Текст книги "Король замка"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Как глупо было поддаться ему среди бела дня! Противная девчонка провела меня. Она ничуть не изменилась. Заставила поверить, что раскаивается. Ее слова звучали, как крик о помощи, а оказались пустым притворством.
Вдруг я услышала:
– Мисс! Мисс! Где вы? Сюда!
– Иду, – откликнулась я и пошла на голос.
За деревьями показалась Женевьева.
– Я подумала, что вы потерялись.
Она взяла меня за руку – как будто боялась, что я снова исчезну, – и мы пошли дальше. Через некоторое время деревья поредели, а потом совсем кончились. Перед нами лежал заросший травой пустырь. Я увидела белеющие памятники-надгробия и догадалась, что мы вышли на фамильное кладбище де ла Талей.
Все понятно. Ее мать умерла. Она ведет меня на ее могилу и называет это знакомством. Я была потрясена и немного встревожена. И впрямь странная девочка.
– Все де ла Тали заканчивают здесь свой жизненный путь, – сказала она торжественно. – Я тоже часто сюда прихожу.
– Твоя мама умерла?
– Пойдемте, я вам ее покажу.
Она провела меня по высокой траве, и вскоре мы подошли к довольно необычному памятнику. Он был похож на маленький дом. На крыше – красивая скульптурная композиция: ангелы с большой мраморной книгой. На обложке выгравирована эпитафия.
– Смотрите, – сказала она, – вот ее имя.
Я прочитала: «Франсуаза, графиня де ла Таль, тридцати лет». Взглянула на дату. Это случилось три года назад. Значит, девочка в одиннадцать лет лишилась матери.
– Я часто прихожу сюда, чтобы побыть с ней, – сказала она. – Мы разговариваем, мне здесь нравится. Тут очень тихо.
– Не надо бывать здесь без взрослых, – сказала я мягко.
– Я люблю приходить одна. Просто сегодня я хотела, чтобы вы познакомились.
Не знаю, что на меня нашло, но я спросила:
– А папа приходит?
– Нет. Он никогда не хотел быть с ней – тем более теперь.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Она здесь оказалась потому, что он этого хотел. Она ему была не нужна.
– Ты, видно, сама не понимаешь, что говоришь!
– Очень даже понимаю, – ее глаза сверкнули. – Это вы не понимаете – вы ведь только что приехали! Я знаю, она ему мешала. Вот почему он убил ее.
Я в ужасе уставилась на девочку, а она, сразу позабыв обо мне, уже гладила ладонью мраморную плиту.
Вокруг – тишина. Палящее солнце. Склепы с останками давно умерших де ла Талей. Как мрачно! И нереально. Внутренний голос кричал мне, чтобы я бежала прочь из этого дома. Но даже в ту минуту я знала, что при малейшей возможности останусь здесь. Теперь в Шато-Гайар меня привлекали не только мои любимые картины.
2
Наступил второй день моего пребывания в Шато-Гайар. Ночью я не сомкнула глаз – так меня поразила сцена на кладбище. Я не могла выкинуть ее из головы.
Вчера на обратном пути в замок я сказала Женевьеве, что нельзя так говорить об отце. Она спокойно меня выслушала и ничего не ответила, но мне слишком хорошо запомнилось, с какой уверенностью звучал ее тихий голос, когда она произнесла: «Он убил ее».
Конечно, это клевета. Но где она ее слышала? Наверняка, от кого-нибудь из домашних. Неужели няня? Бедный ребенок! Как это для нее ужасно! Вся моя неприязнь к ней рассеялась. Теперь мне хотелось подробнее узнать о ее жизни. Выведать, какой была ее мать и как в этой маленькой головке зародились такие страшные подозрения. Признаюсь, от подобных мыслей мне становилось не по себе.
Позавтракав в одиночестве, я пробежала сделанные мною заметки, потом попыталась читать какой-то роман. Время тянулось медленно, и я спрашивала себя, неужели мне придется постоянно вести такой образ жизни, если я буду здесь работать. В других домах мы ели либо с управляющим, либо за семейным столом – ни разу не чувствовала я себя такой одинокой. Конечно, не надо забывать, что мою кандидатуру еще не утвердили и мое положение довольно неопределенно. Ничего не поделаешь.
Я пошла в галерею и провела там все утро. Осматривала картины, искала на них темные пятна, места с облупившейся краской, так называемые «пробелы», и другие повреждения – такие, например, как трещины, в которые набиваются пыль и грязь. Я попыталась прикинуть, какие инструменты мне понадобятся в добавление к тем, что я привезла с собой, и собиралась попросить у Филиппа де ла Таля разрешение на осмотр других картин – в частности, уже замеченных мною стенных росписей.
После обеда я вышла из замка, чтобы посмотреть окрестности – а если в них не окажется ничего примечательного, то и город. По бесконечным виноградникам вилась дорога, и я пошла по ней, хотя она вела в противоположную от города сторону. Итак, город посмотрю завтра. Представляю, как там бурлит жизнь, когда поспевает урожай. Жаль, не приехала пораньше – увидела бы все собственными глазами. В следующем году… Тут я засмеялась над своей наивностью. Ах, мадемуазель Лосон, неужели вы и вправду рассчитываете пробыть здесь до следующего года?
Впереди показались какие-то постройки, среди которых я приметила дом из красного кирпича с традиционными ставнями на окнах – в данном случае, выкрашенными в зеленый цвет. Они придавали ему особое очарование. Дому было около ста пятидесяти лет, его построили лет за пятьдесят до революции. Я не устояла перед соблазном подойти и рассмотреть его.
Напротив дома росла липа. Приблизившись, я услышала чей-то резкий, высокий голос:
– Привет, мисс!
Не «мадемуазель», как можно было ожидать, а «мисс», да еще растянутое: «ми-исс». Похоже, обо мне здесь уже знают.
– Привет, – ответила я растерянно, потому что, посмотрев поверх изгороди, никого не увидела.
Услышав довольный смешок, я подняла голову и увидела на дереве мальчика. Он раскачался на ветке, как обезьяна, затем спрыгнул и оказался рядом со мной.
– Привет, мисс. Я – Ив Бастид.
– Очень приятно.
– А это Марго. Марго, слезай. Не будь дурой.
– Я не дура.
Девочка скользнула по веткам – рискуя пораниться, съехала по стволу вниз. Она была немного младше мальчика.
– Мы здесь живем, – поведал он мне.
Девочка кивнула. Ее глаза горели любопытством.
– Славное жилище.
– Мы живем в нем… все вместе.
– Думаю, вам в нем очень уютно.
– Ив! Марго! – позвали из дома.
– Бабушка, к нам пришла мисс.
– Так пригласите ее в дом и ведите себя прилично!
– Мисс, – учтиво предложил Ив, – не хотите ли зайти к бабушке?
– С удовольствием.
Девочка заметила мою улыбку и сделала реверанс. Как они не похожи на Женевьеву! – подумала я.
Мальчик побежал открывать кованые железные ворота. Пропуская меня во двор, он чинно поклонился. Когда мы очутились на обсаженной кустарником дорожке, девочка крикнула:
– Бабушка, мы почти пришли!
Я вошла в большую прихожую; из открытой комнаты донесся голос:
– Дети, ведите вашу английскую леди сюда.
В кресле-качалке сидела старая женщина со смуглым морщинистым лицом. Совершенно седые волосы, уложенные высоко на затылке, ясные черные глаза под тяжелыми веками. Ее худые жилистые руки в темных пятнах, которые у нас в Англии называют «цветами смерти», сжимали подлокотники кресла.
Она улыбнулась мне с таким радушием, словно ждала моего прихода.
– Извините, что не встаю, мадемуазель, – сказала она. – В последние дни у меня немеют ноги. По утрам я еще могу вылезти из кресла, но после обеда мы с ним уже не расстаемся.
– О, пожалуйста, сидите. – Я пожала протянутую мне руку. – Как это любезно с вашей стороны – пригласить меня в дом!
Дети пристроились по сторонам кресла и теперь разглядывали меня с такой гордостью, будто только что совершили подвиг. Я улыбнулась.
– Вы, кажется, меня знаете, а вот я вас – нет.
– Ив, дай мадемуазель стул.
Мальчик бросился за стулом и поставил его прямо напротив бабушкиной качалки.
– Скоро вы услышите о нас, мадемуазель. Бастидов здесь знают все.
Я села.
– А как вам стало известно обо мне? – спросила я.
– Новости быстро облетают округу. Мы слышали о вашем приезде и надеялись, что вы к нам заглянете. Дело в том, что мы неразделимы с замком. Его строили для одного из Бастидов. И в нем жили Бастиды. И до этого они жили здесь, на этой земле, потому что всегда были виноделами. Говорят, без Бастидов не было бы вина Гайар.
– Так виноградники принадлежат вам?
Она закатила глаза и громко рассмеялась.
– Виноградники, как все остальное, принадлежит Его Светлости. Это его земля, его дом. Все – его. Мы всего лишь работники, и если я сказала, что без Бастидов не было бы вина Гайар, то имела в виду, что местное вино не было бы достойно его имени.
– Рождение вина всегда мне казалось маленьким чудом. Я хочу сказать, виноград появляется и зреет, а потом вдруг превращается в вино.
– Да, мадемуазель. Это самая занимательная вещь на свете… для нас, Бастидов.
– Мне бы хотелось посмотреть.
– Надеюсь, вы пробудете с нами достаточно долго, чтобы все увидеть.
Она обратилась к детям:
– Пойдите, поищите вашего брата. И сестру, и отца тоже. Скажите им, что у нас гостья.
– Пожалуйста… не беспокойте их из-за меня.
– Они будут разочарованы, если узнают, что вы заходили и не застали их.
Дети выбежали из комнаты. Я сказала, что они просто прелесть и у них хорошие манеры. Она с довольным видом кивнула. Наверное, поняла, с кем я их сравниваю.
– В это время дня, – вздохнула она, – у нас почти никто не выходит на улицу. Мой внук – теперь он ведает хозяйством – наверное, в винном погребе. Его отец после несчастного случая может работать только в помещении и сейчас скорее всего помогает ему, а Габриелла, моя внучка, ведет дела в конторе.
– У вас большая семья, и все занимаются виноделием.
– Это семейная традиция, – кивнула она. – Когда Ив и Марго вырастут, они присоединятся к остальным.
– Как это, должно быть, здорово. И вы всей семьей живете в таком красивом доме! Расскажите мне о ваших внуках, пожалуйста.
– Их отец – мой сын, Арман. Жан-Пьеру, старшему внуку, двадцать восемь лет – скоро исполнится двадцать девять. Теперь он хозяин дома. Дальше идет Габриелла. Ей девятнадцать. Как видите, между ними десять лет разницы. Все эти годы я думала, что Жан-Пьер останется единственным ребенком, и вдруг рождается Габриелла. Затем снова перерыв, и появляется Ив, а за ним – Марго. Они погодки. Увы, поздние роды, да еще…
– Их мать…
Она снова кивнула.
– Трудные были времена. Арман с Жаком, одним из рабочих, ехали в телеге, а лошади понесли. Обоих покалечило, да так, что жена Армана, бедняжка, думала, что он умрет. Видно, это ее и доконало. У нее началась лихорадка, и она умерла, оставив после себя десятидневную малышку – Марго.
– Как печально!
– Да, но все проходит. Это случилось восемь лет назад. Теперь Арман поправился и может работать. Вырос старший внук – хороший парень, глава семьи. Когда пришла необходимость взять на себя ответственность, он превратился в настоящего мужчину. Такова жизнь, разве нет? – она улыбнулась. – Кажется, я заболталась. Вам, наверное, надоело.
– Ну что вы! Все это очень интересно.
– Полагаю, ваши занятия все-таки интереснее. Как вам нравится в замке?
– Я там недавно.
– Но, по крайней мере, работать там будет интересно?
– Не знаю, буду ли я там работать. Все зависит от…
– От Его Светлости. Естественно. – Она посмотрела на меня и покачала головой. – С ним будет нелегко.
– И ничего нельзя предсказать?
Она пожала плечами.
– Он ждал мужчину. Остальные – тоже. Слуги говорили, что приезжает англичанин. В Гайаре невозможно сохранить что-нибудь в тайне. Во всяком случае, большинству людей это не удается. Сын говорит, что я слишком болтлива. Из него-то, горемыки, слова не вытянешь. Смерть жены изменила его. Да, очень изменила…
Внезапно она насторожилась. За окном послышался цокот копыт. Губы женщины тронула гордая улыбка, неуловимо изменившая выражение лица.
– Это Жан-Пьер, – сказала она.
Через несколько мгновений на пороге стоял светлый шатен среднего роста – волосы, наверное, выгорели на солнце. Темные глаза со смешливым прищуром, почти медный загар – во всем чувствовалась кипучая энергия.
– Жан-Пьер, – объяснила госпожа Бастид, – эта мадемуазель – из замка.
Он подошел ко мне, радостно, как и все в этой семье, улыбнулся и отвесил церемонный поклон.
– Добро пожаловать в Гайар, мадемуазель. Как это мило с вашей стороны – зайти к нам с визитом!
– Это не совсем визит. Ваши младшие брат и сестра увидели, что я прохожу мимо, и пригласили меня в дом.
– Молодцы! Надеюсь, наша встреча не будет последней. – Он пододвинул стул и сел. – Как вам замок?
– Прекрасный образец архитектуры пятнадцатого века. Мне еще не представилась возможность изучить его получше, но, кажется, он похож на замки Ланже и Лош.
Он рассмеялся.
– Клянусь, о французских памятниках старины вы знаете больше нас самих!
– Не думаю. Но чем больше изучаешь предмет, тем чаще разочаровываешься в своих знаниях. Моя специальность – дома и картины, ваша – виноград.
Жан-Пьер опять засмеялся. Смеялся он легко, непринужденно, это располагало к нему.
– Огромная разница! Возвышенное и земное!
– Я как раз говорила госпоже Бастид о том, как меня привлекает ваше занятие – сажать виноград, растить его, ухаживать за лозами, а потом делать вино.
– Тут многое зависит от случая.
– Как все в жизни.
– Вы не представляете, насколько мы зависим от погоды. Не побьет ли морозом побеги? Вызреет ли виноград в прохладную погоду? Не попортит ли его черная гниль или другие насекомые? А сколько паразитов только и норовит, что сожрать урожай! Пока виноград не собран, мы не знаем ни минуты покоя. Зато – видели бы вы, какой у нас праздник!
– Надеюсь увидеть.
Кажется, это его изумило.
– Вы уже начали работу в замке?
– В общем, нет. Меня еще не приняли. Я вынуждена ждать…
– …Решения Его Светлости, – вставила госпожа Бастид.
– Полагаю, тут нет ничего неестественного, – сказала я, движимая труднообъяснимым желанием защитить графа. – Меня можно счесть самозванкой. Ждали моего отца, а вместо него приехала я – не сообщив о его смерти, свалившись как снег на голову. Все зависит от Его Светлости.
Госпожа Бастид не стала спорить.
– Да, здесь все зависит от Его Светлости, – сказала она.
– В чем, как сказала бы наша гостья, нет ничего неестественного, – широко улыбнулся Жан-Пьер. – Замок принадлежит ему, картины, которыми она хочет заняться, принадлежат ему, виноградники тоже принадлежат ему… в некотором смысле, мы все принадлежим ему.
– Тебя послушаешь, так можно подумать, что мы вернулись назад, в дореволюционные времена, – проворчала госпожа Бастид.
Жан-Пьер многозначительно посмотрел на меня.
– Годы идут, но здесь ничего не меняется, мадемуазель. Владелец замка остается хозяином города, как повелось издавна. Отношения все те же. Наши предки зависели от его щедрот, мы тоже зависим от них. В Гайаре почти ничего не изменилось. Как граф де ла Таль захочет, так и будет.
– Складывается впечатление, что здесь его не очень-то жалуют.
– Только рабы могут любить своих господ. Гордые духом всегда поднимают восстание.
Наш разговор заинтриговал меня. Я видела, что в этой семье недолюбливают графа, но мне так хотелось узнать еще что-нибудь о человеке, от которого зависела моя собственная судьба, что я не удержалась:
– А сейчас мне милостиво позволили дождаться его возвращения.
– Еще бы! Господин Филипп ни одного решения не принимает самостоятельно.
– Он очень боится своего кузена?
– Не то слово. Если граф не женится, Филипп может стать наследником, потому что де ла Тали следуют примеру королевской семьи и живут по Салическому закону, как какие-нибудь Валуа или Бурбоны. Но здесь тоже все зависит от графа. Право наследования имеет любой мужчина рода, поэтому граф может обойти своего кузена в пользу какого-нибудь другого родственника. Иногда мне кажется, что они путают Гайар с Версалем времен Людовика Четырнадцатого.
– Граф, вероятно, еще не стар. Почему бы ему не жениться?
– Говорят, ему неприятна сама мысль о браке.
– Странно. Человеку из такой знатной семьи нужен сын – он ведь гордится своим родом?
– Второго такого гордеца не найти во всей Франции.
Вернулись дети с Габриеллой и Арманом. Габриелла Бастид оказалась очень миловидной – темненькая, как и остальные члены семьи, но не с карими, а с синими глазами, делавшими ее почти красавицей. У нее были приятные, более тонкие, чем у брата, черты лица.
Я как раз начала рассказывать о своей матери – о том, что она была француженкой и поэтому я бегло владею французским языком, – как вдруг раздался звонок колокольчика. Он прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула.
– Это горничная зовет детей на полдник, – объяснила госпожа Бастид.
– Мне пора, – сказала я. – Все было очень хорошо. Надеюсь, мы еще встретимся.
Она не хотела меня отпускать и предложила продегустировать некоторые вина. Детям принесли намазанный шоколадом хлеб, а нам – печенье и вино. Мы говорили о винах, картинах и местной жизни. Мне сказали, что я обязательно должна посмотреть церковь и старый постоялый двор, но самое важное – еще раз навестить Бастидов. Тогда Жан-Пьер и его отец – который за все время не произнес почти ни слова – с удовольствием покажут мне местные достопримечательности.
Когда дети покончили со своими шоколадными бутербродами, их отослали играть, и разговор снова вернулся к замку. Не знаю, что потянуло меня за язык, но неожиданно для себя я сказала:
– Странная девочка, эта Женевьева. Совсем не похожа на Ива и Марго. Они такие непосредственные, естественные – в общем, нормальные, счастливые дети. А вот Женевьева… Возможно, замок – не самое подходящее место для ребенка.
Конечно, я не совсем отдавала отчет в своих словах. Вероятно, сказывалось действие вина.
– Бедное дитя! – вздохнула госпожа Бастид.
– Да, – не сдавалась я, – но со смерти ее матери прошло три года. Пора бы уже оправиться от потрясения.
Наступило молчание, потом Жан-Пьер сказал:
– Раз мадемуазель Лосон поселилась в замке, рано или поздно она все равно все узнает. – Он повернулся ко мне. – Графиня умерла от слишком большой дозы опиума.
Я вспомнила о словах девочки на кладбище и выпалила:
– Так это было… не убийство!
– Они посчитали это самоубийством, – сказал Жан-Пьер.
– Ах, графиня была красивой женщиной, – вставила словечко госпожа Бастид и вернулась к теме виноградников. Мы заговорили о бедствии, разразившемся во Франции несколько лет назад: на виноград напала филлоксера. Жан-Пьер так любил свои виноградники, в его словах слышалась такая одержимость, что всем передалось его волнение. Я отчетливо представила себе ужас людей, обнаруживших тлю на корнях растений, и почувствовала, как они страдали, когда надо было решать, затоплять виноградники или нет.
– Это несчастье коснулось всей Франции, – сказал он. – Правда, отец?
Тот кивнул.
– Мы долго не могли оправиться, но потом дело пошло на лад. Гайар пострадал меньше, чем другие районы.
Когда я собралась уходить, Жан-Пьер сказал, что проводит меня. Я не боялась заблудиться, но его предложение меня обрадовало. Бастиды показались мне открытой и дружелюбной семьей, а эти качества я ценю в людях. Я поймала себя на том, что с ними перестаю быть холодной и резкой – такой, какой меня знали в замке. Хамелеон тоже меняет окраску, приспосабливаясь к пейзажу. Я это делала ненарочно – так получалось само собой – и уже давно устала облачаться в боевые доспехи. Как приятно быть среди людей, с которыми тебе не нужны ни шлем, ни латы, ни панцирь!
Когда мы вышли за ворота и пошли по дороге к замку, я спросила:
– А граф… в самом деле такой страшный?
– Он из старых аристократов. Его слово – закон.
– У него было большое горе.
– Вам его жалко? Когда вы с ним познакомитесь, то поймете, что меньше всего на свете он нуждается в жалости.
– Вы сказали, что смерть его жены признали самоубийством… – начала я.
Он меня оборвал:
– Мы стараемся избегать этой темы.
– Но…
– Но, – добавил он, – помним обо всем.
Впереди показались смутные очертания замка. Сколько мрачных тайн хранит он – такой огромный и неприступный? У меня по спине пробежал холодок.
– Дальше провожать не надо, – сказала я. – Наверно, я отвлекаю вас от работы.
Он остановился в нескольких шагах от меня и попрощался кивком головы. Я улыбнулась и повернулась к замку.
В тот вечер я рано легла спать (сказалась бессонница прошлой ночи). Задремала. Мне даже что-то приснилось. Странно, дома я редко видела сны. Какая-то сумятица: Бастиды, подвалы, бутылки с вином, а между всем этим мелькала чья-то расплывчатая, безликая тень, но я знала, что это – покойница графиня. Временами я чувствовала ее присутствие, не видя ее. Она дышала мне в затылок, за спиной раздавался тревожный шепот: «Уходи. Не дай этой семье завлечь себя». Она хотела запугать меня, но ее я не боялась. Зато другой мрачный призрак внушал мне настоящий ужас. Его Светлость. До меня долетали обрывки какого-то разговора. Голоса приближались, становились громче. Теперь мне как будто кричали на ухо.
Тут я проснулась. В самом деле, кто-то кричал. Голоса внизу, беготня в коридоре. Хотя утро еще не наступило, замок гудел, как встревоженный улей. Я торопливо зажгла свечу. Стрелки на часиках, лежавших на столе, показывали одиннадцать.
Я догадалась, в чем дело. Случилось то, чего все ждали и боялись.
Граф вернулся домой.
Лежа с открытыми глазами, я гадала, что принесет мне утро.
На следующий день я проснулась в свое обычное время. В замке было тихо. Не мешкая, я встала и позвонила, чтобы мне принесли горячей воды. Долго ждать не пришлось. Вид горничной ясно свидетельствовал – ей не по себе. Итак, присутствие графа оказывает воздействие даже на самых незаметных слуг.
– Будете завтракать, мадемуазель? Как обычно?
Я удивленно посмотрела на нее и сказала:
– Конечно.
Видимо, мою участь уже успели обсудить. Я оглядела комнату. Может быть, больше мне не придется ночевать здесь. Как печально думать о том, что я уеду из замка и по-настоящему не узнаю людей, завладевших моим воображением. Мне хотелось поближе сойтись с Женевьевой, попытаться понять ее. Посмотреть, как с приездом кузена изменится Филипп де ла Таль. Любопытно – виновата ли Нуну в распущенности своей воспитанницы и кем была мадемуазель Дюбуа прежде, чем попасть в замок? А Бастиды? Как приятно гостить в их доме, разговаривая о виноградниках и замке! Но больше всего мне хотелось познакомиться с графом. Не просто увидеть один раз, чтобы получить отказ, а больше узнать о человеке, который – таково всеобщее убеждение! – виновен в смерти собственной жены.
Аппетита у меня не было, но я не хотела, чтобы говорили, будто я от страха не могу проглотить и крошки. Я выпила две чашки кофе и съела горячую плетенку – как всегда. Затем пошла в галерею.
Работать было нелегко. Смету я уже подготовила (Филипп де ла Таль сказал, что отдаст ее графу, как только тот приедет). Когда я принесла ему свои расчеты, он улыбнулся и, проглядев листки, заметил, что это в самом деле похоже на заключение специалиста.
Уверена, он и сам надеялся, что моя работа понравится графу, – отчасти это оправдало бы тот факт, что мне разрешили остаться. Кроме того, будучи человеком отзывчивым, он от души желал мне получить хорошее место, потому что видел, как я в нем нуждалась. Пожалуй, я могла бы рассчитывать на Филиппа, если бы он не был так зависим и запуган.
Я попыталась представить себе, как граф получает мое заключение и узнает, что вместо мужчины приехала женщина. Однако его облик у меня никак не складывался. Мое воображение не могло нарисовать ничего, кроме чопорного мужчины в белом парике и короне – когда-то виденный мною портрет Людовика Четырнадцатого или Пятнадцатого. Король… Король замка.
У меня была пачка почтовой бумаги, и я попробовала записать то, что пропустила при первом беглом осмотре. Если граф меня здесь оставит, думала я, я с головой уйду в работу, и тогда, убей он хоть двадцать жен, все равно ничего не замечу.
Одна картина в галерее особенно привлекла мое внимание: женский портрет, судя по платью, восемнадцатого века (середины или, может быть, немного более позднего периода). Удивила меня не манера исполнения – в галерее висели полотна и получше, – а безобразное состояние этой не совсем старой картины. Лаковое покрытие потемнело, вся поверхность в пятнах, напоминающих сыпь на коже. Складывалось впечатление, что она несколько лет провалялась под открытым небом.
Внезапно за моей спиной послышался шорох. Обернувшись, я увидела, что в галерею вошел мужчина. Он стоял и смотрел на меня.
У меня засосало под ложечкой. Вот я и оказалась лицом к лицу с графом де ла Таль.
– А это, конечно, мисс Лосон, – сказал он. Его низкий голос звучал довольно холодно.
– Вы граф де ла Таль?
Он поклонился, но не подошел ближе, а продолжал разглядывать меня, стоя в противоположном конце галереи. Его манеры были такими же холодными, как голос. Худощавый и высокий, он чем-то напоминал своего кузена, но не казался таким женственным, как Филипп. Широкие скулы, острые черты лица и тяжелые веки делали его похожим на Мефистофеля. Позже я заметила, что его темные глубоко посаженные глаза в зависимости от настроения могли казаться почти черными. Орлиный нос придавал лицу высокомерное выражение. Губы не всегда были так брезгливо поджаты, но тогда я этого не знала. Передо мной стоял надменный король замка, от которого зависела моя судьба.
На нем был черный костюм с бархатным воротником. Белоснежный шейный платок придавал еще больше бледности и без того белому как мел лицу.
– Кузен сказал мне о вашем приезде.
Он сделал несколько шагов мне навстречу. Вот так же, наверное, могущественные короли ступали по своим зеркальным залам. Моя защитная реакция сработала незамедлительно. Высокомерие – лучшее средство заставить меня ощетиниться.
– Рада вашему возвращению, Ваша Светлость, – сказала я. – Я жду уже несколько дней и до сих пор не знаю, берете вы меня на работу или нет.
– Представляю, как вам надоело сидеть в неведении и гадать, не напрасно ли вы теряете время.
– Уверяю вас, я нашла не самый худший способ убить время. Меня очень заинтересовала галерея.
– Жаль, что вы не сообщили о смерти вашего отца, – сказал он. – Это позволило бы нам избежать многих проблем.
Значит, я должна уехать. Я почувствовала себя такой несчастной, что разозлилась. Вернуться в Лондон? Придется искать комнату. На что жить, пока не появится работа? Я представила, как с течением времени все больше становлюсь похожей на мадемуазель Дюбуа. Нет, это не для меня! Я могла бы поехать к тете Джейн… Впрочем, тоже нет. Нет, тысячу раз нет!
В ту минуту я ненавидела его. Мие казалось, он читает все мои мысли. Он не мог не понимать, что взрослая самостоятельная молодая женщина не приехала бы незваной, не оказавшись в совершенно отчаянном положении, и ему нравилось мучить меня. О, как его, должно быть, не выносила жена! Может быть, она убила себя, чтобы навсегда уйти от него. Не удивлюсь, если разгадка именно в этом.
– Не думала, что вы, французы, так старомодны, – сказала я с долей сарказма. – В Англии я работала с отцом, и никто не возражал. Но если во Франции иные представления, говорить больше не о чем.
– Не согласен. Нам нужно многое обсудить.
Я посмотрела ему в глаза и сказала:
– Что ж, я вас слушаю.
– Мадемуазель Лосон, вы хотите реставрировать, картины. Так?
– Это моя профессия, а чем задача труднее, тем она интереснее.
– Вы считаете, что мои картины потребуют много работы?
– Вы прекрасно знаете, что некоторые из них находятся в плачевном состоянии. Насколько вы могли заметить, перед вашим приходом я как раз изучала одну из них. Что с ней сделали?
– Не смотрите на меня так строго. Я не виноват в том, что стало с этой картиной.
– Да? Я полагала, что некоторое время она была в вашем владении. Посмотрите, краска облупилась, потускнела. Вы не можете отрицать, что с ней обращались отвратительно.
Его губы тронула чуть заметная улыбка. Выражение лица изменилось – промелькнуло нечто похожее на удивление.
– Боже, сколько страсти! С вашей энергией надо бороться за права человека!
Я не выдержала.
– Когда я уезжаю?
– Не раньше, чем мы поговорим.
– О чем нам говорить, раз вы не хотите взять на эту работу женщину?
– Мадемуазель Лосон, вы очень импульсивны. Это профессиональное заболевание, да? Послушайте, я не говорил, что не хочу нанимать женщину. Это была ваша мысль.
– Но я же вижу, вы не в восторге от моего присутствия! Этого достаточно.
– А вы ожидали, что я буду в восторге от вашего… обмана?
– Ваша Светлость, я работала с отцом. Ко мне перешли его полномочия. Я думала, что договор остается в силе, и не видела в этом никакого обмана.
– И, конечно, не ожидали, что вызовете замешательство у ваших работодателей?
На это я ответила еще большей резкостью:
– Невозможно заниматься такой тонкой работой, когда к тебе неприязненно относятся.
– Верное наблюдение!
– Поэтому…
– Поэтому? – переспросил он.
– Я бы могла уехать сегодня – вот только как добраться до парижской ветки? Мне сказали, что через Гайар проходит всего один поезд – утренний.
– Вы очень предусмотрительны, но, повторяю, слишком импульсивны. Вы не можете не понимать, что именно меня смущает. Простите, но человека вашего возраста трудно заподозрить в большом профессиональном опыте и мастерстве.
– Мы с отцом работали вместе несколько лет, а мастерство не зависит от возраста. Бездарь и в старости останется подмастерьем. Искусство требует призвания, понимания, любви.
– Вижу, вы не только художник, но и поэт. Но откуда взяться жизненному опыту, если человеку всего тридцать… гм… или даже…
– Мне двадцать восемь лет! – в запальчивости воскликнула я и поняла, что попала в западню. Он все-таки сверг меня с пьедестала, на котором я пыталась занять прочные позиции. Показал мне, что я обыкновенная женщина, которая не может допустить, чтобы ее считали старше, чем она есть.
Он поднял брови. Беседа, видимо, казалась ему занятной. Я выдала свое отчаяние, и он, наслаждаясь моими мучениями, не торопился принять окончательное решение.
Мое терпение наконец лопнуло.
– Нам больше не о чем разговаривать. Насколько я понимаю, вы не хотите нанимать меня на работу, потому что я женщина. Что же, оставайтесь при ваших предубеждениях. Сегодня или завтра я уеду.
Несколько секунд он изображал нерешительность, но когда я пошла к двери, остановил меня.
– Мадемуазель, вы меня не поняли. Возможно, французский вы знаете хуже, чем живопись.
Я снова попалась на удочку.
– Моя мать была француженкой. Я прекрасно поняла каждое ваше слово.
– Значит, это я выразился неясно. Я не хочу, чтобы вы уезжали… пока.
– Вы ведете себя так, будто мне не доверяете.
– Мадемуазель, вам это только кажется.
– Вы хотите, чтобы я осталась?
Он сделал вид, что колеблется.
– Как бы выразиться, чтобы вас не обидеть… Я бы хотел… испытать вас. Нет, мадемуазель, не обвиняйте меня в предвзятом отношении к вашему полу. Я готов верить, что на свете существуют выдающиеся женщины. То, что вы сказали о вашем понимании живописи и любви к картинам, произвело на меня глубокое впечатление. Заключение об ущербе, нанесенном картинам, и смета реставрационных работ тоже заинтересовали меня. Они написаны умно и ясно.
