Текст книги "Реабилитация (СИ)"

Автор книги: Виктория

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Провожу пальцами по краю простыни скомканной у его руки. Страх пробирается иголками под кожу и мне становится очень холодно. Если бы у меня спросили, нужна ли любовь в жизни? Я бы, не задумываясь, ответила, что нет. Любовь болезнь, вирус, паразит. Любовь заставляет совершать вами ошибки, которые бы на здравый рассудок, вы бы никогда не совершили.

Суициды – любовь.

Депрессии – любовь.

Убийства в состоянии аффекта – тоже, любовь!

Однажды моей пациенткой стала тридцатилетняя пышущая здоровьем женщина, которая в один прекрасный день выбросилась из окна. Ее муж умер, в результате длительной болезни, а она не могла жить без него. Я осуждала ее каждый день наших занятий. Как она, взрослый человек могла оставить пятилетнюю дочь, без последней опоры в жизни?

Перевела взгляд на Егора.

А если бы умер он?

Сноп боли разорвал каждое нервное окончание в теле. Нет, я не умерла бы, не наложила бы на себя руки, не стала бы винить весь мир во вселенской несправедливости. Я бы тихо, скуля как дворняжка, день ото дня доживала отведенное мне время.

Я действительно воспитала в себе сильную женщину.

Но, слава Богу, он жив. Пусть не для меня, пусть мне придется все равно отдать его миру, хоккею, Марине. Пусть!

Но он будет жить, он будет стоять на ногах.

Склонив голову на бок, улыбаюсь темноте. Правду говорят, если долго вглядываться в бездну, бездна начинает вглядываться в вас. Вот и сейчас, я ощущала незримое присутствие высших сил, здесь и сейчас творилось какое – то древнее таинство. Касаясь его кожи, моя голова переставала болеть, а из тела уходила усталость.

Николай Константинович, всегда говорил, – у тебя золотые руки, девочка, но ты не понимаешь одного, исцеление, происходит только любовью!

Для меня это заявление было глупым, до дрожи. Как можно излечить с помощью того, чего и вовсе нет?!

Человек склонен ошибаться.

Может это материнский инстинкт, в конце концов? Ведь единственными долгими отношениями в моей жизни были отношения с Корсаковым, и чувства в них совсем не походили на те, что сейчас орут в моей груди.

– Вика?

Егор просыпается, подталкиваемый скорее каким – то своим внутренним чувством, ведь я сижу тихо, как мышка.

– Ты что?

Парень приподнимается на локтях и проводит рукой по моим волосам, в месте травмы. Это странно, но боли я не чувствую.

– Ты как?

Слегка отстраняюсь.

– Все в порядке.

– Я чертовски перепугался. И не мог ничего сделать! Ничего!

Я понимала его негодование, ощущать себя немощным, действительно отвратительное чувство. Тем более для мужчины.

– Так случается Егор. Порой мы действительно не в силах ничего сделать.

– Они ударили тебя!

Парень сквозь сжатые зубы процедил слова и впился в меня долгим взглядом.

– Просто ударили! Ни за что!

Странно осознавать, что есть в этом мире люди, для которых такое поведение дикость. На мой взгляд, так мир уже давно привык к насилию.

– Они потеряли мужа и сына, – в оправдание выдала я.

– И что? Ты пыталась помочь.

Вздыхаю, все же Егор действительно мал, понимать такие вещи. Некоторый опыт, возможно, получить лишь с течением времени.

– Но не помогла, Егор. Им нужно переложить на кого – то ответственность.

– Чушь!

Он злился. Нелегко впервые осознавать, что черное, это не всегда противоположность белому.

– Егор, ты давай спи.

Вырывается, пытаюсь инстинктивно встать с кровати.

– Не указывай мне!

– Егор не веди себя как ребенок.

Слова слетают с губ быстрее, чем я успеваю сообразить, к чему это может привести.

– Тогда какого черта, ты забыла в палате инвалида – подростка? А? Может, закончим играть в кошки мышки и наконец, ты объяснишь, что чувствуешь на самом деле?

Слетаю с кровати как ошпаренная. Тело жжет, мысли путаются. Мне вмиг становится нечем дышать. Не привыкла я к тому, что кто – то может противостоять мне.

– Чувствах?

По-вороньи каркаю я, ужасаясь своего голоса.

– Иди к черту!

Орет на меня парень, и я ужасно боюсь, что наша стычка перебудит весь этаж.

– Егор!

– Пошла вон отсюда!

– Не ори!

Я подлетаю и затыкаю его рот ладонью, но он отшвыривает мою руку прочь.

– Я сказал, иди к черту!

Рука чешется дать ему пощечину, но я сдерживаю себя. Это было бы уже слишком.

– Егор не будь глупцом, пожалуйста!

Сверлит меня гневным взглядом, но я вижу, как опускаются его плечи. Вспышка ярости прошла, и теперь он, как и я, мало понимает, что мы тут устроили. И это просто чудо, что в палату еще ни кто не прорвался на наши крики.

– Перебор.

Выдыхаем мы оба.

– Да, уж,– шепчу я одними губами и вновь сажусь на кровать.

– Извини.

Перевожу на него задумчивый взгляд. Не стоит, извиняться. Но все же приятно осознавать, что злился он не на меня, а на ситуацию, в целом.

– Принято.

Мы смеемся, напоминая в данный момент двух сумасшедших в стенах психиатрической лечебницы. Только так можно объяснить крики и смех. Только так можно объяснить, почему в три ночи двое не совсем взрослых людей выясняют суть не совсем взрослых отношений. Которых и быть то не должно.

– Вопрос, тем не менее, не снимается.

Выдыхаю.

– Знаю.

Глава 18.

Если ты врач, то тебе не просто завести друзей, потому что, ты всё время видишь, как тонка грань, между жизнью и смертью. Может быть потому что, мы каждый день смотрим в лицо смерти. Мы понимаем, что жизнь, каждая её минута даётся нам взаймы, а люди, которых мы позволяем себе любить рано или поздно дойдут до конца своего пути. Поэтому некоторые врачи вовсе не хотят заводить друзей. А мы, все остальные делаем свою работу, чтобы отодвинуть этот конец. Отодвинуть его, как можно дальше.

Grey’s Anatomy

Вы знаете, что такое Сизифов труд? Сизиф – в древнегреческой мифологии строитель и царь Коринфа, после смерти приговорённый богами вкатывать на гору, расположенную в Тартаре, тяжёлый камень, который, едва достигнув вершины, раз за разом скатывался вниз. Вот так и лечение Егора, медленно, но все же шло в гору, оставалось лишь тешить надежду на то, что потом мы не скатимся под гору.

Середина октября, парню уже дали разрешение вставать с опорой на костыли, и наши тренировки стали еще жестче и продолжительнее. Егору так же разрешено посещение родственниками, и я была рада видеть его мать и младшего брата. Дима показался мне очень приятным и скромным парнем. По выходным, когда у меня было свободное время, Щукина навещали и друзья по команде, но я не вмешивалась в эти его личные дела. Даже приезд Марины не выбил меня из колеи, после того скандального случая, я установила дистанцию в нашем общении и не собиралась ее нарушать.

Корсаков с головой ушел в работу, здесь для талантливого врача открывались отличные перспективы, и я жутко радовалась за него. Не было человека в мире, более достойного, чем мой сердечный друг Саша.

А я…. А что я?

Я монотонно переворачивала листы календаря и вела подробные записи дневников своих тренировок. Мне предстояло решить, что именно для меня важно, и я сошлась на мысли, что мне стоит закончить этот «проект», а уже потом, думать о своей личной жизни.

Ухаживания Соколова, сошли, на нет, здесь клин клином вышибло. Корсаков подсиживал того, на месте заведующего отделением и Игорь Дмитриевич трусливо поджал хвост. Сам Алекс, давал мне время на раздумья, столько, сколько мне его было нужно. Мне было стыдно, за свою позицию страуса, но на другую у меня сейчас попросту не было сил.

– Вика.

Бумаги веером разлетаясь, выпадают из моих рук.

– Напугал?

Александр поднимает белые листы и придирчиво оглядывает мои босые ступни.

– О чем задумалась, маленькая?

Он так и остался сидеть на корточках у моей кровати в комнате.

– Да ни о чем, и обо всем, одновременно.

Попыталась исказить его театральный тон.

– А ты все бьешься в закрытые двери?

Мужчины не должны так витиевато выражаться, даже моего пятибалльного мозга, иногда мало на то, чтобы понять его.

– О чем ты?

– Да, я вот все думаю, – театральным жестом приваливается к моим коленям, сев по-турецки, – долго ты хоронить себя будешь?

Пинаю его в спину и откатываюсь на дальний угол кровати. Каждое его слово, могло вывести меня из себя мгновенно. Ну как можно быть таким идиотом?

– Я не хороню себя! Я работаю!

– Вижу, – откладывает в сторону листы моих дневников, – я, кстати, в отличие от тебя познакомился с Мариной Касаткиной.

Едкая горечь скапливается у меня во рту, но я отлично умею себя контролировать, поэтому лишь вежливо спрашиваю, и как ему представительница прекрасного пола?

– Довольно привлекательна.

– Значит, красивая?

– Я этого не сказал, – погрозил он мне пальцем, – она стерва, это видно невооруженным глазом, а еще Егор Щукин для нее принципиальная цель, и она от своего не отступиться.

– Зачем ты мне об этом рассказываешь?

– А тебе не интересно?

– Алекс!

Вздыхает, возводя глаза к потолку.

– Я не хочу, чтобы ты страдала, маленькая. А этот парень, заставит тебя страдать, так или иначе. Останься он хромым, в чем лично я уверен, ты будешь корить себя за профессиональную несостоятельность, а встань он на лед, ты станешь частью его воспоминаний, причем не самых приятных.

Не в бровь, а в глаз.

– Алекс, вот я все диву дивлюсь, как с таким языком, ты дожил до стольких лет?

– Волкова, ты ведь дожила до двадцати шести?!

– Пяти!

Машинально поправила я.

– Вик, не решение проблемы сидеть в четырех стенах и избегать его и его родственников.

Может это и есть высший коэффициент любви, когда вот так, как Корсаков, налаживаешь жизнь женщины, в которую влюблен, пусть даже с другим парнем? Либо я слепа и он корыстен, либо мне стоит протирать иногда его нимб.

– Алекс, не трави душу.

Я попыталась всмотреться в его голубые глаза. Глаза Егора были темнее, у Александра же они были почти прозрачными, с чуть заметным ободком вокруг радужки.

– Как знаешь.

Мужчина, поднявшись с пола, собрался уходить. Остановить его, просило сердце. С Корсаковым было легко, он заполнял собой холодную пустоту комнаты. И складывалось ощущение, что разожгли камин. Но у него что – то намечалось с Ольгой, и мешать ни ему не девушке не хотелось. Слишком хорошо, я относилась к ней, и слишком любила его. И слишком была запутана в себе самой.

– Алекс?

– Что?

Пробурчал он у самой двери.

– Тебе нравится Ольга?

Вопрос остановил его и, привалившись к дверному косяку, он смотрел на меня долгие секунды, прежде чем ответить.

– Не так, как ты.

От его слов я скривилась, выдав свое малодушие.

– Не бери в голову, мои чувства к тебе, сугубо моя проблема.

И он закрыл дверь с другой стороны.

В комнате осталась лишь глупая, глупая дурочка, которая губила жизнь собственными руками и заходила в этих пытках все дальше. Человек и без того живет, ничтожно мало. Рак может развиться из одной единственной клетки, доза заражения СПИДом, капля крови на кончике иглы. Все мы ходит под прицелом винтовки, под названием – жизнь. И никто не знает, когда ей взбрендит в голову, нажать на курок, рассмеявшись.

Я смотрюсь в зеркало – вот она я, красивая, успешная, молодая. Но что делает меня лучше всех остальных людей на этой планете? Кто знает, какая комбинация необходимых навыков и внешнего лоска выигрышна? Может, меня за красоту убьют, а кого – то за уродство навеки полюбят. Может в голове Егора уже зреет раковая опухоль, а Корсакова через пару лет схватит сердечный приступ.

Что если я опоздаю?

А хуже?

Что если уже опоздала?!

Смахиваю подступившие к глазам слезы. Я уже не маленькая, пугаться жизни, но я слишком мятежна, мириться с ней. Я спорю с ходом вещей, заложенным столетиями. Я пытаюсь урвать у времени слишком многое, и слишком многих. Порой, я прошу невозможное, и получаю нереальное.

А порой, я остаюсь с носом!

Глава 19.

Выхожу из дому раз в три дня, много сплю днем и почти не сплю ночью, не читаю, не пишу. Я жду. Бывает, когда впереди праздник или особенное событие, за неделю почти не живешь, смотришь в светлое послепослезавтра, не замечая обыкновенные среду, четверг, пятницу.

И праздник потом обязан окупить эти пропущенные дни, но никогда не окупает, всегда остается тень недовольства, потому что нет такого события, которое могло бы компенсировать напрасно потраченный кусок жизни. Иногда ждут событий неконкретных: «Сейчас как-нибудь, а вот весной, весной…»

А ведь только конец января и, учитывая, что ты всю осень Нового года ждала, жить-то когда? Ждут хорошей погоды, отпуска, похудения, понедельника. Ждут человека. А нужно ли?

Марта Кетро, “Горький шоколад. Книга утешений”

Я стояла у дверей палаты Егора и не отважилась сделать шаг ему навстречу. Это всего лишь очередная тренировка, убеждала я себя. Всего лишь моя работа, мой долг, то за что мне платят деньги.

– Доброе утро.

Я тихо прикрыла за собой дверь, пытаясь вести себя как можно более непринужденно.

– Привет.

Настроение Егора в отличие от моего, было на высоте.

– Наши снова выиграли, – без умолку болтал он, передавая мне ход матча. А я только и успевала качать головой, в как мне казалось, нужные моменты, потому что не понимала ничего.

– Тебе не интересно? У тебя выражение вселенской скуки на лице, Вик!

Разминаю его ноги, наши мышцы болят одинаково, это нелегко для хрупкой девушки, обращаться с мужчиной вдвое тяжелее тебя.

– Я просто не понимаю в этом ничего.

Признаться было легко, я не искала его одобрения. И не стремилась понравиться, это вполне в моем тоне, отпугивать от себя людей.

– Я же столько раз объяснял!

Укоризненно машет Егор пальцем у моего лица. Сегодня я более рассеянная, чем обычно, бессонная ночь в раздумьях не прошла даром. Оставалось надеяться, я не выгляжу ходячим мертвецом зомби.

– Егор, я держу в голове кучу твоих анализов, данных медицинской карты, и не только твоей. Мне просто некогда думать ни о чем другом, у меня докторская на носу, наука никому не дается легко.

– Ну, конечно же, хоккей это такая чушь!

Ухмыляюсь. Чисто мальчишеский порыв, строит из себя стратега и спортсмена мирового масштаба, а на деле, всего лишь подросток.

– Чушь!

Я взрываюсь.

– Да, для меня спорт – чушь! Ты стал едва калекой, потому, что стоял на коньках на льду! Кому от этого была польза? Этим ты помог бездомным детям? Накормил семью? Защитил кого – то? Нет! Это были твои детские амбиции!

– Я гублю свою жизнь, не меньше твоего Вика! И ты тоже в угоду свих амбиций убиваешься на работе!

Давлюсь словами, да как он посмел! А в прочем, какая разница, что он обо мне думает!?

– Один – один!

Он смотрит на меня зло и осуждающе. Парень научился мне противостоять, не хуже чем многие из моего тщательно подобранного окружения. Только вот слова других, меня давно не цепляли, а вскользь проброшенные фразы этого парня делали зацепки на сердечной мышце.

– Я с тобой не соревнуюсь!

Неужели это я делаю парня таким агрессивным? Нарочно поворачиваю ногу парня чуть большим углом, и он морщится. Пусть понимает, кто тут главный.

– И как полегчало?

Я вижу, как укоризненно он следит за моими манипуляциями. Щукин не глуп и понимает, что его слова выбивают меня из колеи.

– А тебе?

Выворачиваю сустав, еще сильнее.

– А мне вполне себе комфортно, – превозмогая боль, бодрым тоном отвечает парень.

Глупые игры я затеяла, не стоит издеваться над беззащитными. Тем более теми, кто мне доверяет не ожидая подвоха.

– Троечка, – машет парень растопыренными пальцами, – еще немного повернешь в сторону, и будет четверка.

Выпускаю из рук его ступню, не понимая, что нашло на меня.

– Я слышал, как Алекс говорил, что трость для меня пожизненный атрибут. Это и твое мнение, Вик?

Это в духе Алекса.

– Нет, и сам он так не считает. Алекс из тех людей, которые думают, что если разозлить, ты добьешься больших результатов.

– То есть я могу, начать жить как раньше?

– Нет, – мотаю головой, – но ты сможешь через боль пытаться жить как раньше.

– А физически?

– Егор, я не Бог. Никто из нас не знает, как будет.

И я говорю чистейшую правду, никто не знает, что будет через месяц, год или два. Но зато я точно уверена, что если прилагать усилия, все может измениться к лучшему.

– Ты очень понравилась моему брату, хоть и побыла при них не долго. Обычно мелкий не очень хорошо разбирается в людях, но тут он прямо сиял.

– Он мне показался тоже милым парнем.

– А моя мать?

Я не понимала к чему эти допросы, но на первый взгляд не видела в них ничего предосудительного. Если Егору интересно мое мнение о близких ему людях, почему бы не отвечать честно.

– Я знакома с ней еще с первого дня, как ты к нам попал. Она любит тебя, а я ценю людей способных на это чувство.

– Я рассказал им.

Поморщился, я затягивала эластичный корсет на его ноге.

– О чем именно?

– О нас.

Край ткани выпадает из моих рук, и я судорожно сжимаю пальцы.

– Не поняла?

Отрываюсь, наконец, от занятия и перевожу взгляд на парня.

– Я рассказал матери и брату, о том, что ты мне нравишься. Погоди…. Точнее даже не так! Дословно я сказал, – я влюбился в своего врача и возражений по этому поводу не принимается. И знаешь, они, кажется, не удивились. А брат и вовсе сказал, что посчитал бы меня полным дураком, если бы это было не так. А еще я сказал Марине, что влюбился в другую и что бы она больше не приезжала ко мне. Я не указывал имени, но она не глупая, поверь прекрасно поняла, что я о тебе. Потому что только глупцы не замечают, как я смотрю на тебя.

Понимаю, что на время его пламенной речи перестала дышать. Вознесенский должно быть уже знает, значит, знают и мои родители и еще неизвестно какое огромное количество людей. Но зачем?

– Егор, зачем?

– Я не привык врать и скрываться. Это лишь мои чувства. Я так им и сказал, что они не взаимны.

Выдыхаю.

– Не мучь себя.

– Знаешь, почему я терплю всю эту боль?

В какой момент, парень своими вопросами начал загонять меня в тупик?

– Из – за хоккея.

– Нет, из – за тебя!

Звучит нелепо, парень на коньках с малых лет, а меня знает всего четыре месяца.

– Не веришь?

Я не обязана отвечать на его вопросы, и вообще делаю для него и так слишком многое, чтобы еще, и чувствовать себя неловко в его присутствии.

– Нет, не верю.

– Почему?

– Ты встанешь на коньки, Егор. Это я тебе обещаю. Но при этом ты будешь стараться выкинуть из головы этот год. И меня!

– То есть ты хочешь сказать, что я выкину из головы единственного человека, кто провозился со мной долгие месяцы, возвращая мечту?

– Да, ты меня правильно услышал.

Глава 20.

Быть как стебель и быть как сталь

в жизни, где мы так мало можем…

– Шоколадом лечить печаль,

И смеяться в лицо прохожим!

© Марина Цветаева.

Есть такие дни, которые не стоит даже и начинать. Плохо сваренный кофе, мятый больничный халат, забытый на дне пакета. Прибавить к этому плохие сны ночью и ранний подъем, и вот стою я напротив зеркала и злюсь. На себя, за то, что столь впечатлительной стала и неуравновешенной, пожалуй, слишком, на мир, который непозволительно рано решил меня сделать взрослой. Я не подписывала соглашений, не продавала душу действительности, и меня никто не предупреждал, что рано или поздно, мне грозит отравление реальностью.

Я провожу расческой по волосам, снизу вверх, раз за разом, они у меня черные и длинные легко наматываются на короткие зубцы щетки для волос. Такие волосы были у моего отца. Да, почему были, они и есть, просто отца у меня больше нет. А вот глаза, глаза они мамины. Красивые, миндалевидной формы, с густыми ресницами, закручивающимися до самых бровей. Мама всегда говорила, что вот выросту я и научусь пользоваться этой самой красотой, а я, не оправдав ее надежд, так и не научилась.

– С добрым утром.

Издевательски прошептали мои полные губы в отражении.

Еще один день, как день сурка. Встать, умыться, почистить зубы, облачиться в белую униформу, уделить время Егору, заполнению отчетных бумаг, перекусить в перерывах и прийти под вечер без ног, упасть и заснуть бессильным сном.

– А доброе ли?

Переспрашиваю себя же.

У каждого бывает такое утро, раз, ну два в год? У кого – то каждый месяц. Плохо, если так начинается каждый ваш день.

Как у меня….

Улыбаюсь. Я так привыкла, всегда быть в приподнятом расположении духа, всегда сильной и уверенной.

Всегда первой во всем.

Меня так приучили. Грубо говоря, заставили поверить в то, что надень ты подобную маску и сама в то поверишь.

– Доброе утро, Виктория Юрьевна.

Оля лучезарно мне улыбалась из – за стойки поста. В руках девушки большой букет белых роз. Такие цветы мне всегда дарит лишь один человек, это во вкусе Александра Корсакова.

– Доброе, Оль. Какие красивые цветы.

Ложь. Я не любила срезанных цветов, а особенно то, как медленно они увядали в вазе. Я не могла простить жизни, даже такую маленькую сиюминутную смерть.

– Это от Саши.

Саши? Внутренне кривлюсь от ее слов. Алекс ненавидел это имя, и так я могла называть его лишь в пылу гнева. А эта девушка, вот так просто, обыденно. Или не просто?

– Ой, то есть от Александра.

Поняла свою оплошность, медсестричка.

Я смеюсь ей в ответ, девушка, что и не говори, мне нравится. Только вот у Алекса, это не всерьез. Много я знала таких, с которыми он поиграл и бросил. А жаль, многие из них на мой взгляд, ему подходили.

– Чуть не забыла, вас девушка дожидается с самого утра.

– Девушка?

Кто может ждать меня в восемь утра в больнице, подруг у меня нет, чтобы те приехали ко мне из дома.

– Что за девушка?

– А она не представилась. Просто спросила, где найти доктора Волкову, а я сказала, чтобы подождала вас у ординаторской.

Не придаю этому значения, хотя в душу закрадывается червь сомнения, после последней стычки с родственниками пациента, мое пребывание здесь не кажется таким уж беспечным.

И я была права, теперь стоя напротив ожидавшей меня девушки и глядя в ее голубовато – зеленые злые глаза, я вся внутренне даже подобралась.

Не гляди в глаза бешеной собаки, всегда учили меня глупую, а отец однажды сказал – смотри, только доказав ей свое превосходство сможешь победить.

– Здравствуйте.

Девушка делает шаг ко мне на встречу, и я хочу отступить, но сдерживаюсь.

– Здравствуйте.

Наши голоса так не похожи. Ее громкий и дерзкий, как металл по стеклу. Девушка не промах, пытается перехватить инициативу в свои руки с самых первых нот.

Мой же напротив, всегда был грудным и спокойным. Им, как и многим в себе, я лечила. Вводила в транс. Слова моей речи перетекали тягуче, без зияющих ран в предложениях. Голос я не повышала никогда, это было ниже моего достоинства. Крик – это бессильная ярость, вырывающаяся из твоей души, а я умела управлять гневом.

– Марина.

Девушка протягивает мне руку.

Я пожимаю ладонь, каждую секунду опасаясь того, что меня ждет подвох с ее стороны. Та самая Марина Касаткина, значит. Алекс охарактеризовал ее очень правильно – симпатичная стерва. Я хорошо знала такой тип людей, они ни перед чем не остановятся, для достижения своих целей. У меня была подруга в жизни, всего одна. Так похожая на эту Марину и она не пережила того, что доктор Корсаков обратил внимание не на нее красавицу, а на меня зубрилу. Она страшно подставила меня, написав донос о том, что я сплю с преподавателем, и мне за это завышают оценки. В те времена я ощущала себя, как грязью облитой, сгорая от унижения и стыда. А Алекс просто и без возражений добился ее перевода в другой институт и ни словом, ни делом не дал понять окружающим, что относится ко мне больше, чем как своему удачному проекту. За что я благодарна ему и по сей день.

– Волкова Виктория Юрьевна

Она прыснула в сжатый кулак. Попыталась меня принизить, а зря. Такие выпады, я уже умела блокировать очень много лет.

– Ты что – то хотела?

Я демонстративно взглянула на часы, маленькие золотые стрелочки неуклонно спешили вперед, мне действительно было пора уходить.

– Да, хотела.

И замолкает, она ждет, когда же иссякнет мое терпение, но к горю этой девушки, оно безгранично. Мы смотрим друг другу в глаза. Она ниже ростом, но по позе более раскрепощена. Красивое платье, длинные ноги. На мой взгляд, чересчур много косметики на лице. Самую малость, но все же становится неловко в своем обыденном белом костюме и резинкой в собранных волосах.

Не выделяться, одно из правил врачебной этики. Когда умираешь, не совсем хочется видеть разукрашенных девиц с алыми ногтями, касающимися ваших болезненных и таких уязвимых мест.

Но в этом и было мое главное превосходство, я всегда точно знала, что цепляю собеседника не голыми икрами и низким вырезом, а тем, что натренировано годами в моей черепной коробке.

– Вы врач Егора Щукина?

Она как боксер кружит по рингу и ищет, куда нанести удар.

– Да.

Мне вдруг становится все равно. На нее, на Егора, на их детские разборки, как в игровой песочнице. Я давно вышла из возраста этих интриг, да признаться, никогда в него и не вступала по жизни.

– Вы в курсе, что он бросил меня из – за вас?

Фу! Какой же это дурной тон, вот так приходить с разборками к якобы новой девушке своего благоверного.

Молчу. На это мне нечего сказать, сложно представить Егора и эту Марину вместе. Я была о нем лучшего мнения, или же девушка, как и я, всегда носила при нем маску. Ох, и не везет тебе хоккеист в любви!

– Так как? Не находите, что вы староваты для него?

Ее раздражает то, как спокойно я реагирую на ее слова. А я все же медленно закипаю, уже двадцать минут, я трачу на бестолковую девицу, которой больше нечем занять себя.

– Марина, проще, сказать, что ты хочешь и не тратить, ни свое, ни мое время.

– А вы значит такая занятая?

То как она – выкает мне, выглядит презрительно, но я сглатываю и это. Не хватало еще ругаться с малолетками в пределах больницы.

– Да, я занята.

– Послушай!

Она хватает меня за руку, и это последняя разрешенная на сегодня ошибка для Марины Касаткиной. Реакция у меня хорошая, жизнь может быть хорошим инструктором. Я выворачиваюсь из-под ее руки и с легкостью отталкиваю девушку от себя.

– Хватит!

Наконец и мой тон ее пугает.

– Еще шаг и я вызову охрану. Это элитное лечебное заведение, девочка, ты же не хочешь быть выкинута как кошка на улицу?

– Ты еще пожалеешь!

Она действительно по-кошачьи шипит и, толкая меня плечом, уходит.

Я так и знала, день не задался с раннего утра, с плохо сваренного кофе, с плохого сна, с синяков под глазами и отравлением реальностью.

Глава 21.

Настоящая любовь, как у них, требует безумных поступков. Она заставляет рисковать, будоражит кровь. Она похожа на безумие. И поэтому только риск, безумие может ее спасти. Иначе им не помочь.

(Rebelde way)

– Эй!?

Меня окликнули со спины, и я нервно дернулась в сторону. Что – то в последнее время, нервы совсем ни к черту!

Резко отшатнувшись, я больно ударяюсь плечом о стену. Похоже, не только нервы, но и координация у меня хромает.

– Вик, ты что?

Корсаков, попытался взять меня за руку, но я отдергиваю и ее. Это лишнее.

– Нервы.

– Кто это был?

Он указывает рукой в сторону удалившейся девицы. Дурная манера, у Саши, лезть во все мои дела. Кто он мне, чтобы вот так просто в больничном коридоре устраивать допрос. Не брат, не отец и никак не любовник.

– Марина.

– Какая Марина? – не понял мужчина.

– Девушка Егора, – с вызовом бросаю я.

Алекс стоял в нескольких сантиметрах от меня, так что ощущалось его дыхание с запахом ментола, терпкий дезодорант, и даже кожей чувствовалось, как от его вдохов и выдохов поднимаются волосы на моей челке.

– Что она хотела?

– Вероятно, пробить мне голову.

Корсаков хмурится еще больше, и вновь пытается взять меня за руку. Какие же они эти мужчины, удивительно непонятливые. Неужели так сложно уловить фибрами своей души тот момент, когда женщина вопит оставить ее в покое?

– Вик, да в чем дело?

Отталкиваюсь от стены и делаю несколько шагов в сторону. Старательно воздвигая между нами рамки, да поздно.

– Я уже не восемнадцатилетняя студентка, Алекс. Меня не нужно воспитывать и наставлять. Мне двадцать пять и я не глупа, согласись. Я могу справиться с проблемами и без твоего личного вмешательства.

В его взгляде проскальзывает что – то неуловимо напоминающее агрессию. Хочется верить, что мне показалось, но все же.

– Что?

Ему удается схватить меня за руку и потянуть на себя. Он сильнее, и от этого становится страшно. Наверняка останутся синяки на бледной коже. Как это потом объяснять окружающим, не понятно.

– Что с тобой происходит?

Он никогда не повышал на меня голос прежде, и сейчас я пугаюсь от перемены его тона.

– Алекс, – предостерегающе шепчу ему.

Я повожу плечом, но он отталкивает меня к стенке и припечатывает своим телом.

– В какие игры ты играешь, маленькая?

От неожиданно резкой близости его губ, перехватывает дыхание.

– Ни в какие, – а сама пытаюсь раствориться в бетонной стене, ставшей для меня и опорой и ловушкой, потому что каждое мое слово и шевеление губ, приближает меня к его губам. А вместе с этим к краху.

– Ой, ли?

Я не выношу давления, а сейчас позиции жертвы, тем более.

– Иди к черту, Алекс!

Толкаю его, но перехватив одной рукой оба мои запястья, другой он с ревом ударяет о стену, в считанных миллиметрах от моего лица. Я жмурюсь и позорно вскрикиваю от неожиданности.

– Еще раз повтори, куда мне идти?

Молчу. Впервые я начинаю понимать, что этот мужчина действительно опасен и все что мне говорили о нем, чистейшая, правда. Он может быть агрессивным, бабником и он склонен растаптывать неугодных ему людей.

– А, Волкова?

Я просто не хотела его терять, поэтому и закрывала глаза, на все неуважение проявляемое Александром Корсаковым по отношению к другим людям. А зря. Если он был на такое способен с другими, на что же он способен по отношению ко мне?

Его сжатый кулак так и припечатан к стене, в области моего лица, под ним зажата прядь черных волос, я как бабочка припечатанная булавкой коллекционера.

– Девушка, у вас все в порядке?

Раздается за спиной Саши мужской голос, и тот напоследок сверкнув на меня глазами, разжимает хватку.

За нами наблюдает мужчина на вид лет тридцати пяти, не высокий брюнет с тонкими усиками. Невероятно добрые и понимающие карие глаза смотрели на меня выжидательно, спускаясь с взволнованного лица на бейджик.

– Виктория Юрьевна? Как раз вы мне и нужны. Макеев Сергей Петрович.

Я искренне улыбаюсь в ответ.

– Тренер?

Егор мне про него все уши прожужжал и именно таким я, и представляла мужчину, мягким, но волевым.

– Корсаков Александр Сергеевич.

Оживает Саша, подле меня и вновь устанавливает для окружающих свои правила. Тренер пожимает руку врача, с меньшим удовольствием, чем мою ладонь и смотрит на него осуждающе с ноткой пренебрежения во взгляде.

– Да, тренер. Мне можно навестить Егора Щукина?

– Разумеется, пойдемте, я провожу вас.

На автомате я делаю шаг в холл, но Саша меня все еще держит.

– Учти, мы не закончили, – шепчет мне он в самое ухо и идет в другом направлении. Этот человек никогда не потерпит неповиновения.

До палаты Егора мы доходим в молчании. Признаться, мне стыдно, за сцену, что я и Саша устроили в коридоре и я благодарна мужчине за то, что он проявляет понимание и оценивает всю деликатность ситуации.