Текст книги "Король замка"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 20 страниц)

«Мне не с кем поговорить. Вернувшись из Карефура, я долго сидела в цветнике и все думала, думала… Женевьева, доченька! В памяти оживали события прошлого. Я словно смотрела спектакль, в котором каждая сцена приближает кульминацию. Мне вспоминались приступы ярости, так свойственные Женевьеве, ее неумеренный смех. Этому смеху вторил другой смех – из прошлого. Моя мать и моя дочь. Они даже внешне схожи. Чем больше я старалась представить мамино лицо, тем больше оно походило на лицо Женевьевы. Теперь я должна наблюдать за Женевьевой, как отец наблюдал за мной. Любой самый мелкий проступок, который раньше я расценивала как детскую шалость, приобретал новое значение. Семя греха перешло через меня в следующее поколение. Мой отец, собиравшийся стать монахом, не сумел подавить страсть к жене, даже зная, что она сумасшедшая. В результате родилась я. Я тоже, в свою очередь, родила ребенка. Теперь же я трепещу не только за бедную Женевьеву, но и за неродившееся дитя».

«Вчера я не пошла в Карефур. Не смогла, В свое оправдание я сказала, что у меня болит зуб. Нуну носится со мной. Она дала мне несколько капель опиума, и я заснула. Проснувшись, я почувствовала себя бодрее, но вскоре мои мысли вновь захватила неотступная тревога. Ребенок, о котором я мечтала, каким он родится? Что будет с Женевьевой? Сегодня утром она, как обычно, первым делом прибежала ко мне. Я слышала, как они с Нуну разговаривали за дверью. Нуну сказала: «Маме не здоровится. У нее болит зуб, и ей нужен отдых». «Но я всегда захожу к ней,» – возразила моя дочь. «Не сегодня, дорогая. Дай маме поспать». Но Женевьева разбушевалась. Она затопала ногами, а когда Нуну попыталась остановить ее, ударила бедняжку по руке. Я содрогалась, лежа в постели. Лапа прав. Эти внезапные приступы ярости – нечто большее, чем детские капризы. Нуну не может с ними справиться. Я тоже не могу. Я крикнула, чтобы Женевьева вошла. Она чуть не плакала от злости, губы ее были упрямо поджаты. Она бросилась ко мне. Ее объятия были слишком горячими, слишком бурными. «Нуну пытается разлучить нас. Я ей этого не позволю. Я убью ее». Ее слова звучали неистово, сумасбродно. Я всегда говорила, что это не то, что она хотела сказать. У нее просто такие манеры. Просто такие манеры! Манеры Онорины. Папа заметил в ней проклятое семя. Теперь я верила ему и была охвачена ужасом».

«Меня вызвали в Карефур. «Он все время ждет вашего прихода, – говорили слуги. – Смотрит на дверь и зовет вашу мать. Возможно, он путает вас с ней». Я села у его постели. Папа смотрел на меня невыразительными тусклыми глазами и называл то Франсуазой, то Онориной. Бормотал что-то о грехе и возмездии, но не так связно, как прежде. Я решила, что он умирает. Его лихорадило, и я склонилась над ним, пытаясь разобрать его слова. «Ребенок? – услышала я. – Она ждет ребенка?» Я подумала, он говорит обо мне, но потом поняла, что мыслями он в прошлом. «Ребенок… Онорина ждет ребенка. Как это могло случиться? Возмездие господне! Я все знал и продолжал ходить к ней, и это кара… до третьего и четвертого колена. Семя, проклятое семя будет жить вечно». «Папа, – увещевала я, – это было очень давно. Онорина умерла, а у меня все хорошо. Со мной все в порядке». Его безумные, без всякого выражения глаза смотрели на меня. Он шептал: «Мне сообщили, что она ждет ребенка. Я хорошо помню тот день. «Вы будете отцом», – говорили они и улыбались, не зная, какой ужас охватил мою душу. Вот она, божья кара. Грех не умрет со мной, он будет жить в третьем и четвертом колене. Ночью я пошел к ней в комнату. Постоял над постелью. Онорина спала. У меня в руках была подушка. Прижми я мягкую подушку к ее лицу, и все было бы кончено – и с ней, и с ребенком. Но она была красива… черные волосы, по-детски округлый овал лица, и я смалодушничал. Склонился над ней, обнял ее и понял, что никогда не смогу убить мою Онорину.» «Ты только зря расстраиваешь себя, папа, – сказала я. – Прошлого не вернешь. Я здесь… Со мной все хорошо, поверь». Он не слушал, а я думала о Женевьеве и неродившемся ребенке».

«Ночью я не могла заснуть. Не переставала думать о папином горе и о Женевьеве. О ее необузданности, которая пугает Нуну. Теперь мне известно, почему. Нуну помнит мою мать, и у них с папой одинаковые опасения. Я видела, как Нуну смотрит на мою дочь. Я задремала, и мне приснился страшный сон, будто я должна убить кого-то в комнате с зарешеченным окном. Там сидела моя мать… но с лицом Женевьевы, а на руках она держала ребенка… еще неродившегося ребенка. Я заставила ее лечь, встала с подушкой над постелью и тут проснулась с криками: «Нет, нет!» Меня била дрожь. После я не могла спать из страха увидеть продолжение кошмара. Я приняла несколько капель настойки Нуну и забылась в глубоком сне без сновидений. Утром я проснулась с ясной головой. Если я жду сына, он продолжит род де ла Талей, в замок войдет семя греха и, как призрак, будет бродить по нему столетиями. И эту беду принесу им я? Нет! О Женевьеве позаботится Нуну. Няня все знает и последит за ней. Она постарается, чтобы Женевьева никогда не вышла замуж. Возможно, убедит ее уйти в монастырь, как папа хотел убедить меня. А ребенок… Если это мальчик… Такой шаг требует смелости, которой не достало папе. Убей он мою мать, и я никогда бы не родилась и не знала страданий… никогда. Именно так будет с ребенком».

«Прошлой ночью случилась странная вещь. Я проснулась от кошмара, но опиум из зеленого ребристого флакона снова усыпил меня. Как объяснила Нуну, у флакона фигурная форма для того, чтобы даже в темноте сразу распознать бутылочку с ядом. Яд? Но он приносит сладкий сон и облегчение! Как легко принять в два, в три раза больше, чем Нуну дает мне от зубной боли… и нет ни страхов, ни забот. Ребенок никогда не узнает страданий. Я избавлю его от рождения на свет, от слежки, которая неизбежно начнется при первых признаках болезни. Я тронула флакон и подумала: «Мне нельзя смалодушничать, как папа». Я представила себя такой же старой, как он… Вот я лежу на смертном одре, упрекая себя за несчастия, которые принесла своим детям. Но потом я испугалась, приняла несколько капель и заснула, а утром сказала себе: «Это не выход».

«Снова пришла ночь, а вместе с нею страх. Мне не спится. Все думаю о папе и маме, о комнате с зарешеченным окном и о ребенке, которого ношу под сердцем. Нуну, пожалуйста, позаботься о Женевьеве. Я оставляю ее на тебя. Не знаю, достанет ли мне смелости, которой не хватило папе. Почему он не сделал то, что хотел? Так было бы лучше для многих. Женевьева бы никогда не родилась… Нуну избежала бы многих волнений. Я тоже никогда не появилась бы на свет. Отец был прав… С кровати видно флакон. Зеленый ребристый флакон. Я положу этот дневник вместе с другими тетрадями в буфет, и Нуну найдет его. Она любит читать о тех днях, когда я была маленькой, и говорит, что мои книжечки возвращают их вновь. Она объяснит всем, почему… Не знаю, смогу ли я. Не знаю, правильно ли это… Теперь я постараюсь заснуть, но если не удастся… Утром я напишу, что эти слова нашептала мне ночь, а при дневном свете все кажется иным. Но папе не хватило смелости… не знаю, достаточно ли ее у меня. Не знаю…»

Тут записи обрывались, но я уже знала, что произошло дальше. Франсуаза нашла в себе то, что называла смелостью, и умерла той ночью вместе со своим неродившимся ребенком.

В моем мозгу теснились картины, вызванные к жизни пером Франсуазы. Я все видела как воочию. Мрачный таинственный дом. Комната с зарешеченным окном, высоко на стене лампа под колпаком. Необузданная страстная женщина. Муж – аскет, который не может перед ней устоять. Его борьба со своими чувствами, поражение и исход, кажущийся фанатичному сознанию возмездием господним. Рождение Франсуазы, настороженные взгляды, уединенное детство… и потом свадьба с графом. Понятно, почему их брак был неудачным с самого начала: невинную и неискушенную девушку приучили смотреть на семейную жизнь с ужасом. Обоих постигло разочарование: она обрела страстного молодого супруга, а он – холодную жену.

Все в замке замечали, что брак не сложился, и когда Франсуаза умерла от большой дозы опиума, стали спрашивать друг друга: не замешан ли тут ее муж?

Это было жестоко и несправедливо, и винить надо было Нуну. Она прочитала то, что прочитала я, знала то, что я только что открыла, и все-таки позволила, чтобы графа подозревали в убийстве жены. Почему она скрыла тетрадь, в которой все так ясно объяснено?

Что ж, люди должны узнать правду.

Я посмотрела на часы, приколотые к блузке. Граф, наверное, уже в парке и недоумевает, почему я не иду. Мы часто сидели у пруда и строили свадебные планы. Церемония состоится, как только граф поправится. Я спустилась в парк и нашла его одного. Он с нетерпением ждал меня и сразу заметил, что что-то случилось.

– Дэлис! – Он произнес мое имя с особой ноткой нежности, которая никогда не оставляла меня равнодушной. Теперь она заставила меня обозлиться на тех, кто так несправедливо обвинил этого невиновного человека.

– Я знаю правду о смерти Франсуазы, – выпалила я. – Теперь ее узнают все. Вот, это написала сама Франсуаза. Она покончила жизнь самоубийством. – Увидев, какое впечатление произвели мои слова на графа, я ликующе продолжала: – Она вела дневник. Все это время тетради хранились у Нуну. Нуну знала… и ничего не сказала. Она позволила, чтобы тебя оклеветали. Чудовищно. Но теперь люди узнают!

– Дэлис, дорогая, ты взволнована.

– Взволнована?! Я раскрыла эту тайну! Теперь я могу показать признание Франсуазы миру. Больше никто не осмелится сказать, что ты убил первую жену.

Он накрыл мою руку ладонью.

– Расскажи, что ты узнала.

– Я была полна решимости выяснить правду. Я знала о тетрадях. Нуну показала мне некоторые из них. Я пошла к ней в комнату. Она спала. Буфет оказался открытым, и тогда я взяла последнюю тетрадь. Я догадывалась, что в ней может быть ключ к разгадке, но не думала, что найду такой ясный, четкий ответ.

– Так что ты узнала?

– Франсуаза покончила жизнь самоубийством из страха перед сумасшествием. Ее мать была сумасшедшей, и отец рассказал ей об этом в бреду, после того, как его разбил паралич. Еще он рассказал, как пытался убить ее мать… как ему не удалось… насколько было бы лучше, если бы он это сделал. Понимаешь? Франсуаза была такая… неземная. Это видно по записям. Она покорно принимала то, что ей говорили… Да вот, тут все написано, черным по белому – лучшего и желать нельзя. Больше никто и никогда не обвинит тебя в убийстве.

– Я рад, что ты об этом узнала. Теперь между нами нет тайн. Возможно, мне следовало все рассказать тебе. Думаю, я сделал бы это со временем. Я боялся, что даже ты можешь выдать себя – взглядом, жестом…

Я испытующе смотрела на него.

– Конечно, я знала, что ты не убивал ее. Не думаешь же ты, что я поверила этой глупой сплетне…

Он взял мое лицо в ладони и поцеловал меня.

– Мне приятно думать, – сказал он, – что ты сомневалась во мне и все-таки любила меня.

– Возможно, это правда, – признала я. – Но я не понимаю Нуну. Как она могла молчать?

– Так же, как я.

– Как ты?

– Я знал, что произошло. Франсуаза оставила мне записку с объяснением.

– Ты знал, что она покончила с собой, знал, из-за чего, и все-таки позволил им…

– Да, знал и все-таки позволил им.

– Но почему… Почему? Это несправедливо и жестоко.

– Обо мне и раньше болтали всякое. Большую часть сплетен я заслуживал. Я предупреждал тебя, что ты выходишь замуж не за святого.

– Но убийство…

– Теперь это твоя тайна, Дэлис.

– Тайна? Но я собиралась всем рассказать.

– Нет. Ты забыла кое о чем.

– О чем?

– О Женевьеве.

Я с недоумением уставилась на графа.

– Да, о Женевьеве, – повторил он. – Ты знаешь, какая она. Необузданная, легко возбудимая. Как легко было бы пустить ее по бабкиной дороге. С тех пор как ты здесь, Женевьева изменилась. Совсем немного, конечно. Больших перемен ожидать не приходится, но мне кажется, что самый верный способ довести нервозного человека до срыва – это постоянно следить за ним, высматривая признаки болезни. Я не хочу, чтобы с Женевьевой так обращались. Надо дать ей шанс вырасти нормальной. Франсуаза покончила жизнь самоубийством ради спасения ребенка, которого ждала. Я, по крайней мере, могу выдержать немного сплетен ради нашей старшей дочери. Теперь ты понимаешь, Дэлис?

– Да.

– Я рад, что между нами больше нет тайн.

Я смотрела на пруд за лужайкой. Было еще жарко, но день уже заканчивался и приближался вечер. Я приехала сюда всего год назад. Как много, подумала я, произошло за один короткий год.

– Ты молчишь, – сказал граф. – О чем ты думаешь?

– Обо всем, что случилось после моего приезда. Все оказалось не таким, каким представлялось мне в день моего приезда и знакомства со всеми вами. Я видела вас совсем не такими, какими вы оказались. И вот теперь я узнаю, что ты способен на огромную жертву.

– Дорогая, ты слишком все драматизируешь. Эта жертва почти ничего мне не стоит. Какое мне дело до того, что говорят? Ты же знаешь, я достаточно заносчив, чтобы щелкнуть пальцами перед носом у целого света и сказать: «Думайте, что хотите!» И все же, на свете есть женщина, чьим добрым мнением я дорожу. Вот я сижу здесь, наслаждаюсь ее обществом и позволяю окружать себя ореолом славы. Конечно, я понимаю: скоро она увидит, что это мираж… Тем не менее приятно хотя бы немного походить с нимбом над головой.

– Почему тебе всегда хочется очернить себя?

– Потому что при всей своей заносчивости я боюсь…

– Боишься? Чего?

– Что ты разлюбишь меня.

– А я? Ты не предполагаешь, что меня мучают такие же опасения на твой счет?

– Меня утешает сознание того, что ты иногда тоже способна на глупости.

– Наверное, это самый счастливый момент в моей жизни, – сказала я.

Он обнял меня за талию, и несколько минут мы сидели, прижавшись друг к другу и глядя на тихий парк.

– Пусть так будет всегда, – сказал он.

Граф взял у меня тетрадь и оторвал обложку. Потом зажег спичку и поднес к листам.

Синие и желтые язычки пламени поползли по страницам, исписанным крупным детским почерком. Вскоре от исповеди Франсуазы осталась только горстка пепла.

Граф сказал:

– Не надо было хранить ее столько лет. Ты объяснишь Нуну?

Я кивнула. Потом подняла с земли обложку и сунула в карман.

Мы смотрели, как ветер гонит по лугу почерневшие комочки пепла. Я думала о будущем – о сплетнях, которые время от времени будут достигать моего слуха, о своенравии Женевьевы, о трудном характере человека, которого я так неожиданно полюбила. Жизнь грозила новыми испытаниями, но ведь я всегда с готовностью принимала ее вызов.

Перевела с английского Н. САПОНОВА

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.