Текст книги "У каменных столбов Чарына"

Автор книги: Виктор Мосолов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Вот низина, и холодом пахнуло от реки, плеснула волна спросонок. И дрогнуло радостью сердце от этого знакомого плеска и сжалось от другого звука, что донес ветер. Дальний свет ударил в глаза, Парниша всхрапнул и попятился. Уж надо было подумать и о том, чтобы не получить шальной заряд – тряхнется машина на ухабине, дрогнет рука и полетит свинец в ночь, поющую, стонущую, живую… Машина близилась, подпрыгивая и гремя на кочках. Это был крытый брезентом грузовик. Водитель не жалел государственную технику. Не жалел он и кустов, под которыми могли быть и птицы, и зверята, жуки и муравейники. «Ах, бессовестные!» – стиснул зубы Василий Петрович. Машина прошла в каких-нибудь двадцати метрах, и егерь подал коня назад, еще заметят не вовремя. Он видел, как заяц петлял в ужасе в белой прыгающей полосе света, и сам заяц был неестественно белым, как будто смерть уже коснулась его. Ударило сразу два выстрела, заяц продолжал бежать, растерянно приседая, потом еще грохнуло и зайца как подрезало. Машина остановилась. Пора! Василий Петрович тронул каблуками Парнишу. У машины гоготали изрядно выпившие охотники.

– Мазила! – кричал один. – Тебе только по привязанным стрелять!

– Давай пари! Кто больше набьет?

Охотник, несший убитого зайца, уставился на егеря круглыми от изумления глазами.

– Ты что, дед? Откуда ты взялся?

– Я егерь! – Василий Петрович был очень спокоен – пусть они смотрят на него недобро, пусть их больше в четыре или пять раз, ничего они не посмеют ему сделать, не в первый раз он останавливал браконьеров.

– Ружье тебе? А этого не хочешь? – матерно выругался кто-то в машине.

Василий Петрович спрыгнул с коня, подошел к человеку, державшему зайца, сжал пальцами теплые стволы, пахнущие сгоревшим порохом. Тот послушно отпустил ружье.

– Ты обнаглел, старик! – раздался тот же голос из машины. – Мы с разрешения Совенко! Клима не знаешь?

– Документы? – потребовал Василий Петрович, вглядываясь в белеющие в кузове лица: но только одного человека запомнил хорошо, того, что нес убитого зайца. И еще запомнился ему голос за спиной:

– На́ тебе документы, божий одуванчик!

Все поплыло перед глазами, закачалось, тупая боль пронзила затылок.

– Ух… – выдохнул он и повалился на траву.

Когда Василий Петрович пришел в себя, была еще ночь. Холодные капли дождя падали на лицо. Он пошевелился, потрогал ноющий затылок, вытер о штаны кровь с руки, усмехнулся… Ружье лежало под ним и больно упиралось в бок. Он встал, поднял ружье, подвигал затекшими плечами. Дождь шелестел по травам, по колючим кустарникам, земля намокла, и он выпачкался в грязи, поднимаясь.

– Вот так, – пробормотал он, вспоминая ночное происшествие. Тугай дышал ему в лицо свежестью мокрых листьев, от обрывов веяло теплым запахом глины. И будто силы, молодость несли эти запахи.

– Парниша! – позвал он. Конь отозвался звонким ржанием, ему уже хотелось домой, но он не уходил, ждал хозяина.

– Парниша! Спасибо, друг, – поблагодарил его Василий Петрович, с трудом влезая в седло.

Ночь была темная, тропы не видать, и Василий Петрович полностью доверился Парнише. Плескалась в темноте река, ноги задевали какие-то мокрые ветки, отовсюду летели холодные брызги…

Утром, только он успел почистить одежду, явился Клим.

– Здорово, Петрович! Как дела?

– Ничего, – отозвался егерь.

– Как ты тут? Давно не виделись. Жив, здоров?

Василий Петрович взглянул на Клима, что он действительно ничего не знает? «Знает, шельма», – решил он, заметив с каким напряжением поглядывает на него Клим, словно чувствует вину и ждет чего-то неприятного.

– Разговаривал с городом… – сказал Клим.

Василий Петрович промолчал.

– Что это ты? Не интересуешься…

– Да так…

– Спрашивают, как с браконьерами у нас? Озоруют или тихо?

– Что же ты ответил?

– Да тихо пока.

– А вчера фарили.

– Да ну? Где? – подскочил Клим.

– Почти у твоего дома. Ты не слышал?

– В совхозе был, Петрович. Задержался, приятелей встретил, то да се, сам знаешь… Ты гляди, а? Будто знали, что меня нет.

– Сказали, что ты разрешил!

– Кто сказал?

– Браконьеры!

– Да ты что, поймал их?

– Не поймал, но одного у тебя видел…

– Это ты брось, Петрович! Никому я не разрешал! Мало ли чего набрешут, ты только слушай!

– Ты, помнится, и сам говорил…

– А я не смогу сболтнуть лишнего?

– Хитер ты, Клим, тебя в ступе толкачом не поймать.

И они встретились глазами, два человека, такие несхожие, чуждые друг другу. Пропасть лежала между душевным миром одного и другого.

– Ты нечестный! – выдавил из себя Василий Петрович, глядя в глаза Климу.

Круглое лицо Клима удлинилось, побледнело.

– А… честность, – заговорил он. – Что честность? Если бы все были честными, я бы тоже… А так – глупость… Да делай я по-твоему, ну и что? В рваных штанах ходил бы! И никто бы не заехал ко мне… Глупый ты старик. Глупый! Да пошел ты…

Клим сел в машину и уехал, не попрощавшись.

Лицо Василия Петровича выражало не злобу, не презрение, а растерянность и недоумение.

– Скатертью дорога, – неуверенно проговорил он.

…Осень накатывала, а все стояли теплые дни. Только по утрам, когда холодели щеки и от дыхания поднимался пар, видно было, что уже не лето. Давно никто не приезжал к Василию Петровичу. Заскочил как-то районный инспектор Худяков, да и то, как он выразился, прореагировать на сигналы граждан. Инспектор хорошо знал егеря, поэтому не счел нужным таиться.

– Показывай, Петрович, свою «ферму» диких копытных!

– Что показывать, разве ты не знаешь?

– Хромоножка?

– Был еще барсук, да ушел…

– Кто-то тебя очень не любит, – покачал головой Худяков. – Кто же, а?

– Известно кто, да соседей не выбирают.

– Слышал я об этом деле. Вызывали в милицию и Клима Совенко, и шофера. Отказались от всего, а свидетелей нет… Однако кончилась его спокойная жизнь. Крепко ты ему мешаешь, Петрович. Вон он и злится… Но погоди, я сам им займусь!

Посидел Худяков, поговорил, сказал, даже такое:

– Хороший ты егерь, Петрович! И человек хороший! С тобой бы я работал с большой охотой.

И уехал.

И снова потянулись осенние дни, нескучные дни, наполненные работой, заботами и размышлениями. Как-то, копаясь в книгах, прочел Василий Петрович такие строчки: «В моей душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне…» Поморщился – что за чушь? Но прицепились строчки… Долго он бился над ними, никак не мог понять. Опять же – не напишет большой поэт, ни взвесив, ни обдумав как следует? Нет, он так сказал не случайно. И вдруг до него дошло! Сокровище! Да это то, чему служит он, это особая сила, доброта, способность понимать плеск реки, запахи трав и камней, а кто не владеет «сокровищем», тот пуст, и пустоту эту не заполнит ничто: ни слава, ни почести, ни богатство…

С Климом не очень-то поговоришь о «сокровище». Не надо ему! Санькиного шефа бы спросить, что он думает? Стихи, скажет, люблю, а про «сокровище», пожалуй, не поймет. Не в грамоте тут дело, а человека сразу видно. Вспомнил Василий Петрович сына – давно не приезжал, и загрустил…

7

Зима выдалась суровой и многоснежной. Чуть ли не целую неделю гудел ветер над крышей избушки, кружил под окнами снежную карусель. Но сникла непогода, утихомирилась и утром проклюнулось солнце.

Вышел Василий Петрович на крыльцо – ох, какой мороз! Бело и мертво кругом, только отблески утреннего солнца играют, переливаются на нетронутом снегу. Ни голосочка, ни писка пичуги – так непривычно тихо после затяжной метели. Тяжело сейчас и зверю, и птице. Взялся за лопату Василий Петрович. Только к вечеру и разогнулся… А вон уже кто-то там копошится на расчищенном… раз, два… восемь кекликов! И не заметил как прилетели.

– Здравствуйте, – говорит Василий Петрович, щурясь от яркого света. – Теперь рядом жить будем, поди уж до весны…

Рад, что кеклики прилетели, а то скучновато все же зимой. Собаки не хватает. Сгинул Пират неведомо куда. Умную бы собаку, чтоб не бегала зря где попало, не пугала птицу, чтоб поговорить можно…

Завтра надо на лыжах пройти, посмотреть, что там и как.

На следующий день опять хмурилось небо, будто снег собирался. «Это куда же столько валит да валит, никакой меры не знает погода. Худо будет зверью, ох и худо…» – разговаривал сам собой Василий Петрович, скользя на лыжах вдоль пологого склона и поглядывая на низкие тучи.

По снегу узоры мелких следочков: мыши, горностаи, и ласки наследили – как ни злись зима, а жизнь идет… Снег взрыт, неровные борозды петляют, то сходятся, то вновь разбегаются в разные стороны. Это джейраны шли от куста к кусту, обгладывали солянки, побеги тамариска, откусывали кое-где торчащие из снега верхушки полыни. Весь короткий зимний день они будут добывать свой нелегкий корм, а ночью залягут где-нибудь в прилавках под обрывом, укрывшись от ветра… А вдруг волки? Куда бежать по такому глубокому снегу? Последить за ними надо бы…

Две ровные линии пересекли снежную равнину. Лыжня! Василий Петрович подошел, остановился… Кто же это мог быть? Шел без палок. Человек был тяжел, лыжи глубоко проваливались, а снег ломанными ошметками разлетался в стороны. След повел на холм. На вершине человек остановился, потоптался на месте. Осматривал долину, размышлял… Он тоже видел борозды джейранов, может, высматривал табунок? Вот покатился вниз по тропе, полого сходящей в обход крутого спуска. Местность знает… Уверенно катится, без всяких предосторожностей. Матерый, видно, браконьер, такие просто не даются.

Донеслось далекое приглушенное «тук, тук, тук» То ли три выстрела, то ли эхо разнесло один хлопок? Опоздал! Прищурясь, напрягая зрение, он всматривался в ту сторону, откуда прилетел выстрел, но никакого движения, ничего живого на белой равнине, испятнанной ближе к горам куртинами невысоких курчавых деревцев. Где-то там притаился браконьер! Да это Клим, наверное! Ждет опять нужных гостей и решил угостить их мясом джейрана. Он! Больше некому!

Василий Петрович повернул по следу к балке и пошел быстро, широким шагом, легко отталкиваясь палками. Вот и кусточки показались: карагана, гречишка, что росли по крутым склонам. Старый егерь остановился, оперся рукой о ноздреватый камень, обжигающий холодом, – почувствовал усталость, где-то глубоко в груди легонько кольнуло. Балка просматривалась метров на пятьсот, где-то здесь и должен по его расчетам появиться браконьер. Это была та самая балка, ров, который выкопали по повелению хана Шигая. «До сих пор служит нехорошим делам…» – подумал Василий Петрович. Надо бы по следу назад вернуться… не сообразил сразу, не подумал, что это Клим… Там, у дороги, должна быть машина, у него сильная машина, ей и снег нипочем. Там бы и ждать. Да теперь уж поздно…

В заснеженной степи он вдруг увидел человека, скользящего на лыжах. Выходит, Клим заметил его раньше и теперь уходил другой стороной балки. Ну что ж… Он старался дышать спокойно, ровно, бежать ему было легко по чуть наклонной поверхности. Климу было тяжелей, за его спиной висел рюкзак с добычей. И палок у него не было. Расстояние сокращалось, только вот чуть покалывало в нижней части груди и это беспокоило Василия Петровича. Сердце… А что он сделает, если догонит? Этого он не знал.

Снег вдруг посыпал крупными хлопьями. Впереди что-то темнеет. Машина! Так ведь и уйдет Клим почти из рук.

– Стой! – крикнул Василий Петрович. – Стой! – сдернул с плеча ружье и выстрелил вверх. Выстрел ударил слабо, звук как бы застрял в густом снегопаде.

Клим неожиданно оказался близко, молча вырос в снежной пелене. В руке ружье. Усмехнулся…

– Что ты бежишь, Петрович? Или не узнал? Или акт хочешь написать на соседа? Не по-соседски это. Смешной ты старик, честное слово…

Василий Петрович побелел от гнева.

– Зачем убил?

– Надо! – отвечал Клим.

– Вот ты как? – задохнулся Василий Петрович. Он понимал, что говорить бесполезно, что здесь ему не придут на помощь ни жизненный опыт, ни книги, которые прочитал. Он позабыл все хорошие слова, злоба заполнила его. Рука впилась в цевье ружья так, что побелели пальцы.

– Не балуй ружьем, Петрович, – опять усмехнулся Клим. – Я ведь тебя знаю… Ты кеклика убить не можешь, где тебе в человека пальнуть… Да и зачем?

Клим был спокоен, даже снисходительно добродушен.

– Что ты на меня взъелся? Что я тебе сделал? Ты любишь джейрана, жалеешь… Что джейран? Надо, чтобы человеку, хорошо было!

Клим повернулся, вразвалку пошел к машине. Рюкзак за его спиной снизу был красный.

– Пожалеешь ты, Клим!

– Ладно, Петрович, пока…

Хлопнула дверца. Машина тронулась. Темный квадрат кузова, удаляясь в снег, потерял очертания, стал кругом, а потом темным пятном.

Василий Петрович, уронив в снег ружье, смотрел вслед…

Постепенно злость его проходила, сменялась трудной думой, что теперь-то делать? В груди росла ноющая, тупая боль…

САЙКАН

Сайгачонок лежал в небольшом углублении под кустом тамариска и слышал, как долго, уныло и монотонно гудел ветер, играя жесткими, как проволока, ветвями. Постукивая копытами, подходила мать, он чувствовал приятное прикосновение ее теплого шершавого языка. Потом она уходила, шаги стихали, снова протяжно и долго свистел ветер.

Был день, когда он впервые раскрыл глаза и тут же испуганно сомкнул веки – по зрачкам ударила ослепительно яркая синева неба. Мир, окружающий его, состоял из протяжного гула и синего света…

Неожиданно послышалось: чек-чек-че-рек. Уши сайгачонка дрогнули – перед ним покачивались серовато-зеленые былинки, источая приятный и терпкий полынный запах. Чуть дальше лежал большой темный камень. Маленькая птица бегала по нему, размахивая крыльями. Вот она подпрыгнула, какое-то мгновение повисела в воздухе и пропала. «Чеканье» тотчас прекратилось. Выпуклые черные глаза сайгачонка блеснули, он моргнул и приподнял голову. Но птицу не увидел. Сайгачонок продолжал упорно искать ее, вертел головой в разные стороны, пока не утомился и не задремал.

К вечеру, когда стало прохладно, он очнулся. Та же земля другом, те же кусты. Но что-то все же изменилось. Свет был не таким ярким, от большого камня на землю легла длинная черная тень. Ветки кустарников уже не раскачивались, и гула ветра не слышалось. Нечто сложное, переменчивое, непонятное окружало его.

Мать его вдруг испуганно всхрапнула и унеслась в степь. Сайгачонок, никогда прежде не слышавший сигналов опасности, все же распластался по земле. Голос матери разбудил рефлекс, который существовал в глубинах его мозга. Он слышал топот сотен копыт, запаленное дыхание животных, храп…

Потом все стихло, сайгачонок поднял голову, прислушался. Он ждал – придет мать, лизнет шершавым теплым языком и снова станет спокойно, уютно и приятно. Но она не приходила. Он ждал день, ночь. Наступил новый день, а матери все не было.

Но вот послышались голоса, тяжелые шаги; ком земли упал сайгачонку на спину. Малыш очень испугался и неожиданно для самого себя заревел низким басом.

– Ого, посмотрите на этого красавца! – раздался голос. Над сайгачонком склонились странные, незнакомые ему существа.

– Ну и урод! – говорили люди.

– Носище, что твой хобот!

– Худой какой!

…В тесном мешке сайгачонок скоро успокоился и даже задремал…

Так он попал в лагерь геологов и был назван Сайканом^[3]. Человек, которого звали Марком, принес сайгачонка в свою палатку, открыл банку сгущенного молока, развел его теплой водой и поставил чашку перед носом Сайкана. Малыш понюхал угощение, подвигал длинным носом, попробовал. После еды он снова заснул. Среди ночи он иногда чувствовал легкое прикосновение руки человека, но это нисколько не беспокоило его, – рука напоминала ласковый язык матери.

Скоро сайгачонок окреп, освоился в новой обстановке. Собственно, он ни, к чему и не успел привыкнуть за те несколько дней жизни на воле, все окружающее казалось ему естественным, таким, каким и должно быть. Ему не хватало матери, ее ласки, ее молока, но кто знает, может, так и надо? Он быстро научился отличать Марка от других людей. Тот всегда приходил с банкой сгущенки, и в шутку товарищи называли его кормящей матерью.

Однажды в лагере геологов появился инспекторский газик, приехал областной охотинспектор Иван Демьянович. Он был человеком веселым и общительным. Вежливо и даже с каким-то обаянием исполнял он свои обязанности охотинспектора, надо сказать, не всегда приятные. Стоило ему обнаружить, как он выражался, «факт браконьерства» – наказывал по всей строгости.

– И что за человек? Вчера сидели вместе, шутили, а сегодня – акт составил, – обижался кто-нибудь из тех, кому довелось попасться с незаконной добычей. – Он на родного брата акт составит!

– А это что такое? – увидел Иван Демьянович Сайкана.

– Сайгак…

– Вижу, что сайгак. Кто поймал?

– Я поймал… – подошел Марк.

– Зачем?

– Ну, любопытно, Демьяныч… Посмотреть на него вблизи…

– Чем кормишь? В поселок за молоком ездишь?

– Сгущенкой обходимся…

– А ты знаешь, что ловить и содержать в неволе животных запрещено?

– Да я не выслеживал его, капканов не ставил. Он был худой, как скелет. Пропал бы, наверное…

– Как знать, как знать, – Иван Демьянович тяжело сел на заскрипевшую под ним раскладушку и погладил сайгачонка. – С чего бы ему так отощать?

– Не веришь? Ну, что ж, уплачу штраф! Если предъявишь!

– Погоди, не кипятись! Ты что, с собой его хочешь забрать?

– Нет, оставлю, пусть пока с нами поживет…

– Он все равно погибнет. Приучишь ты его к молоку, к хлебу, какой это будет дикий зверь? На воле – борьба за существование, и все такое…

– Не погибнет…

– Сам не умрет, так первому хищнику достанется.

– Он бы уже не жил, Демьяныч! А вот живет…

– Ладно, – сказал инспектор. – Пусть живет!

Сайгачонок рос, люди радовались, глядя, как он проносится на полной скорости возле палаток или нападает на кого-нибудь, играя.

Однажды Сайкан умчался далеко в степь, словно его неожиданно стеганули камчой. Он бежал долго, следом стелилась сизая пыль. Решили – сбежал.

– Знаете, что такое зов предков? – глубокомысленно изрек за обедом молодой шофер Костя. – Вот то-то и оно! Услышал он этот самый зов и ушел, куда глаза глядят, Теперь в наш лагерь ничем не заманишь. Умрет, но не вернется…

Сайгачонок бежал, равномерно постукивая копытами по сухой земле и время от времени высоко подпрыгивая. Степь, без конца и края, похожая на зеленый туман, лежала кругом. Воздух пьянил, неведомые прежде силы вливались в его мускулы, он в восторге летел как птица, без цели, без направления. Но вот он споткнулся о камень, расшиб в кровь ногу и, пробежав еще несколько шагов, остановился. Затуманенный взгляд прояснился, и сайгачонок вновь почувствовал себя маленьким и беспомощным.

Здесь ландшафт был иным – до самого горизонта простиралась равнина, покрытая щебнем и редкими кустиками полыни и биюргуна. В возрасте Сайкана сайгачата живут под опекой матери, которая и кормит их, и заставляет затаиваться в случае опасности. А он был один посреди большой пустынной равнины. Ему стало страшно, и малыш закричал своим грубым, низким голосом. Никто не отозвался. Из-под ног шмыгнула серая тень, качнулся куст полыни – на сайгачонка уставились неподвижные глаза ящерицы-агамы. Он боязливо попятился от странного существа… Высоко в небе проплыл черный силуэт беркута, но орел пролетел далеко и не заметил сайгачонка.

Темнело… Оранжевый свет на западе сменился темно-малиновым, потом фиолетовым. Сайгачонок побрел в сторону заката, туда, где еще не совсем погасли отблески солнца. Но вот позади возникло новое зарево – всходила огромная красная луна, какая бывает только в пустыне. Сайкан развернулся и пошел к луне. Так, меняя направление, бродил он очень долго. Идти было легко, луна поднималась над землей, бледнела и равнина сделалась белой с редкими темными пятнами невысоких кустарников. Сайгачонок набрел на колею дороги и направился по ней. Далеко-далеко блеснул огонь костра, яркий цветок, который он видел так часто…

– Сайкан! – послышался голос. – Смотрите, вернулся!..

Навстречу, шурша сапогами по гравию, двинулась знакомая фигура… От сладкого запаха молока кружилась голова; сморщив нос, он торопливо ловил губами соску – резиновый палец от перчатки, натянутый на бутылку, – наконец поймал и стал жадно, захлебываясь, пить…

Прошло три месяца. Ослепительные, раскаленные дни сменялись темными свежими ночами, когда светили яркие звезды и ветер приносил терпкий запах полыни. Сайкан окреп, на голове его появились маленькие черные рожки. Его уже не кормили молоком, он ел траву – полынь, типчак, биюргун, надолго уходил в степь и снова возвращался. Однажды он прибежал возбужденный, испуганный, по коже пробегала дрожь, глаза блестели. Сайгак высоко подпрыгивал и все оглядывался назад. Далеко, на холме, стоял волк, подняв свою лобастую голову. Постоял, повернулся и ушел за бугор.

Между тем все сильнее ощущалось приближение осени. Люди надели теплую одежду. Сайкан раздувал ноздри – порой он ловил непонятно знакомые, зовущие запахи своих сородичей. Антилопы начали откочевывать на юг. Сайкан, конечно, не помнил, что у него была мать – молодая стройная сайга: он знал одно – степь, ветры, днем горячие, ночью холодные, и спасительное пристанище – около палаток.

Иногда случались пыльные бури: ветер нес песок, забивая глаза, пытался сорвать и унести палатки, и Сайкан, раздвигая мягкие парусиновые двери, забирался внутрь.

– Как же ты один будешь жить? Сможешь, а? – спрашивал Марк, поглаживая жесткую шерсть сайгака. Сайкан тыкался в темноте своим большим мягким носом в плечо человека и тихонько похрюкивал.

Но вот наступил день отъезда. В лагере было необычно шумно, оживленно, а ночью пылал огромный костер, на котором по традиции сжигали старые, никому ненужные вещи, специально сохраняемые для этого случая. Долго не смолкали смех, песни…

Сайкан ушел на вершину холма и оттуда наблюдал за лагерем, где металось оранжевое пламя костра, выхватывая из темноты черные фигуры людей.

Невдалеке виднелись полуразрушенные мавзолеи давно заброшенного степного кладбища. Оттуда разносились крики сычей, да изредка слышался протяжный вой волка. Лунный свет заливал мертвое однообразие степи, и Сайкан, замерший на вершине, словно выточенная ветром и солнцем статуя, придавал законченность этой сказочной картине. Здесь была его родина, здесь миллионы поколений древних животных жили и умирали, еще в те далекие времена, когда на земле не было ни одного разумного существа.

Утром все пришло в движение: люди суетились, бегали, грузили на машину вещи. С недоумением смотрел Сайкан, как в одно мгновение исчезли палатки, в которых так хорошо было прятаться от ветра.

И вот все погружено, упаковано, перетянуто веревками. На месте лагеря стояли теперь только машина и маленький, по сравнению с ней, тонконогий сайгак со своим несуразно большим мясистым носом.

– Ну что ж, старик, прощай, – подошел к нему Марк. – Мы уезжаем. Да, да… я тоже. Семья, брат, в городе… Будь здоров, Сайкан!

– Ищи своих, Сайкан! – добавил шофер Костя. – Они здесь недалеко. Найдешь!..

Костя влез в кабину, и машина, выбросив из выхлопной трубы сизый клубок дыма, тронулась. Сайгак побежал следом. Глаза его лукаво блестели. Он уже не раз совершал такие пробеги и знал, что где-то в другом месте машина остановится и снова появятся палатки.

Но на этот раз получилось иначе. Машина вышла на накатанную дорогу и прибавила скорость. Сайгак, опустив голову к земле, побежал быстрее, изо всех сил, но машина уходила все дальше и дальше, несмотря на его отчаянные усилия.

Сайкан бежал долго. Но сердце животного не могло соперничать с железным мотором. Бег сайгака становился все медленнее, наконец, он перешел на шаг, потом остановился и огляделся. Машины уже не было видно, только пыль висела в воздухе. После утомительного пробега захотелось пить. И Сайкан, отдохнув, пошел к месту бывшего лагеря. Легкий стук копыт раздавался в мертвенной тишине, да маленькая птичка-чекан попискивала на горячем камне, как когда-то, давным-давно, в день его рождения…

Таз с водой стоял на прежнем месте и был полон до краев, Сайкан напился и, тяжело дыша, лег. Дикая степь простиралась вокруг, что-то тревожное заставляло сайгака неожиданно вскакивать, вслушиваться и принюхиваться к запахам, что приносил ветер. В страхе и одиночество прошла его первая ночь на свободе.

На следующее утро он, по обыкновению, отправился пастись. Под ногами шмыгали ящерицы, суслики посвистывали у нор. В небе кружили хищные птицы: орлы, грифы – ни один из них не решился бы теперь напасть на подросшего сайгачонка. Когда солнце стало припекать и тени сделались короткими и густыми, он опять пришел к стану, где уже почти ничто не напоминало о людях, разве что таз, в котором еще оставалось немного воды. Волки обходили пока это место, где они в течение долгого времени чуяли людей, поэтому сайгачонок был в безопасности. Люди не возвращались, вода кончилась.

Осенью стада антилоп откочевывают в теплые области, и инстинкт подсказал Сайкану это направление. Несколько раз ему встречались следы сородичей, все они вели в том же направлении. А однажды чуткие ноздри сайгака уловили что-то очень знакомое, так могло пахнуть только жилье человека, и Сайкан решительно повернул в его сторону, ведь он всю свою короткую жизнь провел с людьми. Вдали увидел несколько круглых юрт. Все это было так похоже на лагерь геологов, и Сайкан смело рванулся вперед. Когда до крайней юрты оставалось несколько десятков метров, навстречу с лаем выскочила большая одноухая собака. Сайкан не встречал еще подобных животных, но оно очень напоминало волка. Еще несколько собак устремились к сайгаку. Тогда он круто развернулся и вихрем умчался в пустыню.

Сайкан нашел впадину, в которой сохранилась с весны талая вода, и долго пил, упав на колени. Около воды еще росла трава, и он пасся несколько дней, пока новая опасность не погнала его дальше. Молодой сайгак и не подозревал, что вода привлекает и хищников, и ему пришлось встретиться со своим самым страшным врагом – волком. Он шел к воде, когда ударил в нос резкий опасный запах. От ужаса у Сайкана подогнулись ноги, он попятился и вспрыгнул на глинистый бугор, едва не обвалившийся под ним. Серая тень метнулась следом, но сайгак уже летел во весь дух, дробно постукивая копытами. Волк заходил правее, чтобы нагнать сайгака на оставшуюся в засаде волчицу. Сайгаки обычно уходят от погони по кругу, и это помогает волкам успешно охотиться на них. Но Сайкан уносился к юртам, так он спасался когда-то в своей прежней жизни, и это был единственно знакомый ему способ. Волк отстал, и Сайкан остановился.

Долго бродил он по пустыне. Жить одному было страшно, трудно, опасно. Животные не способны думать о будущем, у них нет понятия о смерти, только врожденная осторожность, страх перед неизвестным дает им возможность выжить самим и сохранить свое потомство. Этот страх владел Сайканом так сильно, что он почти не мог спать, был в постоянном напряжении.

И вот однажды далеко, у самого горизонта, увидел он стадо рыжих животных, запах которых давно тревожил и манил его. Животные, растянувшись по склону пологого холма, медленно поднимались к его вершине. Да, это были его сородичи. Сайкан пустился догонять пасущееся стадо.

Сайгаки, повернув головы, следили за приближением пришельца. Узнав сородича, они равнодушно отвернулись, продолжая щипать траву. Лишь один сильный рогач-вожак направился к Сайкану, который подрагивал от робости и каждую секунду готов был пуститься наутек. Старик сморщил огромный горбатый нос, и Сайкан быстро отбежал в сторону. Вожак повернулся и пошел к стаду. Молодой самец не был ему соперником и потому не представлял интереса.

Сайкан остался в стаде. Теперь он ходил со всеми, старался быть в самой гуще стада, безмятежно спал, пока все животные не вскакивали от тревожных криков старых рогачей. Была уже поздняя осень, самцы ожесточенно сражались между собой. Бывало, что на месте боя оставался один из поверженных противников: из-за тяжелых ран он не мог следовать за здоровыми животными и был обречен умирать в одиночестве. Раненых добивали хищники, следующие за стадом…

Пришла зима с холодами и снежными метелями. Зимой не надо было искать воду – снег всегда под ногами, не донимали жгучие слепни. Но труднее было с кормом, волки шли по пятам и не всегда удавалось убежать от них. Однажды стая голодных хищников ворвалась в стадо. Страшнее этого Сайкан ничего не видел. Он бестолково носился кругами, везде натыкаясь на пораненных или испуганных, как он сам, животных. Пробежал волк, морда зверя была в крови по самые уши. Он преследовал крупного рогача и не обратил внимания на молодого сайгака. В ужасе Сайкан побежал, сам не зная куда. Остановился он посредине белой равнины, не запятнанной ни единым следом. Только к вечеру он отыскал сильно поредевшее стадо. Вот так и шли из века в век антилопы, преследуемые хищниками, страдая от суровых ветров и морозов, с единственной заботой – найти пищу. Шли, умирали и обновляли стада новыми поколениями.

В одно холодное ясное утро Сайкан снова почуял уже полузабытые, но волнующие запахи… Вбежав на высокий бархан, он огляделся и увидел вдали на снегу черные пятна домиков нового поселка. Как он был изнурен сейчас, как устал в этом долгом походе к югу!.. И тут эти домики…

Медленно, нерешительно шел он к жилью, оставляя в снегу глубокую борозду. Сайгаки проводили его недоумевающими взглядами. Никто не последовал за ним. А Сайкан уже бежал, ровно, без прыжков, словно скользил по снегу.

Из крайнего домика вышел человек и, приставив ладонь ко лбу, посмотрел в степь, затем поспешно скрылся в доме и через несколько секунд появился снова. В руках его было что-то длинное, блестящее. Человек шел к Сайкану, как-то странно сутулясь, пригибаясь к земле. Это насторожило сайгака, и он остановился. Человек опустился на одно колено и приложил к плечу длинный предмет. Сайгак смотрел на все это с любопытством. Вдруг он подпрыгнул от сильной боли и уж потом услышал грохот выстрела. Этот звук догнал его, когда он бежал к стаду; ухо висело мокрой, смятой тряпкой, темные капли падали в рыхлый снег…

Больше он не искал встреч с людьми. Он шел со стадом, разделяя вместе со всеми трудности и лишения, ел жесткую траву и мерзлые ветки кустарников, убегал от волков и дрожал от холода в морозы.

У сайгаков, обитающих в разных областях, свои маршруты. Те, что жили в Тургае, уходили с наступлением холодов к Сырдарье и дальше – в Кызылкумы, другие поворачивали к Телекульским озерам; сайгаки, проводившие лето у Алакуля, двигались через границу в Синьцзян и пустыню Такла-Макан. Маршруты эти менялись в зависимости от погодных условий, в теплые малоснежные зимы они были короче, в суровые – длиннее… Стадо сайгаков, в котором находился Сайкан, направлялось из Бетпакдалы через Чу в пески Муюнкум. Стадо пересекло железнодорожную линию у северо-западного Побережья Балхаша. Кругом, куда ни глянь, лежал глубокий снег. Снегом завалило не только травы, но и невысокие пустынные кустарнички. Животные голодали. Много их погибло у озера Балхаш, где круглый год дуют пронизывающие ветры.