня и Томаса? Нет, только не Томас, – взмолилась она про себя. – Все, что угодно, только чтобы он не пострадал».

Сюррей произнес:

– О каких врагах вы говорите, милорд канцлер, о наших общих врагах, милорд, или о врагах короля? О врагах, скажем... лорда верховного адмирала или милорда епископа?

Во взгляде Райотесли вспыхнула ненависть, а улыбка стала язвительной, когда он мягко произнес:

– Разве у верных и преданных подданных могут быть иные враги, чем враги короля?

– Можно также сказать, – продолжал неугомонный Сюррей, – что в нашем королевстве есть люди, которые, как мне кажется, думают в первую очередь о своей карьере, а уж потом о благе Англии, да и то если это помогает им достичь своей цели.

Король свирепо посмотрел на поэта:

– Поосторожнее с такими обвинениями, милорд граф. Вы утверждаете, что среди моих подданных есть такие люди, которые добиваются выгод для себя, пусть даже в ущерб благу Англии?

– Увы, ваше величество, я высказал такое предположение, поскольку боюсь, что это правда.

Глазки Генриха сузились в знакомой всем манере. У всех присутствующих, за исключением Сюррея, тревожно забились сердца, никто не мог понять, чем закончится эта выходка поэта.

– Если кто-нибудь из вас, – продолжал король, – знает за кем-нибудь такую вину, то его долг и прямая обязанность – сообщить об этом нашему Совету.

Король попытался встать, но неожиданно сердито взревел и упал на стул. Катарина бросилась осматривать его ногу.

– Ваше величество, повязка слишком тугая.

– О боже, ты права! – закричал король. На лбу его выступили капельки пота, а лицо почернело от боли.

– Ты мое спасение, Кейт. Никто не может перевязать мою ногу так, как ты. Когда ее перевязывает кто-то другой, повязка всегда или слишком тугая, или, наоборот, слишком слабая.

Катарина обрадовалась, что сможет заняться повязкой.

– Дает ли ваше величество свое позволение ослабить ее?

– Конечно... и побыстрее, Кейт.

Пока она перевязывала его ногу, король на несколько секунд откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он не мог думать ни о чем, кроме боли.

Но наконец он открыл глаза и посмотрел на придворных.

Как только король немного позабыл о боли, Райотесли сказал:

– Когда граф говорит о врагах вашего величества, он, вероятно, имеет в виду арестованную совсем недавно госпожу Кайм.

– И что сталось с госпожой Кайм? – быстро спросил Сеймур.

– Она сидит в Тауэре, как и полагается всем врагам короля.

И епископ отчетливо произнес:

– Да будет так.

Катарина увидела испуганные глаза трех своих дам – сестры, падчерицы и маленькой Джейн Грей. Эти трое любили ее сильнее всех и знали, что открытый удар по Анне Эскью был на самом деле открытым выпадом против нее. Сюррей спросил:

– И что с этой Анной Эскью? Она хотела, чтобы ее звали Эскью, а не Кайм. Миловидная дама. Изящна, высока и вечно грустна. Ее волосы такого же цвета, как и лютики в полях, а кожа белая, как у лилии; ее глаза своим цветом напоминают летнее небо.

– О ком это вы? – проревел король, почувствовав, что боль в ноге отпустила.

– Об Анне Эскью, ваше величество, – ответил Сюррей.

Король неприятно рассмеялся:

– Как и милорд граф, я ее хорошо запомнил, Слишком смела на язык. Я не люблю, когда женщины начинают учить меня, что надо делать.

Он зарычал от внезапной боли.

– Что ты делаешь, Кейт? Зачем ты мнешь мою могу?

– Тысяча извинений, ваше величество, – ответила Кейт. – Повязка выскользнула у меня на рук.

– Поаккуратнее, моя милая.

Сюррей решил продолжить опасный разговор об Анне Эскью:

– Она ушла от своего мужа, ваше величество.

Но тут его довольно энергично поправила леди Херберт:

– Правильнее было бы сказать, что это муж выгнал ее из дому, ваше величество.

– Что-что? – спросил король.

– Ее муж, ваше величество, выгнал ее из дома.

– У него были на то причины, – произнес Райотесли, криво улыбнувшись леди Херберт и королеве. – Ему не поправилось, что она не хотела подчиняться указам вашего величества.

– И правильно сделал, что выгнал, – сказал король. – Я не потерплю в своей стране неповиновения – от мужчины ли, от женщины ли, какой бы миловидной она ни была.

– Не все могут, – небрежно сказал Сюррей, – склонять голову туда, куда дует ветер.

Король бросил на графа свирепый взгляд, но для этого ему пришлось повернуться на стуле – и его нога выскользнула из рук Катарины, и Генрих вскрикнул от боли.

– На этот раз вы, ваше величество, неосторожно повернулись, – сказала Катарина, – но потерпите, сейчас я закончу перевязку, и вам станет легче. У меня есть новая мазь, которая, я уверена, облегчит боль.

Король снял свою шляпу с пером и вытер пот со лба.

– Как мне надоели все эти новые мази, – ворчал он.

– Как бы мне хотелось вылечить вашу ногу! – воскликнула Катарина.

– Я бы тоже наградил того, кто нашел бы лекарство от этих язв. Клянусь Богом, я не сплю по ночам из-за боли в ноге. Мы сегодня же попробуем твою мазь, Кейт. Ну вот, уже полегчало. – Король повернулся к придворным и нахмурился. – Не женщинам учить меня, что надо делать, – сказал он. – Я согласен в этом со святым Павлом: «Пусть женщины хранят молчание в церкви, ибо им запрещено там разговаривать; им велено подчиняться».

Генрих замолчал и многозначительно посмотрел на жену, стоявшую перед ним на коленях. Он хотел, чтобы Кейт запомнила эти слова. Она была хорошей женщиной и имела самые нежные пальчики при дворе. За это он и любил ее. Но он не терпел женщин, вмешивающихся в дела, которые должны решаться мужчинами, ибо женскому уму далеко до мужского. А Кейт, как и ее подруга Анна Эскью, очень любила вмешиваться не в свои дела. Очень хорошо, что Анну заточили в Тауэр. Генрих надеялся, что его заботливая сиделка Кейт прислушается к его мягкому предупреждению.

Гардинер подобострастно закончил цитату:

–...как велит закон.

Генрих кивнул и пальцем, унизанным драгоценными камнями, погрозил сначала придворным, а потом жене, стоявшей перед ним на коленях.

– У этой Эскью, как я знаю, нашли запрещенные книги, она выступала также за отмену мессы. Держите ее в Тауэре, милорд. Держите до тех пор, пока она не поумнеет.

Гардинер выступил вперед; он склонил голову и заговорил очень серьезным тоном:

– Увы, эта женщина так дерзка, потому что у нее есть друзья при дворе.

– И кто же эти друзья, лорд епископ?

– Это, ваше величество, – произнес епископ, кинув взгляд на королеву, – нам еще предстоит выяснить. – Милорд епископ, – вмешался в разговор Сеймур. – Зачем его величеству знать такие пустяки – кто друзья этой женщины.

– Я тебя не понимаю, братец, – произнес король.

– Эта женщина глупа, ваша милость, только и всего.

– Скажешь тоже, – прорычал король.

– Не стоит о ней говорить, – сказал Сеймур. Катарина, пытаясь унять дрожь в пальцах, молила про себя, чтобы он прекратил этот опасный разговор. Зачем он впутывается в это дело? Неужели не понимает, что его враги только этого хотят?

– Может, и не стоит, – ответил король, – но я хочу преподать урок тем, кто осмеливается оказывать мне неповиновение.

– От женщин, – сказал Гардинер, – бывает столько же неприятностей, сколько и от мужчин. Поэтому пол не служит ей оправданием, Сеймур. По-моему, всякий, кто выступает против нашего правителя короля, – враг Англии, будь то мужчина или женщина.

– Хорошо сказано, – произнес король. Он посмотрел на сэра Томаса и хмыкнул. – Я знаю, о чем подумал наш галантный Сеймур. Она – женщина, поэтому ее надо пожалеть. Ну давай, братец, сознавайся.

– Нет, мой сеньор, я так не думал.

– Неужели? – спросил король. – Не забывай, что я тебя знаю как облупленного.

Среди придворных пробежал смешок, а Катарина подняла глаза и посмотрела в лицо человека, которого она любила. Но он глядел в другую сторону и самодовольно улыбался. «Он так умен, – подумала королева, – так мудр и, несмотря на его кажущуюся беспечность, умеет держать себя в руках гораздо лучше, чем я. Как глупо было с моей стороны ожидать, что замечание короля заденет его!»

– Я хотел бы сказать, – подобострастно произнес Райотесли, – если это порадует ваше величество, что я, в отличие от Сеймура, не считаю Анну Эскью женщиной. Для меня она угроза благополучию Англии, ибо вокруг нее группируются враги короля.

– Ты слишком жесток к ней, друг Райотесли, – заметил король.

– Исключительно ради вашего величества, – ответил канцлер, наклонив голову в знак своей почтительности.

– Это хорошо, канцлер. А теперь... давайте сменим тему. Я не хочу больше огорчаться из-за происков своих врагов, пусть лучше мои друзья порадуют меня своими талантами. Господин Сюррей, что вы там прячетесь? Вы ведь наш величайший поэт, не так ли? Так развлекайте нас. Подойдите... и давайте послушаем ваши прекрасные стихи, которыми вы так гордитесь.

Граф встал и склонился перед Генрихом. Маленькие, налитые кровью глазки короля встретились с красивыми карими глазами поэта.

– Всегда к услугам вашего величества, – сказал дерзкий стихотворец. – Я прочитаю вам свои стихи о весне.

– А! – промолвил король, подумав: «Я не потерплю больше твоей дерзости, милорд. И тебя... со всей твоей королевской кровью и твоими высказываниями в придачу. В твоем красивом лице я узнаю черты твоей сестры. Она горда... горда, как и все вы. Но я люблю гордых женщин... временами». Подумав о сестре молодого поэта, Генрих смягчился.

– Мы жаждем услышать ваши вирши о весне. Я всегда любил весну.

– Весна! – восторженно произнес Сюррей. – Красивейшее время года. Весной все обновляется, за исключением любви.

Король бросил подозрительный взгляд на графа, но Сюррей уже начал читать:

ОПИСАНИЕ ВЕСНЫ,

КОГДА МЕНЯЕТСЯ ВСЕ,

КРОМЕ СЕРДЦА ВЛЮБЛЕННОГО

Пришла пора, когда земля цветет:

Зеленым затканы и холм и дол,

В обнове сладко соловей поет,

Гурлящий голубь милую обрел,

Раскован у ручьев журчащих ход,

Олень, рога роняя, бьет о ствол,

В лесную чащу лань линять идет,

У резвой рыбки в серебре камзол,

Змея из выползины прочь ползет,

Стал ласков к легкой ласточке Эол,

Поет пчела, копя по капле мед,

Зима зачахла, всякий злак взошел,

Бежит беда от счастья и щедрот —

И только мне не избежать невзгод [2]1
  Перевод В. Рогова.


[Закрыть].

Вдруг Сюррей замолчал, ибо король сказал Сеймуру, стоявшему рядом с ним:

– Что он имел в виду, братец, говоря: «Весной все обновляется, за исключением любви?» Я думаю, что любовь появляется и исчезает так же быстро, как и первые цветы. Ха! Ей и весны-то ждать не нужно!

Все весело рассмеялись, а когда смех утих, Сюррей сказал:

– Цветы, ваше величество, каждую весну зацветают заново, а любовь, наоборот, увядает.

Наступило молчание. Что это сегодня с Сюрреем? Неужели с ним случилось то же самое, что и с некоторыми людьми, которые так долго жили под угрозой топора, что страх в них сменился безрассудством? С Сюрреем это время от времени случалось.

Катарина взглянула на молодого поэта и про себя стала молиться за него: «Сохрани его, Господь. Сохрани всех нас».

Она быстро произнесла:

– Ваше величество, когда я слушала стихи графа, у меня возникло желание послушать ваши собственные.

Эти слова тут же вернули королю доброе расположение духа. Удивительно, как этот могущественный король, перед которым трепещут Франция и Испания, может быть тщеславным, как ребенок!

В характере короля странным образом сочетались разные качества – жестокость и сентиментальность, простота и проницательность. И тем не менее, именно это смешение делало его таким, каким он был. Катарине грех было жаловаться на противоречия в характере мужа – она замечала его слабости и, играя на них, спасала других, да и себя тоже, от его гнева.

– Если королева повелевает, – галантно произнес Генрих, – я обязан выполнить ее волю.

– Не соблаговолит ли ваше величество перейти в мою музыкальную комнату и послушать сначала новую мелодию для ваших стихов в исполнении моих музыкантов?

– Хорошо. И пригласим с собой тех, кто способен ее оценить.

Он обвел взглядом придворных. – Идемте с нами... вы, миледи Херберт, и вы, миледи Саффолкская...

Король назвал еще несколько человек. Сюррея среди них не было, и Катарина была рада этому. Пусть молодой человек отправляется в свои покои и подумает там в одиночестве о своем безрассудном поведении.

Но другие заметили, что среди тех, кто удостоился приглашения короля, была сестра Сюррея и что, устроившись в музыкальной комнате королевы, Генрих под каким-то предлогом усадил ее рядом с собой.

Томас Сеймур, также не получивший приглашения, вышел прогуляться в сад.

Он думал о словах Сюррея, произнесенных специально для того, чтобы разозлить короля. Ну и дурак этот Сюррей! Томас Сеймур никогда бы нее повел себя так.

Он шел по саду, в котором скоро запылают розы – алые и белые, посаженные здесь для того, чтобы напомнить всем, кто их увидит, от какой напасти династия Тюдоров спасла страну. Война Алой и Белой розы завершилась восшествием на престол Генриха VII; теперь алые розы Ланкастеров и белые – Йорков мирно цвели рядом, обнесенные деревянными оградами, выкрашенными в белый и зеленый цвет – ливрейные цвета Тюдоров (а в качестве дополнительного напоминания – на колоннах красовались геральдические знаки этой семьи).

Любуясь садом, Сеймур снова подумал о том, какого дурака свалял Сюррей. Чего он хочет? Свалить Тюдоров? Ну и чудак – Тюдоры никому не собираются уступать трон.

Сеймур облокотился на бело-зеленую ограду и стал глядеть на розы.

Судьба благосклонна к верховному адмиралу Англии. Все его мечты осуществятся. Он был уверен в этом, но, тем не менее, никогда не забывал, что надо постоянно быть начеку, чтобы не упустить ни единого шанса, ибо самым большим даром, которым заботливая судьба наградила сэра Томаса Сеймура, было его обаяние.

Женитьба! Удачной женитьбой можно было добиться всего!

Похоже, что надменный Норфолк поглядывает на него, и если он не ошибается, то и его дочка – тоже.

Сеймур не смог сдержать довольного смешка. Семья герцогини Ричмондской, он был уверен, легко сумеет уговорить ее стать женой сэра Томаса Сеймура.

«Как высоко мы поднялись! – подумал он. – Сеймуры из Волф-Холла – простые сельские помещики – породнились с самим королем и достойны войти в семью знатнейшего рода в королевстве!»

Вопрос заключался не в том, захочет ли миледи Ричмондская выйти замуж за сэра Томаса Сеймура, а в том, захочет ли он взять ее в жены.

Мария ему нравилась. Он вообще любил красивых женщин, но для честолюбивого человека одной красоты мало.

– Нет, моя дорогая Мария Ховард, – прошептал он, – другие могут дать мне гораздо больше.

Весенний воздух пьянил его, как вино, – в нем чувствовались ароматы земли. Жизнь хороша и будет еще лучше.

Он наметил себе четырех женщин, однако следует тщательно рассмотреть каждую кандидатуру, прежде чем сделать окончательный выбор. Так кого же ему взять в жены – герцогиню, королеву, племянницу короля или его дочь? Если бы он был свободен в своем выборе, он без колебаний женился бы на Катарине Парр. Он испытывал огромную нежность к королеве, ибо любил ее и знал, что с нею был бы счастлив. Но она могла выйти за него замуж, только став вдовствующей королевой, в то время как принцесса в один прекрасный день могла превратиться в полновластную государыню.

Он любил Кейт за ее милый нрав, но жаждал обладать рыжеволосой принцессой. Честолюбие и желание иногда так приятно сочетаются.

Он покинул розарий и направился к новому саду с прудом, разбитому по велению короля. Как здесь красиво! И как тихо! Террасы и статуи, пруд, где плавают лилии, – над всем этим царили покой и тишина. Уже зацвели подснежники, да и кусты стояли в цветах.

Сеймур подумал о будущем – о времени, когда короля уже не будет в живых, а он и его брат станут правителями страны. Конечно, его братец, захочет забрать всю власть в свои руки; Томасу казалось, что люди, видя, что Эдуард лишен обаяния, считали его более проницательным политиком. Эдуард был хитер, Эдуард был умен, к тому же у него была честолюбивая жена. Эти двое захотят править без помощи Томаса.

Только женитьба поможет ему занять в государстве то положение, к которому он стремится, но для этого нужно правильно выбрать жену.

Вдруг он заметил какое-то шевеление, и губы Сеймура сложились в довольную улыбку, когда он увидел маленькую фигурку, поднявшуюся из травы, одетую в алое бархатное платье и расшитый жемчугом чепец, из-под которого выбивались рыжие волосы.

Сеймур быстро подошел к принцессе Елизавете.

Он поклонился и взял ее за руку.

– Я любовался цветами, – сказал он, – но потом понял, что напрасно терял время.

– Я рада, что вы осознали эту потерю, – отметила она, – ибо знаю вас как человека, который любит тратить попусту свои таланты. Но что-то стало холодать.

– Я с радостью отдам вам свой плащ. Нельзя допустить, чтобы леди Елизавета замерзла.

– Я пойду побыстрее во дворец и согреюсь на ходу.

– Мне бы хотелось, чтобы вы ненадолго задержались и поболтали со мной.

– Вы многого хотите, сэр Томас. Даже слишком многого.

– Никогда нельзя хотеть слишком многого. Если мы хотим многого, то что-то получаем, а если не хотим ничего, то ничего и не получаем. Л это, согласитесь, очень глупо.

– Вы слишком умны для меня, милорд.

– Увы! Порой я огорчаюсь, понимая, что недостаточно умен.

– Вы говорите загадками – я их не понимаю, милорд... – Принцесса отвесила ему реверанс и хотела уже уйти, но он не собирался отпускать ее.

– Мы с вами здесь одни, так давайте забудем о церемониях.

– Одни? Разве можно уединиться при дворе? Такие люди, как мы с вами, мой адмирал, никогда не смогут остаться одни, ибо за ними всегда следят невидимые глаза, а невидимые уши слушают, что они говорят. Всегда найдутся люди, которые, услышав какую-нибудь вашу – и мою – невинную фразу, поспешат использовать ее против нас.

– Елизавета... прекраснейшая из принцесс... Она вспыхнула. Несмотря на весь свой ум, она была падка на лесть, как и ее царственный отец, но она еще не научилась это скрывать. Теперь когда она заняла приличествующее ей положение при дворе и стала играть в политике страны определенную роль, что ей очень нравилось, она с гораздо большим удовольствием выслушивала слова о своей красоте, чем когда жила в неизвестности и нужде.

Сеймур поспешил закрепить успех:

– Не лишайте меня удовольствия... не лишайте удовольствия любоваться вами.

– Я слышала, как придворные дамы говорили, что глупо принимать комплименты лорда-верховного адмирала всерьез.

– Придворные дамы? – Сеймур пожал плечами. – При чем здесь они? Вы отличаетесь от всех, как солнце от луны.

– Луна, – отпарировала она, – очень красива, а если смотреть на солнце, то можно ослепнуть.

– Когда я смотрю на вас, то чувствую, что сгораю от страсти.

Елизавета звонко рассмеялась:

– Я слышала, вы собираетесь жениться, милорд. Могу я вас поздравить?

– Я бы принял поздравления, если бы мог жениться на одной очень дорогой мне женщине.

– Ну так женитесь. Я слышала, что ни один мужчина при дворе не пользуется таким успехом у женщин, как вы.

– Та, на которой я хотел бы жениться, гораздо выше меня по положению.

Елизавета удивленно подняла брови:

– Я не ослышалась? Неужели лорд-верховный адмирал потерял уверенность в себе?

– Елизавета... моя прекрасная Елизавета...

Она уклонилась от его объятий и бросилась бежать, но на секунду задержалась и обернулась, бросив хитрый кокетливый взгляд на Томаса, словно приглашая и в то же время запрещая ему догонять ее.

Елизавета знала, что за ними могли наблюдать из окон дворца. Как бы она ни обожала флиртовать с этим человеком, который нравился ей больше всех других мужчин, она не хотела потерять свое положение при дворе.

Как и у Сеймура, у нее были свои мечты и честолюбивые планы. Однако мечтам и планам Сеймура было далеко до ее замыслов; они были головокружительными, а оттого и более опасными.

Сеймур бросился было за ней, но Елизавета неожиданно напустила на себя надменный вид.

– Я хочу остаться одна, – холодно произнесла она и покинула сад, отчаянно борясь со своим желанием остаться с Сеймуром, наслаждаться его нежными взглядами и, быть может, ласками, которыми он хотел осыпать ее и которые она не смогла бы отвергнуть.

Елизавета была кокетлива и мечтала о том, чтобы ею все восхищались. Флирт был ее любимым развлечением, но за пристрастием к легкомысленным удовольствиям скрывалось ее неистребимое честолюбие.

Глядя ей вслед, Сеймур был уверен, что эта женщина создана для него.

* * *

Нэн тайком выбралась из Гринвичского дворца. Она с головы до ног укуталась в темную накидку, а под юбку надела несколько теплых нижних юбок, которых на ней не будет, если ей этой ночью удастся целой и невредимой вернуться во дворец.

Она уже не в первый раз совершала подобное путешествие, прихватив с собой еду и теплую одежду, но всякий раз ее глаза наполнялись слезами, когда она представляла себе, какие опасности ожидают ее.

Леди Херберт сказала ей:

– Если тебя схватят, ни в коем случае не выдавай, кто тебя послал.

– Не выдам, миледи.

– Ну, Нэн... крепись... и не теряй мужества.

Они обе прекрасно понимали, что если Нэн схватят, то узнают в ней служанку королевы. Но ни за что па свете, уверяла себя Нэн, она не проговорится, что королева имеет какое-либо отношение к ее действиям.

– Боже, дай мне мужества, – постоянно молилась Нэн.

Слабый отблеск ущербной луны сиял на речной воде, и в тени, отбрасываемой кустами, Нэн увидела ожидавшую ее лодку.

Лодочник произнес условленную фразу:

– Эй, привет! Тебя послала миледи?

– Да, – прошептала Нэн. – Миледи.

Она шагнула в лодку, и та медленно поплыла. Нэн вслушивалась в скрип весел и продолжала молить Бога даровать ей мужество.

Лодочник греб и тихонько напевал себе под нос. Не то чтобы ему очень хотелось петь – он нервничал не меньше, чем Нэн, – но он, как и она, должен был, хотя бы внешне, сохранять спокойствие, чтобы никто не догадался, что королева послала свою служанку навестить одну из самых главных узниц Тауэра.

– Ты готова? – наконец прошептал лодочник.

– Да, я готова.

Она выбралась на скользкий берег; ей показалось, что в тени серых стен, нависавших над ней, царит могильный холод.

Человек из Тауэра уже ждал ее, и она молча пошла за ним. Он отпер дверь, Нэн вошла в Тауэр и поежилась. Ее спутник держал свой фонарь высоко, и она увидела сырые степы и ямы в полу, заполненные грязной речной водой; под ногами у нее шмыгали крысы. Нэн ужасно хотелось закричать, но она крепилась.

– Поторопись, – прошептал человек с фонарем, – ты должна вернуться до того, как здесь пройдет стража.

Он отпер дверь, и Нэн вошла в камеру.

Здесь было очень холодно, но Нэн чуть не стало плохо от спертого воздуха, пахнувшего грязью и гнилью. Прошло несколько секунд, прежде чем ее глаза привыкли к темноте – человек с фонарем закрыл дверь и запер ее на ключ. Когда он вернется – а это будет очень скоро, – она услышит звук поворачиваемого в замке ключа и выйдет отсюда.

Нэн с трудом разглядела фигуру, лежавшую на соломе.

– Госпожа Эскью? – прошептала она.

– Нэн! Это ты?

– Да, госпожа. Я принесла еду и одежду. Это приободрит вас.

– Ты добрая и храбрая женщина, раз приходишь ко мне, – произнесла Анна. – Тебе велели что-нибудь мне передать?

– Только то, что мы делаем для вас все, что можно сделать.

– Спасибо.

Нэн увидела исхудавшее лицо; в темноте оно было похоже на лицо призрака. – Тогда передай от меня, – сказала Анна, – чтобы те, кто посылает тебя, перестали подвергать себя опасности и больше не передавали мне еду и одежду. Мне не страшен голод, мне не страшны холод и неудобства.

– Нам в радость помочь вам – мы хотим, чтобы вы знали, что, хотя вы в тюрьме, а мы на свободе, о вас не забывают.

– Спасибо вам всем, – сказала Анна и, невзирая на свои мужественные слова, набросилась на еду, которую принесла Нэн, и стала с жадностью поглощать ее. Нэн тем временем снимала с себя нижние юбки, а Анна надевала их, не переставая есть.

Руки Анны были холодны как лед, зубы выбивали дробь. На ее костях почти не осталось мяса, и она никак не могла согреться.

«Да, – подумала Нэн, – легко мечтать об участи мученика, а как жадно она ест и как благодарна за теплую одежду!»

Тюремщик уже отпирал дверь.

– Поторопитесь, госпожа, – проговорил он. – Вам нельзя задерживаться. Я не видел стражника на его обычном месте. Поторопитесь, говорю вам. Если нас схватят, то помните наш уговор – я вас не знаю и мне неведомо, как вы проникли в крепость.

– Я помню, – ответила Нэн.

Он торопливо запер камеру, и Нэн двинулась по темным проходам, стараясь не касаться осклизлых стен и молясь о том, чтобы не наступить на крысу.

Когда же она, наконец, растянулась на скамейке в лодке, то почувствовала себя совершенно разбитой от переживаний. Она слушала скрип весел, которые уносили ее от мрачной крепости – лондонского Тауэра – назад, в Гринвич.

* * *

Человек с фонарем вернулся в Тауэр, но не успел он пройти и трех шагов, как по обе стороны от него выросли два человека.

– Куда это вы идете? – спросил один из них.

– Куда я иду? – с негодованием воскликнул он, и ему показалось, что его облили ледяной водой, от страха его прошиб холодный пот. – Что за вопрос?! На свой пост, разумеется.

– А кто была та прекрасная дама, с которой вы только что распрощались? – спросил другой.

– Прекрасная дама? Я...

– Вы отводили ее в чью-то камеру, не так ли?

– Вы ошибаетесь.

Тут из его рук неожиданно выхватили фонарь, а самого связали.

– Иди за нами, – велел один из мужчин. – У нас к тебе есть несколько вопросов.

Они потащили его за собой по мрачным проходам. Ужас обуял его. Всего несколько минут назад Тауэр был тюрьмой для других, теперь он стал тюрьмой для него.

– Я... я ни в чем не виноват.

– Позже, позже, – произнес прямо в ухо ему тихий голос, – оправдываться будешь потом.

Они вели его по незнакомым коридорам. До его слуха долетали яростные крики крыс, нападавших на людей, сидевших в камерах; он слышал вопли несчастных узников, цепями прикованных к стенам, которые, услышав шаги в коридоре, принимались взывать о помощи, безо всякой надежды получить ее. Его провели мимо ям, в которых по колено в грязной воде сидели прикованные люди – фонарь высветил их лица с совершенно дикими глазами и нечесаными волосами, лица, по терявшие свое человеческое выражение в борьбе с голодными насекомыми, которые не могли дождаться их смерти.

– Куда... куда вы меня ведете?

– Терпение, дружище, терпение, – проговорил ему в ухо тот же голос.

Наконец его ввели в комнату, и, хотя он до этого здесь никогда не был, он сразу понял, куда попал. Он много слышал об этой комнате. Тусклый свет лампы, висевшей под потолком, подтвердил его ужасную догадку.

Он почувствовал смешанный запах крови и уксуса, – он знал, что в пыточных камерах пахло именно так; и, когда его глаза начали видеть сквозь туман страха, он заметил человека, сидящего за столом, на котором лежали письменные принадлежности. Хоть ему не хотелось в это верить, но он попал в камеру пыток.

Человек, сидевший за столом, встал и подошел к нему, как будто желая дружески поприветствовать. На лице его играла улыбка, а по одежде тюремщик догадался, что это был человек знатного происхождения. Теперь он горько корил себя за то, что прельстился взяткой и связался с людьми, желавшими помочь Анне Эскью. Тюремщик был закоренелым взяточником – он брал немного у одних, немного у других. Но теперь он жалел, что впутался в дело Анны Эскью.