Текст книги "Реабилитация (СИ)"

Автор книги: Виктория

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Маленькое тельце, привязанное к кровати, было настолько худым и бледным, что всецело напоминало хладный труп. Взгляд безжизненный, не контролированные слезы потоком стекают вниз по избитым щекам на снежно белые простыни.

Со своего места я не видела, какого цвета ее глаза, но готова была поклясться, что они не более чем стеклянные.

Так вот как выглядят живые трупы, было моей первой мыслью. В этой палате было уже некого спасать, живых душ здесь не было.

Тугая материя простыней скручивала ее запястья, щиколотки и шею. При всем желании, она не могла и пальцем пошевелить, лишь моргая.

Глаза были когда-то карими, машинально подметила я, подходя к ней ближе. Такого сочного вишневого цвета с длинными белыми ресницами.

– Здравствуй, я Вика.

Мой голос всегда был чуть ниже обычного женского, и столь же тягучим как мед. Но сейчас, он вовсе не ласкал девочку, от напряжения и не знания как поступить, как себя вести с ней, я каркала по-вороньи. Зря я не столь много внимания уделила урокам психологии, сейчас бы они пригодились.

– Злата?

Никаких эмоций на таком юном лице. Каким извращенцем нужно быть, чтобы похоть поднялась на эту кроху?!

В одиночную палату вошли санитары, проверить, как обстоят у меня дела, и убрать утку из-под девочки. Я поздно сообразила, что один из них мужчина, так сильно ее напугавший. Как только он отвязал руки девочки, чтобы сменить белье под ней, она как чертями подгоняемая, выхватила у меня из пальцев карандаш. Мой тщательно заточенный карандаш, секундой позже воткнутый почти насквозь мне в правую ладонь. Нечеловеческая боль пронзила кисть. Глаза окутало красной пеленой, и разум пошатнулся. Не сразу удалось сообразить, что это именно мой крик прорезал палату, еще больше пугая ребенка. Но и сдерживать его первое время было невыносимо, но все же я взяла себя под контроль, зажимая рот окровавленной ладонью.

Так же я не заметила и то, как в палате оказался Алекс, просто подхватывая меня на руки. На славу Богам я была левшой, и при худшем итоге, могла бы продолжать работать. Карандаш из раны вытащили, обколов новокаином, и заставив проглотить меня обезболивающее средство. Снимок показал, что мои сухожилья целы, и через какое-то время, я буду как новенькая. Все обошлось, но шок до сих пор не сходил с меня.

– Какого хрена, ты стояла там и не убегала?

Корсаков буквально слюной брезжил, как дикая собака. Глаза сверкали так бешено, что я начинала и его бояться.

– Она ребенок, – заплетающимся от стресса и выпитых лекарств языком, прошептала я.

Еще один скрежет его зуб.

– Она обезумивший ребенок!

Поразительно, что определенные вещи в этой жизни оставались неизменные. Например, то, что Корсаков ставит мою безопасность, превыше всего.

– Лекс, не кричи, пожалуйста.

Я была сильнее. В четырнадцать лет, я была сильнее. Такой же миниатюрной и худой маленькой девочкой, но именно тогда я перевернула свою жизнь, о чем сейчас, конечно же, пожалела. От нас ушел отец, я бросила танцы, я зубрила сутками напролет учебу. Что стало бы со мной, окажись я на месте девочки?

Страшно было даже представлять такое, но одно я знала точно, из окна бы я не выпрыгнула. Скулила бы, выла, ненавидела весь мир, но жизнь бы себе сохранила. О многом можно забыть, многое пережить, но жизнь свою вернуть, уже не удастся.

И сейчас я понятия не имела, как подступиться к ребенку, которого семеро мужиков, сделали в миг взрослой.

– Алекс? А где ее отец?

– Занят, – почти сквозь зубы прорычал он.

– Понятно.

Вот отсюда и корень всех проблем. Лишь одно чувство во всем мире может воскресить – любовь, и лишь равнодушие может добить. Не многим дано выжить, вопреки всем и всему.

– Я не знаю даже с какой стороны к ней подойти.

Бинт на моей руке насквозь пропитался кровью.

– Котенок, не уверен, что тебе стоит продолжать этим заниматься.

Голубые глаза были непреклонны, и я бы согласилась, да вот только другой кандидатуры не было. Обезболивающее воздействие начинало проходить, и рука «ныла» нестерпимо. Мне действительно повезло, что карандаш девочка воткнула в руку, а не в горло, к примеру.

Стоило ли так рисковать, да и после подобной выходки, если бы не связи богатого отца девушки, ее бы уже определили в психиатрическую больницу. Я вспомнила ее взгляд, там некого было спасать. Не мала вероятность, что поставь я ее на ноги, их она использует лишь для того, чтобы добраться до очередного витка своей смерти.

– Это ведь важно для тебя, Лекс?

Приходилось подстегивать себя тем, что передо мной все еще тот человек, который выносил меня из любого пожара на руках, ни капли, не думая о себе. Его испуг, как и мой, пройдет, оставляя осознание беды.

– Не важнее тебя.

Вот он, передо мной тот человек, который бы понимал меня с полуслова. Страшно представить себе, как отреагирует Егор, на то, что на работе в меня воткнули заточенный карандаш – дротик. Я бы не став очевидцем, не поверила бы, что такое бывает.

И все же….

Именно со Щукиным, я бы и хотела сейчас очутиться. Пусть он и не понимал, как это быть мной, но он отлично понимал, какого это испытывать боль. А человек, понимающий это, всегда смотрит на мир иначе.

– А должно быть! Алекс, пусть там, в палате, уже одна треть от девочки, которую ты знал, но грош цена нашей Гиппократовой клятве, если мы ничем ей не поможем!

– Девочка опасна.

Он, разумеется, был прав.

– Не опаснее многого в моей жизни.

– Верно.

Нам больше нечего было друг другу сказать. Он слишком хорошо меня знал, чтобы спорить. А я была слишком убита обезболивающим, чтобы хоть, сколько то мыслить здраво.

– Я вызову такси, а потом отгоню твою машину домой. Тебе будет, кому помочь, в квартире?

И опять Корсаков прощупывает почву, хотя я думала, мы уже все обсудили. Но в чем-то он был прав, звонить и пугать маму мне не хотелось, звонить Егору, тоже не вариант, парень на соревнованиях и отвлекать его от этого, мне совершенно не хотелось. У парня была своя жизнь, ответственность за команду, и отнимать у него это было бы шантажом.

Ну что ж, и сама справлюсь.

– Не переживай за меня Алекс.

Я попыталась выдавить из себя улыбку, но рука все еще так сильно болела, что получалось у меня худо.

– Ты уверена?

Ничуть.

– Да, Алекс.

Я вовсе не была одинокой, у меня были близкие люди, подруги, друзья. Но так уж повелось, что я с проблемами привыкла справляться сама. По крайней мере, не до степени фанатизма, но настолько насколько могла.

– Ладно, выспись хорошенько.

Глава 40.

Я смеюсь, чтобы не плакать, не выть, не стонать, не кричать, не вопить дурным голосом, не ругаться на чём свет стоит.

Смех – это просто ещё один способ дать выход эмоциям.

Чак Паланик “Уцелевший”

– Привет, сходим куда-нибудь?

Мозг выдавал информацию постепенно, маленькими порциями. Следуя совету Алекса я, как только приехала домой на такси, сразу рухнула спать. И, похоже, проспала не мало, раз у Егора уже закончились занятия и тренировка. Взгляд вновь упал на перебинтованную руку, такое не спрячешь. И, разумеется, за руль я сесть не смогу.

– Прости, я так сегодня устала на работе, прямиком поехала домой. Сейчас перекушу и спать лягу.

Собственно это и было правдой, я действительно сейчас больше всего на свете хотела заснуть снова.

– Что-то случилось?

– Нет, только устала, – я заставила голос не дрогнуть, но как же я не любила врать. Хотелось верить, что это спасительная ложь. Парню и так сложно понять, с чем же я связала свою жизнь, а увидь он, что это вполне может меня изувечить, речь пойдет совсем не о том. Так реагировала мама, когда начала замечать, что работа для меня скорее наркотик, чем способ обеспечить свою жизнь.

– Вик, ты уверена, что в порядке?

Еще один шанс не соврать.

– Да, до завтра.

Я отключила связь и поставила телефон на беззвучный режим. Было сложно делиться проблемами, казалось это уже патология. Но это касалось только меня. Раз я могу это вынести, к чему перекладывать этот груз на плечи других.

С трудом встав, я сменила себе повязку. Обращаться со всем этим одной рукой, было крайне сложным, но все же возможным. Еще раз поблагодарила гены за то что, как и моя мама, я левша. Рана уже не кровоточила, но по краям была воспаленной и горячей, болела не мало, но все это можно было с легкостью пережить.

Трель дверного звонка, отвлекла меня почти на полпути, на скорую руку, замотав рану, я пошла, открывать дверь. На пороге стоял Егор, недоверчиво осматривая меня с ног до головы и сильно морщась, смотря на мою перебинтованную руку.

– Мне Алекс, позвонил.

Вначале не поверила своим ушам, Корсаков делает странные вещи.

– Рассказал, что тебя поранили, и ты никому об этом не расскажешь. Ты ведь мне соврала. Опять.

Я прямо слышала точки между его фразами. Так было нельзя, тем не менее, я считала своим долгом ограждать милого мальчика, от злого мира. С него хватит и того, что он кормилец всей семьи, большего он попросту может не вынести. А проверять, я не хотела.

– Я же сказала по телефону, со мной все в порядке.

Голос не дрогнул, хотя внутренне мне хотелось осесть к его ногам, и признаться в том, что у меня и у самой сил немного осталось.

Щукин не спрашивая, убрал меня со своего пути, и зашел в квартиру. Помыв руки, поставил чайник и сделал бутерброды.

– Ела?

– Нет.

Сложно вспомнить, когда обо мне так в последний раз заботились, и признаться это было приятным.

– Готовить я особо не умею, но судя по твоему рациону, ты не далеко от моих навыков ушла.

Его голубые глаза почти проедали мою душу, так странно ощущать, что такой эффект возможен, лишь от одного взгляда.

– Я умею готовить, просто мне не всегда есть, когда этим заниматься.

– Серьезно?

Одна бровь парня взметнулась, и я готова поклясться, в его голове подбиралась фраза о том, что я полная дура, занимаясь этим.

Пришлось отхлебнуть глоток крепко заваренного чая и отвести взгляд. И почему я продолжаю чувствовать себя виноватой?

– Рука сильно болит?

Парень попытался, взять меня за нее, но я резко дернулась пролив на себя горячий чай. Желтые разводы окрасили белый бинт и край домашнего спортивного костюма.

– Повязку я наложила на скорую руку, сейчас погоди, перебинтую.

Затянув края бинтового материала, я позволила взяться за нее.

– Иначе заражение будет.

– Сильно болит?

И об этом меня спрашивает парень, терпящий боль столько месяцев подряд! Да он просто перевел значение о боли, на новый уровень.

– Нет, терпимо.

Он сел рядом на стул и положил мою конечность себе на колени. Странно, но боль действительно немного отступила. Этот человек действует на меня магически.

– Расскажи?

– А Корсаков не все сдал?

Синие глаза полыхнули дьявольским нетерпением. Сколько еще восемнадцатилетний мальчик будет терпеть меня?

– Помнишь, я тебе рассказывала про девочку, которую изнасиловали?

Кивает.

– Это она. В палату вошел санитар, мужчина. И она…. Она очень испугалась, увидев его. А я была неосмотрительна, и стояла около нее с блокнотом и карандашом в руках. Она просто защищалась.

– А если бы это была шея?

Я бы с тобой тут не говорила уже, прорезалось мое черное чувство юмора. Но почему то не было страшно. Я привыкла вытанцовывать со смертью страшные танцы, и у нас с ней как бы было соглашение, не трогать меня пока.

– Но это не было горлом, всего лишь рука.

Трясу ее у него перед носом, демонстрируя, что не плохо себя контролирую и это не такая и беда, как может показаться.

– Черт, девочка!

Он отталкивается от стула так, что тот падает с грохотом на пол. Егор мерит шагами комнату, не глядя на меня.

– Это все тебя губит, – наконец смотрит на меня, – неужели ты не видишь, что ты на самом деле не справляешься, и у тебя не все отлично!

Нет, не видела. И этого я и боялась, я не видела пределов своих возможностей. Я могла разбить свой лоб о потолок возможностей и не замечать этого до тех пор, пока это не станет катастрофическим.

– Егор, прекрати.

Казалось, эти слова были пусковым щелчком, для его действий. Подхватив спортивную сумку с пола, я увидела вначале его спину, а затем услышала, как хлопает входная дверь.

Этого и следовало ожидать.

Милый у меня выдался день. Вначале рана, затем ссора с Егором. Не хотелось думать, что Корсаков знает меня настолько хорошо, что изначально догадывался, о том, что приди парень ко мне, мы поссоримся.

Потерла виски руками. Кожа чуть горячее на ощупь, чем должна быть. Или же это нервы, или заражение идет дальше по телу.

Нет ничего того, с чем бы я ни справилась….

Глава 41.

Знаешь, мне этого хотелось с той минуты, когда мы условились о встрече. Больше, чем разговоров, секса, чего угодно. Я просто мечтал побродить с тобой по магазину, как будто мы муж и жена. Выйти всего на несколько минут, чтобы купить аспирин и телепрограмму, может, еще пару трубочек мороженого.

Джонатан Кэрролл, “Свадьба палочек”

Поднимаясь по больничной лестнице на свой рабочий третий этаж, я с трудом соскребала со стенок души свое дурное настроение. Если бы каждый день у меня начинался подобным образом, то я была бы опасна для общества. Еще несколько шагов и моему виду открываются трое представительных мужчин на лестничном пролете между вторым и третьим этажом.

– Волкова?

Со сталью в голосе спросил у меня один из черных пиджаков, стоящий посередине. Его серый колючий взгляд, мне не предвещал ничего хорошего. Ну, ничего, с обозленными родственниками и их семейными юристами, мне приходилось сталкиваться не впервые за свою медицинскую деятельность.

– Волкова Виктория Юрьевна.

Еще раз утвердительно повторил мужчина, перегораживая мне путь. Вот так, без протянутой в вежливом жесте руки, без представления своего имени.

– Да, это я.

Всем своим видом и тоном я побуждала мужчин продолжить быстрее, времени до начала смены было и так мало, а настроение таким паршивым, что вот именно на этих людях я и могла сорваться.

– Держи.

Мне в руку грубо пытаются впихнуть довольно пухлый белый конверт. Знала я такие фокусы, вот в этом конверте меченые купюры, а потом меня под белы рученьки в тюрьму, да с реальным сроком.

Ведь врачи – взяточники априори, зачем нас хотя бы пытаться выслушать на суде.

– Уберите, – на этих словах я делаю шаг назад на ступеньку, с трудом сохраняя равновесие. Как душевное, так и физическое.

– Девушка, не тратьте наше время.

Ого, похоже на то, что эти представители человечества, русских слов не понимают. И это я то трачу их время.

– За что деньги?

– Моя дочь Злата Пухова. Считай это возмещение ущерба, за твой закрытый рот.

Значит так…. Удивительно, как низко могут падать люди, стараясь забираться ввысь.

– Я повторяю еще раз. Я так понимаю там денежки? Так вот, Пухов, постараюсь объяснить вам подробнее. Мне двадцать пять лет, средств на жизнь мне вполне достаточно и даже более того. Потому ваше предложение не актуально.

Я старалась не повышать голоса, охранники уже делали шаг ко мне навстречу, а нового физического насилия над своим организмом я не хотела.

– Девочка, ты хоть знаешь, с кем связалась?

– Извините, что прерываю вашу высокоинтеллектуальную беседу, но мне пора.

Проход для меня так и не очистили, и шанса закончить разговор таким образом не было.

– Твоя мать лаборант на частном предприятии, отца нет, старые родители матери на пенсии. Девочка, ты хоть представляешь, как я могу тебя в грязи вывалить?

Мое лицо было абсолютно спокойным, но в душе поднималась такая невысказанная ярость, что я боялась порвать себя изнутри.

– Послушайте, меня. На ваше счастье, такие как вы еще не расплодились по миру, и есть еще люди способные помогать вашей дочери бескорыстно. Как юрист вы бы лучше навели обо мне справки, и узнали, что подавать заявление на вашу дочь я не собиралась. А тем более переводить ее в другое отделение или отказываться от нее. Как вы…. До свидания, не могу сказать что встреча была приятной!

Проход мне освободили лишь на столько, чтобы в него я просачивалась, но на их жалость, моя гордость измерялась не в этом.

– А паренек хоккеист, еще более уязвим.

Упоминание Егора, с болью резануло душу. Эти грязные рты не имели права говорить о дорогих мне людях, в таком контексте.

– Вы наслаждаетесь?

На этот раз я стояла выше них на ступенях, и в лучах искусственного света, я отлично видела каждый изъян их лиц.

– Наслаждайтесь.

Лишь попав в само отделение и зайдя в ординаторскую, я смогла почувствовать себя спокойно. Только что какой-то неизвестный для меня человек угрожал моим родителям, и человеку которого я люблю, просто за то, что я тут работаю и действительно пытаюсь приносить пользу, в том числе и его дочери.

С треском подо мной накренился старенький стул, за моим рабочим столом, засветилась мышка, видимо со вчерашнего дня я забыла выключить компьютер заработавшись. Вновь ощутила пульсацию в руке и урчание желудка, поесть с утра тоже не получилось.

У Егора сейчас первая пара в институте, по привычке отметила я и удивилась, как же крепко этот парень прокрался в мою жизнь. Сама мысль о нем принесла облегчение. Если даже мы не будем вместе, я сполна отплатила ему за любовь, возвращением мечты.

В кабинет вошел Олег и не скрою, мне стало легче. Тишина давила.

– Доброе утро, Виктория Юрьевна.

Добрым для меня оно не было, но очевидно столь солнечный человек, радовался тому, что оно просто настало.

– Доброе, – пришлось фальшиво растянуть губы в улыбке.

– Слышал про руку, что так на работу рано вышла?

Не признаваться же ему в том, что дома одной было невыносимо оставаться. Да и на удивление, после вчерашнего случая, и сегодняшнего инцидента, я еще больше захотела помочь девочке. Раз она защищается, значит не все потеряно.

– Олег, если зайдут Корсаков или Вознесенский, передай что я в палате у Пуховой.

Парень посмотрел на меня как на сумасшедшую, но к своему достоинству никак не прокомментировал.

– Передам.

За это парень был удостоен еще одной улыбки, на этот раз куда более искренней. Еще раз, оглядев себя, я отметила, что никаких колющих, режущих и других потенциально опасных объектов на мне нет.

– Злата?

Девочка, как и вчера, лежала на кровати, изменилось лишь количество связывающих ее простыней, чему виной была, в том числе и моя оплошность.

– Злата?

Никакой реакции.

– А знаешь, нас с мамой несколько лет назад мой отец бросил. Но встретившись сегодня с твоим, я поняла, что некоторые папы, сделали бы одолжение, оставив свои семьи.

Как в одном из фильмов ужасов, ее голова дернулась в мою сторону и она захрипела. На самом деле попыталась заговорить но, не делая этого несколько дней, должно быть не сразу получилось.

– Ты хочешь умереть?

Едва заметный наклон головы, мне могло и показаться.

– Ты же знаешь Алекса Корсакова? Можешь не отвечать, я знаю о том, что вы знакомы. Но не думаю, что ты знаешь о том, что этот человек тоже хотел умереть в свое время.

Бьюсь об заклад, была бы девочка в лучшем состоянии, она бы начала со мной спорить. Вот оно, не профессионально давить на больные точки и пересекаться с личной жизнью пациента, но ради того чтобы она отбросила свою суицидальную идею, я готова и так промахнуться.

– Его родители погибли и его окружали ни те люди, пользующиеся его состоянием и душевным и материальным. Никому не говори, но он начал принимать наркотики, и это его почти сгубило. Я жалею лишь о том, что тогда меня не было в его жизни. Я не переоцениваю свою значимость, но лучше я, чем никого, верно? Сейчас я есть в твоей жизни, ты можешь и не передумать жить, просто знай, что меня твоя смерть не осчастливит. А я хрупкая, ломаюсь быстро.

Для демонстрации показываю ей раненую руку.

– Я не хотела.

Ее тонкий голосок на уровне помех в радиусе мобильной связи, но в палате так тихо, что я могу разобрать слова.

– Хотела, – ее глаза застилают слезы, но я не замолкаю, – ты хотела защищаться. И с того дня в твоей жизни, ты будешь хотеть защищаться всегда. Этот инстинкт те ублюдки втерли тебе под кожу. Другого не будет. Ты не забудешь, не убежишь ни от этого, ни от себя. Но ты можешь научиться, как то жить в этой агонии. Без ног, ты слаба! Тебя можно раздавить как муху, но вот если ты заново научишься ходить, быть может, ты научишься защищаться.

– У меня плохое зрение, – девочка указывает взглядом на мой бейджик.

– Вика.

– Ты, правда, меня не бросишь?

Внутренний зловещий смех, выталкивал гнилой образ ее отца из души. Уже раз его дочь пострадала из-за него, но не сейчас.

– Я могу и бросить, но только тогда, когда ты станешь настолько сильной, чтобы не сбрасывать себя с крыши, а улыбаться. Поешь, пожалуйста, я скоро вернусь.

Глава 42.

Выстоять – вот что главное. Когда-нибудь ты понадобишься. Ради этого надо сберечь себя и быть наготове.

Эрих Мария Ремарк “Триумфальная арка”

В больничном коридоре раздался крик, и затем топот нескольких пар ног. Тревожный сигнал для любого находящегося вблизи. Для тех, кто просто зашел погостить, он означает встать в сторонку и не путаться под ногами, для нас же медиков, побросать все свои дела и расценить, не нужна ли твоя помощь.

В этот момент я только-только первый раз за день присела в расслабленной позе и решила выпить кофе. Ноги пульсировали и наливались тяжестью, поясницу ломило, в голове стоял несравненный гул голосов. Только услышав крик, я даже не анализируя того что делаю, схватила телефон и стетоскоп со стола, и выскочила из кабинета. В отделении был всего один ребенок, который мог так кричать. И это была Злата.

Ее крик для меня был как нож по сердцу.

– Что здесь происходит?

От моего требовательного тона, на долю секунды все замерли, а потом из сбивчивой речи медсестер я поняла лишь то, что девочку навещал отец, а после его ухода с ней случилась истерика.

– Санитаров уже позвали, Виктория Юрьевна.

Протараторила Ольга, одна из постовых медсестер. Женщине на вид было лет тридцать пять и, по всей видимости, особым умом она не блистала.

– А если бы там был ваш ребенок, вы бы тоже вызвали бригаду зачистки?

Мой тон настолько сочился желчью, что свободно мог расплавить ее тело, даже не соприкасаясь со мной. Но я всегда была такой, если кто-то пытался навредить более слабому, я не могла пройти мимо.

– Ну, нет, конечно.

Почти мыча, выдала женщина, тем самым продемонстрировав себя еще более глупой в моих глазах.

– У вас есть дети?– на этот раз я обращалась не только к ней, но и ко всем зевакам вокруг, – а вот теперь представьте, что ваш ребенок подвергся насилию, а потом взрослые дяди и тети, измываются над ним еще больше. Как бы вы отнеслись к этому? Думаю, не поступали так же, так ведь?

Выдохнула.

Я никогда не пользовалась тем, что среди начальства меня любили, но сейчас гнев буквально переполнял меня. К этому маленькому затравленному зверьку в палате, подходили, чуть ли не с вилами и криками – сжечь ведьму!

– Если еще раз, подобное повторится, я доложу об этом напрямую Корсакову или Вознесенскому. Всем ясно? Займитесь работой!

Со стороны это выглядело более чем чудно, маленькая девочка руководит процессом в отнюдь не маленьком отделении, но если бы их не припугнуть, они и санитаров из психиатрии позвать могут.

А она не сумасшедшая, она просто рано начала познавать сумасшествие этого мира.

Телефон завибрировал.

– Да, – по дурной привычке не глядя, кто звонит, почти прорычала в трубку я.

– Я не вовремя?

Голос Егора слышался нечетко, скорее всего, парень звонил с улицы. Но почему так, ведь у него на это время тренировка.

И что сказать? Вновь проблемы на работе? Да, не вовремя, потому что у меня за закрытыми дверьми насмерть перепуганный ребенок. А ты можешь подождать. Несомненно, Щукину я уделяла куда больше времени, когда он был моим пациентам, и он к этому обращению привык.

– Вик?

Тишина затянулась, а я все еще не могла подобрать правильных слов. Но четко понимала, жизнь девочки важнее, моих отношений.

– Я на работе Егор, и да не вовремя.

Можно было бы пуститься в пространственные объяснения того, что и почему я так сказала, но в сухом остатке, факта это не изменит.

– Я хотел извиниться. Порой я не понимаю, как важно-то чем ты занимаешься. Куда важнее чем многое из того что я предъявлял тебе. Я, правда, понимаю это, и я действительно люблю тебя.

Я даже от удивления, на доли секунды перестала дышать. Это не он сейчас должен был извиняться, а я.

Был у меня странный грех, всегда того не желая, я ломала людей. Но вот в чем беда, я уважала этого мальчика больше чем кого бы то ни было в своей жизни. И была готова на то, чтобы разбиться самой, чем сделать хотя бы скол на его личности.

– Не извиняю, Егор. Потому что ты не неправ. И еще, я действительно занята, у моей маленькой пациентки истерика, прости, но давай я лучше заеду за тобой после тренировки.

На том конце провода раздался смех.

– Виктория, ты совсем заработалась? Вспомни про свою руку. Я сам подожду тебя с работы, хорошо?

А ведь со всем этим, я действительно отключила силой воли пульсацию боли в правой кисти.

– Хорошо.

Я не любила прощания, а потому просто сбросила вызов. Это странное ощущение наполненности и своей причастности к чему-то стоящему не покидало меня. С этим чувством, я сделала последний шаг, до двери палаты Златы Пуховой, с ним же я повернула дверную ручку. Это было моим любимым выражением.

Жить значит – поворачивать дверные ручки.

Всегда было так, был выход, был новый ход, были окна и двери, иногда люки. Но всегда эти поверхности жизни были оснащены замысловатыми ручками. Некая издевка судьбы, – поверни и тебе откроют.

Мой рот распахнулся в немом изумлении и неверии того, что я вижу. Такого просто быть не могло. Не после нашей утренней беседы, не после того, как девочка с аппетитом поела, и уж тем более самое эгоистичное – не после того как моя жизнь со звонком Егора стала налаживаться.

Я ощутила себя резиновой куклой, и на таких же резиновых ногах я сделала еще два шага.

Кровь….

Много крови.

Это всегда кровь….

Жизнь – пульсация крови по вашим венам.

Смерть – ее прекращение.

Красный всегда был моим любимым цветом, последнее, о чем отрешенно подумала я. Все эти мысленные метания заняли не больше секунды, а потом я начала действовать. Три минуты, ровно столько я потратила на то чтобы поговорить с персоналом и ответить Егору. Ровно три минуты понадобилось девочке, чтобы вскрыть свои вены.

Если бы не моя больная рука, мне бы удалось сильнее затянуть самодельный жгут из простыней, еще секунда и мною включена тревожная кнопка. Персонал среагировал почти мгновенно, и уже врачи, подхватив девочку на руки, несли ее в палату интенсивной терапии.

Чуть позже пришел Корсаков, молча уводя меня за руку из лужи крови на полу. Ах, вот оно как происходит. Ты не ждешь этого, не веришь, не думаешь, что это коснется и тебя. А потом уже поздно, и для тебя вдруг неожиданно открывается истина, что ты роботизированная машина, и вещи, что тебя не пугают, по идее нормальных людей приводят в ужас.

– Ты ведь понимаешь, что об этом мы должны сообщить? С девочкой должны работать психологи. Не мы.

Я смогла лишь фыркнуть. Знаю я, как работают эти черти. Наняли мне подобного тогда в детстве после аварии. Пузатый мужчина с толстыми пальцами сосисками долго мучил меня своими каверзными вопросами долгие полгода. Но я еще тогда была крепким орешком.

– Нет. И ты никому об этом не скажешь и персоналу запретишь. Ты ни хуже меня знаешь, что ее там погубят. Найди ей личного психолога!

– Волкова, я никогда тебя не пойму. И именно поэтому, никогда не разлюблю, котенок.

Еще позже я смогла пробраться в палату Златы. От этого не умирают, слава Богу, подростки даже не представляют, как правильно, если можно так выразиться, резать себе вены.

Ее взгляд был виноватым, ей было стыдно, и это уже эмоция.

– Ну, привет.

Не отвечает, но я и не рассчитывала на это.

– Сколько жизней у кошки?

Именно неожиданность вопроса, заставила девочку взглянуть в мою сторону.

– Что?

– Жизней у кошки сколько?

– Девять, – белыми губами прошептал ребенок.

– Считай, это твоя последняя. Больше я свою голову и головы, близких мне людей из-за твоей прихоти подставлять не дам!

Глава 43.

И они ждут Прекрасного Принца, вбив себе в голову этот дурацкий рекламный образ, который плодит неудачниц, будущих старых дев и мегер, потому что счастливыми-то их сделать может только мужчина, далекий от совершенства.

Фредерик Бегбедер.

Стоя перед раковиной в уборной больницы, я яростно выскабливала засохшую кровь из-под ногтей. До сих пор не верилось, что она это сделала, а ведь я и до того встречала много сломленных людей. За одним разительным исключением, большинство из них сами цеплялись за жизнь, а оставшиеся мне хотя бы не мешали отгонять от них смерти.

Размышляя об этом, я надломила пару ногтей, и казалось, стирая ее кровь, я превращаю в кровавое месиво свои руки. Но как не храбрись, а к этому я была не готова. Слишком во многие ужасающие последствия могут вылиться эти мои решения. Начиная с того что больницу лишат лицензии, и переходя к более мелкому – увольнению меня, Корсакова и Вознесенского, как заведующего этим дурдомом.

– Виктория Юрьевна?

Одна из медсестер принесла мне сменный халат и рубашку. Слава Богу, таковые всегда хранились в моем шкафчике, на случай чего. Вот они и пригодились на этот самый случай.

– Спасибо, Катя.

Я должна была сделать выражение лица беспристрастным, не хватало еще мне вызывать подозрение по поводу своей благополучности и в том, что все эти стрессы могли повредить мне, у своих людей.

Но сил не было….

– Вам что-то еще нужно?

Да! Нужно! Мне нужно, чтобы маленьких девочек не насиловали, чтобы люди не болели тем, что проедает их изнутри, мне нужно, чтобы не было такой жестокости, которая калечит. Мне слишком многое нужно от мира, который меня уже не слышит.

– Нет, спасибо. Со мной все хорошо!

Я должна была сказать эти слова вслух. В первую очередь для того, чтобы самой в них поверить.

– Девочку жаль, – сказала она с задумчивым лицом.

А у меня возникло желание ударить. Сейчас ей жаль ребенка, но где же она была, когда Злата не своим голосом кричала при визите отца. Да, и не мне ее за это осуждать, первым делом не удостоверившись, что девочка в порядке, я занялась абсолютно не нужным разбором полета с персоналом.

Так что, по сути, никому из нас не жаль других, все отвечают лишь за себя.

– С ней тоже все будет хорошо.

Я отвернулась. Сейчас мне меньше всего хотелось, что бы кто-то занимался анализом моего поведения. Любое ошибочное слово, пометка в истории болезни, уже не говоря о действии, может навредить Злате. Я врала про ее последний шанс, когда разговаривала с девочкой, если бы это было необходимо, я бы еще бесчисленное количество, раз спасала ее жизнь. Она заслуживает это, куда более, чем все остальные.

– Кать, что-то еще?

Похоже, я становлюсь изгоем и объектом насмешек в своем собственном отделении. Да что уж там, наблюдая за своими метаниями со стороны, я бы и сама насторожилась.