Текст книги "Король замка"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Добрый день, Морис, – сказала Женевьева. – Сегодня со мной приехала мадемуазель Лосон.

Обменявшись любезностями, мы вошли в прихожую с мозаичным полом.

– Как дедушка, Морис? – спросила Женевьева.

– Все так же, мадемуазель. Сейчас посмотрю, не занят ли он.

Морис отсутствовал несколько мгновений, затем снова появился в прихожей и сказал, что хозяин готов принять нас.

В комнате, куда мы вошли, не было камина, и я почувствовала легкий озноб. Когда-то здесь, наверное, было благоустроенное жилье. Все пропорции прекрасно соблюдены, на потолке выбита какая-то надпись на средневековом французском языке. Закрытые ставни пропускали минимум света, обстановка комнаты выглядела более, чем аскетично. В инвалидном кресле на колесах сидел старик. Я вздрогнула: он скорее походил на труп, а не на живого человека. Только в глубоко запавших глазах светилась жизнь. В руках он держал книгу, которую закрыл, когда мы вошли. На нем был коричневый халат, подвязанный шнурком того же цвета.

– Дедушка, – сказала Женевьева, – я пришла тебя навестить.

– Дитя мое, – ответил он удивительно твердым голосом и протянул вперед тонкую белую руку с множеством голубых прожилок.

– Я привела мадемуазель Лосон, – продолжала Женевьева. – Она приехала из Англии, чтобы привести в порядок папины картины.

Его глаза пытливо посмотрели на меня.

– Мадемуазель Лосон, извините, что не встаю. Мне это удается лишь изредка, да и то с помощью слуг. Я рад, что вы пришли с моей внучкой. Женевьева, принеси стул мадемуазель Лосон… и себе.

– Хорошо, дедушка.

Мы сели. Он любезно расспросил меня о работе, а затем сказал, что Женевьева должна показать мне его коллекцию – возможно, некоторые картины нуждаются в реставрации. Мысль о перспективе поселиться в этом доме повергла меня в уныние. Со всеми своими загадками замок все-таки был живым местом. Именно живым! А этот дом похож на жилище мертвеца.

Старик обращался к Женевьеве не часто, но я заметила, что он все время за ней наблюдает. Меня даже удивило, с каким напряженным вниманием он следил за ней, и я подумала, что он за нее волнуется. Почему она считает, что ее никто не любит (а это, как мне казалось, было главной причиной ее плохого поведения), когда дед в ней души не чает?

Он интересовался, чем она занимается, что проходит с учителями. О мадемуазель Дюбуа он говорил так, будто хорошо ее знал, хотя из слов Женевьевы я заключила, что они никогда не встречались. С Нуну он, конечно, был хорошо знаком: раньше она жила в его доме, и он отзывался о ней, как о старом друге.

– Как поживает наша Нуну, Женевьева? Надеюсь, ты ее не обижаешь? Она – добрая душа, хотя и простоватая. Нуну любит тебя, не забывай об этом.

– Хорошо, дедушка.

– Надеюсь, ты с ней не ссоришься?

– Не часто, дедушка.

– Но бывает? – Обеспокоенный, он насторожился.

– Ну, совсем немножко. Я просто говорю: «Ты глупая старуха».

– Это нехорошо. Ты после молишься о прощении?

– Да, дедушка.

– Бесполезно молиться, если сразу же опять грешить. Держи себя в руках, Женевьева. А если тебе захочется сделать что-нибудь дурное, вспомни о загробных муках, которые уготованы всем грешникам.

Интересно, знает ли он о безумствах своей внучки? Может быть, Нуну приходит сюда и все ему рассказывает? Известно ли ему, что девочка закрыла меня в подземелье?

Он послал за вином и за традиционными галетами. Угощенье принесла старая женщина, в которой я по рассказам узнала госпожу Лабис. Ее седые волосы закрывал белый чепец, но во всем ее облике было что-то мрачное. Она с угрюмым видом поставила вино и, не ответив на приветствие Женевьевы, сделала реверанс и вышла.

Когда мы пили вино, старик сказал:

– Я слышал, что картины должны реставрировать, но не ожидал, что это будет делать дама.

Я рассказала о смерти отца и объяснила, что выполняю его обязательства.

– Сначала возникли трудности, – поделилась я, – но теперь граф, кажется, доволен.

Старик внезапно скривил губы и вцепился пальцами в плед.

– Значит… он доволен вами.

Его голос и выражение лица изменились. Женевьева, сидевшая на краешке стула, с беспокойством смотрела на деда.

– По крайней мере, я так думаю, раз он позволил мне работать дальше.

– Надеюсь… – начал старик, но его голос звучал совсем тихо, и я не расслышала окончания фразы.

– Извините?

Он покачал головой. Упоминание о графе его явно расстроило. Похоже, есть еще один человек, ненавидящий Его Светлость. Почему? За что?

Разговор не клеился, и Женевьева попросила разрешения показать мне сад. Мы вышли из гостиной, прошли по коридорам, потом по каменному полу кухни, через которую девочка вывела меня из дома.

– Дедушка рад тебя видеть, – сказала я. – Думаю, он хочет, чтобы ты почаще навещала его.

– Он не замечает, как идет время. Он все забывает. Дедушка очень старый, раньше он не был таким… до удара. У него бывают провалы памяти.

– Папа знает, что ты к нему ходишь?

– Я ему не говорю.

– А сам он здесь не бывает?

– Перестал бывать с тех пор, как умерла мама. Дедушка и не захотел бы его видеть, верно? Вы можете представить папу и этом доме?

– Нет, – честно ответила я.

Я оглянулась на дом и увидела, как в комнате на верхнем этаже шевельнулась занавеска. За нами наблюдали. Женевьева поймала мой взгляд.

– Это госпожа Лабис. Очевидно, вы ее заинтересовали. Ей не по душе современные нравы, она бы хотела вернуться в старые времена, когда она была горничной, а Лабис – лакеем. Не знаю, чем они теперь занимаются. В доме они живут потому, что надеются получить что-нибудь по завещанию, которое останется после дедушки.

– Странные домочадцы, – сказала я.

– Все дело в том, что дедушка уже три года дышит на ладан. Доктор говорит, что он долго не проживет – вот Лабисы и ждут.

Три года назад. Именно тогда умерла Франсуаза. Неужели ее смерть стала для него таким ударом? Если он любил дочь так же, как любит внучку, это можно понять.

– Я знаю, о чем вы думаете! – воскликнула Женевьева. – Вы думаете о том, что в то же самое время умерла мама. Так нот, дедушку разбил паралич ровно за неделю до ее смерти! Разве это не странно?.. Все думали, что умрет он, а умерла она.

Странно! Она умерла от слишком большой дозы опиума через неделю после того, как парализовало ее отца. Неужели на нее это так подействовало, раз она покончила жизнь самоубийством?

Женевьева повернула назад к дому, я молча пошла за ней. В заборе была калитка, и девочка шмыгнула туда, приглашая меня сделать то же самое. Мы оказались на мощенном булыжником дворике. Там было очень тихо. Женевьева пошла к дому, я последовала за ней, чувствуя себя заговорщицей.

Мы вошли в темный коридор.

– Где мы? – спросила я, но она приложила палец к губам.

– Я хочу вам кое-что показать.

Она пересекла коридор, направляясь к какой-то двери, толкнула ее, и дверь открылась. В комнате было голо: ничего, кроме соломенного тюфяка, скамейки для молений и деревянного сундука. На каменных плитах пола не было ни коврика, ни дорожки.

– Дедушкина любимая комната, – объявила она.

– Похоже на келью монаха, – сказала я.

Она с довольным видом огляделась по сторонам и открыла сундук.

– Женевьева! – воскликнула я. – Как ты смеешь?..

Увы! Любопытство взяло верх – я не удержалась и заглянула в сундук. Там лежала власяница и кое-что еще, заставившее меня вздрогнуть: плеть!

Женевьева захлопнула крышку сундука.

– Ну, что вы думаете об этом доме, мадемуазель? – спросила она. – Не находите, что здесь так же интересно, как в замке?

– Нам пора, – сказала я. – Мы должны попрощаться с твоим дедушкой.

Всю обратную дорогу она молчала. Я тоже – мне не давал покоя этот странный дом, никак не выходивший у меня из головы. Так бывает, когда не можешь забыть какой-нибудь ночной кошмар.

Гости, жившие в замке, уехали, и я сразу почувствовала перемены в отношении ко мне. Однажды утром, когда, выходя из галереи, я столкнулась лицом к лицу с графом, он сказал:

– Ну вот, гости разъехались, мисс Лосон. Знаете, мне бы хотелось, чтобы вы время от времени ужинали с нами. В семейном кругу, понимаете? Вы могли бы просветить нас на предмет вашего увлечения. Не возражаете?

Я не возражала.

– Тогда присоединяйтесь к нам сегодня вечером, – пригласил он.

В комнату я вернулась в приподнятом настроении. После наших встреч я всегда работала с большим жаром, чем обычно, хотя зачастую мой творческий пыл объяснялся яростью. Я достала свое черное бархатное платье и разложила на кровати. В это время раздался стук в дверь, и вошла Женевьева.

– Вы куда-то собираетесь на ужин? – спросила она.

– Нет, я ужинаю с вами.

– И вы довольны? Это папа вас пригласил?

– Получить приглашение к семейному столу всегда приятно, особенно, если это случается довольно редко.

Она задумчиво провела рукой по платью и сказала:

– Я люблю бархат.

– Я иду в галерею. Ты хотела мне что-нибудь сказать?

– Нет, я зашла просто так.

– Ты можешь пойти со мной.

– Нет, я не хочу.

Я отправилась в галерею одна и пробыла там до тех пор, пока не настало время переодеваться к ужину. Мне принесли горячую воду. Принимая ванну, я чувствовала себя безумно счастливой. Но вот, собираясь надеть платье, я приблизилась к кровати – и в ужасе замерла, не веря собственным глазам. Несколько часов назад, когда я выложила платье из шкафа – чистое, отутюженное, – его оставалось только надеть, а теперь юбка свисала неровной бахромой: кто-то разрезал ее от пояса до подола. Лиф тоже искромсали. Я взяла платье в руки и тупо уставилась на него.

– Невероятно, – сказала я вслух. Подошла к звонку и дернула за шнурок колокольчика.

В комнату вбежала Жозетта.

– В чем дело, мадемуазель…

Я протянула ей платье. Она зажала рот руками, чтобы не закричать.

– Что это значит? – спросила я.

– Это… нарочно испортили платье. Но зачем?

– Вот и я не понимаю, – вырвалось у меня.

– Это не я, мадемуазель. Клянусь, не я! Я только принесла горячей воды, а это сделал кто-то другой.

– Я ни минуты не подозревала вас, Жозетта. Но я выясню, кто это сделал.

Она выскочила за дверь, почти истерически выкрикнув:

– Это не я! Это не я! Я не виновата!

А я осталась в комнате, все еще держа в руках испорченное платье. Подошла к платяному шкафу и вытащила другое – серое, с лиловой нашивкой. Не успела я его застегнуть, как появилась Жозетта, взволнованно размахивающая ножницами.

– Я знаю, кто это сделал, – объявила она. – Я нашла их в классной комнате… она их только что отнесла туда. Смотрите, мадемуазель, на них остались кусочки ткани. Вот ворсинки. Бархатные!

Я так и думала. Эта мысль пришла мне в голову почти сразу после того, как я обнаружила испорченное платье. Женевьева. Но почему она это сделала? Неужели она меня так ненавидит?

Я направилась к Женевьеве. Она сидела на кровати, равнодушно глядя под ноги, а Нуну с причитаниями металась по комнате.

– Зачем ты это сделала? – спросила я.

– Мне так захотелось.

Нуну застыла как вкопанная.

– Ты ведешь себя, как ребенок. Ты хоть понимаешь, что делаешь?

– Понимаю. Я знала, что это доставит мне удовольствие, поэтому, когда вы пошли в галерею, я побежала за ножницами.

– Но теперь-то ты жалеешь о случившемся?

– Нет.

– А я жалею. У меня не так много платьев.

– Наденьте с разрезами, вам пойдет. Уверена, кое-кому это понравится.

На ее лице появилась жалкая улыбка, и я поняла, что она готова заплакать.

– Перестань, – приказала я. – Нельзя так себя вести.

– Зато можно искромсать платье. Слышали бы вы, как скрипели ножницы. Чудесно!

Она вдруг засмеялась, и Нуну встряхнула ее за плечи.

Я вышла. Когда она в таком состоянии, ей все равно ничего не докажешь.

Ужин, который я ждала с большим нетерпением, прошел невесело. Я все время думала о Женевьеве. Она сидела с угрюмым видом, изредка поглядывая на меня. Наверное, ожидала, что я пожалуюсь ее отцу.

Я мало говорила, в основном – о картинах и замке, хотя чувствовала, что все это довольно скучно и граф разочарован. Возможно, он хотел услышать остроумные ответы на свои колкие замечания.

Как только ужин закончился, я с радостью ретировалась к себе, где принялась обдумывать свои дальнейшие действия. Надо урезонить Женевьеву, объяснить, что чужое горе еще никому не приносило счастья.

Вдруг в комнату вошла мадемуазель Дюбуа.

– Мне надо поговорить с вами, – сказала она. – Я потрясена!

– Успели узнать о моем платье?

– Об этом знают все в доме. Жозетта пошла к дворецкому, а тот – к графу. Мадемуазель Женевьева слишком многое себе позволяет.

– Так значит… ему все известно?

Она с недоумением посмотрела на меня.

– Разумеется.

– А где Женевьева?

– В своей комнате, прячется за нянькины юбки. Ее накажут, и она этого заслуживает.

– Не понимаю, какая ей радость от таких поступков.

– Она злая, вредная девочка! Она ревнует, потому что вас приглашают на семейный ужин, и граф проявляет к вам интерес.

– Естественно, раз его интересуют картины.

Она усмехнулась.

– Лично я в замке никогда не теряла бдительности. Конечно, приехав сюда, я понятия не имела, что это за дом. Граф… замок… звучит, как в сказке. Но когда мне рассказали все эти страшные истории, я испугалась. Уже была готова собрать чемоданы и уехать, но решила положиться на удачу, хотя знала, как это опасно. Такой человек, как граф, например…

– Не думаю, что вам грозит от него какая-нибудь опасность.

– Его жена умерла страшной смертью! Вы слишком доверчивы, мадемуазель Лосон, но я-то последнее свое место оставила из-за домогательств хозяина дома.

Она порозовела – от натуги, цинично подумала я. Видимо, ей самой стоило большого труда представить себя желанной. Я была уверена, что все эти похожие одна на другую истории обольщения – плод ее воображения.

– Затруднительное положение, – заметила я.

– Приехав сюда, я поняла, что мне надо проявлять особую осторожность, принимая во внимание репутацию графа. О нем вечно ходят какие-нибудь слухи.

– Слухи будут всегда, пока есть те, кто их разносит, – вставила я.

Мне многое в ней не нравилось: оживленность, с которой она принимала известия о чужих неприятностях, глупое жеманство, претензии на роль роковой женщины, даже длинный нос, делавший ее похожей на землеройку. Последнее обстоятельство было просто необъяснимо! Не могла же она изменить свою внешность! Но в тот вечер у нее на лице отражалась вся скудость ее души, и мне стало неприятно. Ненавижу сплетников.

Когда она ушла, я вздохнула с облегчением. Мои мысли занимала Женевьева. Наши отношения сильно пострадали, и это меня огорчало. Потеря платья была не так важна, как утрата доверия, которое я только-только начала завоевывать. Странно, несмотря на то, что она сделала, я чувствовала к ней еще большую нежность, чем прежде. Бедная девочка! Ей нужна забота. Она мечется во мраке, не зная, как привлечь к себе внимание. Я хотела понять ее, помочь ей. Мне подумалось, что в этом доме она ни в ком не находит понимания – презираемая и отвергнутая отцом, избалованная няней. Надо было действовать. Обычно я не поддаюсь минутным порывам, но в тот раз я не удержалась.

Я пошла в библиотеку. На мой стук никто не ответил. Тогда я вошла в комнату и дернула шнур звонка, а когда появился лакей, попросила передать графу, что я хочу с ним поговорить.

Дерзкий поступок! Я поняла это по лицу слуги, однако отступать было некуда. Скорее всего он вернется и скажет, что граф жалуется на занятость и просит отложить встречу до завтра. К моему удивлению, когда дверь распахнулась, в комнату вошел сам граф.

– Мадемуазель Лосон, вы за мной посылали?

Услышав насмешку, я вспыхнула.

– Я хотела поговорить с вами, Ваша Светлость.

Он нахмурился.

– Ах да, эта постыдная история с платьем. Я должен извиниться за поведение моей дочери.

– Я пришла не за извинениями.

– Вы очень снисходительны.

– Нет, когда я увидела платье, я очень рассердилась.

– Естественно. Убытки вам компенсируют, а Женевьева попросит у вас прощения.

– Мне это не нужно.

Недоумение на его лице вполне могло быть притворным. Мне, как всегда, казалось, что он наперед знает все мои мысли.

– В таком случае, будьте любезны, объясните, зачем вы меня… вызвали?

– Я вас не вызывала. Я пришла сюда, чтобы поговорить с вами.

– Ну что ж, я вас слушаю. Во время ужина вы были молчаливы – из-за этой дурацкой истории, конечно. Выдерживали национальный характер, демонстрируя полную невозмутимость и ничем не выдавая вашего негодования. Теперь все стало известно, и вы не рискуете раскрыть тайну. И поэтому… хотите мне что-то сказать.

– Я хотела поговорить о Женевьеве. Возможно, это не мое дело… – Я замолчала в надежде услышать, что это не так, но мои чаяния не сбылись.

– Продолжайте. – Он выжидательно смотрел на меня.

– Я тревожусь за нее.

Знаком пригласив меня присесть, граф сел напротив и вновь посмотрел на меня. Затем откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди, так что на мизинце было видно кольцо – печатка с нефритовой инкрустацией. В ту минуту я с готовностью поверила бы всем слухам о нем. Орлиный нос, гордая посадка головы, сжатые губы, холодный взгляд – все это выдавало человека, рожденного, чтобы править, уверенного в своем священном праве делать все по своему усмотрению.

– Да, Ваша Светлость, – повторила я, – я тревожусь за вашу дочь. Как вы думаете, почему она так поступила?

– Она не желает давать объяснений своему поступку.

– Как она может объяснить то, чего сама не знает? В ее жизни было тяжелое испытание.

Что это – мое воображение или он действительно насторожился?

– Какое испытание? – спросил он.

– Я имею в виду… смерть ее матери.

Я поймала его взгляд – тяжелый, безжалостный, надменный.

– Это случилось несколько лет назад.

– Но именно она нашла мать мертвой.

– Я вижу, вы хорошо информированы о нашей семейной истории.

Я вскочила и шагнула к нему. Он тут же поднялся – хотя у меня достаточно высокий рост, он был значительно выше – и посмотрел на меня сверху вниз. Я попыталась разгадать выражение его глубоко посаженных глаз.

– Она совсем одинока, – не сдавалась я. – Разве вы не видите? Пожалуйста, будьте с ней немного помягче. Если бы вы были добры к ней… Если бы только…

Но он уже меня не слушал. Его лицо выражало откровенную скуку.

– Мадемуазель Лосон, – сказал он, – я думал, что вы приехали реставрировать картины, а не приводить в порядок наши семейные отношения.

Я почувствовала, что потерпела поражение, и сказала:

– Сожалею. Мне не надо было сюда приходить. Я должна была бы предвидеть бесполезность нашего разговора.

Он подошел к двери, открыл ее и слегка кивнул, давая мне пройти.

Я вернулась к себе, погруженная в мысли о том, что я наделала.

На следующее утро, по обыкновению придя в галерею, я ждала вызова графа: мне казалось, что он не допустит такого вмешательства в свои личные дела. Ночью я часто просыпалась. В моей памяти воскресала вечерняя сцена, утрированная до такой степени, что порой он мне представлялся самим дьяволом, глядевшим на меня из-под своих тяжелых век.

Принесли обед. Я как раз села за стол, когда ко мне поднялась Нуну. Она выглядела старой и усталой. Думаю, она почти не спала.

– Его Светлость все утро провел в классной комнате, – выдохнула она. – Ума не приложу, чтобы это значило. Он смотрел тетради и задавал вопросы. Бедная Женевьева от страха на грани истерики. – Она внимательно посмотрела на меня. – Это так на него не похоже. Он спросил одно, другое, третье и сказал, что, по его мнению, она почти ничего не знает. Бедная мадемуазель Дюбуа, она в обмороке.

– Думаю, он почувствовал, что ему пора заняться дочерью.

– Что бы это значило, мисс? Хотела бы я знать!

На прогулке я не пошла ни к Бастидам, ни в город. Я не желала никого видеть, мне хотелось побыть одной, подумать о Женевьеве и ее отце.

Когда я вернулась в замок, у меня в комнате опять сидела Нуну.

– Мадемуазель Дюбуа уехала, – объявила она.

– Что?! – воскликнула я.

– Его Светлость не стал ничего объяснять, просто дал ей полный расчет, и все.

Я была потрясена.

– О… бедная женщина! Куда ей теперь деваться? Это просто безжалостно!

– Граф быстро принимает решения, – сказала Нуну, – и немедленно переходит к действиям.

– Полагаю, теперь приедет новая гувернантка.

– Не знаю, что теперь будет, мисс.

– А как Женевьева?

– Она не уважала мадемуазель Дюбуа… по правде говоря, я тоже. И все-таки, она напугана.

Когда Нуну ушла, я села на постель, гадая, что будет дальше. Как поступят со мной? Граф не может сказать, что я не справляюсь с обязанностями. Работа продвигается очень неплохо, но людей увольняют и за другие промахи. Например, за дерзкое поведение. Я осмелилась вызвать графа в его собственную библиотеку и раскритиковать воспитание его дочери. Поэтому, не будет ничего удивительного, если я получу расчет. Что касается картин, он найдет другого реставратора.

Во всем виновата эта история с платьем. Я – потерпевшая сторона, но каждый раз, увидев меня, он будет вспоминать о проступке своей дочери и, более того, о моей излишней осведомленности в их семейных тайнах.

Пришла Женевьева и неохотно извинилась за вчерашнее – я уверена, неискренне. Подавленная, я не стала ей ничего говорить.

Уже вечером, убирая одежду, я не нашла платья, которое забросила в платяной шкаф. Его там больше не было. Я подумала, что платье забрала Женевьева, но решила ничего не говорить о его исчезновении.

Я работала в галерее. Ко мне подошел слуга.

– Его Светлость ждет вас в библиотеке, мадемуазель Лосон.

– Очень хорошо, – сказала я. – Я буду через несколько минут.

Я задумчиво повертела в руках тонкую кисточку из собольего волоса и подумала, что настал мой черед.

Перед тем, как выйти из галереи, я задержалась на несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Что бы ни случилось, я не должна терять самообладания. По крайней мере, он не может сказать, что я некомпетентна.

Наконец я собралась с духом. Сунула дрожащие руки в карманы коричневого льняного халата – из опасения, что они выдадут мое беспокойство. Хоть бы сердце не билось так сильно! Хорошо, что у меня не слишком нежная кожа, – поэтому я не так легко краснею. Только глаза, наверное, будут блестеть не так, как обычно.

К библиотеке я подошла спокойным размеренным шагом. У двери поправила прическу и подумала, что волосы, наверное, растрепались, как это часто бывало во время работы. Так даже лучше. Я не хотела, чтобы он решил, что я готовилась к этому разговору.

Я постучала в дверь.

– Входите, пожалуйста!

Его голос прозвучал мягко и приветливо, но я не поверила ему.

– А, мадемуазель Лосон!

Он широко улыбнулся. Что значит эта улыбка?

– Садитесь.

Он подвел меня к стулу, стоявшему напротив окна – так что свет падал мне на лицо, – а сам сел в тени. Мы оказались в неравном положении.

– В последний раз вы поступили очень любезно, проявив интерес к воспитанию моей дочери.

– Я за нее очень беспокоюсь.

– Как мило! Тем более что сюда вы приехали реставрировать картины. Как у вас только на все хватает времени?

Вот оно! Работа продвигается недостаточно быстро, его это не удовлетворяет. Сегодня после обеда меня выставят из замка, как вчера – бедняжку Дюбуа.

Мной овладело отчаяние. Мне этого не вынести, я буду несчастна, как никогда в жизни. Я никогда не забуду этот замок, воспоминания будут терзать меня всю жизнь. Я так хотела узнать правду о замке… о графе… Неужели он и впрямь такое чудовище, каким его считают люди? Всегда ли он был таким, как теперь? А если нет, что его таким сделало?

Граф молча глядел на меня. Догадывался ли он о моих мыслях?

– Не знаю, что вы скажете на мое предложение, мадемуазель Лосон, но в одном я уверен: вы будете совершенно искренни.

– Я постараюсь.

– Мадемуазель Лосон, вам не надо стараться. Вы – сама естественность. Это прекрасная черта характера, я бы даже сказал, что ценю ее в людях больше всех остальных достоинств.

– Спасибо. Я слушаю ваше… предложение.

– Видите ли, я и впрямь запустил образование дочери. Гувернантки – это целая проблема. Сколько из них поступают на работу по призванию? Единицы! Большинство из них растили для праздности, и лишь оказавшись в положении, когда надо что-то делать, они пошли в гувернантки. Вот реставраторы – другое дело. В вашей профессии необходимо иметь способности. Вы – художник…

– О нет… Я не претендую…

– …несостоявшийся, разумеется, – закончил он свою мысль, и я почувствовала насмешку.

– Возможно, – холодно сказала я.

– Вы так непохожи на этих бывших леди, которые учат наших детей! Я решил послать дочь в школу. Со своей стороны вы любезно взяли на себя труд судить о ее воспитании. Пожалуйста, скажите прямо, что вы думаете о моей идее?

– Я думаю, это прекрасная мысль, но все зависит от школы.

Он обвел вокруг себя рукой.

– Замок – не место для впечатлительного ребенка. Вы согласны? Это – для любителей древности, для тех, чья жизнь – в архитектуре, живописи… для тех, кто дорожит традициями – они, в общем, тоже памятники старины.

Он прочитал мои мысли! Угадал, что я вижу в нем властелина из прошлых времен, наследника священного права знати. Об этом он мне и говорит.

– Полагаю, вы правы, – откликнулась я.

– Разумеется, прав. Я уже выбрал для Женевьевы одну английскую школу.

– Вот как?

– А что здесь удивительного? Вы наверняка считаете, что в Англии самые лучшие школы.

Опять насмешка, но я ответила вполне искренне:

– Вполне возможно.

– Совершенно верно. Там она не только выучит язык, но и приобретет знаменитое английское хладнокровие, которым вы так щедро наделены, мадемуазель.

– Благодарю. Но она будет вдалеке от дома.

– От дома, в котором, как вы сами сказали, она не особенно счастлива.

– Но могло бы быть иначе. Она ласковая девочка.

Он переменил тему.

– В галерее вы работаете только утром. Я рад, что вы пользуетесь конюшней.

Он следит за мной, ему известно, как я провожу время. Мне показалось, что я знаю его решение. Он отошлет меня, как мадемуазель Дюбуа. Моя дерзость так же непростительна, как ее бездарность.

Интересно, ей он тоже устроил собеседование? Это человек, которому нравится травить жертву, прежде чем покончить с ней. Я вспомнила, что однажды уже думала об этом – вот в этой самой библиотеке.

– Ваша Светлость, – сказала я, – если вы не удовлетворены моей работой, скажите об этом. Я тут же уеду.

– Мадемуазель Лосон, вы излишне торопливы. Я рад, что нашел в вас хотя бы один недостаток: из-за него вы никогда не станете идеалом. Совершенство – это так скучно! Я не говорил, что меня не устраивает ваша работа. Напротив, я очень доволен вами. Надо бы мне почаще заходить к вам, чтобы вы показывали, как добиваетесь таких блестящих результатов. Но вот что я собираюсь сделать. Если моя дочь поедет в Англию, она должна хорошо знать английский язык. Заметьте, я не говорю, что она поедет прямо сейчас – возможно, это будет только на следующий год. Пока она может брать уроки у кюре. По крайней мере, он не хуже только что уехавшей гувернантки – хуже нее учителей просто не бывает. Но больше всего меня волнует английский. Полагаю, до весны вы будете работать в галерее только по утрам, и у вас останется свободное время. Не согласились бы вы учить Женевьеву английскому? Уверен, это пошло бы ей на пользу.

От волнения я потеряла дар речи. Он поспешил добавить:

– Я не хочу сказать, что вам придется сидеть в классной комнате. Но вот когда вы вместе ездите верхом… или гуляете… Она знает основы грамматики. По крайней мере, я на это надеюсь. Ей нужна разговорная практика и более-менее хорошее произношение. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Да.

– Разумеется, вам заплатят. Этот вопрос вы можете обсудить с моим управляющим. Что вы на это скажете?

– Я… Я согласна.

– Прекрасно!

Он встал и протянул мне руку. Я дала ему свою, и он крепко пожал ее. Я была счастлива. Мне пришло в голову, что за всю свою жизнь я редко бывала такой счастливой.

Это произошло неделю спустя. Войдя в комнату, я нашла на своей кровати большую картонную коробку с обратным парижским адресом. Я было решила, что это какая-то ошибка, но на крышке увидела свое имя.

Я открыла коробку и обнаружила ярко-зеленую ткань. Изумрудный бархат! Я вынула его из коробки. Это было вечернее платье простого, но изысканного покроя.

Конечно, тут какая-то ошибка. И все же, я приложила платье к себе и подошла к зеркалу. Дух захватывает! Но как оно ко мне попало?

Все еще не веря своим глазам, я отложила платье на кровать и стала рассматривать коробку. В ней лежал сверток в тонкой оберточной бумаге. Развернув его, я обнаружила свое старое черное платье и все поняла еще до того, как прочитала выпавшую оттуда карточку с хорошо знакомым гербом и надписью: «Надеюсь, это платье заменит вам испорченное. Если не подойдет это, мы закажем другое. Лотер де ла Таль».

Я вернулась к кровати, взяла платье и крепко прижала к груди. Действительно, я вела себя, как глупая девчонка. Мое второе «я» – образ, к которому я стремилась, – кричало: «Дурочка, ты не можешь принять это платье!» – а мое настоящее «я», которое показывалось изредка, но всегда было рядом, уговаривало: «Это самое красивое платье на свете. В нем ты будешь чувствовать себя счастливой. Еще бы, в таком платье ты могла бы стать привлекательной женщиной!»

В конце концов я сложила платье на кровати и решила немедленно пойти к графу, чтобы вернуть ему эту посылку.

Я пыталась выглядеть сурово, но при этом представляла себе, как граф пришел сам или послал кого-нибудь за испорченным платьем и отправил его в Париж с приказом: «Сшейте платье такого же размера. Самое нарядное из всех, какие вы шили до сих пор».

Как глупо! Что со мной происходит? Самое лучшее, что я могла сделать, – это поскорее пойти к графу, уговорить его отослать платье обратно в Париж.

Я направилась в библиотеку. Возможно, граф ждет меня: ему, конечно, известно, что платье уже пришло. Едва ли он мог заказать его для возмещения убытков и выкинуть эту историю из головы.

Я действительно нашла его в библиотеке.

– Я должна поговорить с вами, – сказала я. Как и во всех случаях, когда я чувствую себя неловко, мой голос прозвучал заносчиво.

Он это заметил, по его губам пробежала улыбка, а глаза лукаво блеснули.

– Присядьте, мадемуазель Лосон. Вы чем-то взволнованы?

Я оказалась не в самом лучшем положении. Меньше всего на свете мне хотелось выдавать свои чувства – тем более, что и я сама не очень хорошо понимала их. Еще никогда мне не приходилось так волноваться из-за какой-то тряпки.

– Нет, – возразила я. – Я просто пришла поблагодарить вас за платье, которое мне прислали вместо старого. Но я не могу его принять.

– Ага, значит, оно уже прибыло. А в чем дело? Не тот размер?

– Я… не знаю. Я не примеряла. Но вы… Не было никакой необходимости заказывать его.

– Позвольте с вами не согласиться. Такая необходимость была.

– Да нет же! Это было очень старое платье. Я носила его несколько лет, а это… оно…