Текст книги "У каменных столбов Чарына"

Автор книги: Виктор Мосолов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

– Ложись! – услышал он.

Табунок архаров вынырнул из-за кручи так неожиданно и близко… Выкатив от страха глаза, животные неслись прямо на него, как будто не замечали препятствия.

– Падай! – опять раздался где-то Геркин голос.

Чеков отскочил в сторону, поскользнулся и упал, прокатившись по земле. Архары пронеслись мимо, обдав его запахом пота и разгоряченных тел. Глаза у них были безумные, они бы столкнули Чекова с троны, не уступи он дороги, потому что бежать им было больше некуда.

Стало тихо, необыкновенно тихо и тепло от близости горячей земли. Мелкие кусочки глины скатывались с тропы мимо лица Чекова. Он оглянулся, провожая глазами катышек, тот куда-то нырнул за его ногами. Второй кусочек глины также прокатился и пропал неведомо куда. Дрожь прошла по телу Чекова, словно он получил сильный удар тока. Во рту сделалось сладко, нехорошо, закружилась голова. Он лежал на краю пропасти! К тому же то, на чем он лежал, не было ровным, а понижалось в сторону обрыва, и ему казалось, что он медленно съезжает в пропасть и земля под ним колеблется, осыпается… Он судорожно ухватился за колючий жилистый кустик, не чувствуя боли от вонзившихся в пальцы острых шипов. Он боялся отпустить этот куст, боялся встать, даже пошевелиться, так как от любого движения, думалось ему, отломится кусок обрыва и увлечет его с собой в бездну.

– Двенадцать штук было, – где-то близко разговаривал сам о собой Герка, а может, он был далеко, да так обострился слух. – Запишем… И чего они так испугались? А может, кого?

– Герка! – хрипло произнес Чеков. Зов получился слабым, он боялся кричать громко.

– Сейчас, – ответил Герка. Он все же услышал, но почему-то не торопился.

– Герка! – злым, отчаянным шепотом звал Чеков, пока не увидел лицо Герки с округлившимся глазами и побелевшим кончиком носа.

– Сейчас! – сказал Герка. – Сейчас! Подожди чуть-чуть.

Он сбросил на землю рюкзак, покопался в нем и вытащил кусок веревки. Спустился к Чекову.

– Чуть-чуть потерпи, старик… – быстро затянул на его руке калмыцкий узел, снова полез наверх, и Чеков напряженно следил за ним. Герка искал глазами, к чему бы привязать веревку. Как долго он искал… Не нашел ничего такого. Стал ножом ковырять склон. Как мучительно долго он делал это, но вот выкопал две ямки в земле и уперся ногами. Лицо Чекова сделалось бурым. Герка натянул веревку.

– Отпускай! – сказал он, но Чеков не сразу выпустил куст. Веревка натянулась, тело как-будто стало легче, исчезла свинцовая скованность. Чеков медленно пополз вверх, ощущая уже мозгом, мышцами, кожей бурную радость спасения. Нога нащупала трещину, он с силой оттолкнул предательский ком земли… Позади ухнуло, содрогнулось, сразу едко запахло пылью.

– Давай! Давай! – весело говорил Герка. – Ну и тяжел ты, старик…

3

Они вскарабкались по склону на самый верх, туда, где начиналось ровное плато. Здесь Чеков лег, мягко распластался, прижался животом, грудью, щекой к горячей земле, к ее мелким соринкам.

– Ты полежи, успокойся, – сказал Герка. – А я посмотрю, откуда взялся этот бешеный табунок. Мне очень хочется посмотреть…

Чеков не ответил, ему было не до Герки и не до табунка.

– Я только взгляну, где они лежали, – повторил Герка.

Чеков отвернулся, чтобы не смотреть, как он идет, прижимаясь телом к отвесной стене, вздыбленной над узкой тропой. Герка пропал из виду… Чеков весь сжался, вспоминая то, что случилось несколько минут назад. «Неужели так можно? – думал он. – Глупый случай – и прощай жизнь! Так просто расстаться со всем, что доставалось трудом, усердием, болью. Глупый случай и нет ничего того, чем он уже гордился, что давало спокойную уверенность в себе. Неужели так можно? И никто не возмутится такой несправедливостью?»

Вернулся Герка сияющий.

– Это гепард! – кричал он. – Я видел следы! Гепард испугал архаров. Он все-таки есть!

Чеков смотрел на него, ничего не понимая. Гепард! Что такое гепард в сравнении с тем ужасом, что пережил он. Как можно радоваться чепухе? Слова Герки звучали, не трогая его. Он видел только знойное синее небо, желтые обрывы и глаза! Безумные глаза бегущих архаров, в которых ужас и отчаянная жажда жизни. Они, эти архары, хотели жить под синим знойным небом и ради своей бессмысленной жизни готовы были столкнуть его в бездну, с его статьями, диссертацией и вполне определенным положением в обществе… И Герка, Герка вернул ему все это. Как хорошо!

– Герка! – сказал он, приподнимаясь. – Спасибо, Герка!

Герка улыбался, все что-то говорил, и каждая фраза начиналась словом «гепард». Потом он показал пальцем вверх.

– Что-что? – переспросил Чеков. Он уже сидел на земле, глядя прямо перед собой. Ему стало лучше.

– Нечет, – говорил Герка. – Да и время к обеду. Еще немного пройдем, а там хороший спуск. На сегодня достаточно приключений…

И две фигурки – очень маленькие в сравнении с большой, налитой зноем пустыней, – направились вдоль оврага. Шли теперь по равнине, по плато, а тропа вилась внизу – узенькая изломанная полоска. И Чеков время от времени бросал туда взгляды, смотрел сумрачно и тревожно, не мог не смотреть.

Цепь обрывов прервалась зеленым травяным склоном, круто устремляющимся вниз. Это был тот самый спуск, о котором говорил Герка. Через несколько минут они были на дне оврага Кызыл-жар. Здесь было так же знойно, как и на плато. Близился полдень, тени были такими короткими, что пришлось устроиться под высоким обрывом, чтобы спрятаться от солнца.

– Что, если этому отростку надоест висеть и он оторвется? – посмотрел Чеков на висящую глыбу.

– Оторвется именно в том момент, когда мы нашли здесь приют? Это было бы, по крайней мере, непорядочно… Она этого не сделает. – Герка провел рукой по шершавой скале. – Если долго не вижу – мне снятся эти обрывы и чудится запах глины…

– Боюсь, мне будут сниться… архары!

– Вот ты послушай…

– Что?

– Ну, прислушайся…

Чеков огляделся в недоумении. Ах, вот оно что… Действительно! Синь неба, желтизна глины, блеклая растительность – все это сочеталось таким образом, что казалось, звучит негромкая тягучая мелодия… И это было так естественно, что не удивляло. Герка прищурил глаза и покачивал в такт головой.

– Ты слышишь?

– Да, слышу, – ответил Чеков.

– Вот так всегда…

В раскаленном воздухе, как маленькие реактивные самолеты, носились белобрюхие стрижи. Они ловили каких-то насекомых, выписывая на полной скорости немыслимые траектории, и когда круто меняли направление, в воздухе раздавались гулкие хлопки. В обрыве, истыканном норами, гнездилось множество разных птиц. Вот уж в который раз прилетал скалистый поползень, держа в клюве какое-нибудь насекомое. Прежде чем влететь в гнездо, он садился на корешок, торчащий из обрыва, и внимательно разглядывал людей, будто размышляя – зачем здесь эти большие существа? Уж не хотят ли достать птенцов? Может, затаиться на время, бог с ними, с саранчуками… Да по всему видно – не опасные эти двуногие. Успокоившись, поползень кричал «сит-сит», срывался с корешка и летел к гнезду, чтобы накормить тех, кто давно выказывал нетерпение энергичным писком, приглушенным толстыми глиняными стенами.

Неподалеку от скалистого поползня жил каменный воробей, степенный и важный. Желтое пятнышко на его груди светилось, как модная безделушка. Неслышно подлетал он к своему гнезду с добычей в клюве, поглядывая на людей не то что спокойно, а даже с чувством превосходства.

– Экий невежа! – сказал Герка воробью. – Надо же иметь такую нахальную физиономию!

«Кийип, кийип!» – пронзительно вскрикнул воробей, и кто знает, что означало это «кийип», может быть, похуже, чем невежа…

Герка, раскрыв блокнот, что-то писал, Чеков лежал на спине и вяло размышлял. Здешняя природа казалась ему жесткой, суровой и какой-то бездушной, и все эти живущие в норах воробьи, удоды, поползни вызывали в нем сочувствие и уважение.

Послышался едва заметный свист, будто кто-то дул в тонкую трубочку. Герка оторвался от блокнота и посмотрел в небо; свист приближался, и Чеков тоже увидел темную точку в небе, она близилась, росла прямо на глазах, превратилась в стремительный черный ком. Черный ком грозился вонзиться в желтую стену обрыва, и никакая сила не могла этого предотвратить.

– Гриф! – произнес Герка с восхищением. – Черный гриф!

Гриф развернулся как парашют и закачался на огромных крыльях, медленно опускаясь на выступ обрыва.

– Я этого гнезда не знал.

На большой высоте, на неприступном выступе устроили черные грифы свое гнездо. Тот, что только прилетел, был, по-видимому, самцом, а над гнездом, подняв зонтом крылья, сидела другая птица, оберегала от солнца детеныша. Наверное, не один час провела она так, подняв над птенцом крылья. Тот, что прилетел, наклонял голову без перьев в темном пуху и отрыгивал пищу. Потом он отошел от гнезда и долго сидел без движения на краю уступа, поглядывая вниз – лысый мудрец, ни страха в нем ни волнения… Но вот он упал в бездну, развернулся и поплыл широкими кругами, набирая высоту.

Герка сказал, покусывая травинку:

– Посмотришь вокруг – здесь все так естественно – веселая и суровая игра… Безрассудная жизнь и так близко смерть! Все своим чередом. Мне хочется написать обо всем этом: о скалах, о птицах, о ветре…

Чеков помолчал, подумал и сказал:

– И все же это не то. Можешь написать, а можешь и нет… Если не получится, что тогда?

– Что тогда? – усмехнулся Герка. – Ну, если птица решила перелететь через море, но не долетела… утонула. Что тогда? Разве она виновата?

Чеков не ответил, он только усмехнулся про себя и подумал: «Бедная птичка…»

Сверху упал кусок известняка, хлестко ударил по расстеленной газете.

– Архар ходит, – поднял голову Герка.

Чеков посмотрел вверх и увидел в ста метрах над собой рогатую голову архара.

– Черт возьми, – пробормотал он. – Что за удовольствие стоять на краю пропасти? И как у него голова не закружится?

– Это от натуры зависит, – возразил Герка. – Кому стоять, а кому не стоять. Ого-го-го! – крикнул, приложив ладони ко рту.

Крутые рога качнулись, архар исчез, сыпанув сверху пригоршней твердых глиняных шариков.

– Пойдем дальше?

– Пойдем!

– Где же конец этого оврага?

– К вечеру дойдем.

Тропа вилась по самой середине оврага Кызыл-жар. Крутые, обвалившиеся, истыканные норами, щелями, гнездами, облитые белым птичьим пометом, древние, морщинистые, прокаленные солнцем обрывы смотрели в небо…

4

Ночь еще не наступила, но близилась, обещая отдых уставшему телу, покой уму, который в течение дня искал, жаждал разгадок и объяснений. Место для ночлега Герка выбрал удачное: была видна большая впадина, поблескивающая белизной соли, затуманенная обрывками стелющегося тумана. Три скалы поднимали вверх остроконечные головы, тускло сияющие в свете заходящего солнца. Это было то самое место, о котором студентка в машине сказала «лунный пейзаж», только значительно ближе.

– Лунный пейзаж! – повторил Чеков ее слова, глядя на каменные вершины и насмешливо – на Герку. – Вот так и пиши – лунный пейзаж видели мы перед собой…

Герка собирал сухие стебли ферулы, срубал топором колючие кусты, оставляя все живое, способное расти. Чеков относил топливо туда, где решили разводить костер.

– Это, брат ты мой, не так просто, – оглянулся Герка на слова Чекова. – Это как «каменный цветок».

Большая птица молча пролетела по багровому небу. Уже шла темнота, блики света от костра пробегали по лицам, одежде. Чеков взглянул, и очень значительной показалась ему фигура Герки в свете костра, будто это был кто-то сильный и мудрый, а не Герка, знакомый еще по студенчеству, с его чудачествами, и, как выяснилось, невысказанностью. Чеков в душе был рад, что у него не было ничего такого, попусту томящего и раздражающего. Ему казалось, что и природу он чувствует иначе, спокойнее и добротней.

– Как хорошо! – Чеков поудобнее устроился у костра. Было очень тихо, только костер потрескивал, да хрипло и зло тявкала лисица. Ночь была темная, звездная, безлунная. Над костром вились какие-то насекомые, изредка прилетали крупные и страшные на вид медведки, да летучая мышь несколько раз дерзко влетала в светлый круг на своих бесшумных перепончатых крыльях.

– Фарят! – тихо и спокойно произнес Герка.

– Что? Где? – встрепенулся Чеков.

Герка молча кивнул за его спину. Там по ночному небу бродил светлый луч прожектора, кидался из стороны в сторону, пропадал и снова возникал. Что-то искал этот луч, настойчивый, суетный, жесткий. Он вызывал тревогу, он был ненужен в этом простом мире, скрытом ночной темнотой от чужих глаз.

– Что им надо? – Чеков ощутил холод внутри живота.

– Джейранов ищут!

– Сволочи!

Герка усмехнулся неприятно и невесело.

– А что? – посмотрел Чеков. – Ты обязан их ловить?

– По мере возможности.

– Но какие же у тебя возможности? Где машина? У тебя даже лошади нет!

Прожектор то удалялся, то приближался, иногда ветер приносил едва слышное гудение мотора.

– Это не люди! – возмущался Чеков. – Это варвары!

«Бум, бум», – прозвучали вдали выстрелы. Герка смотрел в костер, смотрел слишком уж сосредоточенно. Жужжание мотора близилось, браконьеры подъезжали. Костра они видеть не могли, они гонялись за дичью на плато.

– Совсем близко, – голос у Герки был такой, что Чеков, поежившись, застегнулся на все пуговицы.

– Устал я сегодня, – проговорил он. – Чертовски устал, как никогда.

– Пойду посмотрю. – Герка поднял с земли свою старую одностволку, потоптавшись у огня, шагнул в ночь.

– Ты не долго там! – сказал Чеков, кутаясь в куртку.

В темноте, среди звезд и запахов степных трав, прошуршали и смолкли шаги. Чеков прикрыл глаза, вытянул затекшие ноги. Решил поспать, но сон как рукой сняло. Машина где-то там гудела, и стали представляться Чекову злобные физиономии браконьеров. «Он только выберется на плато, посмотрит и вернется, – думал он, стараясь успокоить себя. – Не пойдет же он один на машину с браконьерами? Но почему же не спится? Ведь так устал…» Не спалось… Он вытащил из рюкзака морилку и стал просматривать насекомых. Всех перебрал, а Герка все не возвращался. Машина жужжала где-то близко, и сноп света все чертил небо. Вдруг хлопнул выстрел, захлебнулся мотор и пронесся далекий протяжный крик. Чеков похолодел. «Что это? Нет, нет, – промелькнуло в мозгу. – Ничего не случилось! Они не посмеют!» Потом все стихло. Не гудела машина, прожектор не резал небо. Посвистывал ветер, раздувая угли потухшего костра. Чеков не разжигал его, как осторожный пугливый зверек, сидел он у едва тлеющего огня, не зная, что предпринять. Усталости как не бывало. Он мог бежать, карабкаться в гору, прыгать, но он сидел, затаившись. Прошло два часа, а может, больше.

– Э, эй, э-э-э! – послышался голос, и опять раздался выстрел из ружья.

– Эй, Че-е-ков!

– Эй! Эй! – радостно закричал Чеков, вскакивая с земли. Подняв охапку сушняка, он бросил ее в костер, чиркнул спичкой. Пламя пробежало по самым тонким веточкам, перекинулось на те, что потолще охватило всю гору веток, взметнулось в небо ярким цветком.

– Вот ты где, – вошел Герка в освещенное пространство. – Ты что, спал?

– Спал, да… – Чеков наклонился к костру, чтобы достать горящий прутик и прикурить сигарету.

Герка с сомнением посмотрел на его склоненную спину и устало упал на землю.

– Костер совсем погас. Я кричу – попробуй-ка отыщи в темноте.

– А что с браконьерами? – поинтересовался Чеков, глядя в огонь.

– Попались…

– Что? Попались? – Чеков в изумлении раскрыл рот и выронил сигарету.

– Влетели в промоину. Машину разбили. Один, похоже, сломал ребро.

– Так им и надо! Так и надо браконьерам! – Чеков чувствовал, как горят его щеки, он люто ненавидел сейчас браконьеров за свой ночной страх, за стыд, за то, что эта чудная ночь у костра превратилась черт знает во что…

– Двух джейранов убили, – говорил Герка сонным голосом. – Утром пойдем к ним.

– А как они там до утра?

– А что они?

– Акт составил?

– Да, конечно.

– А ружья?

– Завтра ружья…

– Какие все же негодяи!

Герка через минуту посвистывал носом, постанывал во сне, а Чеков все не мог уснуть, время от времени поглядывал на красноватое в свете костра Геркино лицо с прямой, глубокой складкой между выгоревшими бровями. Он подумал, что зря не пошел с ним, все закончилось быстро и благополучно, было бы о чем рассказать в институте и не было бы этого неприятного чувства неловкости, вроде бы, пустяк, а не уснешь по-человечески. Но он тут же устыдился своей мысли.

5

Овраг Кызыл-жар наливался светом. Первым встал Чеков, разбуженный острым утренним холодком. Потянулся, поморщился, вспомнив ночное происшествие.

– Вставай! – потряс за плечо егеря.

Костер разжигать не стали. Позавтракали холодными консервами и, закинув за плечи рюкзаки, пошли туда, где были люди, ночью преследовавшие джейранов. Молча поднимались на плато по крутому склону, рассеченному едва заметными звериными тропками… Чеков шел хмуро и тяжело, пропало настроение праздничности, Дикая природа не радовала его. Да ничего здесь и не было такого привлекательного. Вставало пустынное солнце, обещая в скором времени зной, усталость, жажду… Герка тоже молчал.

– А вон и машина… – увидел Чеков.

Возле машины были двое. Один сидел, прислонясь к колесу, и виновато улыбался. Второй, серый и злой, с ввалившимися блестящими глазами, лежал на ватнике и то стонал, то ругался. Оба были измученные.

Герка поздоровался.

– Здравствуйте, – ответил тот, что сидел у колеса, а второй лишь покосился белыми от боли и ярости глазами.

– Где же остальные?

– Пошли за машиной, выбираться надо.

– Вода есть, егерь? – спросил лежащий. – У нас фляга протекла.

Герка подал фляжку. Тот начал жадно пить, напившись, протянул посудину своему товарищу.

– Спасибо, – отглотнул второй и возвратил фляжку Герке.

Все курили и молчали, дымя сигаретами.

– Из-за тебя ведь влетели, – нарушил молчание человек, лежащий на ватнике, и покосился на Герку. Голос у него был такой резкий и густой, что, казалось, и сила должна быть нечеловеческая.

Герка посмотрел на него и ничего не сказал.

– Рад, что премию получишь? Не дались бы тебе, если бы не канава…

– Да, пожалуй!

Басистый затянулся сигаретой и закашлялся.

– Я – учитель, – виновато произнес тот, что сидел у колеса. – Виталий Иванович.

– Я почему-то так и подумал, – ответил Герка.

– Какой догадливый! – приподнялся на локте пострадавший. – А кто же я?

– Браконьер! Матерый!

– Браконьер, браконьер. Завгар я по должности. Если по уму, могли бы и подружиться, – он снова опустился на ватник. – Сколько же ты с нас слупишь за этих козлов?

– Сколько положено… Все вам известно. Не козлы это, а джейраны!

– Я случайно попал в эту компанию, – сказал учитель. – Хотелось посмотреть, почувствовать охоту. Я не предполагал, что это так жестоко! Не думайте, что оправдываюсь, испугался… Не в том дело… Стыдно…

– Что же вы им не сказали, что это жестоко? Джейраны вот-вот совсем исчезнут! Кому об этом говорить, если не вам?

– Да что говорить, если в одной компании…

Завгар все сверкал глазами. Он хотел сказать что-то резкое, но махнул рукой и выругался.

– А ты охотник, егерь? – спросил он, успокоившись.

– Охотник, не охотник… Ведь это джейраны!

– А-а, тебе не понять… Пыль, кровь, азарт! Что там говорить! Буду охотиться, пока жив и пока есть на что! И больше не попадусь, егерь! И ты не попадайся! – он захохотал и внезапно смолк. – Шучу, шучу. Это не для протокола…

Вдали показалось облачко пыли. Герка поднялся, прищурил глаза.

– Вам повезло…

– Повезло, как утопленникам, – пробормотал завгар и плюнул в пыль.

Через час машина, оставив у кордона Герку, Чекова и ружья нарушителей, укатила в поселок. Чеков тоже хотел уехать, но в машине были браконьеры, общество их тяготило. Кроме того, тот завгар снова съязвил:

– А ты где ночью-то был, красивый?

И Чеков утешил себя тем, что ребро сломал именно завгар, а не кто-то другой.

Чеков остался на кордоне, но настроение было испорчено, и он ждал случая, чтобы расстаться с Геркой.

Опять вечером горел костер и бродила лисица, сверкая глазами. И звезды заполнили небо. Но разговора не получалось…

На другой день с попутной машиной Чеков уехал. Герка помахал ему рукой, сидя на завалинке.

– Приезжай! – крикнул Чеков из кузова машины.

Герка не расслышал. Он рассеянно улыбнулся. В стеклах его очков горело утреннее солнце.

Машина вышла на укатанную дорогу и скоро пропал из виду домик егеря. Чеков облегченно вздохнул. Ему хотелось остаться одному и подумать о чем-нибудь значительном, отвлеченном. Но вспоминался ему только овраг Кызыл-жар, красавцы-архары и этот яркий сноп света в ночи. Машина прыгала, и степь прыгала, и весь мир прыгал в его глазах. Чем дальше отъезжал он от кордона, тем спокойнее чувствовал себя, тем ближе была привычная жизнь, а Герка, уже далекий, оставался где-то в тумане воспоминаний. Вряд ли он с ним увидится, у него свой мир, у Герки – свой, и не очень чтобы завидный. Но в глубине души он был недоволен собой. «Но ничего, ничего, – мысленно успокаивал он себя. – Все нормально. Поживем увидим…»

ЗА СИНЕЙ ГОРОЮ

Легко быть зверем и легко быть богом,

Быть человеком – это тяжело. Е. Винокуров

1

Тысячи лет текла мутная вода. Зимой река была скована льдом, замолкала и как бы отдыхала. Но летом она звучала! То здесь, то там отрывались от берега и шлепались в воду тяжелые комья глины или раздавался где-нибудь посередине реки громкий всплеск, расходились круги, всхлипывали на разные голоса волны. Иногда доносился далекий и какой-то печальный гул – то пели пески!

Егерь Василий Петрович стоял на берегу, на глинистом, заросшем колючим кустарником полуострове, выдающимся в реку наподобие утиного носа. Смотрел, как течет вода. Был Василий Петрович худощав, невысок ростом, из-под старой фетровой шляпы выбивались еще очень густые, но совершенно седые волосы. Брови тоже были седые, сдвинутые к переносице, между ними проходила глубокая морщина, придающая лицу егеря выражение глубокой сосредоточенности.

– Ах, ты господи, ах, боже мой… – негромко приговаривал Василий Петрович, не мог иначе выразить то смятение, что возникало в его душе, когда он смотрел на бегущие волны реки. Вот так, почти всегда, проезжая мимо, сворачивал он на Утиный мыс, чтобы посмотреть на реку и послушать плеск воды. «Как давно она течет, боже ты мой, как давно и боязно заглядывать-то в такую даль…» – думал старик.

Уже третий год пошел с той поры, как поселился Василий Петрович на кордоне. И говорить стал, сам замечает, как-то неторопливо, по-деревенски, что ли? Да и не удивительно, он и есть деревенский, это уж потом стал на заводе работать. Частенько вспоминал Василий Петрович прошлое, чего-чего, а времени, чтобы повспоминать хватало… Особенно помнится, мальчишкой еще был, как кулаки зарывали в землю хлеб. Случайно увидел. Рассказал об этом в сельсовете. А потом подкараулили дюжие мужики, привязали к дереву и били кнутами. Думал насмерть забьют, да ничего, отошел… В пятнадцать лет стал секретарем сельсовета, сам полуграмотный, а большинство в деревне и вовсе неграмотные. Переехал в Москву, стал рабочим, потом мастером. Что говорить – дело свое знал хорошо. Война началась! На фронт не взяли, хоть и просился – отправили с заводом в Алма-Ату. Было не по себе – товарищи сражались и погибали, а он в тылу… Но и в тылу было тяжело, работал с темна до темна, да еще обучал подростков и женщин, фронту нужно было много снарядов. Знал и холод, и голод. Черепах ели – привезли во время войны в заводскую столовую. Он и теперь с уважением смотрел на черепах, а тогда, в трудное время, многих они спасли. Мясо у них вкусное. И сейчас бы иной раз поел, да жалко, не убивать же ее, когда она смотрит, как старушка, поджав губы…

Вышел на пенсию – скучно, не привык отдыхать. Предложили егерскую службу в Семиречье. «Живи, – говорят, – тут тебе и горы, и пустыня, река. Природа, воздух, рыбалка». А вышло так, что непростая эта работа, тут надо по совести поступать. А делать что-то не по совести он не привык.

Вот уж и кордон. Почти к самому дому подступает пологий склон горы, ровный и голый, кое-где виднеются редкие кусты колючего шиповника, а за домом пустынная равнина, кустарник боялыч да местами куртинки тамариска. В горном ущелье, где течет ручей из родника, растет неопалимая купина, жгучая травка с фиолетово-розовыми цветами. Зажжешь тихим вечером спичку или лучше скрученную газету над такой травкой и вспыхнет фонтаном синее пламя, а цветкам хоть бы что, ни один лепесток не обгорит. В горах водятся архары, козероги, в пустыне – джейраны, птиц много: кеклики, бульдуруки. По вечерам кеклики взлетают на камни и давай кричать: ке-ки-ли-ки, ке-ки-ли-ки. Прямо выговаривают свое название. Любит их Василий Петрович – веселые, общительные птицы. Зимой подкармливает овсом и просом. Он и разговаривает с ними, ведь так много длинных дней, когда хочется поговорить, да не с кем. Немало рассказал он кекликам о своей жизни. О том, как праздновали победу. Вот это был праздник! Жизнь пошла легче, да особенно легкой она для него не была. Опять цех, план, аврал! Но не обижается Василий Петрович на свою жизнь, ничего в ней было такого, чего бы он стыдился. Пенсию себе заработал хорошую – сто двадцать рублей. Ну, а здесь… Новая чудная для него жизнь. Простор, природа. Эта жизнь была по душе Василию Петровичу, так легко ему здесь дышалось и думалось… Закат – во всю степь, восход – лучистый краешек солнца из-за гор. Дух захватывает, так хорошо!

Лошадь ему дали, корову купил и несколько кур – вот и все хозяйство. Жаль, что уже стар и порой ворочается в груди и ноет сердце, будто предупреждает – побереги себя, пора бы уже. Но не хочется признавать себя старым. Наоборот, вроде бы, только самое зрелое время наступило. Отошло все пылкое, глупое, хвастливое, что свойственно молодости, осталось лишь желание думать, рассуждать и поступать по справедливости. И даже жалко было Василию Петровичу, что так поздно обрел он этот душевный покой и равновесие…

Вот солнце заходит В томит что-то душу, и слеза наворачивается на глаза. Что это, отчего? Почему раньше не смотрел так и не томился. А сейчас сядет Василий Петрович на лавку и смотрит. Заходит солнце, все ниже и ниже опускаемся, трава пустынная золотится, так и сверкает, а дальняя гора сделалась синей и все больше темнеет. Вон вдали джейран пробежал и пыль за ним, будто и не пыль вовсе, а золотой туман стелется. А там кеклик ударит свое ке-ки-ли-ки. И позабудет бывший заводской мастер про все на свете и сделается на душе его так легко, что сидел бы, смотрел, слушал и ничего больше от жизни не надо. Разве что вспомнить что-нибудь из прошлого. Вот как они пели «Вечерний звон»… Приходил начальник цеха Мальцев, контрольный мастер Ивушкин, чудак был и выпивоха, и они пели «Вечерний звон». Руководил хором и запевал Мальцев. Василий Петрович сидел на табуретке и повторял монотонно «бом, бом, бом, бом», – такова была его роль. И на фоне этого сопровождения лился чистый высокий голос Мальцева… Заходила соседка Ксения, охала, утирала рукавом слезы и повторяла:

– Ишь ты, что выделывают…

Сашка, сын, тогда еще мальцом был, а сейчас научный сотрудник в институте. От отца заметно откачнулся. Обидно, конечно, да были бы молодые счастливы – это главное! Что-то не так у них, на его стариковский взгляд. Хмурый Сашка, невеселый, будто не по своей воле женился. Спросил как-то у него Василий Петрович:

– Ты по любви женился, сын, или по расчету невесту брал?

– По расчетливой любви, отец, – ответил Сашка чьими-то чужими словами.

Как-то раз говорили сын и сноха о работе, об отъезде своего начальника-профессора за границу по обмену опытом.

– Должно быть, большой человек? – полюбопытствовал почтительно Василий Петрович.

– Карьерист! – отвечала сноха с презрительной гримасой. – Ни одной статьи не пропустит, чтобы себя в соавторы не доставить. Оттого у него больше трехсот работ…

– Неужели так бывает? – изумился Василий Петрович. – Я много рацпредложений подавал и ничего такого…

– То на заводе!

– Почему же вы не скажите ему…

– Это у вас на заводе можно, оттуда не прогонят.

– А у вас? Так сразу и прогонят?

– Да нет, сам уйдешь, если захотят. У нас иначе… «Свято место пусто не бывает». Нет, батя, с шефом надо жить мирно.

– Тогда сам уйди, Саша, разве так можно?

– О! – с удивлением посмотрел Саша. – Что ты говоришь, отец? Сам-то ты хорошо жил?

– Да жил, как мог…

– Какую же специальность посоветуешь? Токаря или жестянщика?

– Чтоб с радостью работать, Саш…

– Где же я найду такое дело?

– Да поискать надо.

– Нет, буду нести свой крест, – шутил Сашка. – Каждому свое! Богу богово, кесарю кесарево!

Что это я учу его, сомневался Василий Петрович. У сына-то слава тебе господи, грамота, а это большая сила… Вот сам-то, и правда, что знал? Работал, да работал всю жизнь. Но с интересом работал, даже с радостью бывало. И сколько всяких планов выполнил и перевыполнил за свою жизнь – месячных и годовых – трудно сосчитать.

2

Ранним утром Василий Петрович оседлал Парнишу и поехал к Климу Совенко. Клим был старшим егерем и наведаться было нужно – может, из города какие распоряжения пришли, у старшего егеря была рация. Конечно, Клим и сам бы приехал, если нужно, у нега и машина есть «ГАЗ-69», но давно что-то не появлялся, наверное, хозяйство не отпускает. Клим всегда в делах: то погреб роет, то картошку возит, то забор ремонтирует, всегда с пилой, рубанком или автогеном. Но надо съездить – вдруг там из города что, может, весточка от сына пришла по рации.

Парниша, всхрапывая, стучит копытами по твердой земле. Сизые круглые кустики полыни блестят капельками росы. Свежо утром в пустыне! Жаворонки вьются над пригорками, часто так машут крыльями и журчат – как какие-нибудь маленькие заводные машинки. Медлительные черепахи невозмутимо поглядывают из-под брони панциря и работают челюстями. А вон удавчик блеснул, как струйка жидкого металла, тычется плоским носом в куртину полыни, прячется, почуяв своим долгим телом приближающийся стук лошадиных копыт.

Дорога пошла, петляя, среди кустов цветущего чингила, здесь же на песчаных холмах росли светло-зеленые селитрянки с загнутыми круто вниз колючими ветками. Парниша, играя или стараясь досадить седоку, семенил ногами и, если попадалось на пути крепкое деревце, норовил пройти так близко, чтобы Василий Петрович зацепился ногой.

– Не балуй! – крикнул егерь и дернул повод. Парниша фыркнул, сердито повел глазом, но пошел ровнее. Дорога шла теперь тугаем: то выбегала к самой реке, к обрывам, заросшим лохматой и жесткой растительностью, то выводила на широкие поляны, покрытые ровной зеленью.

За небольшим болотцем открылся вид на усадьбу егеря-соседа, заботливо огороженную выкрашенным в голубой цвет забором из штакетника. Из болотца с хрюканьем выскочили три огромные свиньи, обляпанные грязью, за ними, виляя задами, шагало целое отделение розовых вислоухих поросят. За штакетником гуляли куры: белые, пестрые, черные. Нигде не видел Василий Петрович такого скопища домашней птицы. У стены сарая на солнечной стороне важно восседали на толстом стволе поваленного дерева индюки. Высокий мужчина стоял перед индюками и взмахивал рукой, словно дирижировал оркестром.