Текст книги "У каменных столбов Чарына"

Автор книги: Виктор Мосолов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Что это с ним? – встревожился Данилыч. – Неужто заболел?

Достал из кармана ломоть хлеба, посыпал солью и направился к своему любимцу. Олень все ревел! Увидев Данилыча, вдруг наклонил голову и пошел на него.

– Ты что, Буянушка? – проговорил растерявшийся Данилыч, но взглянув в налитые кровью, бешеные глаза рогача, испугался и спрятался за стоящие рядом три березы. Долго гонял олень Данилыча вокруг деревьев, пытался достать рогами, брызгали слюной, рыл копытом землю…

– Каждый зверь свои законы соблюдает, – говорил потом Данилыч. – И тут мешаться не следует…

– А ведь можно было и прочитать об этом, – протягивал я ему книжку по биологии.

– Это вам, молодым, учиться надо, – отвечал старик. – А мне уже ни к чему…

Просыпаюсь рано и выхожу на крыльцо. Мартовское утро прохладно. В похрустывании наста и в розовости неба намек на приближающееся весеннее буйство природы.

Гремя пустым ведром, по соседнему двору идет бабка Марья доить корову. О дно подойника ударяются тугие струи молока, и я слышу приглушенный шепот:

– Зоринька моя! Умничка моя…

И опять наплывает такое, от чего на душе становится тревожно, свободно и радостно… Это весна!

Сегодня едем с Данилычем в вольеру. А вот и он! Впереди саней легко бежит Карька, весь окутанный паром, как паровоз. Вот поравнялся. Почти на ходу запрыгиваю в повозку… Жеребец, похрапывая, бежит по узкому проселку, сани плавно скользят, наст скрипит… Зеленые строгие сосны и мягкие нежные осины проносятся мимо.

– Эй! Косой! Не растопчи! – кричит Данилыч выскочившему из-под куста перепуганному зайцу. Голос его раскатисто разносится по лесу, снег не приглушает звуки. Заяц уже не белый, а какой-то пегий, пришла пора менять зимнюю шубку на летнюю.

– Смотри!

У дороги, вытянув вверх чуткие головы, стоят косули. Замедленными прыжками они отрываются от земли и уходят в чащу.

У большой белой поляны Данилыч останавливает лошадь. Здесь нужно высыпать на снег овес для куропаток. Из-под ног, разбрызгивая снег, вырывается трескучий фонтан. Тетерев! Вытянув шею, он взмывает над лесом и в одно мгновение исчезает за деревьями…

Показалась изгородь вольеры. На белом снегу четко вырисовываются силуэты оленей. Ждут. С одной стороны поляны рогатые самцы, с другой – самки и молодые.

Нагружаем сани высушенным донником, открываем ворота – олени весело несутся навстречу. Сейчас начнутся ссоры, драки… Раскладываем сено в разных местах, чтобы все были сыты. Налетели откуда-то снегири, синицы, чечетки… Старик щедро подбрасывает им овса.

Потом Карька везет нас мимо Лысой горы. Все это обход Данилыча. Вдруг старик вскинул голову, нахмурился и, сняв шапку, стал прислушиваться…

– Еще косулю порвали, – сказал он. – Слышишь?

Со стороны посадок кричали сороки. Соскочив с саней, мы полезли сквозь колючую поросль, увязая по колено в снегу. С поляны пестрым фейерверком взлетело с полсотни сорок. Рассевшись по деревьям, они закричали еще громче. На просеке лежала уже закоченевшая косуля с распоротым животом и выеденными внутренностями. Остальное сытые волки оставили сорокам. Данилыч ходит по сугробам, разглядывает следы и рассказывает, как охотились хищники.

За кустом волк поджидал добычу. В снегу остался четкий отпечаток его тела. Видно, что зверь лежал без единого движения, даже хвостом не шевелил. По снегу бежала косуля, преследуемая вторым волком. Он направлял жертву прямо на сидевшего в засаде напарника. Обезумевшая от страха косуля несется длинными прыжками навстречу гибели. Вот уж десять метров отделяют ее от спрятавшегося хищника – волк выскакивает и мертвой хваткой вцепляется в бок животного. Косуля пробежала еще метров десять и упала…

Ровная цепочка волчьих следов уводит в березняк, потом в сосны и дальше через хребет. Ищи их теперь…

Возвращаемся молча – старик расстроен. Когда въезжаем в село, он вздыхает и говорит:

– Почти каждый день по косуле… Перед весной вроде исчезла куда-то… Думал совсем, а она опять здесь, да еще волка привела… А хитра-то, бестия, ох и хитра…

Матерая – огромная волчица черного цвета, уже не первый год обитала в нашем хозяйстве. Она уходила из оклада через флажки, никогда не трогала отравленной приманки, все охотники знали, что ставить на нее капканы – пустое занятие. И в то же время она часто, словно издеваясь, показывалась на глаза, когда человек был без оружия.

Больше всего волчица разбойничала в обходе Данилыча. Он знал это и ничего не мог поделать. Старик стыдился, хмурился, когда вспоминали о Матерой, а говорили о ней часто, даже на общих собраниях. Тогда егери прятали глаза и украдкой посматривали на Данилыча – выручай… Легко сказать – выручай!

В последние годы развелось много косуль, и волки стали появляться целыми стаями. Борьба с ними велась жестокая. Редкому хищнику удавалось продержаться больше двух месяцев. Матерая же была неуловима. И Данилыч побаивался волчицы. В его отношении к Матерой появилось что-то такое, чуть ли ни суеверное…

Мне тоже пришлось встретиться с Матерой. Я шел по краю леса, как раз там, где начинается степь, и вдруг увидел вдалеке темное подвижное пятно. Трудно было различить – собака это или дикий зверь? Присел за куст и стал наблюдать… Животное подбегало все ближе и, наконец, я узнал Матерую. В зубах она несла волчонка. Подбежав к балке, волчица огляделась и скрылась в ней. Через несколько минут она снова побежала обратно. Было ясно, что волчица переселяется со своим потомством в другую нору.

На следующий день я рассказал о том, что видел, Данилычу. Нельзя сказать, чтобы он очень обрадовался. Долго ходил по двору взад-вперед, курил, думал и молчал. Все же мы договорились – ехать в балку, разыскать и забрать волчат, раз уж представился такой случай.

Утром, еще до восхода, прихватив с собой ружья и лопаты, мы отправились на мотоцикле туда, где я встретил волчицу. Сухая балка начинается у леса и идет в степь. Со дна ее выбивают небольшие ключи, образуя ручей. Ручей то разливается широко, превращаясь в омуты, в которых плавают красноперые окуни, то вообще исчезает. Потом, ниже, новые ключи рождают новый ручей и так далее.

Логово мы нашли быстро, даже удивились, что Матерая на этот раз так оплошала. Но лопата вошла в землю сантиметров на пять и уперлась в камень! Стало ясно, что достать волчат будет нелегко – ход в нору шел между огромных валунов.

Время уже близилось к полудню, а мы выкопали всего один камень. Большой длинный камень. С трудом подняли его за один край и спустили по склону балки. Работу нужно было закончить сегодня. Поэтому, несмотря на усталость, мы продолжали копать. Иногда мне казалось, что сзади кто-то пристально смотрит в спину. Оглянулся – волчица! Черная, как уголь, голова высунулась из кустов, глаза большие, желтые, как яичные желтки. Я за ружье, но куда там – волчицы уже не было. Данилыч все видел, но продолжал молча ковырять землю, как будто ничего не произошло…

Наконец нам стало понятно, что как ни торопись, а работу придется отложить до завтра. Матерая, конечно, попытается спасти волчат, унести их на новое место. Что делать? Ночевать у логова не хотелось – заснешь с усталости, а кто знает, что на уме у волчицы?

Мы принесли большой камень и плотно забили вход в нору, здесь же побросали свои потные майки, чтобы запах отпугивал зверя. По совету Данилыча я принес банку бензина и всплеснул около норы… Усталые, измученные мы отправились домой.

На следующее утро я едва поднялся. Все тело ныло, спина не гнулась. Но медлить нельзя. Завел мотоцикл и поехал к Данилычу. Он, покуривая, сидел на крыльце – ждал меня. Скоро мы были в Сухой балке. Там нас ждало разочарование… Оказалось, что, несмотря на наши уловки, Матерая прокопала под камнями ход и унесла всех волчат. Я удивлялся безрассудной храбрости волчицы, а Данилыч спокойно сказал:

– Мать она, потому и не побоялась…

Долго после этого я не встречался с Данилычем. Но однажды в конторе лесхоза мне сказали, что приходил егерь, искал меня, хотел о чем-то поговорить.

Вечером я был у него. Данилыч, усмехаясь, провел меня в сарай и осторожно приподнял крышку деревянного ящика. Я посветил фонариком и увидел двух волчат. Один, поменьше, спал, свернувшись клубком, второй, покрупнее, вскочил и оскалил белые зубы. Глазки его поблескивали довольно злобно.

– Потомство Матерой, – сказал Данилыч. – Двух удалось добыть. – Я тебя позвал вот зачем, – продолжал он. – Мотоцикл на ходу? Сможешь приехать завтра? Попробуем взять волчицу…

– А где нора?

– Увидишь после… Задумал я одно дело. Может, и не совсем это честно – играть на материнских чувствах… Да и неизвестно еще, получится ли?

В условленное время я подъехал к дому Данилыча. Он вышел с ружьем, засунул в карман ватника горсть патронов. Потом вынес из сарая мешок, в котором сидели волчата…

И вот на маленьком «Ковровце» мы с треском несемся в сторону леса. Здесь уже совсем темно. Около большого скрипучего дерева оставляем мотоцикл, дальше идем пешком. Легкий ветерок чуть слышно бормочет в листьях, да где-то далеко монотонно трещит козодой. Данилыч Шагает быстро и бесшумно. Часа через полтора спустились в широкую балку. Под ногами какие-то мягкие кочки и провалы, ноги утопают по колено в сухом мху.

– Вот здесь и будем ждать… – прошептал Данилыч.

Мы устраиваемся в яме возле вывернутого из земли корня. Время тянется томительно медленно…

Взошла луна и осветила ровную площадку, окруженную черными стволами деревьев.

…Из глубины леса потянулся длиной тоскливый вой… В мешке шевельнулись волчата. Потом донесся другой голос, грубее и ниже.

– Теперь замри, – Данилыч приложил палец к губам, хоть и сидел я, не двигаясь. Он подвинул к себе мешок и вытащил волчонка, того, что побольше. Взял одной рукой за шею, второй стал дергать за ухо…

Теперь я понял замысел егеря. Но волчонок не хотел визжать. Ему было больно, но он только сопел и кряхтел. Это был отчаянно упрямый и терпеливый волчонок.

Опять раздалась невеселая песня, сначала волчицы, потом волка. Я представил себе – где-то там, за деревьями, на холме, они выли, подняв головы к усыпанному звездами небу – два загадочных неясных силуэта…

Данилыч снова полез в мешок. Теперь он вытащил маленького волчонка, дернул его за ухо… пронзительный визг распорол тишину. Вой волков оборвался. Данилыч застыл с волчонком в руках. Сделалось тихо… Только сердце зашлось гулкой болью.

Волки шли к нам. Матерая услышала вопль своего щенка, которого мучили, причиняли ему боль. Забыв осторожность, страх перед людьми, не выбирая дороги, черная, страшная, с горящими лютой ненавистью глазами, она неслась сквозь заросли и валежник. Выскочив на поляну, она поняла – здесь! На мгновение замерла, осматриваясь, готовясь к прыжку…

Блеснуло пламя, раскатисто прогремел выстрел, волчица прыгнула и судорожно покатилась по траве.

Мы подошли к убитому зверю. Данилыч был очень взволнован, в лунном свете лицо его выглядело мертвенно-бледным.

– Я должен был… – бормотал он, – я был обязан…

Я удивленно смотрел на него. Что с Данилычем? Разве ж это первая его добыча? Что он так переживает?

– Ты что, Данилыч? Жалеешь, что ли? Сколько она косуль порвала, сколько нам крови попортила…

– Ладно, ладно, – проговорил он, не слушая меня. – Ты уж сам займись ей…

Он повернулся и пошел туда, где мы оставили свой мотоцикл…

ОШЕЙНИК

1

По узкой тропе шли двое. С ружьями… Один пожилой, лет пятидесяти, седобородый. Второй вдвое моложе. Шли спокойно, не торопясь, негромко переговариваясь.

Высокие и густые деревья росли в этом лесу. Такие густые, что редкий солнечный луч проникал сквозь кроны, а если и падал где-нибудь на землю, то там будто огонек загорался или редкостный цветок расцветал. Одна из собак, бежавших впереди людей, приблизилась к солнечному зайчику, понюхала его и долго разглядывала.

– Смотри, Максимыч! – улыбнулся молодой охотник. – Найда как будто удивляется…

– Божья тварь… – пошутил Максимыч.

– Божья не божья, а ведь что-то она подумала, а? Может: «вот какое красивое пятнышко…»

– А как же? Подумала… Только не скажет…

Был конец лета. В воздухе стоял чуть сыроватый и терпкий запах хвои и щипало в носу от табачного духа преющей листвы.

Впереди в два голоса залаяли собаки!

– Опять белку нашли, – проговорил Максимыч. – Хорошо работает твоя Найда! Кучум слишком горяч…

– Тоже хорош! – возразил хозяин Найды. – А голос какой… Колокол…

Охотники не стреляли белок. Они вышли в лес, чтобы попробовать молодых лаек, охотиться еще не наступил сезон. Собаки то убегали в лес, то неожиданно возвращались, как будто для того, чтобы убедиться – здесь ли хозяева?

Максимыч вдруг остановился, стал прислушиваться, и лицо, его, до этого момента веселое и добродушное, нахмурилось…

– Худо, Алешка! Худо, брат! – побледнел он.

– Что? Что такое?

– След медведя веяли… Теперь не отстанут…

– Бежим?

И оба охотника, где бегом, а где шагом, отдуваясь и едва переводя дыхание, поспешили в ту сторону, откуда доносился этот визгливый и как-будто истеричный лай…

В тот же день медведица вывела свое потомство, состоящее из двух медвежат, на тихую лесную поляну. Здесь росли грибы и ягоды, попадались муравейники. Медведица внимательно поглядывала по сторонам, прислушивалась к звукам леса. Все вокруг было спокойно. Где-то далеко барабанил по сухому стволу дятел, да перед самым ее носом сердито цокала белка, уронившая в траву гриб.

Часть лесной поляны занимал водоем – небольшое озерко, окруженное зарослями тростника и толстыми корявыми ивами. Среди кочек, обросших мхом, бродил, шлепая по воде, один из медвежат. Мамаша бросала на него недовольные взгляды, словно раздумывала – пойти прогнать от воды, чтобы не шумел, или не трогать – уж очень ему там нравилось… Да и справлялся он со своим делом неплохо. Вон вытащил огромную кучу водной растительности и выбирает из нее черных жуков… Сообразительный малыш! И медведица принялась за свои ягоды. А медвежонок сопел, совал в воду лапу, что-то выискивая под берегом.

Вдруг хрипловатый визг оглушил медведицу, подбросив ее кверху. Медвежонок прыгал по мокрой траве и вопил изо всех сил! К лапе его прицепился черный клешнястый рак! Медведица прыжками понеслась к своему орущему испуганному чаду, коротко взмахнула лапой, и незадачливый детеныш кубарем покатился по земле от крепкой затрещины. Мамаша смотрела сердито: ловить лови, но не ори на весь лес…

И снова стало тихо на поляне. Обиженный звереныш как ни в чем не бывало принялся расправляться с муравьями, а мать пошла на свое место, сердито ворча и покачивая головой.

Вдруг она села, уши ее приподнялись, а шерсть на загривке встала дыбом. Метнула злой и растерянный взгляд в сторону медвежат, а выражение ее глаз говорило: ай-яй, плохо дело, ай как плохо… Она отчаянно рявкнула и в несколько прыжков скрылась за кустами. Медвежата, словно их подбросило пружиной, покатились за ней.

Прошло немного времени – на поляну выскочили две большие пегие собаки, обнюхивая землю, покрутили хвостами и с визгом, и ревом понеслись дальше – взяли след…

…Не успели охотники! Мощный, широкогрудный Кучум уже остывал, на темном сухом носу свернулась алая полоска крови. А Найда, злобная до любого зверя и верная человеку, лежала, царапая землю, вырывая когтями хвою и траву.

Ахнул Алексей, бросив взгляд на эту печальную картину, но тут же со страхом попятился, срывая с плеча ружье, – большой зверь на толстых приземистых лапах наступал на него!

– Максимыч! – крикнул он в лес и послал в наседающего зверя заряды из двух стволов. Медведица споткнулась и рухнула, подминая под себя кустарник. Лапы ее разъехались в стороны, голова приподнималась и падала, в глазах стекленело выражение муки, злобы и обиды на несправедливость жизни…

Охотник, еще бледный от пережитого волнения, перевел взгляд на собак.

– Найда! – проговорил он дрогнувшим голосом. – Ай-яй-яй-яй…

Подошел Максимыч и тоже застонал:

– Ай-яй-яй-яй…

Погоревали охотники, покурили – очень жалко терять молодых способных собак в начале сезона, да ничего не поделаешь…

Принялись разделывать медведя.

– Медведица! – сказал Максимыч. – Должны быть где-то медвежата. То-то она лютовала!

Он прошелся краем поляны, оглядывая кроны деревьев.

– Вот они!

Медвежата сидели высоко на дереве, обхватив лапами тонкую верхушку ствола.

– Сейчас мы их снимем… – Максимыч ударил обухом топора по дереву. Дрожь ствола дошла до медвежат, и они, как по команде, немного спустились. Максимыч стучал и медвежата с каждым ударом съезжались все ниже.

– Вот я тебя, звереныш! – Максимыч схватил за шиворот медвежонка и встряхнул его. Тот скалил зубы и норовил укусить.

– Держи его, Алексей!

Второй медвежонок, пока люди возились с первым, полез наверх и мигом оказался на вершине. Но Максимыч снова застучал по дереву, спустил его…

В деревне медвежата прожили до глубокой осени. Тот, что достался Алексею, оказался очень добродушным и покладистым. Он веселил всю деревню. Научился переворачиваться через голову и протягивать лапу за кусочком сахара или хлеба, выходил бороться с желающими. Второй медвежонок не был таким общительным. А однажды он куда-то запропастился и одновременно исчезли из сарая Максимыча все тринадцать уток.

Стали искать… Заглянул Максимыч в кладовку, где хранил плотницкий инструмент, а там в углу здоровенная куча соломы, а на ней что-то темное. Медвежонок! Ближе подошел Максимыч – рычит звереныш, а с места не сходит! Недолго думал охотник, дал ему пинка, порылся в соломе, а там все утки… с перекушенными шеями. Нашлась пропажа! Принес Максимыч тонкий прочный ремень из сыромятной кожи, капроновый шнур от рыболовной сети и стал мишка жить на привязи. Тише стал, спокойней и угрюмей. А второй медвежонок все развлекал деревенский люд.

Осенью приехал представитель из зооцентра и купил обоих. И они уехали в клетках, где сидели и другие, скупленные по лесным деревенькам, медвежата. Все они просовывали лапы между прутьями решеток и глядели на поседевшую от первых заморозков землю, мокрую стынущую дорогу и темный лес, начинающийся сразу за сельскими огородами. Было сумрачно, пасмурно, в сером небе, покачиваясь, повисли редкие тонкие снежинки…

2

Пассажиры, едущие поездом через станцию Курортное, всегда удивляются… Только что были степи, степи и вдруг – леса, озера, горы! Но быстро промелькнет все это, как видение, и снова бесконечные степи.

В старинной легенде говорится так: бог создавал землю и уже заканчивал свой труд, в мешке его остались только степи, и вот неожиданно на самом дне, в уголке, обнаружил он горсточку озер, лесов и гор. Бросил бог эту горсть и образовался среди бескрайнего однообразия живописный уголок…

В окрестностях Курортного водилось много всяких зверей и птиц: косули, белки, тетерева. Местные охотоведы завезли из других лесов оленей. Говорили, что в прежние времена водились здесь и медведи. Да давно перевелись. Последний медведь, рассказывают, напал на быка и обезумевший от страха бугай влетел в поселок с косматым зверем на спине. Выскочили из домов люди, дивясь и ужасаясь невиданному зрелищу. Ну и, конечно, прикончили медведя…

Старожилы хорошо помнили все это, а любители природы и охотоведы с ведома и разрешения областного начальства решили завести в Курортное медведей – пусть фауна будет полной, как когда-то в добрые старые времена, а то, что это за лес – без медведей…

Привезли зверей, но на зиму в лес выпустить не решились – голодно, молодые еще, как бы не пропали. Решили подержать их в клетках. Медведей подкармливали егеря и, конечно, курортники. Времени у отдыхающих предостаточно, и они частенько толкались около клеток. Звери все больше привыкали к людям, выпрашивали подачки – и были они уже не совсем дикими. Только один не протягивал лапу, а иной раз даже бросался в ярости на решетку, если кто-нибудь подходил слишком близко. Был этот медвежонок темнее других цветом и лопатки его горбом.

– Поосторожнее с ним, – предупреждали какого-да-будь новичка. – Этот горбатый злой и может укусить!

– Мишка! А ну кувыркнись! – слышались голоса. – Покачай головой! Высунь лапу!

И бросали хлеб, печенье или конфету. И сердились, если случайно попадало Горбатому. Так и звали его – Горбатый! И никто не понимал, почему Горбатый так злобен и угрюм. В нем уж не узнать было того веселого медвежонка, который когда-то испугался рака и визжал на весь лес. И может, он тоже стал бы легкомысленным попрошайкой, как его брат, которого он и не различал среди других зверей, если бы не ошейник! Веревку тогда отрезали, а про ошейник забыли. Тонкий и очень прочный, он утонул в густой шерсти и был незаметен. Но беспокоил все больше. Медвежонок не мог проглотить большой кусок пищи. Давил, душил его ошейник! Заснет Горбатый и вдруг вскочит, кажется ему – задыхается! Начнет рвать когтями шею, но прочная кожа ошейника не поддается. Все муки его были связаны с человеком, поэтому не любил он людей и не выпрашивал подачек, а те, что приходили к клеткам, платили ему той же монетой.

Наступила весна, мягче, теплее становились дни. Поплыл снег, вздулся и поломался лед на озере, и вот однажды утром запели, затрещали непривычно, по-чужеземному вернувшиеся из дальних стран скворцы.

И спохватился один из егерей Григорий:

– Что же мы делаем-то? Не надо бы приучать медведей к людям. Ни к чему это…

Пришла пора выпускать медведей на волю. Погрузили клетки на машину, повезли в лес. Среди лесных работников устроился фотокорреспондент, обвешанный аппаратами, – нельзя было упустить такой случай, пофотографировать медведей, к тому же без всякого риска.

В назначенном месте машина остановилась. Егеря стали опускать на землю тяжелые клетки, а фотокорреспондент торопливо устанавливал на штативе свой самый дорогой фотоаппарат.

Поочередно открывались двери клеток. Звери втягивали трепетными ноздрями вольные запахи талой земли. Смотрели недоуменно – что же будет? Одни неуверенно уходили в лес, другие топтались на месте. И было досадно, что же вы не идете? Ведь это свобода! И жалко – свобода может оказаться трудной, голодной…

Фотокорреспондент снимал азартно, и лицо его было счастливым! Открыли клетку Горбатого! Он вышел уверенно, без всякого замешательства, видно, его не мучили сомнения – уходить или оставаться? Но он не просто уходил на свободу, а, по-видимому, решил, что наступил самый подходящий момент свести кое с кем счеты. Он рыкнул, блеснув снежно-белыми зубами, и направился к самой заметной фигуре – фотографу! И когда Горбатый подошел метров на шесть, фотограф заволновался. Он оторвался от окуляра и замахал руками:

– Кыш! Поди прочь, косолапый!

Но медведь шел прямо на него, не обращая внимания на угрозы. Тогда фотограф подхватил штатив и побежал. Горбатый за ним! Фотографу было нелегко, шею его оттягивали тяжелые камеры, мешала и тренога. Егеря смеялись… Фотограф бежал вокруг машины, а Горбатый, который теперь был ростом с крупную собаку, преследовал его по пятам. Вот он ухватил зубами за край плаща, и плащ затрещал, расползаясь. Половина его осталась в пасти зверя. Фотограф прибавил скорости, но и медведь не отставал. Он ухватился зубами за штанину и оторвал кусок до самого колена.

– Что же вы сидите? – закричал фотограф дурным голосом. – Помогите!

Егеря и сами поняли, что дело нешуточное. Двое спрыгнули с машины. Горбатый развернулся на них и люди с необыкновенной легкостью взлетели в кузов. Фотограф замешкался и не смог воспользоваться минутной передышкой. Горбатый снова погнался за ним.

– Палки берите! – слышались тревожные голоса. Вооружившись палками, люди сошлись с медведем. Горбатый был зол и смел! Он встречал и отбивал удары, ревел от боли, но лез вперед. Наконец до него дошло, что биться дальше бесполезно и глупо, и пора, пока не поздно, уносить ноги. Он круто развернулся и побежал в сторону леса. Егеря в азарте гнались за ним. Горбатый влетел на пологий бугор и с разгону прыгнул на одиноко стоящую сосну. Он подпрыгнул так высоко, что уцепился за ствол метрах в трех от земли. Дерево было высокое и толстое, нижние ветки начинались на высоте метров в шесть. Добравшись до них, медведь ухватился лапами за ветвь и стал смотреть на людей, которые, потрясая палками, стояли под деревом. Так он провисел довольно долго, поглядывая вниз и скаля зубы. Но, по-видимому, устал. Тогда он перехватился за ветку зубами и опустил лапы. Взрывом хохота был встречен этот невиданный трюк!

– Вот этот настоящий зверь! – сказал Григорий в обходе которого и выпускали медведей.

Когда вернулись к машине, оказалось, что медведи мало-помалу разбрелись и только два медвежонка плелись за людьми, не желая оставаться наедине с лесом.

– Что-нибудь надо сделать, Григорий! – сказал старший охотовед. – Так их нельзя оставить, еще в поселок притащатся…

Машину загрузили клетками, и она ушла. На поляне остались Григорий и два медвежонка, с которыми надо было «что-то сделать», а попросту – как-то отделаться от них…

Григорий шел по тропе, а следом, поскуливая, бежали медведи. Прошли уже километра два, а они не отставали.

– Ну хватит! – остановился Григорий. – Разбегайтесь, косолапые!

Не тут-то было! Они и не думали разбегаться. Их нисколько не манил лес, они забыли, что такое свобода. Единственной их заботой было не отстать от человека, идти туда, куда идет он. Человек стал для них всем, ничего другого они не знали и не хотели знать…

Григорий направился вверх по ручью, берущему начало из Светлого ключа. Ручей местами был широк и топок, выше по течению начинались обрывистые берега, не очень высокие, но довольно крутые. Здесь Григорий по бревну, перекинутому с берега на берег, перешел на противоположную сторону. Медвежата, потоптавшись у начала мостка, тоже перебежали по бревну и быстро догнали егеря. Тогда Григорий свернул с тропы и пошел по крутому склону, по самой осыпи, цепляясь за крепкие ветки кустарника, – только так и можно было здесь удержаться. С трудом забравшись на верхушку сопки, он смотрел, как отчаянно карабкаются по его следам медвежата. Вот один оступился и поехал вниз. Второй покатился следом. Оба медвежонка исчезли в облаке пыли…

Григорий спустился по противоположному склону сопки. Он шел к своему кордону, жалел глупых медвежат и чувствовал себя в чем-то виноватым…

Горбатый забрался В развилку ветвей, и отдыхал, испуганно оглядываясь. Он видел, как люди полезли в кузов, груженный клетками. Потом машина заурчала, тронулась и скрылась за деревьями. Горбатый видел, как ушел егерь в сопровождении двух толстеньких медвежат. Когда все стихло, успокоилось, Горбатый разволновался. На него надвигались тревожные запахи темнеющего леса, из-за холмов, поросших курчавыми соснами, тянуло пронизывающим холодом. Уже смеркалось, где-то поблизости слышалось старческое поскрипывание дерева, длинными переливами звучала песня дрозда. Вдруг Горбатый вздрогнул – позади негромко стукнуло, прошелестели сухие листья. Он повернул голову, стреляя глазами по сторонам.

Медленно шла косуля. Приближалась… Она только что запнулась о ветку и слегка прихрамывала. Голова ее была высоко поднята, влажный нос шевелился. Горбатый замер и облизнул губы. Ему захотелось зареветь от страха. Он втиснулся как можно глубже в развилку, блестящие глаза неотрывно следили за влажными ноздрями косули, которые беспрерывно двигались, настороженно втягивая сырой воздух леса. Но вдруг какой-то иной инстинкт пробудился в медведе. Не сознавая, что делает, Горбатый вытянулся вдоль ветки и прыгнул на остановившуюся под, деревом косулю. Как тяжелый мешок шлепнулся он на землю, но передняя лапа, описав дугу, угодила в шею животному, и острые когти порвали сонную артерию. Косуля бросилась зигзагом: вправо, влево, но далеко не ушла…

Медведь пошел по следу, пахнущему кровью, я скоро обнаружил мертвую косулю. Он хотел взреветь, напряг горло и… волна ярости ударила в голову! Ошейник! Он не давал ему реветь, не позволял дышать полной грудью, впиваясь в горло все глубже и глубже… Горбатый рванул по шее когтистой лапой, замычал, упал на землю, катался по траве, выдирая с груди, головы и горла клочья шерсти… И вдруг ему сделалось легко. Он поднялся, набрал полную грудь воздуха и огляделся кругом. Наконец он освободился и от ошейника, и от людей. Переваливаясь на лапах и низко к земле опустив голову, Горбатый пошел к убитой им косуле…

3

Лес после половодья стоял еще совсем голый, продутый весенними ветрами. Эхо весело отзывалось на барабанные трели дятлов. Обнажилась на земле прошлогодняя листва и хвоя, прела, источая крепкие запахи. Сквозь прель просовывались острые, как шпаги, зеленые ростки. Некоторые из них разворачивались в затейливые фигуры: звезды, прямоугольники, овалы. У других ростков уже можно было различить наметившуюся форму листа: гладкого, зубчатого, округлого или продолговатого…

Лес был красив, звонок и пуст.

Дикие обитатели этих мест знали, что ранняя весна самое трудное для жизни время, но по-своему приспособились к ней: нелегкой ценой добывали скудную пищу и, худея с каждым днем, с нетерпением ожидали великих перемен.

Над верхушками деревьев плыл ястреб, высматривая добычу. Вот он, покрутив головой, стал быстро снижаться, ловко лавируя между стволами. Раздался мягкий шлепок! Острые когти глубоко вонзились в пушистую спину белки, широкие крылья накрыли зверька. Сосновая шишка, помеченная беличьими зубами, с шелестом покатилась по сухой листве в балку…

Один из двух медвежат, бредущих не спеша по склону балки, подпрыгнул и ударил шишку лапой, принял за мышь… Понюхал – нет, не то, и побрел дальше. Мыши шуршали в прошлогодних подсохших листьях, но сколько медвежата ни гонялись за ними, не могли поймать ни одной. От голода они принимались жевать сухую траву, но с отвращением выплевывали – она была жесткая и горькая. В одном месте они набрели на кучку ячменя – это люди позаботились о них. Медвежата с жадностью набросились на еду, отталкивая друг друга. Подрались! Ели, торопясь и давясь, пока на земле не осталось ни единого зернышка. Тогда, сразу помирившись, принялись бегать, играть, кувыркаться…

4

Пришло лето. В поселке Курортное и его окрестностях стали замечать не то чтобы невероятные, но довольно странные вещи. Например, кто-то из отдыхающих видел, как на скамье около санатория сидел, развалясь, медведь, а еще видели человека в шляпе, прогуливающегося с медведем, как с комнатной собачонкой… Когда Григорий слышал такое, лицо его морщилось, принимало недовольное выражение, острая иголочка неприятно и больно укалывала в грудь.

Григорий в этот сезон был освобожден от лесопосадок, и от сенокоса, и от всех других работ.

– Твое дело – медведи! – сказал ему лично директор лесхоза Иван Дмитриевич. – Следи, собирай сведения, записывай… А то… черт те что говорят!