Текст книги "Король замка"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
Мной овладела приятная дремота. Что ни говори, а я в замке – скоро увижу местные достопримечательности. Нахлынули воспоминания о прежних визитах в старинные замки вместе с отцом, в памяти воскресло чувство радостного волнения от встречи с редким произведением искусства, когда глубоко понимаешь его, живешь им, деля с автором счастье творчества. Несомненно, подобные впечатления ждут меня и в этом замке… разумеется, если останусь здесь.
Я закрыла глаза (в ушах – монотонный стук колес). Задумалась о жизни замка и окрестностей. У крестьян – праздник, vendange [3]3
Праздник сбора винограда (фр.).
[Закрыть]. Кстати, интересно, кто родился у той крестьянки – мальчик или девочка? А еще интересно, что обо мне думает кузен графа – если, конечно, вообще что-нибудь думает. Я заснула. Мне приснилось, что я в картинной галерее, чищу какое-то полотно. Под моей рукой оживают краски, ярче которых я не видела никогда в жизни. Изумрудный на сером… алый и золотой.
– Мадемуазель…
Я вскочила со стула и некоторое время не могла сообразить, где я. Передо мной стояла невысокая худощавая женщина. Она хмурила брови, но не сердито, а как-то озабочено. Ее пепельные волосы были уложены локонами, лоб закрывала челка, но ни мелкие кудряшки, ни начес не спасали положения – волосы у нее не отличались густотой. Серые глаза, тревожный взгляд исподлобья, белая блузка с розовыми атласными бантиками, синяя юбка. Пальцы нервно теребят бантик на груди.
– Кажется, я заснула, – сказала я.
– Вы, должно быть, устали. Господин де ла Таль просил отвести вас в галерею, но если вы отдыхаете…
– Нет, нет. Который теперь час?
После мамы мне остались золотые часики, я носила их, как брошь, на блузке. Чтобы взглянуть на них, мне пришлось наклонить голову, но я вовремя спохватилась – волосы-то не уложены! Почувствовала, что заливаюсь краской, с досадой откинула волосы назад и смущенно сказала:
– Сама не заметила, как заснула. После ночной дороги…
– Понимаю. Я зайду позже.
– Благодарю вас, вы очень чутки. Но мы не познакомились. Мисс Лосон, из Англии. Я приехала…
– Да, я знаю. Мы полагали, что приедет джентльмен. Мадемуазель Дюбуа, гувернантка.
– О… я понятия не имела… – начала я и осеклась.
Почему мне должны докладывать о том, кто есть кто в этой семье? Решительно, меня сбивала с толку мысль о распущенных за спиной волосах. Я запиналась и никак не могла обрести свои обычные строгие манеры.
– Вам будет удобнее, если я зайду, скажем, через полчаса?
– Достаточно десяти минут. Дайте мне привести себя в порядок, и я с удовольствием воспользуюсь вашим предложением.
Она перестала хмуриться, нерешительно улыбнулась и ушла, а я вернулась в ruelle и посмотрела на себя в зеркало. Ну и вид! Щеки пылают, глаза блестят, волосы в беспорядке. Я зачесала их назад, туго стянула на затылке и закрутила в большой пук, заколов его шпильками. Так я выглядела еще более высокой, чем была на самом деле. Румянец, наконец, сошел со щек, глаза потускнели. Как морская волна меняет свои оттенки вместе с небом, так и они отражают цвета моей одежды. Из этих соображений мне бы следовало носить синее или зеленое, но я была убеждена, что мое будущее не зависит от моей физической привлекательности. Если хочешь завоевать доверие клиентов, надо производить впечатление деловой женщины. Приходится осваивать блеклые тона и колючие манеры. Чтобы сражаться в одиночку со всем миром, необходимо вооружиться. Сожми губы поплотнее – и тебя никто не заподозрит в легкомыслии. К возвращению мадемуазель Дюбуа я вошла в привычную роль.
Она явно не ожидала такой перемены – видимо, сначала я ей не понравилась, и теперь, когда ее взгляд растерянно скользнул по моей прическе, я немного позлорадствовала: локоны – волосок к волоску, просто и опрятно, придраться не к чему.
– Извините, что вот так ворвалась к вам.
Сейчас она была сама любезность.
– Ничего страшного. Я тоже виновата. Заснула и не услышала вашего стука… Так господин де ла Таль просил вас показать мне галерею? Я горю желанием увидеть картины.
– Я не разбираюсь в живописи, но…
– Вы сказали, что вы гувернантка. В замке есть дети?
– Женевьева. Единственная дочь Его Светлости.
Она хотела что-то добавить, но, видимо, не решилась. Я умирала от любопытства, но взяла себя в руки и не стала ни о чем расспрашивать. Мои радужные надежды крепли с каждой минутой. Удивительно, какое благоприятное воздействие могут оказать краткий отдых, обед, ванна и свежее белье!
Она все-таки не выдержала и проронила со вздохом:
– Женевьева – трудный ребенок.
– С детьми всегда нелегко. А сколько ей лет?
– Четырнадцать.
– Ну, тогда я уверена, что с ней можно справиться.
Недоверчиво посмотрев в мою сторону, она покачала головой:
– Мадемуазель Лосон, вы ее просто не знаете.
– Что, очень избалованная?
– Избалованная?!
В ее голосе прозвучали странные нотки. Страх? Тревога? Я не могла определить.
– Впрочем, да… и это тоже.
Гувернантка из нее никудышная. Это очевидно. На их месте я бы взяла кого угодно, только не ее. Но раз они приставили к дочери такую женщину, у меня тоже есть шансы на успех. Я выгляжу даже респектабельнее, чем это несчастное создание. Вопрос лишь в том, считает ли граф воспитание своего единственного чада таким же важным делом, как реставрация картин. Это мне предстояло выяснить, и я с нетерпением ждала встречи с хозяином замка.
– Одно лишь могу сказать вам, мадемуазель Лосон: справиться с ней совершенно невозможно.
– Верно, вы недостаточно строги к ней, – сказала я.
Затем переменила тему:
– Такой большой дом. Долго идти до галереи?
– Тут нужен провожатый, одна вы заблудитесь. Поначалу я блуждала здесь, как в лабиринте. Да и теперь с трудом ориентируюсь.
Разумеется, если ты такая рохля, подумала я.
– Вы давно здесь? – спросила я больше для поддержания разговора.
Мы вышли из комнаты и направились по коридору к лестнице.
– Довольно давно… восемь месяцев.
Я рассмеялась.
– Это, по-вашему, давно?
– Дольше всех. Тут никто не оставался больше полугода.
Я отвлеклась от резного узора лестничных перил и задумалась над услышанным. Так вот почему взяли мадемуазель Дюбуа! Женевьева так капризна, что гувернантки здесь не задерживаются. А что же железный король? Он мог бы приструнить дочь, но его это не очень волнует. А графиня? Странно, пока мадемуазель Дюбуа не упомянула о дочери, я и не помышляла о графине – но она должна быть, раз есть ребенок. Она, наверное, с графом, потому-то меня встретил его братец.
– По правде говоря, – продолжала она, – я подумываю о том, чтобы уйти, но…
Она не закончила, да в этом и не было нужды. Я все прекрасно понимала. Куда ей идти? Снять комнату?.. Хотя, может быть, у нее есть семья… В любом случае, ей придется зарабатывать на жизнь. Таких много, навсегда променявших гордость и достоинство на кусок хлеба и крышу над головой. Да, я все понимала. Впрочем, грозившая мне участь была не лучше. Леди без средств к существованию. А что может быть горше благородной бедности? Как забыть о высоком происхождении, о том, что образована не хуже, если не лучше своих хозяев? Постоянно чувствовать себя на чужом месте – не служанкой, но и не ровней. Сущий ад, а не жизнь. Невыносимо и… неизбежно. Бедная мадемуазель Дюбуа, она и не догадывалась, как я жалею ее… и себя!
– У каждого занятия есть свои недостатки, – утешила я ее.
– Да, да, вы правы… но здесь их слишком много!
– Замок производит впечатление сундука с сокровищами.
– Если вы о картинах, то они стоят целого состояния.
– Это я уже слышала.
Мой голос потеплел. Я потрогала драпировку на стенах комнаты, по которой мы как раз проходили. Дорогое удовольствие, эти шелковые обивки! Но со старыми замками всегда много забот. Мы перешли в большой зал. В Англии их называют соляриями, они строятся с таким расчетом, чтобы там всегда было достаточно света. Я остановилась, заинтересовавшись гербом на стене. Работа явно свежая, я даже подумала, что под слоем штукатурки может скрываться какая-нибудь настенная роспись. Почему бы и нет? Однажды отец обнаружил таким образом ценные фрески, таившиеся от людских глаз в течение двух веков. Вот это был триумф! Мне, конечно, не до амбиций, хотя после того, как они меня приняли, стоило бы им утереть нос. Но главное в подобных случаях – победа искусства.
– Верно, граф ими гордится?
– Не знаю.
– Наверняка. Во всяком случае, он изъявил желание их отреставрировать. Произведения искусства – это наследие, владеть ими – привилегия. Искусство – великое искусство – не может принадлежать одному человеку.
Я замолкла. Опять села на своего любимого конька, как сказал бы отец. Он всегда предостерегал меня от излишней патетики: «Заинтересованные люди, – говорил он, – вероятно, знают не меньше твоего, а те, кому не интересно, умрут от скуки». Он был прав, и мадемуазель Дюбуа принадлежала ко второй категории людей. Она рассмеялась. Невеселым таким смешком.
– Граф не посвящает меня в свои намерения.
– Неудивительно, – подумала я.
– Боже! – воскликнула она. – Вот мы и заблудились. Кажется, нам – сюда… Ах, нет… туда.
– Мы в центре замка, – предположила я. – Если планировку не меняли, мы прямо под круглой башней.
Она бросила на меня недоверчивый взгляд.
– Мой отец был реставратором, – пояснила я, – он многому меня научил. Мы вместе работали.
Этого она принять не могла. Выражение ее лица стало почти язвительным.
– И все-таки здесь ждали мужчину.
– Да, моего отца. Его пригласили около трех лет назад, но потом его приезд почему-то отменили.
– Три года назад… – протянула она каким-то невыразительным голосом. – Уж не тогда ли, когда…
Я подождала, но она больше ничего не добавила. Тогда я сказала:
– Это ведь было до того, как вы сюда приехали? Отец уже собирал чемодан, как вдруг ему сообщили, что его услуги потребуются позже… Увы, он умер – почти год назад. Я приняла на себя все невыполненные им обязательства. Естественно, приехала и сюда.
Похоже, ей это не казалось естественным, и в глубине души я была с ней согласна, хотя виду не подала.
– Для англичанки вы хорошо говорите по-французски.
– У меня два родных языка. Моя мать была француженка, а отец – англичанин.
– Как удачно… в данных обстоятельствах.
– Знать языки неплохо при любых обстоятельствах, – возразила я. – Мама говорила, что я нетерпима. Надо бы бороться со своими недостатками, но, боюсь, со смерти отца положение только усугубилось. Однажды он сказал, что я похожа на корабль, который палит из пушек по воробьям. Если он был прав, то мадемуазель Дюбуа, видимо, оказалась жертвой моей показной агрессивности.
– Вы правы, – кротко согласилась она. – А вот и картинная галерея.
Я забыла обо всем на свете. Мы были в длинной комнате. Сквозь ряд окон пробивался дневной свет. На стенах висели картины. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что они бесценны. В основном там была представлена французская школа. В двух соседних полотнах я узнала работы Пуссена и Лоррена. Какой контраст! Классическая правильность одного и напряженный драматизм другого. Золотистый свет лорреновского пейзажа, легкие мазки, возможно, в стиле Тициана, чередование темных и ярких цветовых пятен, придающее картине удивительный эффект света и тени, – видела ли все это моя спутница? Был здесь и Ватто… изысканный, трепетный, нежный… Как ему удалось так безошибочно передать ощущение предштормового моря?
В восторге я переходила от ранней картины Буше, написанной им еще до творческого перелома, к полотну в стиле роккоко, а от него – к беспутному, эротичному Фрагонару.
В то же время я не могла не сердиться. Все картины нуждались в срочной реставрации. Довести их до такого состояния! Одни из них потемнели, другие покрылись тонкой пленкой, этаким, как мы говорим, «пушком». Я молча шла от картины к картине: поцарапанные, засиженные мухами, в водяных разводах, с облупившейся кое-где краской и пятнами копоти – как будто слишком близко поднесли свечу. Работы тут было приблизительно на год, хотя при ближайшем рассмотрении ее могло оказаться намного больше.
– Вам нравится? – со скукой в голосе спросила мадемуазель Дюбуа.
– Очень, но эти картины нужно приводить в порядок.
– Значит, вы согласны приняться за работу?
Обернувшись, я пристально посмотрела на нее.
– Не совсем. Кое-кто полагает, что женщины недостаточно компетентны в этой области.
– Правильно, для женщины это нетипичная профессия.
– Да, но если есть способности, пол не имеет значения.
Опять этот ее глупый смех.
– Работа бывает мужская и женская, – заметила она.
– Вы считаете, женщина может быть только гувернанткой?
Я не собиралась продолжать этот бессмысленный разговор и сменила тему:
– Все, конечно, зависит от графа. Если он человек с предрассудками…
Вдруг раздался почти срывающийся на крик голос:
– Я хочу на нее посмотреть! Нуну, почему ее до сих пор нет? Ведь нашему Черепку было приказано вести ее в галерею!
Я взглянула на мадемуазель Дюбуа: Черепок! Намек понятен. Уверена, она довольно часто слышит это прозвище. Тихий увещевающий голос и затем снова:
– Пойдем, Нуну! Глупая ты старуха! Думаешь меня удержать, да?
Дверь в галерею распахнулась, на пороге появилась девочка. Я сразу поняла, вот это и есть Женевьева де ла Таль. Темные волосы спутаны, как будто она их нарочно не расчесывает. Синее платье очень идет к красивым черным глазам – живым, задорным, блестящим от удовольствия. Ясное дело, она здесь творит все, что хочет.
Девочка с любопытством вытаращила на меня глаза, мы посмотрели друг на друга, и она сказала по-английски:
– Добрый день, мисс.
– Добрый день, мадемуазель, – ответила я на том же языке.
Кажется, это ее позабавило. Она прошлась по комнате. Вместе с нею в галерею вошла седая женщина. Так вот она, Нуну. У меня мелькнула мысль, что девочку избаловали не без ее помощи.
– Вы из Англии? – спросила девочка. – А мы ждали мужчину.
– Да, моего отца. Но он не приедет. Он умер. Мы работали вместе, и я выполняю его обязательства.
– Ничего не понимаю! – воскликнула она.
– Тогда давай говорить по-французски.
– Нет, – сказала она запальчиво. – Я знаю английский. Я – мадемуазель де ла Таль.
– Я догадалась.
Отвернувшись от нее, я поздоровалась с няней.
– Прекрасные картины, – сказала я, обращаясь к ней и мадемуазель Дюбуа, – но в очень запущенном состоянии.
Ни та, ни другая ничего не ответили, зато снова вмешалась девочка. Ей было досадно, что на нее не обращают внимания.
– Вас это не касается! Вам еще не позволили остаться!
– Солнышко, успокойся, – зашептала Нуну.
– Не успокоюсь! Подождите, вот папа приедет…
– Не нужно, Женевьева…
Няня посмотрела на меня, взглядом извиняясь за свою воспитанницу.
– Вот увидите, – не унималась девочка, – папа приедет, и все ваши планы рухнут.
– Если у твоего отца такие же манеры, как у тебя, я не останусь у вас ни за что на свете, – ответила я.
– Почему вы заговорили по-французски?
– Потому что для английского ты еще не выросла. Люди, которые владеют этим языком, должны знать правила поведения в обществе.
Она неожиданно рассмеялась, высвободилась из няниных рук и подошла ко мне.
– Вы, наверное, посчитали меня невоспитанной девочкой, – сказала она.
– Мои мысли заняты другими вещами.
– Какими?
– Например, этими картинами.
– Разве они интереснее меня?
– Намного.
Она опешила. Затем пожала плечами, отвернулась и пробормотала себе под нос:
– Хватит, я на нее посмотрела. Она некрасивая… и старая.
С этими словами Женевьева вскинула голову и выбежала из комнаты.
– Простите ее, – чуть не плача, прошептала няня. – Сегодня она не в настроении. Я не хотела пускать ее сюда. Вы обиделись?
– Нисколько, – ответила я. – Я ведь не имею к ней никакого отношения… но вам я сочувствую.
– Нуну! – требовательно окрикнула девочка. – Ты идешь? Няня вышла, а я вопросительно посмотрела на мадемуазель Дюбуа.
– Когда она не в духе, с ней ничего нельзя сделать. Мне жаль, что все так…
– Это мне жаль – не только няню, но и вас.
Ее будто прорвало:
– С воспитанницами бывает трудно, но я никогда не встречала такой…
Она с опаской посмотрела на дверь, и я подумала, что Женевьева вдобавок ко всему вполне способна подслушивать. Бедная мадемуазель Дюбуа. Мне не хотелось подливать масла в огонь, и я не стало говорить, что на ее месте я бы не потерпела такое обращение с собой. Я предложила:
– Если хотите, идите по своим делам, а я не спеша осмотрю картины.
– А вы найдете дорогу обратно?
– Конечно. Я запомнила наш маршрут. Кроме того, старинные замки мне не в новинку.
– Хорошо, я пойду. Если вам что-нибудь понадобится, позвоните.
– Спасибо. Вы мне очень помогли.
Она прикрыла за собой дверь, а я вернулась к картинам, но от расстройства не смогла сосредоточиться на них. Странное семейство. Девчонка безнадежно испорчена. Так, кто дальше? Граф с графиней – какие они из себя? Дочь у них невоспитанная, эгоистичная и жестокая. Чтобы в этом убедиться, достаточно провести с ней пять минут. Интересно, в каком окружении могло вырасти такое создание?
Я смотрела на стены, увешанные бесценными, но запущенными картинами, и думала, что лучше всего было бы завтра же уехать отсюда. Извиниться перед господином де ла Талем, признать свой скоропалительный приезд ошибкой и ретироваться. Да, мой поступок и впрямь был опрометчивым. Мне слишком не хотелось становиться гувернанткой (после знакомства с бедняжкой Дюбуа-Черепком я убедилась, как жалка эта участь) и ради того, чтобы заниматься любимым делом, я пошла на обман, а приехав сюда, подвергла себя оскорблениям.
Теперь я твердо решила уехать. Иначе мне не дадут покоя дурные предчувствия, подумала я. Раз так, не стану искушать себя картинами, пойду в свою комнату и постараюсь отвлечься. Займусь приготовлениями к завтрашнему отъезду.
Я подошла к двери, нажала на ручку – дверь не поддалась. Меня вдруг охватила паника. Все ясно, я заперта и уже никуда не уеду! На минуту мне почудилось, что стены ожили и сжимаются вокруг меня плотным кольцом. Мои пальцы безвольно разжались, и дверь распахнулась. На пороге стоял Филипп де ла Таль. Так вот почему я не могла открыть дверь! Он держал ее с той стороны.
Стало быть, мне не доверяют? Следят, чтобы я чего-нибудь не стащила? Нелепо, конечно. В обычных обстоятельствах я никогда бы не додумалась до такой глупости, но две бессонные ночи сделали свое дело. Тревожась за себя, я не заметила, как у меня начали сдавать нервы.
– Вы уходите?
– Да, в свою комнату. Продолжать осмотр не имеет смысла. Я уезжаю завтра утром. Благодарю за гостеприимство. Извините, что побеспокоила вас своим приездом.
Он удивленно поднял брови.
– Вы передумали? Может быть, все дело в сложности реставрационных работ?
Я вспыхнула от гнева.
– Вовсе нет. Картины в скверном состоянии, это правда… но я реставрировала и худшие. Просто я поняла, что мое присутствие в этом доме нежелательно. Поищите кого-нибудь другого… лучше всего – мужчину. Кажется, брюки для вас важнее, чем картины.
– Дорогая мадемуазель Лосон, – улыбнулся Филипп де ла Таль, – все зависит от моего кузена. Он владелец этой коллекции… равно, как и остальных достопримечательностей замка. Подождите несколько дней.
– Нет, я поеду, а в благодарность за гостеприимство могу составить план реставрации одной из картин. Пригодится, когда вы найдете кого-нибудь еще.
– Боюсь, это все из-за моей племянницы – она была груба с вами, – не отступал он. – Но если граф не застанет вас здесь, он будет мной недоволен. Не обращайте на девочку внимания. Когда отец в отъезде, с ней нет никакого сладу. Кроме него она никого не боится.
«Похоже, вы его тоже боитесь», – подумала я. Перспектива знакомства с графом начинала казаться не менее заманчивой, чем заказ на реставрацию его картин.
– Мадемуазель, не уезжайте. Давайте послушаем, что скажет кузен.
Поколебавшись, я ответила:
– Хорошо, я останусь.
Он вздохнул – с явным облегчением.
– А сейчас я хотела бы пойти к себе. Для работы я сегодня слишком устала. Завтра проведу детальный осмотр картин и к возвращению вашего кузена буду располагать всеми необходимыми сведениями.
– Отлично, – сказал он и посторонился, уступая мне дорогу.
После ужина, который мне подали прямо в комнату, я легла спать, а проснувшись, почувствовала, что мои надежды пробудились вместе со мной. За окном пробивались первые лучи солнца. Мне вдруг захотелось взглянуть на сад, побродить по окрестностям, пойти в город, к церкви. Накануне мне показалось, что она такая же старая, как замок.
Я умылась, оделась и позвонила, чтобы несли завтрак. Почти тут же передо мной появились горячий кофе, домашний хлеб с хрустящей корочкой, масло – все такое аппетитное, пальчики оближешь. За завтраком я размышляла о вчерашних событиях. Впрочем, теперь они выглядели не такими уж странными. Гораздо больше меня интересовала семья графа.
Его домочадцы производили впечатление не совсем обычных людей: кузен Филипп – в отсутствие хозяина и хозяйки он распоряжается по дому, но самостоятельно не принимает ни одного решения; избалованная девочка – когда нет отца, она ведет себя отвратительно, а при нем дрожит от страха; бессильная что-либо с ней сделать гувернантка; бедная старая Нуну – няня, справляющаяся с воспитанницей не лучше гувернантки. Есть еще Жозеф – конюх, да еще несколько слуг и служанок, без которых невозможно обойтись в таком большом хозяйстве. Вроде бы ничего особенного, но за всем этим чувствуется какая-то тайна. Может быть, дело в том, как тут все отзываются о графе? Он – единственный, кого опасается девочка. Его все боятся. От него все зависит. В том числе и продолжительность моего пребывания здесь.
Утро я провела в галерее – составляла подробное описание картин. Так увлеклась, что не заметила, как пролетело время, и не сразу поняла, чего от меня хочет горничная, которая пришла сказать, что уже полдень и пора обедать.
При упоминании о еде я почувствовала, что проголодалась. Собрав бумаги, я направилась к себе. Там мне принесли суп, за ним последовали мясо и салат, а потом – сыр и фрукты. Я поинтересовалась, всегда ли мне будут накрывать стол в этой комнате – да, если Его Светлость не решит иначе. Иронизируя, я про себя тоже начала называть графа Его Светлостью: «Пусть другие боятся вас, Ваша Светлость. Я – не боюсь, вы в этом убедитесь».
Не скажу, что обожаю послеобеденные прогулки, но, с другой стороны, надо же было чем-то заняться. Без разрешения я, конечно, не могла осмотреть замок, а кто мне запрещал взглянуть на сад и окрестности?
Я легко нашла внутренний двор, на который меня привез Жозеф, но пошла не по разводному мосту, а по крытой галерее, соединявшей главную башню и крыло замка. Пересекла южный дворик и очутилась в парке. Там я не удержалась от мысленного упрека. Картины у Его Светлости в небрежении, чего не скажешь об ухоженном парке.
Вот он, тремя террасами разбитый на склоне горы. На первой – газоны и фонтаны. Весной тут, должно быть, все пестреет цветами. Даже сейчас, осенью, они праздничны и нарядны. По мощеной дорожке я прошла к декоративным деревьям в живой изгороди из самшита и искусно подстриженного тисса – в основном, в форме геральдического трилистника. Как это похоже на Его Светлость! Даже в огороде, занимающем нижний уровень, и то все продумано красиво. Гряды разбиты на аккуратные квадраты и прямоугольники, некоторые отделены друг от друга решетками с вьющимся виноградом. Вокруг – фруктовые деревья, и – никого. Я решила, что работники отдыхают после обеда, потому что даже в это время года солнце палило нещадно. В три часа они опять спустятся в сад и проработают до темноты. Должно быть, их немало – парк содержится в идеальном порядке.
Стоя в тени фруктовых деревьев, я вдруг услышала чей-то оклик:
– Мисс! Мисс!
Оглянувшись, я увидела бегущую ко мне Женевьеву.
– Я заметила вас из окна, – выпалила она, взяв меня за руку и показав на замок. – Видите, вон из того, на самом верху… Это моя комната. Детская.
Она состроила рожицу. До сих пор Женевьева говорила по-английски.
– Я выучила это наизусть, – пояснила она, – специально, чтобы вам доказать. Теперь давайте перейдем на французский.
Сегодня она была другой – доброжелательной, хотя немного проказливой, и вопреки всем ожиданиям выглядела так, как и положено выглядеть хорошо воспитанной четырнадцатилетней девочке.
– Как хочешь, – согласилась я по-французски.
– Я бы с удовольствием поговорила на английском, но ведь вы сказали, что я его не знаю.
– У тебя сильный акцент, но зато хороший словарный запас.
– Вы случайно не гувернантка?
– Нет.
– Напрасно. У вас бы получилось. – Она засмеялась. – И не пришлось бы ничего выдумывать, чтобы сюда приехать.
– Я собиралась прогуляться, – ледяным тоном произнесла я. – До свидания.
– Нет, не уходите. Я должна поговорить с вами. Извините меня за вчерашнее. Я была слишком резкой, да?.. Кстати, вы всегда такая невозмутимая? Понимаю, англичанам нельзя иначе, от них все ждут хладнокровия.
– Я наполовину француженка.
– Вот почему у вас такой характер! Я видела, вы по-настоящему разозлились. Равнодушным был только голос, а внутри все кипело от злости. Разве нет?
– Естественно, меня удивило, что девочка из хорошей семьи так невежливо обращается с гостьей.
– Вы же не гостья. Вы приехали…
– Какой смысл продолжать этот разговор? Я принимаю твои извинения и ухожу.
– Но я вышла специально для разговора с вами.
– А я вышла прогуляться.
– Почему бы нам не пойти вместе?
– Я тебя не приглашала.
– Папа тоже не приглашал вас в Гайар, а вы приехали, – заметила она и тотчас добавила:
– Но я рада, что вы приехали… Может быть, вы тоже будете рады, если я пойду с вами?
Она явно пыталась загладить свою вину. Не желая быть грубой, я улыбнулась.
– Вот так-то вы выглядите симпатичнее, – сказала она. – Вернее… – Она склонила голову набок. – Не симпатичнее, а моложе.
– Улыбка красит любого человека. Советую это запомнить.
Она вдруг расхохоталась. Смех у нее был заразительный, я не удержалась и тоже рассмеялась. Ей это доставило удовольствие, а я радовалась нашей встрече. Люди, в общем, всегда интересовали меня не меньше картин. Отец ругался и называл это праздным любопытством, но привычка оказалась сильнее. Да и стоило ли с ней бороться? Теперь Женевьева мне даже нравилась. Мне довелось увидеть ее в хорошем настроении. Все-таки она – милое и любознательное создание. Правда, еще неизвестно, кто из нас двоих любознательнее.
– Решено, – сказала она. – Мы идем вместе, я буду вашим проводником.
– Согласна.
Она снова рассмеялась.
– Надеюсь, вам здесь понравится, мисс. Если мы все-таки будем разговаривать по-английски, вас не затруднит говорить помедленнее, чтобы я могла вас понимать?
– Конечно, нет.
– А смеяться не будете? Вдруг я что-нибудь скажу неправильно?
– Не буду. Желание поупражняться в английском делает тебе честь.
Она улыбнулась. Наверное, опять сравнила меня с гувернанткой.
– Вообще-то, я не подарок, – призналась она. – Меня все боятся.
– Не думаю. Просто многие огорчены тем, как ты себя иногда ведешь.
Эта мысль развеселила ее – впрочем, ненадолго.
– Вы боялись своего отца? – спросила она, перейдя на французский.
Я подумала, что Женевьева неспроста заговорила на более легком для себя языке. Видимо, тема была слишком важной.
– Нет, – ответила я. – Скорее, трепетала перед ним.
– А какая разница?
– Можно уважать человека, восхищаться им, почитать его и бояться обидеть. Это не тоже самое, что дрожать от страха перед ним самим.
– Давайте дальше говорить по-французски. Для английского наш разговор слишком серьезен.
Она боится своего отца, подумала я. Интересно, чем он так напугал ее? Странная она какая-то. Своенравная, несдержанная. В этом, конечно, его вина. Но куда смотрит ее мать?
– Значит, вашего отца вы не боялись?
– Нет. А ты своего?
Она не ответила, но я заметила ее взгляд, как у пойманного зверька.
– А… маму? – проронила я как бы невзначай.
Она посмотрела мне в глаза.
– Я отведу вас к ней.
– Что?
– Я сказала, что отведу вас к маме.
– Она в замке?
– Я знаю, где она. Пойдемте?
– Почему бы и нет? Конечно. С удовольствием с ней познакомлюсь.
– Вот и хорошо.
Она пошла впереди. Ее темные волосы сзади были аккуратно перехвачены голубой лентой. Возможно, именно прическа так изменила ее внешний вид. Гордая посадка головы, покатые плечи, длинная изящная шея. Будет настоящей красавицей, когда вырастет, подумала я. Интересно, похожа ли она на свою мать? Я стала думать, что скажу графине. Надо ей все как следует объяснить. Может быть, как женщина она отнесется ко мне с большим сочувствием, чем остальные. Женевьева замедлила шаг и пошла рядом со мной.
– Я – как два разных человека, правда?
– Что ты имеешь в виду?
– Две стороны моего характера.
По-твоему, из-за них ты чем-то отличаешься от других людей?
– У меня не так, как у всех. У других людей эти стороны дополняют друг друга, а у меня одна – прямая противоположность другой.
– Кто тебе это сказал?
– Нуну. Она говорит, что я близнец, поэтому у меня два разных лица. У меня день рождения в июне.
– Выдумки. Что же, все родившиеся в июне похожи на тебя?
– Никакие не выдумки! Вчера вы видели мое дурное «я», а сегодня я другая. Хорошая. Ведь я сказала, что сожалею о случившемся, верно?
– Хочу надеяться, что ты не лукавишь.
– Раз я сказала, значит, правда, сожалею.
– В таком случае могу дать тебе один совет. Когда плохо себя ведешь, вспомни, что потом будешь жалеть об этом.
– Да, вам надо было стать гувернанткой, – сказала она. – У них всегда все просто. Когда на меня находит, я уже не могу остановиться – как не могу не быть самой собой.
– Каждый человек может управлять своими поступками.
– Все от звезд. Это рок. От судьбы не уйдешь.
Ах, вот в чем дело! Впечатлительного ребенка отдали на попечение суеверной старухе и гувернантке, дрожащей от страха перед своей воспитанницей. Есть еще отец, который сам наводит ужас на эту девочку. Остается мать. Очень интересно с ней познакомиться. Скорее всего, она тоже трепещет перед графом – уж коли его все боятся. Несчастная женщина! Чем больше я узнавала о графе, тем большим монстром он мне представлялся.
– Люди – такие, какими хотят быть, – сказала я. – Что за нелепость – внушить себе, будто у тебя два характера, и стараться вести себя, как можно хуже.
– Я не стараюсь. Так получается.
– Но ты же знаешь, что это неслучайно.
В ту минуту я почти презирала себя. Увы, легко даются только чужие проблемы! Она еще совсем ребенок – маленький, несмышленый даже для своего возраста. Если бы мы стали друзьями, я, может быть, повлияла бы на нее.
– Я очень хочу увидеть твою маму, – сказала я, но не дождалась ответа.
Она побежала вперед, замелькала среди деревьев – быстроногая и не столь обремененная одеждой, как я. Подхватив юбки, я кинулась за ней, но вскоре потеряла девочку из виду и остановилась. Вокруг были густые заросли. Я не знала, куда идти, и решила, что заблудилась. Сразу появилось ощущение, похожее на то, которое я испытала в галерее, когда не могла открыть дверь, странное чувство тихого ужаса…
