Текст книги "Реабилитация (СИ)"

Автор книги: Виктория

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– Сергей Петрович?

Я останавливаю его у самой палаты.

– Можно просто Сергей?

Невольно подмечаю золотой ободок кольца на его правой руке.

– Сергей. Егор подросток и вы лучше меня знаете, что из колеи их может вывести все что угодно. Я верю, что вам удастся подобрать слова, которые подбодрят Егора, а не наоборот.

– Вы умная девушка, Виктория Юрьевна.

– Просто, Вика. Пойдемте.

Егор спит и, глядя на его умиротворенное сном лицо, мне жалко его будить. Макеев смотрит на меня вопросительно и с такой отцовской заботой за этого парня, что я понимаю, он сможет помочь мне с Егором. Тихо подойдя, кладу ладонь на плечо парня, и слегка тормошу его, пытаясь разбудить.

– Егор.

Парень сонно, перехватывает мою ладонь и подносит к губам.

– Вика.

Слишком нежно сказано, и присутствующий здесь мужчина, не глуп, чтобы этого не заметить.

– Егор.

По позе человека, можно многое понять. И вот так сильно расставив ноги и скрестив руки на груди, Макеев выдает себя уверенным и твердо знающим жизнь, настоящим мужчиной.

Секунда и Егор весь подбирается, пытаясь встать навстречу тренеру.

– Сергей Петрович? А на кого вы оставили ребят?

– Я ненадолго, Егор. Как ты?

Пытаюсь встать, чтобы оставить их наедине друг с другом. Мужчины продолжают разговаривать, но Щукин так и не отпускает моей руки. Его прикосновение, не меньшей силы, чем хватка Корсакова, но при этом ни сколько не причиняет боли.

– Егор, поговорите, а я пойду.

– Вы нам не мешаете, – перебивает меня парень.

А вот Макеев проходится по нашим сомкнутым рукам как сканер, и легкая ухмылка передергивает его тонкие губы. Все понял! Проносится у меня в голове, но при этом я перестаю видеть в этой ситуации что – то ужасное. Может и потому, что его взгляд скорее понимающий, чем осуждающий.

Руку я все же убираю и, попрощавшись, ухожу. Сергей Петрович задержится здесь не больше получаса, и пусть потратит это время с пользой.

Возвращение в ординаторскую грозит новой встречей с Корсаковым, а к этому я пока не готова. Повести плечом, так рука до сих пор отзывается болью. Такое поведение для Алекса не характерно, я думала он мой личный ангел хранитель а, оказалось, он может стать моим личным бесом.

Глава 22.

Должно быть, я просто чересчур люблю приглядываться к людям.

Рэй Брэдбери “451 градус по Фаренгейту”

Увидев в конце коридора Корсакова, я сделала то, чего не делала никогда в жизни. Попыталась сбежать. Резко свернув за угол, я быстрым шагом зашагала в противоположном от мужчины направлении. Я не знала, о чем с ним разговаривать, да и разговаривать ли вообще.

В другом направлении мне на встречу шел Соколов, и тут я окончательно убедилась в том, что это вновь, не мой день.

– Виктория?

Да, что ж такое!

– Виктория Юрьевна, – старательно в который уже раз, поправила я,– здравствуйте, Игорь Дмитриевич.

Захотелось пройти мимо, но врожденная вежливость, настояла на том, чтобы я остановилась его поприветствовать.

– Как лечение Щукина продвигается?

Не твое дело, хотелось выпалить ему в лоб, и я была бы права. С некоторых пор в консилиум врачей по состоянию Егора входит Корсаков, а не Соколов.

– Продвигается.

– Это хорошо, хорошо.

– Извините, я спешу.

И пока он не придумал, что еще у меня спросить, несусь прочь на всех порах. Настигает лишь одно желание, поскорее, куда – то спрятаться и не выходить из укрытия до той поры, пока не буду уверенна в адекватности людей вокруг. Даже, впервые за долгое время захотелось заплакать, так стало жаль себя. У меня в жизни было не так много близких людей, и кажется, я теряла последних.

В кармане зазвенел мобильный, на дисплее высветилась фотография Алекса, с подписью – ЛЮБИМЫЙ! С улыбкой вспомнила, как мужчина под предлогом позвонить, выклянчил у меня телефон и переименовал мое – КОРСАКОВ АЛЕКС, на ЛЮБИМЫЙ.

Алекс был таким всегда, шутливым, своевольным, собственником. Даже когда после нашего расставания у меня завязывались другие отношения, он считал что может мне позвонить в три ночи и спросить, какой фильм лучше посмотреть.

– Да.

Машинально отвечаю я, все еще улыбаясь своим воспоминаниям.

– Мелкая, а ты, правда, со мной разговариваешь, или злобу затаила?

Утыкаюсь взглядом в стену. Точно такую же по цвету, как и ту, к которой он прижал меня. А когда он настоящий? Представила себе картину, как он мог бы меня ударить. И на удивление, она показалась мне не такой и сюрреалистичной.

– Вика?

Инстинкты говорили мне о том, чтобы я поберегла себя. А им я привыкла доверять как никому другому.

– Я не знаю, Алекс.

– Переборщил, маленькая. Прости.

И лучше бы он этого не говорил, потому что на моем детекторе фальши загорелась красная лампочка тревоги.

– Все нормально, Александр Сергеевич. На связи.

И я выключила телефон. Душу больно сжало, это мой лучший друг, нельзя с ним так. Телефон зазвонил вновь, но теперь я нажала на отбой. Желание говорить пропало полностью.

– Вика.

Ну как там говорят, если гора не идет к Магомеду….

Обернувшись, я увидела, что Саша меня все же догнал. И теперь мы смотрели друг на друга, каждый выжидая ответного шага. Он обворожительно мне улыбается, и эта улыбка освещает светло голубые глаза.

– Еще раз извиниться?

И это было промахом. Он не должен был извиняться, просить прощения, разбираться в этом. Он должен был стать вновь моим Сашей тем, которого я знала и любила столько лет. Да, вот только, я никогда не любила себя обманывать. Если человек способен на агрессию, он способен на нее всегда.

– Нет.

– Вика, и все же, я был не прав.

Слова я слышала, да вот только их смысл до меня мало доходил. Я, молча, смотрела на него и не осознавала, а что сейчас вообще стоило сделать?

Перед глазами стояли картинки нашей дружбы. Вот совместные праздники, его веселые подколы, его защита и неиссякаемое желание выслушать. И всего одна вспышка, хорошенько встряхнула мое восприятие о нем.

– Алекс, дело не в твоей правоте или нет. Дело в том, что я от тебя такого не ожидала.

– Я знаю, – он протягивает ко мне руку.

И теперь я понимаю, что испытывают жены, моральных уродов, избивающих их. Мой организм вмиг подобрался, и бессознательно я сделала шаг назад.

– Ты меня боишься? – Алекс был удивлен не меньше меня.

Признавать свои страхи, всегда было для меня сложным делом. А тем более, говорить о них другим.

– Не тебя Алекс. Того что я почувствовала, после нашей последней встречи. Саш, я знаю, что люди агрессивны, но не ты же!

Он хватается за голову и издает протяжный горловой стон.

– Маленькая, ну прости меня.

А я все же начинаю плакать. И даже не так, мое тело сотрясают крупная дрожь и рыдания. Я не осознаю, как оказываюсь в его руках, как он что – то нашептывая, гладит меня по голове. Слишком многие эмоции я пережила за последние месяцы, и когда то это должно было случиться. Глядя в абсолютно чужие голубые глаза, я отчетливо понимала, что многого добилась в жизни по одной простой причине, я никогда не врала, в первую очередь себе самой. Как бы ни было мне хорошо с Корсаковым, но пропади он из моей жизни, я выживу.

– Спасибо.

Благодарю Алекса за то, что позволил мне минуту слабости и, шмыгнув носом, отворачиваюсь. Я не потеряла друга, но я упустила в жизни что – то гораздо большее.

– Вик, тебя до комнаты проводить?

Он разговаривал со мной, как с душевно больной. Может, в этом и была доля правды, но не настолько же.

– Нет, не стоит.

– Вик?

– Алекс, нет. Оставь меня сегодня в покое. Чего ты хочешь? Чтобы я сказала, что ты мне не нужен? Нужен, – я беру его лицо в руки, – и если я любила тебя меньше, я бы была с тобой как женщина. Но ты достоин любви, Саш! А я не уверена, способна ли вообще на это!

Мужчина отнимает мои руки от своего лица, бережно целуя поочередно каждую мою ладонь.

– Волкова, у меня никого кроме тебя и Вознесенского нет. Так что терпеть тебе меня, долгие годы.

Я провожаю взглядом его спину. Алекс сирота. Его родители богатые бизнесмены разбились на автомобиле, когда парню было восемнадцать. Тогда он поступил в медицинский, Николай Константинович был другом его семьи и взял под крыло бунтующего мальчика. В чем – то Корсаков похож на меня, он, как и я боится любви, потому что любовь для него – потеря. Хотелось догнать его и вылечить эту боль. Но я не могла, я должна была придерживаться тех слов, что ему сказала.

Я все еще рыдаю, и это странно. Обычно я скудна на эмоции и тем более не склонна к истерикам. А тут, я не могу взять себя в руки и двигаться дальше. Я словно на берегу, и мне жизненно необходимо перебраться на другой берег, но ни лодки не плота нет, а плавать я не умею.

Вижу, как черная капелька слезы окрашенной тушью падает на белоснежный рукав халата. Потом еще одна. И еще.

Решение приходит мгновенно, и, развернувшись на носочках, я бегу к единственному человеку, которого хочу сейчас видеть.

Еще шаг и еще!

И вот я со сбившимся дыханием и полными слез глазами, раскрываю дверь палаты номер три, палаты Егора Щукина.

Как же все же приятно осознавать, что гордость выживает даже тогда, когда гибнут все принципы и нервные окончания. Слезы высыхают мгновенно, а задержав дыхание, я могу и вовсе выглядеть спокойной.

Я сильная и уверенная в себе женщина снаружи, а внутри я подыхаю, видя поцелуй моего поломанного хоккеиста и его Марины.

Глава 23.

Некоторые люди слишком рано начинают печалиться. Кажется, и причины никакой нет, да они, видно, от роду такие. Уж очень всё к сердцу принимают, и устают быстро, и слёзы у них близко, и всякую беду помнят долго, вот и начинают печалиться с самых малых лет. Я-то знаю, я и сам такой.

Рэй Брэдбери.

Зачем я поцеловал Марину? Эти чужие губы, не те руки, другие стоны. Я сделал это от одиночества, так хотелось ощутить себя хоть кому – то нужным. Да, просто напросто разрядки. Все это я прокручивал в своей голове до тех пор, пока не услышал щелчок двери.

Оттолкнул от себя Марину, вовсе не бережно, если я мог бы, я выбросил ее не только из палаты, но и из своей жизни, причем навсегда.

В дверях стояла Вика. Должно быть, девушка плакала, тушь размазана под красными от слез глазами, лицо бледное, губы поджаты. Но проходит всего миг ее осознания происходящего, и девочка гордо выпрямляет спину и холодным взглядом смотрит на меня, и все еще близко ко мне находящуюся Марину.

Кляну себя за то, зачем я это сделал! Но уже поздно, меня никто не заставлял, я сам поцеловал девушку, и я сам хотел сделать Вике больно. Макеев рассказал об их тесном общении с Корсаковым в коридоре свидетелем, которого он стал. Я не знаю, чем руководствовался тренер, возможно, пытался вразумить меня. Потому что на протяжении всей нашей встречи, я лишь раз спросил про хоккей, а все остальное время рассказывал ему про Вику и наши тренировки. Но я и представить себе не мог, что она вообще способна плакать.

Первой приходит в себя Марина, и теснее прижимаясь ко мне бедром, нагло скользит алыми ногтями мне под футболку. Это прикосновение отзывается отвращением во всем теле. Но я как окаменел.

– Вы что – то хотели?

Захотелось вырвать Касаткиной язык, но я все еще сидел как истукан и пялился на необыкновенно красивую чувственную девушку, всю в высохших слезах.

– Нет.

Вика разворачивается и выходит из палаты. Как в замедленной съемке я вновь слышу щелчок дверного звонка, а Марина вновь тянет ко мне губы. Какая гадость эта жизнь!

– Отойди!

Отталкиваю ее что есть силы и, схватив костыли, пытаюсь встать. Боль, пронзающая ногу, вновь говорит мне – привет, и эта вяжущая боль настолько мной узнаваема, что я почти ей рад.

– Егор, дай помогу.

В чем? В чем эта распущенная и эгоистичная девчонка может мне помочь?

– Марин, – я беру ее за руку, в конце концов, жестокостью ничего не добиться, – Марин, у нас все кончено, пойми ты это. Я больше не хочу быть с тобой.

– Но….

Она пытается мне что – то возразить, но я вновь отталкиваю ее.

– Нет, Марин.

Не могу ее больше видеть и кое – как выбираюсь из палаты, шансов догнать Вику, у меня нет, но я знаю, где ординаторская и, в конце концов, ее комната.

Викторию Волкову я нахожу в холле сидящей в кресле в углу за большой пальмой.

Пытаюсь сесть, но получается лишь завалиться в бок и поронять костыли. Но это уже прогресс, я могу сам себя обслужить.

– Почему ты плакала?

От ее близости начинает подташнивать. Странное чувство, это как рефлекс, проросший в меня за столько месяцев, Волкова = боль!

Девушка утирает тыльной стороной ладоней лицо и, шмыгнув носом, отворачивается к окну.

– Проблемы есть не только у тебя.

– Я знаю, но почему ты плачешь?

Она смотрит на меня как на полного имбицила. И от боли в ее взгляде, мне хочется выть.

– Потому что я запуталась.

Сам тот факт, что она говорит со мной, уже удивителен. Говорит на откровенные темы, вообще на грани с реальностью.

– В чем?

Не имею смелости до нее дотронуться. Только что этими руками я удерживал Марину, и это вызывало во мне отвращение.

– Вик, ты выслушивала меня столько раз, что было бы справедливым хотя бы раз помочь тебе. Пожалуйста, для меня это важно.

Фыркает и вновь отворачивается.

– У тебя есть друзья?

Неожиданное начало разговора.

– Да, моя команда, – не задумываясь, отвечаю я.

– А у меня всего один. И в последнее время, у нас с ним много проблем.

В конец не понимаю о чем она. Какие на хрен друзья, если она сидит вся в слезах, как будто кого – то схоронила.

Протягиваю руку, но она так и виснет плетью между нашими телами. Что – то подсказывает мне, что девушка натянута как струна, и если я приложу усилие, она порвется.

– Ты поругалась с другом по телефону?

Взгляд зеленых глаз фокусируется на мне.

– Нет.

– Она приезжала к тебе?

– Не она, Егор, – вновь отводит взгляд, словно взвешивая все за и против того, стоит ли рассказывать, – мой единственный друг – мужчина.

– Корсаков?

Кивает.

– Вик, но разве он и ты не…?

Не могу произнести это вслух, слишком болезненный для меня это факт.

– Все сложно, Егор.

Гребаная фраза из гребаного фильма, но почему то я верю, что именно это описывает ее состояние.

– Расскажешь?

Я слышу, как ее слезинка разбивается о кожаную обивку кресла. Потом еще и еще одна, будто в помещении пошел дождь.

– Да.

И мы надолго замолчали. Я давал девушки возможность собраться с силами, а сам считал про себя от нуля до ста и наоборот. Хотелось быстрее избавиться от этой преграды между нами, но я знал, что это процесс долгих месяцев, если не лет. Но если ли столько времени отведенного свыше для нас?

– Мы встречались с ним, было дело.

Вновь замолкает и по движению ее плеч, я понимаю, что девушка перестает дышать на время, возможно так сдерживая рыдания.

– Но мы дружим почти десять лет. Ты себе даже не представляешь, как сильно он мне помогал, все это время. У меня нет отца, – новый всхлип, – но у меня есть Корсаков и Вознесенский. И с ними я счастлива. Очень. А сейчас я вижу в глазах Алекса, что – то большее и морально к этому не готова.

Уж лучше бы я не начинал этот разговор, потому что я действительно не знал, что ей посоветовать. Хотелось убеждать ее в том, что он ей не нужен, чтобы она огляделась вокруг и наконец, заметила меня. Но я не хотел ломать ничего в ней, она была идеальна. И даже то как трепетно она относилось к другим людям, не вызывало ничего, кроме уважения.

– У меня не было таких ситуаций в жизни, – признался я, да и как вообще с подобной ей красавицей можно дружить, и не хотеть чего – то большего. Нужно отдать должное, этому ее врачу, он долго ждал, их сближения.

– А что делать то?

Поверить не могу, что она спрашивает у меня совета.

– Вик, ты очень умная, ты ведь знаешь, что он питает к тебе не совсем дружеские чувства.

– Знаю.

Закрывает голову руками.

– Это сложно понять, Егор. Правда, сложно. Но поверь, из – за тебя, я теряю очень многое.

– Из – за меня?

Рядом с этой девушкой, действительно нет ничего понятного. Она атакует, не задумываясь, словно по-другому не умеет.

– Мы в скором времени уезжаем домой, Егор. Там все и наладится.

Эта новость для меня ожидаема, но все же, я вдруг понимаю, насколько не хочу этого. Я боюсь того, что не смогу встать на лед, а если и смогу, то возможно не вернусь в прежнюю форму. А еще я так боюсь, что попади она в среду, в которой будет знать не только меня и Корсакова, мне придется разделить ее внимание не только с ним, но и с огромным кругом лиц.

А потом она и вовсе уйдет из моей жизни.

– А там со мной будешь заниматься тоже ты?

– И не только.

Эта фраза бьет сильнее, чем что либо.

– Понятно.

Зря я спрашивал об этом, ведь она только только начала со мной открываться.

– Я не хочу тебя терять.

Слова вырываются прежде, чем я успеваю их осмыслить. Нельзя отпугивать ее еще и этим.

– Придется.

Глава 24.

Жизнь изнашивает человека. Изнашивает до дыр.

Чарльз Буковски “Макулатура”

Я всегда считала, что самообман, самое худшее и коварное из зол. И всегда ограждала себя от этого. Как бы немощна я не была, а всегда старалась вести самой с собой честный диалог. Да, я не идеальна, порой слишком мятежна, а иногда и труслива, не мало. Спасало меня лишь одно, мне довольно просто удавалось находить баланс гармонии внутри себя.

Всегда….

Но не сейчас.

В дверь постучали, и я, каким – то внутренним чутьем, поняла, что это Саша. Я чувствовала мужчину спинным мозгом, ощущала кожей.

– Да.

Корсаков открыл дверь и теперь в недоумении смотрел на хаос, царящий вокруг. Мои вещи валялись повсюду на полу, мебели, кровати. Не хотелось забирать из поездки с собой что – то лишнее.

– Какого числа уезжаете?

– Двадцать второго.

Это ровно через три дня, и я искренне надеялась на то, что за это время не успею натворить больше ничего сверх того, что уже имею.

– А ты?

Не знаю, зачем это спросила, просто сложно было представить, что я вернусь на работу, а его там не будет.

– А я остаюсь.

Должно быть, так себя чувствуют рыбы, выброшенные на берег. Мои легкие словно опалило огнем, и я действительно испугалась, что больше не смогу ими дышать.

– Навсегда?

Какой детский вопрос, похоже на то, что я в конец отупела.

– Пока не знаю, маленькая. Смотря как, здесь все будет складываться.

Он подхватывает с пола мой розовый топ и аккуратно сложив, кладет на дно распахнутого чемодана.

– Он тебе очень идет, возьми с собой.

Наши взгляды встретились и он, улыбаясь, подарил мне еще один вдох.

– Ты можешь остаться работать здесь, Волкова.

Было видно, что сказано это для галочки. Мы оба знали, что я никогда не брошу родную больницу и не переметнусь работать сюда. Престиж меня интересовал мало, там был мой дом, и перейти работать в другое место сродни предательству.

– Нет, прости.

– Николай Константинович, будет рад твоему возвращению.

Перед глазами даже звездочки заплясали, должно быть, давление упало, и сейчас я чуть стояла на ногах.

– Алекс, я….

– Я пойду, маленькая.

Но почему – то он все еще стоял, опустив руки в карманы и глядя куда – то в сторону. Словно взвешивал все за и против и к чему – то все же пришел в своей голове, раз сказал следующее.

– Вик, кажется, нам все же нужно поговорить.

Смотрю на него во все глаза и не понимаю, как такой красивый мужчина, может так долго тратить свою жизнь на обычную девочку. Таких как я у него может быть много, а жизнь всего одна. От скольких шансов в ней, он отказывался ради меня.

– Нужно, – пересохшими губами отвечаю я. Хотя, лично мне бы хотелось никогда не затевать этого разговора.

Алекс вновь делает шаг от двери и, разгребая мою одежду, садится в кресло. Поза мужчины напряжена, скулы сжаты, руки стискивают подлокотники.

Я сажусь напротив, поджав под себя ноги и сильно сгорбившись. Под его взглядом, мне хотелось раствориться напрочь.

– Алекс?

– Да, хорошо, я начну. Я решил остаться здесь из – за тебя. Тебе нужно время все хорошенько обдумать, да и мне тоже, маленькая.

– Алекс, не получится остаться просто друзьями?

Я знала, что корежу его душу этим вопросом, но была обязана попытаться все свести именно к этому.

– Нет. Не получится, но я всегда буду в твоей жизни.

Не могу сказать, что его слова меня не порадовали, но что – то с ним в последнее время было не так, и мне искренне хотелось понять, что именно.

– Алекс, не знаю каков твой план, – мужчина пытается возразить, но я его резко перебиваю, – черт, Алекс! Ты учил меня выкручиваться из любой ситуации, я слишком хорошо тебя знаю. Ты думаешь, что время набьет мне шишки, и я приползу к тебе за помощью? Нет. Я люблю тебя, и я могу быть с тобой прямо сейчас, – я указываю на кровать, – я могу остаться с тобой, могу даже выйти за тебя замуж и нарожать поразительно красивых голубоглазых детишек с твоим характером. Но я не буду любить тебя на столько, насколько ты заслуживаешь!

Впервые я замечаю на вечно моложавом лице Алекса морщины, прорезывающие его лоб.

– А что если мне этого будет достаточно?

Я действительно начинала задыхаться в этих стенах, в этом городе, в этом невероятно давящем мире.

– Сейчас, да. А что будет потом Алекс? Медленно, но верно мы станем ненавидеть друг друга. Ты станешь уставать, вечно выжимать из меня чувства, а я устану от твоего недовольства?!

Корсаков пытается выдать что – то наподобие улыбки, но у него это плохо получается.

– Когда ты успела стать такой умной, маленькая?

Я решила промолчать. Мой ум здесь не причем, скорее инстинкты самосохранения включились.

– Вик, не беспокойся, я остаюсь здесь. И обид между нами не будет. Мне просто нужно было узнать, что ты чувствуешь по этому поводу.

Врет. На дне его глаз затаился упрек. Эту преграду нам уже не преодолеть. Я давно начала терять его, а сейчас только добавила катализатора в химический процесс наших чувств.

– Маленькая?

– Что?

– Ты просто знай, я горжусь тобой.

Он ушел, а я так и осталась сидеть маленьким пятнышком в огромной комнате. Мне не хотелось ничего на свете, не хотелось даже дышать. Голова болела жутко, в висках стучало, от пережитых эмоций начало подташнивать, в глазах двоилось. По щекам потекли не прошеные слезы. За всю свою жизнь я плакала меньше раз, чем за последние пару месяцев.

Корсаков вернулся в комнату, без стука открыв дверь, и за пару шагов преодолев расстояние до меня, протянул пухлый белый конверт. На котором не было не адресата не марок.

– Вот, прочти.

А потом, поцеловав меня, куда – то в висок, так же быстро вышел.

В конверте лежали мои документы – аттестат, дипломная работа, характеристика подписанная Вознесенским Николаем Константиновичем – главным врачом государственной больницы номер восемь, выписка из карт Егора Щукина и характеристика Соколова Игоря Дмитриевича. А главное, в конверте лежала подписанная путевка моего направления на курсы повышения квалификации в Германию. Полугодовая мечта, любого врача реабилитолога.

Не веря своим глазам, я еще раз просмотрела бумаги. Вне всякого сомнения, Корсаков проворачивал все это за моей спиной, даже с Соколовым договорился, что в принципе было невозможным, но Алекс умел убеждать.

– Боже!

Вырвался из моей груди стон. Отправление через две недели. Корсаков точно знал, что здесь с ним я не останусь, но и видимо мое возвращение, он считал шагом назад. И раз, Вознесенский подписал, то он был того же мнения.

Быстро разблокировав телефон, я поднесла его к уху.

– Да, Вика?

Раздался на том конце связи голос учителя.

– Николай Константинович, пришли бумаги из Германии, меня берут!

Завизжала я.

– Я в тебе и не сомневался, девочка моя, поздравляю!

Я подскочила на месте и волчком закружилась по комнате. О таких перспективах, я даже не мечтала.

А потом я запуталась ногой в ворохе своих же не собранных вещей, и это вернуло меня в действительность.

– Я не могу поехать.

– Лечение Егора Щукина может продлить любой врач нашей клиники, Вика. Могу даже я, не беспокойся об этом.

Все сразу и без слов понял, Николай Константинович.

– Мне нужно подумать, спасибо вам.

Отключившись, я уже знала, какой стороной упадет подброшенная монета в мою раскрытую мной ладонь.

Глава 25.

Хватит проводить время с мужчинами и женщинами, которых мы не любим. Одиночество смеется над теми, кто прячется от него в иллюзиях. Все равно вернемся к нему рано или поздно, разочарованные до последней капли крови.

Эльчин Сафарли “Мне тебя обещали”

Передо мной на столе лежало три симметрично разложенные папки. В одной из них, документы по Егору Щукину, в другой – направление на повышение квалификации и билет до Берлина, в третьей договор по оформлению на работу в эту клинику.

Несколько часов назад, я звонила матери и наслушалась от нее очень много не лестных слов о том, что я глупая влюбленная девочка и ничего не смыслю в жизни. Ее можно было понять, ведь нелегко ей пришлось растить меня без отца, и мужчинам она потому и не доверяла. Мнение матери, что мне не раздумываю нужно ехать в Германию, и не сметь думать о мальчике хоккеисте!

Перелистываю то одни то другие бумаги, понимая, что никто не поможет вам сделать правильный выбор, кроме вас самих же.

Удивительно устроен мир, вам открывается парадная дверь, а приходится выходить в окно.

В дверь моей комнаты постучались, и вошел Егор, это я его пригласила.

– Твоя комната?

В недоумении обводит парень взглядом мою спальню. По понятным причинам он здесь не частый гость.

– Да, проходи.

Щукин все еще плохо держался на костылях, но уже то, что он мог ходить хотя бы так, вселяло в нас надежду.

– Что – то случилось?

Мне бы и самой хотелось знать, что вдруг случилось с моей жизнью, за все последнее время. Но ответа на этот вопрос у меня не было, потому я лишь нервно затеребила подол фиалкового платья.

– Смотри, – я указала рукой на три коричневые папки на столе, – когда – то ты просил меня рассказать, что меня волнует. Ответ вот здесь.

По растерянному выражению лица парня, было предельно понятно, что он ничего не понимает во всей прочитанной им информации.

– Но все эти билеты на твое имя и на них одна и та же дата. Мне что необходимо лететь в Германию?

Святая простота, я с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться.

– Тебе нет.

– Не понял?

Черт, ну почему я не была столь наивна в его возрасте. Парень, почти ангел.

– Билет только у меня. Я могу улететь на учебу в Берлин.

– То есть без меня?

На долю секунды мне показалось, что билет я целым вижу в последний раз, и Егор его порвет. Но взяв себя в руки, парень лишь слегка смяв его, положил назад в папку и с хлопком закрыл ее обратно.

– Да.

– И ты, разумеется, полетишь?

Глаза вместо привычно голубых, от злобы стали почти синими. Сейчас парень выглядел старше, а быть может, я просто не замечала перемен, которые в его жизнь внесла вся эта боль и испытания.

– А ты бы полетел, если бы тебе предложили играть в высшей хоккейной лиге?

– Причем здесь, ВХЛ?

– Это равнозначные понятия, так ответь.

– Смотря, что бы это значило для меня и тех, кто мне дорог.

– То есть были бы вещи, что могли помешать этому? Ведь это вся суть твоей мечты.

– Да.

Легко так говорить, когда это лишь возможная вариация твоего будущего, а не жизненно важное решение – здесь и сейчас.

– Это действительно равнозначно ВХЛ?

Киваю, в подтверждение его слов.

– Тогда, я сейчас типа должен сказать тебе, что рад за тебя, и ты должна поехать?

Никак не реагирую, просто потому, что не знаю ни того, зачем показала ему эти бумаги, ни тем более как он должен на это реагировать.

– Или ты хочешь остаться работать здесь?

Похоже, вариант с тем, что я уеду с ним в родной город, не рассматривается им, как возможный.

Подхожу к папкам, и резко открыв две из них, в клочья рву билет в Германию и контракт на работу в этой клинике.

Егор следит взглядом за тем, как белая шелуха порванных листьев сыплется к нашим ногам. Вмиг мне все кажется таким простым и понятным. К чему мне повышать квалификацию, если я и душевной теплотой, могу поставить людей на ноги и тому есть множество примеров. К чему работать в месте, которое хоть и прибыльно, но противоречит всем моим нормам морали?

А еще….

Пожалуй, самое главное, нельзя врать себе самой, в том кого именно любишь. Видимо, это страшный грех и за это Бог наказывает нещадно.

– Я скучаю по дому. И потом! Помнишь пари? Я ставлю тебя на ноги, ты меня на коньки.

Парень улыбается так, что у меня дух захватывает.

– Ты сумасшедшая!

Улыбаюсь ему в ответ. Именно так я и добивалась всего того чего хотела, я не шла в разрез сама с собой.

Я пытаюсь хоть на секунду, взять над собой контроль и не тянуться к парню на столько, чтобы между нами сохранялось хотя бы подобие приличного расстояния.

– Вик, не надо.

Почему – то, он сам отстраняется, подхватив костыли, отшатываясь от меня и моих губ.

– Что?

Я даже не успеваю обидеться, просто не понимаю, почему он ведет себя так.

– Потом ты пожалеешь, вновь убежишь. Да, кто знает, возможно, и уедешь в другую страну. Давай, пока не будем предпринимать никаких решений, для нас хватит и тех, что ты уже геройски совершила.

Тон его голоса показался мне издевательским, но я стерпела и смолчала. Парень был прав, я могла действовать импульсивно, а потом спасаться бегством.

– Ты прав.

И сама делаю шаг в сторону. Под ногами грязь, папки тоже летят со стола. Там на полу им и место. Поразительно, но в этом мире и вправду, не все можно купить. И даже самые серьезные предложения меркнут, если в ход вступают чувства.

– Корсаков едет с нами?

– Нет, он остается здесь.

– Это он все устроил для тебя?

Пора переставать относиться к парню, как к ребенку, он удивительно чуток в своих суждениях.

– Он.

– Он любит тебя.

Развитие этой темы вновь звенит болью по телу. Неужели поступив так, стоит задать себе вопрос – а готова ли я окончательно расстаться с Алексом?

– Любит.

– Ты все еще переживаешь из – за, этого?

– Егор, не усложняй. Если даже мне придется идти пешком в сторону дома, то я это сделаю. Но не стоит делать мне больно и говорить об Алексе Корсакове, Хорошо?

– Ладно, я пойду собираться.

А в самых дверях.

– Я не ожидал, Виктория Юрьевна. Вы действительно, не предсказуемы.

Глава 26.

Многоточие – следы на цыпочках ушедших слов.

Владимир Набоков.

Мы втроем стояли на вокзале, и я искренне благодарила Бога за то, что сюда мы прилетели путем аэрогоспиталя, а отсюда мы уже возвращаемся сами. Пусть и в сопровождении костылей и полной аптечки лекарств.

– Доедете, позвони, хорошо?

Я во все глаза смотрела на Александра, пытаясь впитать в себя, каждую черту его лица. Никто не знает, когда мы увидимся в следующий раз.

– Конечно, Алекс!

Я встаю на цыпочки и крепко его обнимаю. Кажется, даже хрустят его кости, но мужчина не отстраняется, а еще крепче прижимается в ответ.

– Если бы я мог, я бы оставил тебя здесь, маленькая.

Шепчет он мне на ухо, а я вся дрожу от этого. Сзади нас кашляет Егор, в глазах парня понимание, но даже осознавая факт, что я выбрала его, а не Корсакова, не отнимает того факта, что объятия наши не дружеские.